Любил ли фантастику Шолом-Алейхем? (сборник). Любил ли фантастику Шолом Алейхем? Люди, годы, книги современной фантастической литературы Израиля (В. Л. Гопман, 2012)

Любил ли фантастику Шолом Алейхем? Люди, годы, книги современной фантастической литературы Израиля

Вопрос, вынесенный в заголовок, следует отнести к разряду риторических. Потому что об отношении к фантастической литературе классика еврейской литературы известно немного. Хотя в произведениях Шолом-Алейхема происходят иногда события удивительные, в которых есть что-то сказочное, трудно, казалось бы, объяснимое с точки зрения обыденного здравого смысла (рассказы «Заколдованный портной», «Часы»), в целом же его творчество реалистично, наполнено болью за несправедливость жизни, делающей человека часто смешным и жалким. И творчество основоположника еврейской реалистической литературы Менделе Мойхер-Сфорима, которого Шолом-Алейхем почтительно называл «мой дорогой дедушка», также лишено волшебства, сказочности, столь частой в еврейском фольклоре. Лишь в стихах и прозе Ицхока-Лейбуш Переца появляются фантастические картины, словно оживают народные легенды и предания: о женском демоне Лилит, погубительнице мужчин – из-за любви к ней Мониш, юноша из местечка, попал в ад (поэма «Мониш»); о тридцати шести праведниках (рассказ «Холмский Меламед»); о рае, в котором избранных встречает праотец Авраам (рассказ «Бонця-молчальник»); об Илье-пророке, помогающем еврею-бедняку (рассказ «Семь лет изобилия»); о нечистой силе, искушающей безгрешного раввина (рассказ «За понюшку табаку»).

Однако в целом фантастика не привлекала особого внимания классиков еврейской литературы. И это не может не вызвать удивления, ибо основа национальной еврейской культуры – библейские тексты ветхозаветного канона (Тора, «Пророки», «Писания»), насыщенные фантастическими образами и мотивами: Эдем, всемирный потоп, Содом и Гоморра, Вавилонская башня – список может стать конспектом Ветхого Завета. А если к этому добавить еще народные легенды и сказки, обширнейший корпус еврейской мистической литературы – Каббалу, хасидские предания, мидраши[28]… Поразительно, но факт: этот громадный по объему материал остался невостребованным, в сущности, еврейскими писателями, а использовался авторами других национальностей. Это же относится и к идеям утопизма – казалось бы, кому, как не евреям, фантазировать о земле обетованной, где реки текут молоком и медом, однако удельный вес утопического элемента в еврейской литературе весьма невысок и первая, в сущности, в ее истории утопия, роман «Земля старая и новая» (1902), принадлежащая перу Теодора Герцля, не породила последователей.

История фантастики в еврейской литературе в XX в. (и до, и после образования государства Израиль) довольно скудна. Тем не менее, фантастика играет важную роль в творчестве первого в еврейской культуре лауреата Нобелевской премии по литературе Шмуэля Йосефа Агнона (1966). Уже в начале своего творческого пути Агнон обратился к еврейскому фольклору, к народным легендам и преданиям, очень интересовался хасидскими сказаниями, и не случайна формулировка Нобелевского комитета при присуждении премии гласит: «За глубоко оригинальное искусство повествования, навеянное еврейскими народными мотивами»[29]. Важно отметить – и это нередко забывается, – что Нобелевская премия по литературе в тот же год была вручена и поэтессе Нелли Закс, родившейся в Берлине в еврейской семье (в 1940 году, во время гитлеровской оккупации Европы, Закс с матерью, благодаря помощи Сельмы Лагерлеф, перебралась в Швецию). Ее поэзия создавалась во многом под влиянием иудейской мистики, апокалиптики Ветхого Завета, Каббалы.

Фантастика – неотъемлемый элемент творчества самых знаменитых, самых титулованных еврейских писателей, живших в других странах. Первым в этом списке следует назвать лауреата Нобелевской премии по литературе за 1978 год Исаака Башевиса Зингера, писавшего на идиш и прожившего больше половины жизни в США. В основе его творчества – мотивы фантастические, иррациональные, мистические. Зингер много писал для детей, и, отвечая на вопрос, почему он выбирает именно эту аудиторию, писатель сказал: «Ведь дети верят еще в Бога… ангелов, чертей, ведьм, домовых…»[30] Фантастический гротеск, аллегория, иносказание важны для лауреатов Нобелевской премии Сола Бэллоу (1976) и Элиаса Канетти (1981), относимых – соответственно – к американской и австрийской литературам, а также для таких выдающихся еврейских прозаиков прошлого века, как Франц Кафка и Станислав Лем, родившихся – соответственно – в Чехии (входившей в состав Австро-Венгерской империи) и в Польше. Культура XX в., в контексте которой следует рассматривать современную фантастическую литературу, была бы существенно обеднена без творческой деятельности философов, психологов, социологов Анри Бергсона, Зигмунда Фрейда, Эриха Фромма, Клода Леви-Стросса и, конечно же, Альберта Эйнштейна и Норберта Винера. Не вызывает сомнения, что различное гражданство каждого из них не отменяет факта их общей этнической принадлежности к еврейской нации.

Равным образом фантастика XX в. немыслима без творчества таких американских писателей – евреев по происхождению, как Айзек Азимов, Роберт Блох, Генри Каттнер, Сирил Корнбладт, Роберт Силверберг, Норман Спинред, Уильям Тэнн, Харлан Эллисон. Нельзя забывать также о столь значительном еврейском писателе середины столетия, как Мордехай Рошвальд, жившем долгое время в США. Известность Рошвальду принес роман «Седьмой уровень» (1958), который принято относить к традиции антиутопии (действие происходит в будущем, в противоатомном убежище, разделенном на десять уровней-этажей и снабженном лифтами, которые двигаются только вниз). Однако, по мнению Даниэля Клугера, на самом деле в романе в качестве научно-фантастической идеи используются «некоторые фундаментальные положения еврейской ре-лигиозной мистики»[31]. Как считает Клугер, роман – иллюстрация каббалистического термина «погружение в Меркаву»: в Меркаву (нематериальный мир) не восходят, а погружаются, то есть – опускаются, к тому же десять уровней-этажей романа символизируют десять сфирот. Прочтенный таким образом, роман представляет собой «не мрачную технократическую фантазию о гибели человечества, но еврейскую религиозно-мистическую утопию о странствованиях человеческой души в нематериальном мире»[32].

Вообще число писателей еврейского происхождения в фантастике США велико – наверное, аналогичное явление можно наблюдать только в русской/советской НФ. Об этом надо сказать подробнее, имея в виду значение представителей русской алии в современной культуре Израиля (и его фантастики). Известно, что в годы Советской власти еврейская тема находилась под запретом, и все, что могло иметь к ней отношение – или казалось таковым идеологам, – вызывало яростное неприятие. Пример – поток доносов и обвинений в сионистской пропаганде в адрес романа Евгения Войскунского и Исая Лукодьянова «Ур, сын Шама», в котором рассказывалось о юноше из древнего Шумера, похищенном пришельцами со звезд и возвращенного на Землю спустя шесть тысяч лет, в семидесятые годы XX в. на территорию нынешнего Азербайджана.

В истории советской литературы можно выделить три волны писателей, обращавшихся к фантастике. Первая приходится на период с образования Советского государства и до начала пятидесятых годов, вторая – с середины пятидесятых до начала восьмидесятых, третья – с начала восьмидесятых. На первом этапе из числа книг, написанных евреями, наиболее заметны книги утопического характера, посвященные космическим полетам, а также сказки: романы Юрия Окунева «Грядущий мир», Абрама Палея «Планета КИМ», сборник фантасмагорических новелл Вениамина Каверина «Мастера и подмастерья», повести Льва Кассиля «Кондуит и Швамбрания» и Лазаря Лагина «Старик Хоттабыч» (хотя последняя есть, в сущности, переложение на советском материале книги «малого классика» английской литературы Ф. Энсти «Медный кувшин»), сказочно-аллегорические, философские пьесы Евгения Шварца.

Второй этап начался с романа Ивана Ефремова «Туманность Андромеды», вышедшего после XX съезда партии в начале оттепели. В фантастику пришел тогда большой отряд молодых талантливых авторов, составивших славу советской НФ 1960–1970-х годов. Среди них было немало людей, как гласила циничная формула советской внутренней политики, «еврейской национальности». И хотя порой они носили русские фамилии (и даже в паспортах были записаны русскими), происхождение их не оставалось тайной для идеологических ревнителей расовой чистоты[33]. Это, прежде всего, абсолютные лидеры советской фантастики на протяжении тридцати с лишним лет братья Аркадий и Борис Стругацкие, Евгений Войскунский и Исай Лукодьянов, Геннадий Гор, Георгий Гуревич, Александр Полещук, Сергей Снегов, Генрих Альтов, Илья Варшавский, Александр Мирер, Владимир Михайлов, Владлен Бахнов. Сюда же надо отнести Василия Аксенова («Остров Крым», «Затоваренная бочкотара») и Юлия Даниэля («Говорит Москва»).

И, наконец, третий этап связан с деятельностью Московского, Ленинградского и ежегодного (с 1982 года) Всесоюзного семинаров молодых писателей-фантастов, давшей такие имена как Михаил Веллер, Борис Штерн, Даниэль Клугер, Александр Силецкий, Николай Блохин, Андрей Левкин. К этим авторам примыкают Павел (Песах) Амнуэль, М. Кривич и О. Ольгин (псевдонимы Михаила Гуревича и Ольгерта Либкина), Валерий Генкин и Александр Кацура.

После образования государства Израиль фантастика в национальной литературе развивается слабо. Ситуация меняется в конце семидесятых годов, когда по экранам мира с триумфом прошел фильм «Звездные войны»[34]. Начинают выходить фантастические книги израильских писателей на иврите: Давида Меламуда, Амоса Кенана, Беньямина Таммуза, Рэма Моава. Правда, по мнению критика Шелдона Тейтельбаума, иврит, в отличие от идиша, не очень подходил для научной фантастики. Возможности современного иврита, происходящего, по мнению критика, от языка, предназначенного для описания религиозных обрядов, ограничены даже семантически[35].

В целом же отношение в израильском обществе к фантастике было сдержанно-пренебрежительным (как, впрочем, во многих других странах, от СССР до США). Это можно видеть на различных примерах. В предисловии к вышедшему в 1993 г. в Москве сборнике современной новеллы Израиля «Пути ветра» о фантастике в литературе страны ничего не говорится[36]. И хотя некоторые исследователи отмечали в 1990-е гг. повышение интереса израильских писателей к нереалистическим художественным формам – так, об этом пишет Рахиль Фурстенберг[37] и Анат Файнберг[38], а профессор Ализа Шенар указывает на усиление внимания к сказочно-фольклорной традиции[39], – ситуация меняется слабо. Пытались изменить это отношение, прежде всего, критики: Шелдон Тейтельбаум, который вел колонку фантастики в газете «Джеруселем пост», и Орзион Бартана, профессор Тель-Авивского университета, автор пионерского исследования «Фантастика в израильской литературе последних тридцати лет» (1989).

В наши дни израильская фантастика выходит на трех языках: на иврите, на идиш и на русском. Формально авторы НФ объединены во Всеизраильское объединение писателей-фантастов, фактически же эти группы существенно различаются. Авторы, работающие на иврите и на идиш, малочисленны, у них меньшая аудитория и меньшая популярность, чем у русскоязычных авторов, выходцев из бывшего СССР. Ядро этих писателей составляют Песах Амнуэль, Даниэль Клугер, Леонид Резник, Александр Рыбалка, Александр Лурье, Кира Певзнер, Михаил Юдсон, Лев Вершинин (примечательно, что некоторые свои вещи они, опубликовав в израильской периодике, издают в книжной форме в России).

Внушителен отряд критиков, занимающихся фантастикой. Возглавляет критическое сообщество Рафаил Нудельман, бывший до отъезда в Израиль, вместе с Юлием Кагарлицким и Евгением Брандисом, одним из ведущих в советской НФ критиков и теоретиков жанра. Автор большого числа статей и предисловий к книгам советских и зарубежных фантастов, Нудельман долгое время редактировал журнал «22», часто печатавший материалы о фантастике – в частности, блестящие работы о творчестве братья Стругацких Майи Каганской. Далее надо назвать Илану Гомель, ставшую известной статьями о еврейской теме в зарубежной фантастике[40], Зеева Бар-Селлу, очень хорошо зарекомендовавшего себя работами о советской фантастике[41], Марка Амусина, знакомого российским любителям фантастики по книге о творчестве братьев Стругацких[42].

Первый в истории израильской литературы журнал фантастики «Миры» выходил в 1995-1996-х гг. Редакционный совет состоял из Песаха Амнуэля, Иланы Гомель и Даниэля Клугера. В «Мирах» публиковалась хорошая израильская (Амнуэля, Клугера, Леонида Резника и других перспективных авторов) и переводная фантастическая проза, отличная критика, и хотя по экономическим причинам журнал просуществовал недолго, но роль его в развитии израильской фантастики велика.

Центральная проблема для израильской фантастики сейчас – создание подлинно национальной НФ. Существует гигантский корпус литературы, которая способна оказывать влияние на любую национальную фантастику, в его основе англоязычная НФ и фантастика на русском языке. Основная проблема каждой национальной фантастики – создание собственной эстетики, основанной на своих художественных принципах. Эстетическое заимствование выглядит комично – Д. Клугер остроумно заметил, что еврейскую фантастику не создашь, заменив Конана-варвара на Когана-варвара[43]. Примеры следования по такому пути можно, к сожалению, видеть в израильской НФ. Например, рассказ Шимона Розенберга «Зову я смерть» («Миры», 1995, № 3). Рассказ полностью «западный», под ним могла бы стоять не еврейская, а любая другая фамилия (английская, чешская, испанская), его тема (проклятие бессмертия), реалии, сюжетные ходы – все это многократно было отыграно в западной НФ. Неплох рассказ А.Рыбалки «Первый день нисана» («Миры», 1996, № 1), но идея его вторична – см. знаменитый рассказ Артура Кларка «Девять биллионов имен бога».

Интересна повесть Д. Клугера «Чайки над Кремлем» («Миры», 1995, № 2), но она звучала бы куда сильнее, появись лет двадцать назад. Ибо тема повести не раз использовалась в западной НФ – о гипотетической победе Гитлера во второй мировой войне фантасты на Западе писали с конца тридцатых годов XX в.[44]; правда, до Клугера местом действия еще ни разу не становилась территория бывшего СССР, в повести – Москва, затопленная созданным по приказу фюрера морем. Любопытен рассказ Л.Резника «Уличный боец» (не самое удачное название) в.№ 2 за 1995 г. журнала «Миры». Идея «перевертыша» нынешней политической ситуации в стране – арабы занимают основную часть территории Израиля, а евреи, напротив, живут в автономии – представляется достаточно продуктивной. Вообще же из современных израильских авторов, работающих в направлении, интересующем нас, и создающих подлинно национальную НФ, мы бы отметили, прежде всего, двух: Песаха Амнуэля и Даниэля Клугера.

Песах (Павел) Амнуэль родился в 1944 г. в Баку. С детства интересовался астрономией и фантастикой. Оба эти увлечения превратились в дело жизни: Амнуэль стал ученым-астрофизиком (он – автор более шестидесяти научных статей и пяти научно-популярных книг) и писателем-фантастом. Первый рассказ он напечатал в пятнадцать лет. С тех пор у него вышло много рассказов и повестей в различных сборниках, были и сборники авторские: «Крутизна» (1983), «Сегодня, завтра и всегда» (1984). А в 1990 г. бакинский прозаик Павел Амнуэль стал израильским писателем Песахом Амнуэлем.

В «Мирах» печатался журнальный вариант романа Песаха Амнуэля «Люди Кода», вышедший отдельным изданием в Иерусалиме в 1996 г. Время действия романа – 1999 год, место – современный Израиль. Репатриант из СССР, бывший московский инженер Илья Давыдович Купревич, еще в Москве начавшийся интересоваться Библией, после многолетнего ее изучения приходит к ошеломляющему выводу: в Торе записан (зашифрован) генетический код человека будущего: «Видимый, читаемый текст вторичен. Слова даны для сознания. Чтобы текст не затерялся в веках. Чтобы его пронесли в будущее без единой ошибки»[45]. Произнесение вслух нескольких фраз из Торы – ключевых, как оказалось, – включает генетическую память, пробуждает скрытые экстрасенсорные способности человеческого организма.

И возникает вопрос: была ли Тора написана для всех будущих жителей Земли? Или только для евреев? И если так, то не в этом ли богоизбранничество еврейского народа? Ведь для сохранения текста необходима была религия обязательно монотеистическая, слепая вера в Слово: «Религия сохранила Книгу и народ Книги» (37).

Благодаря Купревичу нашли скрижаль, потерянную Моисеем при спуске с горы Синай, а на ней была начертана одиннадцатая заповедь, гласившая, что в конце XX в., именно в те дни, когда найдут скрижаль, в Иерусалим придет Мессия, который возвестит наступление царства Божия (Мессией оказывается репатриант из Киева – бывший фотограф Илья Коган). Исследование с помощью углеводородного метода показало, что возраст надписи на камне – от трехсот миллионов до двух миллиардов лет. На совете мудрецов Торы главный раввин Израиля объявил о пришествии Машиаха, Мессии…

Согласно высшему замыслу, за те несколько тысяч лет, которые должны пройти от момента передачи текста Торы на горе Синай до включения текста, должен был завершиться процесс ассимиляции евреев и в каждом человеке должна быть хоть капля еврейской крови. В результате перекрестных браков каждый человек на Земле стал бы евреем, обладавшим знанием Торы как языка генной памяти – в этом был смысл многовековой диаспоры. При этом вместе с евреями должен был ассимилироваться иудаизм, проникнуть во все конфессии, и основные включающие коды должны были перейти в тексты других священных книг. Но если с Библией и Кораном это сработало, то не сработало с индуизмом и другими восточными религиями…

Приход Мессии признали президенты России и США, руководители крупнейших стран мира. Специальные послания направили глава Русской Православной Церкви и Папа Римский, издавший энциклику, объявляющую о принятии Кода. Для большинства людей на Западе Мессия стал провозвестником наступающей эпохи покоя и благоденствия. Мировой процесс перехода в иудаизм захватил и арабских фундаменталистов. Хизбалла, ХАМАС, другие террористические группировки перестали существовать в одночасье, поскольку арабы несли в себе общую с евреями кровь, тот генетический материал, которого оказалось достаточно для включения программы. Лига арабских государств опубликовала поразительное коммюнике о первородстве Израиля и воссоединении Корана с Торой, точнее – о поглощении Торой Корана, точнее, тех его сур, что не шли с Книгой в принципиальное противоречие (пожалуй, это единственное место в книге, читая которое трудно удержаться от горестного вздоха, настолько эта идиллическая картина контрастирует с нынешним положением в стране…).

Однако на Востоке думали иначе. В Шанхае прошло совещание президентов стран Востока, после чего в Китае была объявлена всеобщая мобилизация – только так, заявили в Пекине, можно было защититься от угрозы с Запада, возникшей в результате событий в Израиле. Жители Индии, Китая, Бангладеш, Японии, Вьетнама и других стран не восприняли слова Мессии, а текст Торы остался для них лишь мертвыми закорючками. Хотя на Востоке оказалось немало людей Кода, даже не подозревавших о своей принадлежности к иудейскому племени, к одному из колен Израилевых. Эти-то люди пострадали в первую очередь – во время погромов в Индонезии и Малайзии. Кто знает, быть может, без них два мира, разделенных явлением Мессии, продолжали бы существовать. Но слишком сильна оказалась тысячелетняя ксенофобия – по словам Мессии, «Восток не принимает Запад. Можно было бы, как ни смешно, назвать это антисемитизмом в мировом масштабе» (174).

Отрицание Востоком роли Мессии означало одно: миссия Машиаха закончена, поскольку до единения всех живущих на Земле еще далеко и царство Божие наступит не скоро. Поэтому наступило время великого Исхода всех людей Кода. Как сказал один из героев романа, «Впереди пустыня, новое получение Торы, завоевание земли текущей молоком и медом. История не повторяется. Она только сейчас начнется в том виде, в каком была задумана…» (199–200). Почти два миллиарда людей во всем мире начали свой Исход, переносясь на иные миры во Вселенной… (Уже позже выяснилось, что же произошло потом на Земле. После того, как население России, Европы, США. Латинской Америки покинуло свои страны, началась полномасштабная война между Китаем и Японией за контроль над всем миром, война, в которую включилась и Индия).

«Люди Кода» – произведение глубоко национальное, погруженное в повседневную жизнь Израиля – и одновременно пронизанное токами его истории, культуры. Амнуэль раздвигает рамки романа благодаря использованию различных художественных форм фантастического, от собственно НФ до политической фантастики и философской аллегории. Кто создал Код? Кто запрограммировал человека? И для чего? Какие бы версии ни предлагались, замечает Купревич, все они будут примитивными – мироздание гораздо сложнее. Да ответы на эти вопросы не столь важны для Амнуэля – роман не о божественном, а о земном, о человеческом. О смысле жизни, о содержании и цели бытия, оправданности его тем, что не только делает, но и что сможет сделать человек.

Наконец, роман об ответственности за свои поступки, от которых может зависеть не только судьба мира, но – что подчас не менее важно, – и судьба близкого человека. Два главных героя – Илья Купревич и Илья Коган – встречают женщин, становящихся для них самыми дорогими людьми. И каждый из них понимает, что этой встречи он ждал всю жизнь. Кто знает, быть может, это-то и есть главное, в конце концов? И быть может, кому-то ближе всего в романе будет история о том, как уже не очень молодые люди находят друг друга. О том, как складываются эти новые отношения, рассказывается сдержанно – и поэтично: «И Д. К. еще раз поцеловал Дину – на этот раз в самый угол губ. Поцелуй оказался быстрым и непрочным, как домик Наф-Нафа» (63).

Любимый человек становится центром вселенной, любовь растет, приобретает космический масштаб – и остается земной: «Дина шагнула к нему и прижалась лбом к его плечу. И Д. К. вдыхал слабый запах шампуня от ее волос, думал, что вот так стоять, просто стоять, не шевелясь, быть столбом, о который можно опереться, – тоже счастье, дурацкое, возможно, и временное, и неправильное, но счастье, бессмысленное и нелепое, но сейчас единственно нужное. Потому что придает силы» (112).

Перед героями Амнуэля постоянно встает проблема выбора жизненного пеленга, который помог бы направить их существование в достойное русло. Со свободы выбора, возможности принятия решения начинается самопознание, свобода духа. Символично потому звучит диалог: «Что сейчас? Утро? Вечер? Какой день недели? И куда идти, чтобы попасть в Газу? – Время сейчас – полдень, а идти нужно только к себе. Или в себя…» (223).

По мере развития сюжета действие становится все более неоднозначным, все более философическим. Эта неоднозначность – весьма важное качество, это авторская позиция, стремление уйти от простых и понятных традиционных ответов, от того, что и как делается в традиционной НФ, стремящейся выдать сюжетно однозначный ответ, не утруждая себя даже поиском сложности. Неожиданность – принципиально важное качество для Амнуэля – он нарочито уходит от простого решения, предоставляя читателю сделать окончательный вывод: «Перечитайте Текст, и, уверен, вы найдете множество тому подтверждений. Я их нашел, но не смею, навязывать читателю свою точку зрения, ибо в ней, в отличие от остальных своих соображений, я не уверен» (326).

Нельзя не согласиться с Рафаилом Нудельманом, автором предисловия к роману, что эта книга «открывает перед фантастикой совершенно новые горизонты. Она представляет собой то, что принято обычно называть «новым словом» в литературе. Сказать такое слово трудно в любом литературном жанре и вдвойне трудно в фантастике» (5). И далее: «П. Амнуэль обсуждает проблемы именно еврейской религии. Это делает его книгу глубоко еврейской, я бы даже рискнул сказать – первой подлинно еврейской фантастической книгой, не по внешним приметам (имена и национальная принадлежность героев, место действия и т. п.), а по внутренней проблематике и ее историческим корням» (7–8).

Даниэль Клугер родился в 1951 г. в Симферополе. По образованию физик. По мироощущению поэт. Показать, что Клугер – поэт, можно с помощью любой, взятой наугад, строчки из его сборника «Молчаливый гость», но так хочется цитировать его больше – вот, например, стихотворение «Петер Шлемиль»: «По грани, по краю /по кромке небес /осенних ступаю /без компаса, без /великого дара /угадывать путь, /лишь призрак пожара /далекого чуть /меня освещает, /и где-то вдали /загадочно тает /звезда… корабли, /кареты, дукаты, /и талеры, и /дома, и солдаты, /и монастыри, /короче – ступени /пути в темноте, /и тени, и тени, /и тени, и те…»[46].

Прозу Клугер начал писать рано, успех пришел к нему с исторической трилогией «Жесткое солнце», потом он обратился к фантастике. Живя в Союзе, Клугер был участником многих сборников фантастики, принимал участие во Всесоюзных семинарах молодых писателей-фантастов. С 1994 г. переехал в Израиль.

Клугер выпустил несколько повестей о работе частного детектива в современном Израиле – Натаниэля Розовски, выходца из Советского Союза, организовавшего частное сыскное агентство, специализирующееся исключительно на делах новых израильских граждан, прибывающих из постсоветских республик. Эти острые, динамичные повести, написанные живо и увлекательно, были хорошо приняты читателями, причем как в Израиле, так и России. В одной из этих повестей – «Тщательно проведенное расследование»[47] – Клугер поставил интересный (и заранее скажем, закончившийся успешно) эксперимент по соединению детектива и фантастики.

Действие повести разворачивается параллельно в современном Израиле и в небольшом городке на юге Германии в 1523 г. Знакомый Натаниэля Розовски, физик Давид Гофман, создал «тахионный излучатель» для изучения свойств времени. С помощью этого прибора он получил возможность, установив канал во времени, совмещать людей со сходным психотипом. Именно таким образом Гофман «послал» сознание Розовски в Германию начала Реформации, в сознание инквизитора отца Леонгарда, расследующего дело об убийстве (при этом сознание принимающего объекта перешло в область подсознательного). Ситуация с убийством осложнена тем, что убит христианин, труп которого был обескровлен. А поскольку в городе проживала большая еврейская община, то самым удобным объяснением случившегося стало утверждение: убийство совершили евреи, чтобы добыть кровь для ритуальных обрядов в преддверии пасхи…

Спасение нескольких сот членов еврейской общины от погрома, к которому уже были готовы жители городка, потребовало от Розовски напряжения всех сил. И расследование средневекового «дела Бейлиса» привело к сенсационному выводу: убитый был изначально лишь ранен на дуэли, а уже потом его добил близкий друг, чтобы завладеть кошельком раненого, и перенес ночью к решетке, которая отделяла гетто от города. Так интересное НФ допущение и классическая детективная схема дополняют друг друга, взаимоусиливают повествование, придают ему дополнительную напряженность – и делают более отчетливым гуманистическое содержание повести[48].

В 2001 г. Клугер опубликовал – в соавторстве с Александром Рыбалкой – роман «Тысяча лет в долг»[49]. Авторы открывают для российского читателя мир иудаистской мифологии, полной эсхатологических и мессианских мотивов. Есть нечто мессианское и в герое романа – Семене Когане, уроженце Одессы, приехавшем в Израиль в середине 1990-х гг. Случайно (случайно ли?..) ему в руки попадается антикварная «Книга Залов», изданная в 1588 г. в Падуе, в типографии Амнуэлей – итальянского издательского дома, специализировавшегося на каббалистической литературе («издательский дом Амнуэлей» – шутка, что и говорить, изящная, как говорится, «для своих»).

Семен Коган чем-то напоминает легендарного Фауста – герой Клугера и Рыбалки так же одержим жаждой познания, стремится «сойти в Меркаву» (9), испытать «странствия души по высшим мирам» (9), «узреть чертоги ангелов на небесах» (9). Потому-то он и решается приступить к заклинаниям. Прочтя сто двадцать раз молитву, описанную в книге, герой оказывается неожиданно в жутковатого вида местности, где небо было цвета запекшейся крови, по которому ползли иссиня-черные облака. Так Семен попал в Тхом, Темный Мир, отделенный от мира реального кольцом перерожденной материи. Тхом разделен на семь княжеств: Гееном, Страна Безмолвия, Страна Смерти, Ад Первобытной Грязи, Могильная Пропасть, Место Исчезновения и Нижняя Преисподняя. Во главе княжеств стояли Ангел Смерти Самаэль-Сатан, Ашмодей, Тале-Золотой Телец, птицеообразный Эрев, зловещий могильщик Заариэль, Терниэль и сам Теомиэль, Темный Владыка. А перенесен сюда Семен Коган для того, чтобы уничтожить мир Тхом…

Разрушить Тхом и тем самым покончить с властью Теомиэля можно лишь произнеся заветное сорокадвухбуквенное имя Бога. Но оно записано на скрижали, разбитой на семь частей, каждая из которых оказалась в одном из княжеств Тхома, к тому же неизвестно, где она может находиться – воистину: пойди туда, не знаю, куда… Семену предстоит путь через области, повторяющие семь уровней ада, населенные бесчисленными демонами и страхолюдными мифологическими существами – чего стоят только морской змей Левиафан или зверь Бегемот! Клугер и Рыбалка щедро черпают из демонологической сокровищницы, созданной фантазией мудрецов Каббалы (роман снабжен приложением – своего рода путеводителем по еврейской демонологии), изображая демонов-оборотней, дьяволов и дьяволиц, а также демонов антропоморфных – правда, те куда выше ростом и мощнее сложением, чем люди, и вместо ног у них когтистые лапы.

Кого только не видел Семен в Темном Мире… Ему пришлось вступить в схватку с жутким всадником на не менее жутком скакуне: «Конь, на котором он восседал, разумеется, ничего общего с лошадьми не имел. Это был огромных размеров зверь, похожий то ли на дракона, то ли на гигантского четырехлапого змея. Могучие лапы были украшены длинными кривыми когтями, чуть задранными вверх, непропорционально крупную голову на длинной тонкой шее защищал такой же черный шлем, как и у всадника. Больше всего Семена поразило то, что у драконообразного коня был только один глаз, располагавшийся вертикально в центре широкого лба. Глаз словно светился изнутри холодным голубоватым светом» (41–42). Только потом Семен узнал, что у инфернальной пары это был один глаз на двоих…

Подчас герою приходилось сражаться не только с демонами, но и с их помощниками, зловещими фантастическими существами: «Оцепеневший Семен во все глаза рассматривал приближавшееся диковинное существо. Верхняя половина стражника – от пояса – была человеческой. Ниже пояса тело… переходило в покрытое хитиновым панцирем вздутое брюхо огромного насекомого, покоившееся на двух парах суставчатых ног. Сзади тело резко сужалось и переходило в закрученный вверх скорпионий хвост. Вернее, два хвоста. И в каждом наличествовало огромное острое жало, то и дело высовывавшееся наружу…» (236)

А вот явление ближайших помощников Темного Владыки демонов Ойвы и Шодеда: «Они не были огромными – как поначалу показалось Семену, – просто высокие, может быть, чуть выше человека. Но от них веяло ужасом, этот ужас можно было ощущать физические, словно душную тяжелую волну. Их лица напоминали обтянутые серой кожей черепа, но не человеческие, а наполовину звериные – с далеко выдающимися вперед челюстями. Черные провалы вместо глаз, узкие растянутые губы обнажали острые длинные клыки. Всклокоченные волосы клубились отвратительными щупальцами…Их руки по локоть покрывала запекшаяся кровь, в торчащих волосах застряли сгустки крови. Но чудовищнее всего были их плащи: из человеческой кожи, небрежно наброшенные на узкие, припорошенные багровой пылью плечи» (194)

Но, разумеется, не разнообразие обитателей фантастического мира и его мистическая космология определяют читательский интерес к роману (хотя в немалой степени и поддерживают его). Крепко сколоченный сюжет, внимательное соблюдение жанровых канонов (приключения проходят по грани между невозможным и вполне допустимым), точно найденный тип героя, психологизм образов (почему Семену помогает сам Сатан, похожий на оборотистого гешефтмахера, в конце концов, не очень-то понятно – очевидно лишь, что из разрушения Тхома Ангел Смерти собирается извлечь свою выгоду) – вот лишь несколько причин, по которым действие не теряет своей притягательности до самого финала.

И, конечно же, повествование украшает юмор – качество, нечастое в фэнтези. Например, когда Семен оказался в Тхоме и назвал первому встреченному незнакомцу свое имя, того охватил такой восторг, что автор не удержался от иронического замечания: «Бедуин оказался вторым человеком, так бурно обрадовавшимся появлению Семена Когана. Первым таким человеком был Хаим Коган, отец Семена, и случилось это двадцать лет назад, во дворе одесского родильного дома номер два…» (20). Или Семен одерживает верх в игре в загадки с Тале-Золотым Тельцом, одним из князей Тхома, который так и не смог догадаться, откуда выражение «Товар-деньги-товар». А на удивленное замечание Сатана, что, как тому кажется, в Талмуде нет такого изречения, Семен лукаво отвечает: еще с университетских времен у него застряла в памяти цитата из «Капитала» рабби Карла Маркса…

Роман заканчивается победой Семена и его друзей, но это не банальный хэппи энд, который означал бы, что добро побеждает зло, все драматические события разрешаются благополучно, а положительные герои обретают то, к чему стремятся и что заслужили (Семен за свой подвиг не получил никакой награды, более того, финал романа открыт – потому-то сейчас авторы начали работать над второй книгой, в которой герой окажется в раю, а вместо демонов его будут окружать ангелы). Если бы было так, то роман обернулся бы очередной фэнтезийной поделкой, удручающей плоским морализаторством. Нет, содержание книги куда глубже. Конечно, зло страшно и многолико, бороться с ним трудно и опасно, но от этой схватки уклониться нельзя – нигде и некогда. И только тот, кто понимает необходимость (пусть даже не для себя лично) этой борьбы, несмотря на весьма вероятный ее драматический (для себя лично) исход, может одержать победу над злом. Об этом точно сказал повелитель эльфов Элронд у Толкина: «Слабые не раз преображали мир, мужественно и честно выполняя свой долг, когда у сильных не хватало сил…»[50]

Израильская фантастика развивается на протяжении тысячелетий – за ней многовековая традиция еврейской культуры, сохраненной в диаспоре. Но израильская фантастика и очень молода – ей, как государству, немногим за шестьдесят. Любые прогнозы о путях ее развития безосновательны (культура – живой организм). В то же время за ее будущее можно быть уверенным, о причинах чего, в сущности, говорится в стихотворении Игоря Губермана, фантастическом по форме, но таком реалистическом по содержанию,