В больнице каждый убивает время по-своему. Так же как и за ее стенами. Одни читают книги или газеты, другие обсуждают все, что в голову придет, – от политики до урожая на грядке, третьи замыкаются в себе и лежат подключенными к капельницам мумиями, разглядывая потолок. Для меня же единственной отдушиной стал интернет. Вы спросите, откуда в бедной муниципальной больнице, да еще и в некоммерческой палате, мог взяться доступ к всемирной паутине, когда лекарств, и тех не хватает на всех? А никакого доступа не было. Однажды я гулял со своими подружками капельницами по коридору, и в одном из укромных уголков в поле моего зрения неожиданно попала невесть откуда взявшаяся телефонная розетка. Выпросив как-то вечером у Оленьки телефонный аппарат, я с удивлением обнаружил, что розетка исправно функционирует. По всей видимости, когда-то в этом месте размещался пост дежурной, после ремонта стол передвинули в конец коридора, а розетку содрать поленились. Впрочем, я бы не удивился, если бы узнал, что она материализовалась здесь специально для меня, а после моей… после моего окончательного приобщения к виртуальной реальности должна была тихо рассосаться, словно ее никогда и не было.
Перед приведением в действие приговора к высшей мере наказания заключенного всегда спрашивают о его последнем желании. Если бы такой вопрос задали мне, я бы, наверное, даже не знал, что ответить. Что-что, а просьба о доступе в Сеть на пороге вечности может прийти в голову разве какому-нибудь помешанному на компьютерах тинейджеру, но никак не мне. Но, видимо, если гора не идет к интернету, то интернет идет к горе. И поскольку все мои материальные потребности остались по ту сторону Лимфомы, такой выход пришелся как нельзя кстати.
Дело было за малым. Приятель притащил в палату видавший виды ноутбук и купил карточку доступа. С этого дня я, с нетерпением дожидаясь ночи, хватался за стойку с капельницами, как ведьма за свою метлу, и улетал из пропахшего мочой, лекарствами и порченой кровью гематологического отделения в бескрайние просторы всемирной Сети, где такие понятия, как любовь и смерть, измерялись в байтах, а не в жизнях. О лучшем способе эскапизма в моих условиях трудно было даже мечтать. Один из врачей из другого отделения, дежуривших в ночную смену, был как-то до ужаса напуган, наткнувшись в темном коридоре на позвякивающую стойку с капельницами, словно подключенную к ноутбуку, за которой был даже не виден блуждающий по Сети сгорбленный пациент. Потом мы вместе посмеялись над моей находчивостью, и я дал ему проверить почтовый ящик на Mail.ru.
Если бы мне предложили придумать оригинальную идею для приютов, куда помещают безнадежных раковых больных в расцвете лет, я бы не раздумывая посоветовал основать первый в мире интернет-хоспис, где каждая койка имеет выход в Сеть.
На несколько секунд в динамике стало тихо, а потом я услышал хорошо поставленный голос взрослой женщины.
– Павел?.. Добрый вечер, это говорит Валентина Владимировна…
Кричал я, оказывается, не по адресу. Звонила мама Лупетты, обеспокоенная долгим молчанием любимой дочери. Минут сорок назад Лупетта тоже позвонила ей, что скоро вернется домой в моем сопровождении, так что беспокоиться незачем, но потом пропала. Мама интересовалась, нет ли у меня новостей. Пришлось извиняться за крик и уверять, что я никуда не уйду до тех пор, пока не дождусь ее ненаглядную.
По телефону с Валентиной Владимировной мы общались неоднократно, но лично представлены друг другу не были. Более того, Лупетта вообще ни разу не приглашала меня в гости, оправдываясь тем, что ей стыдно звать меня в свою ужасную коммуналку с соседями, рыскающими по кишкообразному коридору. Я, впрочем, и не напрашивался, всегда провожая Лупетту «до калитки»…
– Если она объявится, позвоните сразу мне, я очень волнуюсь, – с непонятным укором в голосе добавила мама и отсоединилась.
«А может, еще водки взять? – подумал я уже обреченно. – Похоже, до утра она теперь не вернется… Хороша Маша, да не на…»
Еще один звонок! Опять мама? Лупетта! Голос едва пробивался сквозь громкую музыку.
– Это снова я… Извини, что не перезвонила сразу, просто пыталась дозвониться маме, но у нее что-то занято… Тут такое творится! Ты не представляешь… Уранов сказал, что спешит, и предложил поехать с ним… завершить интервью по дороге… Мы сейчас в казино… У него здесь какая-то деловая встреча, а потом… потом он вернется… Ты можешь ехать домой, он обещал, что его водитель потом меня подвезет… Да не волнуйся ты, все будет хорошо… Завтра позвоню. Целую!
Не знаю почему, но меня добило именно это «целую». Казалось, Лупетту подменили. Меня даже покоробило, словно я услышал резкую фальшивую ноту в скрипичном соло. Мы никогда, никогда не использовали это дурацкое слово, поскольку оба ненавидели условности. Даже самый нежный телефонный разговор всегда завершался простым «пока», а никаким не «целую». «Целую»! Кого она там целует?! Неужели его? Какая мерзость!
«Вдруг какой-то старичок паучок нашу муху в уголок поволок! – юродствовал злобный бесенок внутри. – Ну что, обоссался, романтик? Жалеешь небось теперь? Раньше надо было жалеть, мил человек, раньше… Ведь ты сам ее на блюдечке с голубой каемочкой ему преподнес. Сам!.. Вот и представляй теперь, как она у него берет… хе-хе… интервью! Ладно, чего уж теперь, напивайся, только маме не забудь позвонить: «Доброй ночи, любезнейшая Валентина Владимировна. С вашей несравненной дочуркой ничего страшного не случилось. Напротив, мы все можем ей гордиться, ведь она сейчас проводит время не с каким-то сопливым сотрудником безвестной дизайн-студии, а с мировой знаменитостью – самим ювелиром Урановым, да еще и в шикарном казино!»
Интересно, сколько надо выпить, чтобы заткнуть свой внутренний голос?