Вы думаете, что НХЛ – это национальная хоккейная лига США? А вот и ошибаетесь! Это всего лишь инициалы моей последней подружки – Неходжкинской Лимфомы. Труднозапоминаемое имя, не спорю. Ее крестный отец – английский врач Томас Ходжкин, в 1833 году впервые сообщивший о семи случаях опухоли, которая поражает «абсорбирующие железы и селезенку». В 1865 году сэр Сэмюэль Уилкс опубликовал следующее сообщение о 15 пациентах с тем же заболеванием и назвал его болезнью Ходжкина. В то время еще не делали различий между разными видами опухолей лимфатических узлов. История неходжкинской лимфомы (Non-Hodgkins Lymphoma) выделяется лишь в 1892 году, когда ее настоящий папаша – некий Дрешфельд (к этой фамилии мы еще вернемся) показал отличия лимфосаркомы не только от алейкемической лейкемии, но и от болезни Ходжкина.
В 1979 году ведущие лимфопатологи мира решили создать единую и универсальную концепцию. А в 1994 году международная рабочая группа по исследованию лимфомы (ILSG) опубликовала новую классификацию лимфом Revised European-American Classification of Limphoid Neoplasms (REAL).
Вообще, эти лимфопатологи – изрядные шутники по части громких сокращений. Помните, мой курс химиотерапии именуется EPOCH (эпоха или эра)? Над хоккеистами они тоже посмеялись. Теперь, значит, классификацию лимфом называют REAL, то бишь реальной. Наверное, если покопаться в трудах по гематологии, можно будет найти такие сокращения, как FATE, VIRTUAL, а может даже и MATRIX.
Да, чуть не забыл раскрыть тайну фамилии папочки НХЛ – Дрешфельда (Dreschfeld). Слово dresch переводится с немецкого как «бить, пороть, молотить, стегать, ударять (особенно цепями)». Один из распространенных фразеологизмов, связанных с этим словом – «выбить из кого-л. дух»…
Да уж, герр Дрешфельд, ваша дочурка оказалась той еще садисткой. Свинцовые звенья ее цепей не только дух, всю душу из меня выбили вместе с кровавыми ошметками склизких лимфоузлов, покрытых слипшимися комьями волос. И с каждым ее ударом я терял веру в наивные идеалы, которые остались у перемахнувшего в XXI век романтика. Но это была полезная встряска. Говоря по правде, я даже благодарен ей.
Одержимый навязчивой идеей запечатлеть Лупетту на фотопленке, я затащил ее в мастерскую моего знакомого художника Кушакова, расположенную в мансарде старинного дома на Шестой Советской улице. Здесь находился классический питерский сквот – незаконно занятая опечатанная квартира на последнем этаже, жильцов которой расселили из-за аварийного состояния перекрытий. В свое время в центре Петербурга таких сквотов было немало, но к концу девяностых годов остались лишь считанные единицы: ликвидные дома один за другим шли на капремонт.
Несмотря на кое-где обвалившийся потолок, бывшая коммуналка была на редкость славной. Мастера непризнанного искусства превратили ее в некое подобие постоянно действующей авангардной инсталляции, где бессмертный дух Энди Уорхола витал вперемешку с музыкой Spike Jones и дымом конопли. Натасканную с помоек полуразвалившуюся антикварную мебель дополняли коллажи из афиш заповедных норвежских рок-групп и живописных шедевров обитателей сквота. На стенах длинного коммунального коридора жили гигантские часы без стрелок, вместо люстр висели перевернутые плетеные корзины, а гости сидели прямо на полу на кусках искусственного белого меха, подушках и циновках. В самой большой комнате, игравшей роль мастерской, можно было найти прекрасно сохранившуюся модель парусника полутораметровой высоты, натуралистично выполненную куклу старика в пальто, колоссальную коллекцию глиняных бутылок, завешенных паутиной, и еще массу интересного.
Здесь было богемно. Как и положено в сквоте. Когда бы вы сюда ни пришли (звонить было бесполезно, хозяева открывали только на условный стук), всегда заставали более-менее постоянный круг сквоттеров и их гостей, ведущих неспешные беседы о монотонной музыке слепого Мундога, последнем фильме гения параллельного кино, творящего под бесхитростным псевдонимом Дебил, либо патологических картинах Хельнвайна.
Надеюсь, вы не подумали, что я собрался приобщать Лупетту к сливкам андерграунда и уж тем более угощать ее косячком? Боже упаси, я всего лишь намеревался использовать обстановку мастерской как декорацию для фотосессии, призванной лечь в основу портретной галереи моей возлюбленной, которую, к моему удивлению, еще никто как следует не снимал. Конечно, я не считал себя профессиональным фотографом, но втайне надеялся, что бесспорная фотогеничность Лупетты, помноженная на артистическую ауру сквота и качество дорогой черно-белой пленки, отпечатанной в тоне «сепия», восполнят пробелы моего мастерства.