4
Bесь жутковатый вид всадников, исполненных некоторой угнетенности, выражал непреодолимую степень вялого, в какой-то мере нейтрализованного душевным томлением простодушного любопытства. Держались они в седлах просто и непосредственно, было видно, что это обычное их рабочее место. Длинноволосые головы их были обращены в одном направлении, заросшие черной шерстью лица – шоколадно темны, засаленные ватники – затерты, распахнуты и демонстрировали у всех клетчатые теплые вьетнамские рубашки с медными пряжками офицерских ремней. Из-за спин торчали длиннющие стволы винтовок, выглядевших как-то уж очень просто, по-мужицки, словно вязали их к случаю не отходя от сохи, в домашних условиях, для внушительности. Все это время аборигены оставались малоподвижны и как бы не очень внимательны, все четверо. Жеребцы под ними утомленно переминались. Всадник, тот, что был поближе и полегче остальных, бесконечно долго совершая процесс поднятия и опускания на глаза век, переместил, не переставая иронично всматриваться в пространство, затуманенный взгляд вначале с Гонгоры на Штииса, затем вновь на Гонгору и подобравшегося Улисса, и то, что он увидел, как будто нашло в нем какой-то отклик. В его сумеречном взоре что-то проснулось, всадника качнуло вновь, вслед за чем последовало неопределенное движение кистью то ли поправить кожаный узел крепления лассо, тугими кольцами свернутого у седла, то ли дотянуться до отполированного прикосновениями тяжелого приклада с парой железных колечек, который свисал из-за пояса сзади; в конце концов он решил поудобнее опереться рукой о бедро. Улиссу все это очень не понравилось. Гонгора, стараясь не делать резких движений, рассматривал местную достопримечательность, лихорадочно прикидывая расстояние до скрытого за деревьями каменного гребня, не доступного лошадям, и уже знал, что уйти не дадут. Что будет, если нервы у Лиса все-таки не выдержат, он не знал. Лис всегда плохо переносил присутствие на своей территории посторонних лиц, в таком состоянии он становился неуправляем. И то, что он наблюдал, и то, что обонял, не вызывало в нем никакого любопытства – только намерение урчать, угрожающе дергаясь. Глаза его уже были зелеными. Пахнущий бог знает чем незнакомый антураж был здесь лишним. Лис выглядывал из разлапистых листьев травы, с видимым отвращением втягивая в себя воздух. Сейчас он еще держал себя в руках, но Гонгора знал, что это не на долго. И тогда заговорил Штиис. Он обращался к дружелюбию местных охотников. Он говорил к их широко известному в акватории всего Заозерья гостеприимству. Он все время старался говорить мягко, сладко улыбаясь, нормальным человеческим языком, но то и дело сбивался то на малопонятный здесь английский диалект, то на непродолжительность синего летнего утра, а один раз приплел зачем-то жаркий полдень. Всадники больше не улыбались. Нельзя было сказать определенно, понимали ли они многое из услышанного или же не понимали ничего вовсе и какую часть из не понятого поняли по-своему, но они явно прислушивались. Все чего-то ожидали. Улисс ждал только команды или хотя бы движения, одного знака, что – можно. Штиис подбирался к звездным ассоциациям, всадники взирали.
И все счастливо разрешилось. Всадник-предводитель – тот находился ближе остальных и выглядел полегче в кости – вскоре лично проследил, чтобы у странников остались об этом едва проходимом уголке Огамы самые приятные воспоминания. Отец гурона, как это выяснилось, оказался почти земляком Гонгоры, в незапамятные времена неизвестно каким ветром занесенным в эти края, сам же сын лесов до дрожи в коленях мечтал если не побывать на родине отца – на своей родине, как он это назвал, – то хотя бы одним глазом взглянуть на того, кто оттуда. Везде хорошо, где нас нет, пробормотал Гонгора, украдкой переводя дух. Нужно искать перемен, а как же, легко согласился хозяин, с участием заглядывая в глаза Гонгоры и долго не отпуская его руку.
Нюансы странствий были изучены, определены как не заслуживающие серьезного внимания, и странники немедленно вкусили от всех прелестей лесной сауны и прочего от щедрот крошечного горного поселения охотников, а также, что самое приятное, на дальнейший путь были обещаны и сразу же предоставлены лошади. После недолгого, но основательного застолья на свежем воздухе, в котором принял участие и сыграл не последнюю роль прославленный своим аппетитом Лис, Штиис, утираясь, отправился к лошадям цеплять рюкзаки, Хозяин же с Гонгорой, обсуждая вечные темы холостяков, уединились в полутемной избе. Обстоятельный собеседник слегка выбил из колеи. В части физических аспектов космологии он ориентировался, как у себя в лесу, обнаружив редкую трезвость суждений и некоторую настойчивость в полемике.
Он брал как основание железный факт, что примитивное сознание оперирует наличием нескольких душ и неопределенным количеством духов. Затем экстраполяцией выводил собственный постулат, далеко идущий и довольно бесстыдный. Постулат касался немного немало развития аспекта сознания в ретроспективе эволюции и подкупал лесным оптимизмом. Алгоритм развития концепции будущего в истории миров наконец обрел свое лицо:
Питеки. Примитивный (т.е.) первичный разум! (равно) эн количество богов и душ;
Божемои. Разум элементарный (вторичный) = один, много – два бога плюс душа;
Постпитеки. Разум Докосмический = ноль богов и, как учит нас это неприкрыто скабрезное порождение квантовой механики, квантовой космогонии и трех тысяч лет квантового сознания Дао – квантовая психология, чертова уйма не подозревающих друг о друге душ, то есть ноль «душ» в принятом теософском понимании.
Что шло дальше – не знал никто. Предполагалось, возникновение собственно разума: разума-самого-по-себе = бог. Создалось впечатление, что хозяин просто истосковался по возможности поспорить, до предела задействовав застоявшиеся лобные доли.
Было предложено угощение и новая закуска, узнав, что Гонгора не употребляет, хозяин совсем не огорчился, даже напротив, не настаивал и сам не стал, сразу же отнесясь с пониманием, восприняв привычки гостя как должное, хотя и не без некоторой странности, – здесь, впрочем, оставались в чести всевозможные обеты, проклятья и воздержания. На Лунной Тропе еще можно было встретить босого монаха с печатью на устах и обязательством на натруженных плечах не пить, не курить, не любить, не потреблять животных жиров и водопроводной воды и не мешать углеводов с протеинами: на его долгой тропе крепкие мозолистые пятки не знали обуви. Хозяин же, войдя во вкус, просто и с сильным чувством исполнил, облачившись в тонко позвякивавшую металлическими штучками меховую накидку, танец Уходящего лета, горячо убеждая остаться ненадолго и зазывая на охоту; он звал на следующий год, в гости, здесь теперь хорошо, говорил он, электричество уже год как провели, суровый гурон расписывал местные красоты, закаты и размеры местных мишек, разворачивал перспективы, хлопал по плечу, сокрушался в русле того, что сил нет, как жаль стрелять в снежного барса, советовал не соваться в пределы Кислого озера, неужели других озер тут мало, места безлюдные и озеро нехорошее, дурное; рекомендовал по возможности не пользоваться языком чухарей, тут этого не любят. Однако на ночь можно остановиться у какого-нибудь одинокого егеря, это – свободно, ничего страшного. Только не надо говорить, что без оружия, а лучше вскользь (как бы между прочим) обронить, не акцентируя: калибр там, в смысле, лимит…; сообщалось еще о неких источниках подлинной Живой Воды, источники кои скрыты от постороннего глаза в нужных местах. Цивилизации они не известны и известны никогда не будут, но вот если нужные места знать, то можно жить долго и не болеть, даже здесь. К слову, в доме как раз вода еще оставалась, чуть не полный бидон, если не выпили, десятый уже, наверное, месяц стоит – и ну хоть бы что ей, воде. Хозяин какое-то время озирался, шел что-то такое в углу доставать, разливать по стаканам воду и торжественно пить это во славу богов лета и в целях профилактики энцефалита и прочей разной здешней мерзости, переносимой клещами. «Всё выпьем – никому не оставим…»