Что я принес
Бегу по полю, да не бегу, ползу, здесь можно только ползти под шквалом пуль. Они уже не целятся, они уже ведут шквальный огонь в слепом отчаянии.
Только сейчас понимаю, что не чувствую за спиной Кирюшки. Что не слышу его, это понятно, здесь вообще ничего не услышишь за шквалом выстрелов. Только чувствую, что Кирюшки за моей спиной уже нет, хлопнули Кирюшку.
Бывает.
Мы знали, на что идем.
Знали.
Вон, Анютку подстрелили на полпути, даже не пикнула, не дрогнула, а могла бы и завизжать, всех нас выдать. Не выдала, знала, на что идет.
Знала.
И мы все знали, на что идем.
Иду по полю, даже не иду – ползу в траве, только бы не вздохнуть, не дрогнуть, себя не выдать.
Только бы добраться к истокам…
Смотрю вперед, где серебрится река, да не вода, река. Будь я проклят, если не доберусь…
Натыкаюсь в траве на что-то жесткое, твердое, да не на что-то – на остов, высохший костяк.
Значит, кто-то был здесь до меня.
Кто-то…
Снова прижимаю голову, прячусь от шквального огня. Прижимаю к груди фляги, еще пустые, ничего, там наполню…
Добираюсь до реки. Хочется зачерпнуть воду, и пить, пить, пить, вычерпать-выпить всю реку. И знаю, что не выпью, не то, что всю реку – ни глотка не выпью, нет в реке воды, и не было никогда.
Черпаю. Еще, еще, наполняю фляги, молюсь, чтобы донести хотя бы половину.
Она здесь чистая.
Здесь, у истоков.
Чистая, не замутненная ничем. Вы и не знаете, как это бывает, когда она – чистая. Я тоже раньше не знал, не думал, что она может быть такая… такая…
Ладно.
Неважно.
Теперь, главное, как-то домой добраться. Легко сказать, добраться, когда часовые злые, как черти. То есть, часовые-то еще ладно, с часовыми еще договориться можно, непонятно как, но можно. А вот с автоматами черта с два договоришься, автоматы тебя слушать не будут.
Вжимаюсь в землю.
Не иду – ползу, прижимаюсь к земле, чтобы не подстрелили, а ведь подстрелят, как пить дать подстрелят.
Тишина.
Такая тишина, что слышно, как течет время.
И слышно, как течет река, только не вода в реке, другое…
Другое…
Здесь она чистая. Не засоренная. Это там дальше начинается, сливают в неё всякую дрянь, ведрами, ведрами, а где-то и трубы подводят, а где и еще что, так что вообще не пойми что по реке течет…
Ползу по пустоши, прижимаюсь к земле, укрой, мать-сыра-земля, укрой, трава-мурава.
Жарко дышит надо мной раскаленное небо.
Не выдерживаю, откупориваю флягу, делаю глоток. Знаю, не поможет от жажды, все равно глотаю. Что-то как будто взрывается в голове, стараюсь не застонать от боли.
Не стонал.
Мне так кажется.
Смотрю на равнину, вижу то, чего не видел раньше, а раньше здесь, оказывается, город был, давным-давно раньше был город. Столица столиц, город, стоящий у чистых истоков. Потом уже стали уходить от истоков, и то верно, кому они, истоки нужны. Стали делать заграждения, чтобы ниже по течению город был, а выше по течению муть какую-нибудь поставят, чтобы реку замутить.
Знаем мы их.
Всю жизнь так делали. Чтобы чистой никто не глотнул, а то кто чистой глотнет, тот…
Стреляют.
Тут.
Совсем рядом.
Вжимаюсь в землю, укрой мать-сыра-земля…
Пуля обжигает затылок, и нужно остановиться, перевязать, и некогда останавливаться, перевязывать, то ползу по земле, то бегу на четвереньках, фляги, главное, фляги не растерять…
Пуля обжигает плечо.
Падаю в траву. Переждать. Придется переждать.
Выжидаю.
Шквальный огонь.
Уже не слышно, как течет река. Река, в которой нет воды.
Река, в которой…
Шквальный огонь поутихает, чувствую, что можно ползти дальше. Потихоньку, конечно. Считаю, сколько осталось фляг, хрен да маленько осталось, три штуки, если донесу хотя бы одну, буду героем.
Ползу. Стреляют куда-то, не в меня, куда-то в сторону, уже задним числом думаю, как бы в той стороне не осталось кого-нибудь из наших.
Нет, вроде всех перестреляли.
Еще на пути туда.
Ползу. Стараюсь не думать, не вспоминать, нет, все равно вспоминается что-то не к месту и не ко времени, как добирались туда, к истокам, как нам кричали в мегафон, уже не помню, что кричали, хотя нет, как не помню, такое не забудешь…
– Вот вы её наберете, в город принесете, а дальше что будет? А? дальше что будет, я спрашиваю? Думаете, её просто так задаром отдадут? Раздадут всем, да?
Молчим. Главное, ничем себя не выдать.
– Черта с два они её кому-то раздадут, продавать они её будут! За деньги продавать, слышали вы, и за деньги немаленькие! А вам хрен да маленько с этих бабок достанется!
Молчим, подталкиваем друг друга, молчи, молчи…
Это было по пути туда.
По пути обратно все по-другому, некого подталкивать, некому молчать, никого нет кроме меня.
Выстрелы поутихают, будто задумываются, что делать дальше. Это плохо, когда они задумываются, значит, еще чего-то выдумать хотят…
Ползу на четвереньках, скорее, скорее…
Ничего.
Тишина.
На горизонте уже виднеется город, новый город, старые города остались здесь, выше по течению.
Приподнимаюсь, бегу, пригнув спину – не слышу выстрелов, похоже, пробрался-таки через полосу смерти, самому странно, что пробрал…
…вижу себя, лежащим на земле, только сейчас понимаю, что слышу рев шквального огня.
Ползу. Здесь бы отлежаться, затаиться – не-ет, мы же умные самые, мы же ползем, нам же плевать, что нас подстрелят…
Пуля разрывает еще одну флягу, капли падают мне на руку. Пью. Жадно. Глотками. Узнаю, что здесь, на этом месте тридцать лет назад казнили тех, кто пытался пройти к реке.
Ползу по траве, добраться бы до зарослей, еще не выпиленных, не вырубленных, там и затаиться можно. Черта с два мне дадут там затаиться, на тридцать три раза до этого пристрелят.
Бегу к зарослям, к окраине города, уже знаю, меня там ждут…
Жалят, жалят пули, и странно, вроде бы должен умереть, а не умираю… Задним числом думаю, может, я какой-нибудь бессмертный, тут же подкашиваются ноги, черт…
– Принес? – кто-то бросается ко мне, не вижу в тумане, кто и что, – принес?
В изнеможении опускаюсь на траву, протягиваю последнюю уцелевшую флягу:
– Я… принес.
Кто-то бормочет слова благодарности, уже не слышу слов, договариваю:
– …правду.