Глава 17
Пока Сьюзен убирала доску для пинакля и табличку для подсчета очков, Марти мыла тарелки и коробки, в которых они принесли еду, стараясь при этом не глядеть на меццалуну, все так же лежавшую поблизости на разделочной доске. В кухню вошла Сьюзен с вилкой в руке.
– Ты забыла.
Но Марти уже вытирала руки, так что Сьюзен сама вымыла вилку и убрала ее.
Пока Сьюзен пила вторую порцию пива, Марти сидела с нею в гостиной. В качестве музыкального фона Сьюзен выбрала фортепьянные вариации Баха в исполнении Гленна Гулда.
В юности Сьюзен мечтала стать музыкантом симфонического оркестра. Она прекрасно играла на скрипке, правда, не на мировом уровне, не настолько великолепно, чтобы стать признанной солисткой и выступать с гастролями, но все же достаточно хорошо для того, чтобы наверняка осуществить свою более скромную мечту. Но так или иначе она вместо этого стала торговать недвижимостью.
А Марти почти до окончания школы хотела быть ветеринаром. Ну а теперь она разрабатывала компьютерные игры.
Жизнь предлагает бесконечное множество возможных дорог. Порой маршрут выбирает голова, порой сердце. А порой, к добру или к худу, ни голова, ни сердце не могут воспротивиться упрямому давлению судьбы.
Время от времени изящное серебристое стаккато, взлетавшее из-под волшебных пальцев Гулда, напоминало Марти о том, что хотя ветер снаружи, за плотно зашторенными окнами, немного стих, но холодный дождь все так же сыплется с неба.
Квартира была настолько уютной и отъединенной от всего на свете, что Марти почувствовала соблазн поддаться опасно убаюкивающему ощущению того, что за этими несокрушимыми стенами не существует никакого мира.
Они со Сьюзен говорили о прошедших днях, о старых друзьях, но ни слова не сказали о будущем.
Сьюзен не была любительницей спиртного. Две бутылки пива были для нее настоящей попойкой. Как правило, выпив, она не становилась ни легкомысленной, ни придирчивой, но мило сентиментальной. На сей раз ее поведение стало тихим и торжественным.
Вскоре уже говорила одна Марти. Собственные слова, казалось ей, становились все глупее и глупее, и в конце концов она прекратила болтовню.
Их дружба была достаточно глубокой для того, чтобы им было легко находиться вместе и в молчании. Но сейчас в этом молчании ощущались какие-то таинственные и раздражающие признаки, возможно, потому, что Марти тайно искала в подруге намеки на появление того напоминавшего транс состояния, в которое та впадала совсем недавно.
Вдруг она почувствовала, что не может больше переносить музыку Баха, потому что ее пронзительная красота внезапно показалась угнетающей. Как ни странно, в фортепьянных аккордах ей открылось ощущение потери, одиночество и тихое отчаяние. И квартира сразу превратилась из уютной в душную, вместо ощущения покоя возникла клаустрофобия.
Когда Сьюзен взялась за пульт дистанционного управления, чтобы снова запустить тот же самый компакт-диск, Марти взглянула на часы и вдруг вспомнила о нескольких несуществующих делах, которые она должна была обязательно сделать до пяти часов.
В кухне, после того как Марти надела плащ, они со Сьюзен обнялись на прощание. На сей раз объятие было более крепким, чем обычно, как если бы они обе пытались передать одна другой через это прикосновение какие-то чрезвычайно важные и глубоко затрагивающие чувства вещи, которые ни та, ни другая не могли выразить словами.
Когда Марти повернула ручку замка, Сьюзен отступила за дверь, которая должна была оградить ее от вида пугающего внешнего мира. Внезапно она сказала с оттенком глубокой муки в голосе, словно решилась выдать ужасную тайну, которую хранила с таким трудом, она сказала:
– Он приходит сюда по ночам, когда я сплю.
Марти успела отворить дверь не больше чем на два дюйма, но, услышав эти слова, вновь закрыла ее, не снимая, правда, руки с замка.
– Что ты говоришь? Кто приходит по ночам, когда ты спишь?
Зелень глаз Сьюзен стала еще более ледяной, чем прежде; цвет становился ярче и прозрачнее под воздействием какого-то нового страха.
– Я хочу сказать – думаю, что это он. – Сьюзен уперлась взглядом в пол. На ее бледных щеках появился румянец. – У меня нет никаких доказательств, что это он, но кто еще это может быть, кроме Эрика?
– Так, значит, Эрик приходит сюда по ночам, когда ты спишь? – повторила Марти, отступив от двери.
– Он говорит, что не делает этого, но мне кажется, что он врет.
– У него есть ключ?
– Я не давала ему.
– И ведь ты же сменила замки.
– Да. Но он каким-то образом приходит.
– Через окна?
– По утрам… когда я замечаю, что он был здесь, я проверяю все окна, но они всегда заперты.
– Но откуда ты знаешь, что он бывает в доме? Я хотела сказать, что он здесь делает?
Вместо ответа Сьюзен пробормотала:
– Он приходит… крадется повсюду… крадется, все осматривает, будто какая-нибудь собака. – Она ощутимо содрогнулась всем телом.
Марти вовсе не испытывала к Эрику большой симпатии, но ей было очень трудно представить себе, как он ночью бесшумно карабкается по лестнице и проскальзывает через замочную скважину. С одной стороны, он не обладал достаточно развитым воображением для того, чтобы изобрести способ проникать в квартиру, не оставляя следов: он был советником по инвестициям с головой, полной чисел и фактов, но без малейшего вкуса к мистике. Кроме того, он знал, что у Сьюзен в тумбочке всегда лежал маленький пистолет, и он всегда испытывал глубочайшее отвращение к риску. Он был, вероятно, последним из людей, который пошел бы на то, чтобы попасть под выстрел, будучи принятым за грабителя, даже если бы в его мозгу и поселилось извращенное желание мучить свою жену.
– Ты замечаешь по утрам, что вещи стоят не на своих местах, – спросила Марти, – или еще какие-то следы?
Сьюзен не ответила.
– Ты никогда не замечала его присутствия в квартире? Никогда не просыпалась, когда он был здесь?
– Нет.
– Значит, по утрам появляются… улики?
– Улики, – эхом откликнулась Сьюзен, не добавив никаких подробностей к этому неопределенному выражению.
– Например, вещи передвинуты? Запах его одеколона? Еще что-нибудь этакое?
Все так же глядя в пол, Сьюзен покачала головой.
– Но что все-таки было на самом деле? – наступала Марти.
Ответа не последовало.
– Эй, Суз, ты не могла бы посмотреть на меня?
Когда Сьюзен подняла лицо, оно было покрыто ярким румянцем, как будто не от простого смущения, а от настоящего глубокого стыда.
– Суз, ты что-то недоговариваешь мне?
– Ничего. Я просто… наверно, это паранойя, мне кажется.
– У тебя есть что-то такое, о чем ты не говоришь. Почему ты вдруг начинаешь о чем-то говорить, а потом старательно скрываешь от меня?
Сьюзен обхватила себя руками, ее затрясло.
– Мне казалось, что я была готова говорить об этом, а оказалось, что нет. Я уже почти… вот-вот у меня в мыслях кое-что сложится.
– Эрик, рыскающий здесь в ночи, – это чертовски таинственная история. Просто жуткая. Что он мог тут делать? Разглядывать тебя, спящую?
– Попозже, Марти. Я должна еще немного подумать обо всем этом, набраться храбрости. Я потом позвоню тебе.
– Нет, сейчас.
– Но у тебя дела.
– Они совсем не важные.
Сьюзен нахмурилась.
– Минуту назад они казались довольно важными.
Марти просто не могла причинить боль Сьюзен, сознавшись в том, что она придумала себе дела как предлог для того, чтобы вырваться из этого тоскливого душного места на свежий воздух, под бодрящий холодный дождь.
– Если ты не позвонишь мне еще днем и не расскажешь все до последней мелочи, то я сегодня же вечером примчусь к тебе, усядусь рядом и буду страница за страницей читать тебе последний критический труд отца Дасти. Он называется «Смысл бессмысленности: хаос как структура», и не успеешь ты прослушать пары абзацев, как начнешь клясться, что по твоим мозгам ползают огненные муравьи. Или как насчет «Станьте своим лучшим другом»? Это самый последний опус его отчима. Попробуй-ка послушать эту вещь в звукозаписи, и тебе захочется отрезать себе уши. Они принадлежат к семейству пишущих дураков, а я могу всех их обрушить на тебя.
Сьюзен сказала со слабой, но естественной улыбкой:
– Я ужасно испугалась. Я обязательно позвоню тебе.
– Обещаешь?
– Торжественно клянусь.
Марти снова взялась за ручку, но все еще не открывала дверь.
– Послушай, Суз, ты уверена, что здесь действительно находишься в безопасности?
– Ну, конечно, – откликнулась Сьюзен, но Марти показалось, что она заметила отблеск неуверенности во встревоженных зеленых глазах.
– Но если он забирается…
– Эрик все еще мой муж, – успокоила ее Сьюзен.
– Ты лучше посмотри новости. Некоторые мужья творят ужасные вещи.
– Ты же знаешь Эрика. Может быть, он и свинья, но…
– Он точно свинья, – поправила Марти.
– …но он не опасен.
– Он – баба.
– Совершенно верно.
Марти на секунду задумалась, а потом отворила дверь.
– Мы закончим обедать часов в восемь, может быть, немного раньше. А ляжем около одиннадцати, как обычно. Я буду ждать твоего звонка.
– Спасибо тебе, Марти.
– De nada[15].
– Поцелуй Дасти от моего имени.
– Это будет сухое прикосновение к щечке. Все страстные влажные засосы исходят только от меня.
Марти накинула капюшон на голову, вышла на крыльцо и, потянув, закрыла за собой дверь.
Воздух был спокоен, словно весь ветер изошел из этого дня, выдавленный колоссальной тяжестью продолжавшегося дождя, который обрушивался с небес потоками железных шариков.
Она подождала, пока не услышала, что Сьюзен задвинула мощный засов прочного шлаговского замка, который мог бы выдержать серьезную атаку на дверь. После этого она быстро спустилась по длинной крутой лестнице.
Оказавшись внизу, она обернулась, подняла голову и вгляделась в балкон-крыльцо и дверь квартиры.
Сьюзен Джэггер казалась ей прекрасной принцессой из сказки, запертой в башне, которую штурмуют хищные тролли и зловредные духи, но в отличие от принцессы у нее нет храброго принца, который обязательно спасет ее.
Под грозный грохот разбивавшихся о близлежащий берег штормовых волн, который так гармонировал с серым днем, Марти торопливо прошла по приморской аллее и свернула в ближайшую улицу, где, как обычно, оставила свою машину. Водосточные желоба там были переполнены, и грязная вода плескалась вокруг шин ее красного «Сатурна».
Она надеялась, что Дасти, у которого в такую погоду все равно не должно быть работы, окажется дома, займется хозяйством и приготовит свои несравненные фрикадельки и пряный томатный соус. Ничего не могло оказать на нее более благотворного влияния, чем войти в дом и сразу же увидеть его, в кухонном переднике, со стаканом красного вина под рукой. Воздух, полный восхитительных ароматов… Стерео играет хорошую поп-музыку в стиле ретро, может быть, Дина Мартина. Улыбка Дасти, его объятие, его поцелуй. После этого странного дня ей очень требовался уют и покой ее дома и очага, который исходил от ее мужа.
Но едва Марти тронула автомобиль с места, в ее сознание ворвалось отвратительное виде́ние, разом лишившее ее надежды на то, что этот день мог бы под конец все же принести ей хоть немного мира и спокойствия.
Это видение было более реальным, чем обычные мысленные представления, настолько детальным и четким, что казалось, будто все это происходит прямо здесь, прямо сейчас. Она исполнилась уверенности в том, что мчится навстречу ужасному происшествию, которое произойдет после того, как перед ней промелькнула картина мгновения из неизбежного будущего, в которое она погружалась так же неотвратимо, как если бы падала со скалы. Когда Марти привычным движением вставила ключ в замок зажигания, в ее голове возникло изображение глаза, проткнутого злым острием ключа, разодранного зазубренной бородкой; и этот ключ, пройдя через глазницу, погружался в мозг. И, когда она нажала на ключ и повернула его, чтобы запустить стартер, ключ в ее ярком провидении тоже повернулся в глазу.
Не сознавая того, что она делает, Марти открыла дверь. Придя в себя, она обнаружила, что стоит, опершись на бок автомобиля, а весь ее ленч находится у нее под ногами, на промытой дождем мостовой.
Она долго простояла там, опустив голову. Капюшон плаща сдуло, и голова была не покрыта. Вскоре ее волосы промокли.
Когда она уверилась, что в желудке больше ничего не осталось, она просунула руку в салон автомобиля, вынула «Клинекс» из коробки и вытерла губы.
Она всегда держала в автомобиле небольшую бутылочку с водой. И теперь она пригодилась для того, чтобы прополоскать рот.
Хотя ощущение тошноты не прошло до конца, Марти села в «Сатурн» и закрыла дверь.
К счастью, двигатель работал на холостом ходу. Ей не нужно было касаться ключа до тех пор, пока она не остановит машину в собственном гараже в Короне-дель-Мар.
Промокшая, замерзшая, несчастная, испуганная, растерянная, она больше всего на свете хотела оказаться в безопасности, в сухом и теплом доме, среди знакомых вещей.
Ее трясло так сильно, что она не могла вести машину. И только, просидев почти пятнадцать минут, она наконец отпустила ручной тормоз и тронула «Сатурн» с места.
Она отчаянно желала попасть домой, но очень боялась того, что может произойти, когда она окажется там. Нет. Говорить так значило лгать самой себе. Она боялась не того, что произойдет. Она боялась того, что она может сделать.
Глаз, который она видела в своем пророческом видении – если, конечно, оно было таковым, – был не просто некий глаз. Он был весьма запоминающимся, серо-голубым, блестящим и красивым. Точь-в-точь таким, как глаза Дасти.