8
Он попробовал пошевелиться и сразу понял, что тела больше нет. Жил лишь мозг, лишь разум или душа, или что там есть внутри мозга? – молекула вечности.
Стало страшно, но от страха не забилось сердце – и тогда стало еще страшнее. Он крикнул и услышал свой крик, и немного расслабился. Нет, это был не звук, но это было нечто, отличное от ничто. Нечто, отличное от ничто, так только я мог подумать, – подумал он и окончательно успокоился. – Если сейчас я душа, то похоже, что душа бессмертна. Какая разница, в каком виде существовать?
Темнота пульсировала.
Ему показалось, что вдалеке, очень далеко, так далеко, как никогда не бывает в мире живых, всплывает серое мерцание. Он попробовал приблизиться и мерцание приблизилось. Ощущение напоминало свет, но не было светом. Серое мерцание напоминало вытянутое яйцо, его поверхность неравномерно колебалось.
– Эй! – сказал он и ощутил свой оголос одновременно в себе и во всей черноте окружающей бездны, – ты меня слышишь?
Яйцо исчезло, как показалось Коре, убранное большой рукою; он ощутил, что темнота течет – из тьмы появилось черное существо в полтора человеческих роста.
Оно имело почти человеческую анатомию: ноги, руки, правда, с перепонками и на каждой по три пальца. За спиной нечто, похожее на развевающийся плащ. Морда наполовину состоит из открытого рта с тонкими губами. Во рту штук шесть длинных и тонких как шилья зубов. Такими невозможно жевать. С таким ртом можно глотать только манную кашку. Усы, похожие на кошачьи. А вся морда напоминает мышиную.
Кожа гладкая, черная, с желто-зелеными бликами – будто от света, но света нет.
Возможно, он светится сам. Неприятная зверушка. Надеюсь, она не кусается.
Зверушка посмотрела на Коре, но без всякого интереса, зевнула, открывая пасть еще шире, и уплыла вдаль.
– Кельвин? – спросил он. – Ты здесь?
– Я рядом.
– Что это было?
– Черт его знает. Здесь иногда появляются такие. Но никто не знает, опасны они или нет.
– Мы здесь долго будем висеть?
– Здесь нет времени. Мы можем провисеть секунду или вечность по нашим внутренним часам. Это не имеет значения. Обычно не больше часа; но это субъективное ощущение.
– И ты говорил, что никто никогда здесь не был?
– Разве я говорил?
– Если нам все равно здесь час сидеть, – сказал Коре, – может быть ты ознакомишь меня с заданием? Кажется, здесь нас никто не сможет подслушать.
– Наверняка подслушает, только неизвестно кто. Может быть, мы сейчас кому-то снимся.
– Тогда скажи, – спросил Коре, – какие наши интересы там? Только профилактика? Или что-то серьезнее?
– Серьезнее.
– Что?
– Многое. Например биологические испытания. Не станем же мы испытывать биооружие на себе. Они тоже пытаются испытывать на нас – так что все справедливо.
– Опять какая-нибудь молниеносная чума?
– Нет, ты несправедлив. Всякая замечательно молниеносная чума давно придумана и испытана. Мы работаем гораздо тоньше. Скажи, что тебе больше всего досаждает в жизни?
– Мне ничего не досаждает.
– А если подумать? Вещи, над которыми ты не властен?
Коре задумался.
– Меня мало что может вывести из себя, – сказал он, – но иногда мне приходится балансировать на грани. Больше всего мне досаждают некоторые люди – я с ними работаю, рядом живу или случайно встречаюсь. Есть такие, которые лезут в приятели, а сами последние сволочи; некоторые рады нагадить тебе прямо на стол и делают это при каждом удобном случае. В переносном смысле, конечно. Меня раздражает то, что с ними нельзя справиться. Юридически они невиновны. Если я, например, размажу по столу их физиономии, они подадут на меня в суд. И будут правы. Приходится с ними общаться – но это все равно, что иногда питаться экскрементами вместо энергетических таблеток. Ты это имел ввиду?
– Почти. А теперь представь себе то же самое, но удесятеренное. И представь, что каждый третий или второй вокруг тебя – такие. В твоей семье, твои напарники или члены группы. И каждый день они делают одно и тоже – с тупостью мухи, которая садится тебе на лоб. Рано или поздно ты сорвешься, а если не сорвешься, то начнешь нервничать и потеряешь свой класс. В ответственный момент такой попадется тебе под руку – и ты ошибешься. А это как раз то, что нужно твоему врагу.
– Но это трудно подстроить.
– Ничуть. Большинство телесных болезней сейчас лечат. С психическими тоже научились справляться. Идиотов и маньяков в крайнем случае изолируют. Но болезней нравственных вроде бы не существует. Но они ведь встречаются на каждом шагу; они заразны; они дают эпидемии. Любая война это эпидемия нравственной болезни. А то, о чем ты говорил, называется у нас «нравственный кретинизм». M-кретинизм, сокращенно. Это обыкновенная болезнь, которой можно заразить. Одна из многих подобных. Этим занимается целое управление по борьбе с психологическим терроризмом. Конечно, ребята работают не только по М-кретинам.
По М-кретинам больше работает группа ZZZZ.
– И многих уже заразили?
– Не мало. Но там, куда мы идем, зараженных всего шестеро. Шестеро М-кретинов, зато все чистопородны. Класика болезни. Приедем – ты их увидишь.
– Это связано с заданием?
– Может да, может нет. Но все равно ты с ними столкнешься. Мимо не пройдешь. Мимо таких не проходят.
– Подожди, я подумаю, – сказал Коре. – Если заразить половину парламента или каждого пятого в генеральном штабе? Ну, генералы просто пойдут в рукопашную, это обычное дело. Сенаторы тоже способны к мордобою. А если заразить всех? Но, если M-кретин прийдет к диктатуре? Было же два случая еще в двадцатом веке? И еще два в двадцать первом? Лучше уж сразу взорвать нашу маленькую планетку.
Меньше будем мучиться. Ты меня слышишь? Ау!
Темнота молчала.
– Ты молчишь или тебя нет? Ответь!
Молчание.
И в этот момент черный мир вдруг лопнул как мыльный пузырь.