«Ловите голубиную почту…». Письма (1940–1990 гг.). I. Анфан террибль и его родители (В. П. Аксенов, 1940-1990)

Евгения Гинзбург – Василию Аксенову

Дорогой Васенька!

Получила твое послекурортное письмо. Надеюсь, и ты получил мое, в котором описаны все последние события моего существования. Я уже писала тебе, что преподаю в вечерней школе № 1 (здание вашей школы) и что страшно охрипла. Более месяца болею ужасным ларингитом и только вот за последние 2–3 дня наметилось некоторое улучшение. Не знаю уж, что этому причиной – гомеопатический ли «Джек на кафедре»[6] или просто горло привыкать стало к ежедневной нагрузке. Нахожусь в постоянном страхе, как бы это не обострилось до такой степени, чтобы сорвать мой педагогический кусок хлеба, с таким трудом обретенный вновь.

Кстати, об этом куске. Оказалось, что педагогический стаж в ВУЗах для школы на засчитывается или, вернее, засчитывается только в том случае, если наряду с вузовским стажем есть стаж школьной работы. В связи с этим мне необходимо все же достать два свидетельских показания о том, что я преподавала в опытно-показательной школе при пединституте. Это составляет такую значительную разницу в зарплате, что я решила этого добиться. Поэтому прошу тебя передать тете Ксене[7] прилагаемую записку и, со своей стороны, сделать все возможное для того, чтобы эти два свидетельские показания (обязательно нотариально заверенные) были мне присланы как можно скорее. Пусть тетя Ксеня постарается, и я ее не забуду.

В записке к ней я пишу, к кому надо обратиться. Справки должны быть даны преподавателями, работавшими одновременно со мной. В записке к ней я называю тех, кто еще, возможно, жив и работает в Казани.

Твое письмо, говоря откровенно, не очень меня удовлетворило. На нем печать торопливости, чувствуется большая оторванность и большая «отвычка» от меня[8]. Что касается до его деловой части, содержащей финансовый отчет, то и она меня не порадовала. Три тысячи ушло на поездку – ну, это еще ладно, хоть на юг съездил! Но эта перманентная история с пальто, которые мы ежегодно покупаем и которых у нас никогда нет! Теперь еще особенно ясно. Как права была Наташа[9], говоря, что твое «стильное пальто»[10] – старая тряпка. А ведь на него ушла стоимость двух пальто + тысяча дополнительно.

Возьми с книжки полторы тыс. и купи простое и добротное зимнее пальто. Ни в коем случае не ходи зимой в осеннем. Сообщи мне точно и правдиво, сколько денег у тебя останется на книжке после этой покупки. Неужели Антон[11] прав, и ты их уже все растранжирил? Вася, пойми, что у нас сейчас совсем не то, что тогда, в этом вопросе, совсем.

Пальто купи обязательно. Я так боюсь, что ты будешь опять мерзнуть. Посылку с бельем и брюками скоро получишь, я ее собираю для тебя.

Работаю сейчас как вол. И школа, и беготня по частным урокам. А ведь годы уже не те, да и биография не из таких, что способствует сохранению бодрости. Умоляю тебя заниматься серьезно и к январю восстановить себе право на стипендию. Сегодня-завтра должна приехать Акимова[12], тогда я, получив более подробные сведения о тебе, напишу тебе еще.

Пришли свои сочинские фотографии.

Вася, ты мне так и не отвечаешь на вопрос о Фиме[13], который я задаю пятый раз: передал ли ты ей шаль и оставшиеся ее 100 р.? Как ее самочувствие? Меня очень мучает совесть, что я ей последнее время ничего не посылаю. Напиши о ней подобно. Хочу в следующем месяце что-нибудь выкроить и для нее. Паша[14] все в том же бедственном положении. С сенокоса вернулся совсем больным. Живет, в основном, на те 300 р, которые я посылаю ему аккуратно, ежемесячно. <…> Есть у нас одна неплохая новость: Антону вернули паспорт, который у него отобрали в феврале, во время, так сказать, нашего кульминационного пункта. Ему здешние власти хотели оформить тогда вечное поселение на Колыме, но Москва этот проект не утвердила, и сейчас он снова – полноправный гражданин, может ехать, куда хочет. <…>

Ну, Василек, целую тебя и благословляю. Не забывай, что у тебя есть мать, которая день и ночь думает о тебе.

Мама.

Евгения Гинзбург – Василию Аксенову

Дорогой Васенька!

Только что получила твое письмо от 28/IV и, можешь себе представить, как я потрясена. Я все последнее время чувствовала, что что-то опять неладно, ведь не может же быть, чтобы ты совсем забыл меня, не писал мне. Я и А. Я.[15] говорила: «а нет ли там снова каких-нибудь осложнений?», но он, конечно, только обрушивался на меня за это с разоблачениями моего пессимизма. А оказывается, что материнское сердце – самый верный барометр! Судя по тому, что нет ответа на мою телеграмму, факт уже свершился[16]. Что же нам делать дальше? Я не могу и представить себе, что там ему ответили и откуда[17]. В МВД были за тебя, когда я туда обращалась. Наверно, это они запросили отдел кадров, а оттуда ответили формально, что, мол, тогда, в 50 г., мы еще не имели права на эту льготу[18], т. к. тогда у меня еще поражение не кончилось.

Так ведь они и мне отвечали. Но ведь я уже 3 г., как имею все эти права, и новая справка от ГОРОНО[19], которую я послала тебе, ведь не вызывает никаких сомнений. Видимо, этот директор имеет что-то против тебя и ищет только предлога. Как плохо, что ты не смог на каникулах оформить перевод в Л-град[20].

Но почему ты не пишешь мне все это своевременно? Ведь, м.б., я что-нибудь смогла бы опять сделать. Есть ли у тебя последняя справка от гороно (моя) или ты ее им сдал? Я попробую достать еще одну такую, но теперь мне будет труднее, т. к. теперь новый зав. гороно, который меня еще не знает.

Это просто какой-то ужас, это идет в разрез со всем, происходящим в стране[21]. Если, не дай Бог, это совершившийся факт, то ты должен немедленно ехать в Москву и добиваться приема в самых высших инстанциях.

Мое положение, наоборот, как будто улучшается. Я получила из Военной прокуратуры еще одну бумажку, что дело мое пересматривается, здесь, на работе ко мне проявляют исключительное уважение – включили меня во все экзаменационные комиссии на аттестат зрелости не только по литературе, где я являюсь основным экзаменатором, но и по истории, и не только в нашей школе, но и в других. Папино дело тоже послано на пересмотр, о чем он получил извещение от Президиума Верх. Совета. И в это время сын подвергается какой-то травле со стороны людей, имеющих высшие должности, но подлые сердца.

Добивайся приема у Маленкова или Ворошилова, иди в ЦК Комсомола, заручившись, понятно, рекомендациями своей организации, а то Наташа[22] мне писала, что ты тогда их так и не достал. Вася! У меня уже больше нет сил все переживать. Я чувствую, что конец мой близок, и то борюсь, борюсь ради тебя… А ты молод, полон сил, будь же энергичен в отстаивании своих интересов. Осознай, как будет ужасна твоя судьба, если ты останешься недоучкой. Кроме того, осенью призыв, ты попадешь в армию и тогда прощай высшее образование.

Умоляю тебя именем всего, что тебе дорого, – не будь инертным в этом деле. Сейчас не то время, чтобы такие вещи делать, ты должен добиваться восстановления и одновременно перевода, чтобы развязаться с этой Казанью. Напрасно ты грубил ему. Надо было то же самое сказать твердо и решительно, но вежливо. Неужели он не даст тебе сдать экзамены?

Сходи к нему, извинись, что был груб, и попробуй еще уговорить его. Скажи, что вопрос о реабилитации твоих родителей – это дело недель, тогда будет неприятно. Скажи, что уедешь в Л-град, освободив их от своей персоны, которая их так угнетает, попроси хоть дать возможность сдать экзамены. А уж если нет, то немедленно в Москву. А я-то так мечтала, что ты будешь это лето со мной! Нет ни в чем счастья. Если придется ехать на практику, то поезжай в Арск[23], т. е. туда, куда назначили, чтоб при таком остром положении не создавать лишних поводов для обвинений. Подумаешь, не все ли равно: Арск или Зеленодольск?[24] Когда надо оформлять перевод, только перед самым началом учебного года или можно летом? Если можно заранее, то сделай это сразу после практики и из Москвы вылетай в Магадан, хоть на 2 недели. Теперь никаких пропусков не надо, свободный проезд. Только в любом случае не тяни время, как тогда, а сразу выезжай в Москву. Если все же едешь на практику, то обязательно поезжай именно туда, куда назначили. Я настаиваю на этом.

Вася! Имей в виду, если что со мной случится, что в магаданской сберкассе (то отделение, что на Гл. почтамте) у меня есть вклад за № 30780, который завещаю тебе. Завещание сделано 9.04.52 г. В случае чего, сразу делай запрос с требованием перевести его на твое имя. Там тебе хватит на окончание образования.

Не оставляй Пашу[25], помогай ему тогда. О Тоне[26] я не тревожусь, т. к. Антон ее обожает и, конечно, обеспечит.

Но пока я жива, Вася, я умоляю тебя о двух вещах: 1) преодолевай свою флегматичность в этой решающей борьбе за всю твою будущую жизнь и 2) пиши и телеграфируй мне, как можно чаще, независимо от того, плохие вести или хорошие. Пойми, что неизвестность и тревога гигантскими шагами приближают мой конец, который уже и так не за горами.

Говорят, что некоторые люди, ставшие жертвами таких несправедливостей, обращаются за помощью к матери Маленкова и что это исключительно добрая и благородная женщина, которая многим помогает. Попробуй в Москве разузнать, где она, и попасть к ней.

Целую и благословляю.

Твоя мама.

P. S. Что это за девушка, что тебе так понравилась?

Евгения Гинзбург – Василию Аксенову

Дорогой Вася!

Ура, ура! Музыка играет туш!

Вчера, ровно через два месяца и одну неделю после отъезда моего сына, я получила от него письмо!

Конечно, «было много дел, связанных с устройством на новом месте». Однако среди всех этих дел было вполне достаточно времени, чтобы часами валяться с Димкой[27] в накуренной комнате, крутить радио, болтать. Для всего этого время нашлось. Каким пустым формализмом звучат на фоне такого поведения заявления о твоем беспокойстве за мое здоровье!

Ну ладно. Не стоит говорить о том, что и так понятно. Одно я тебе скажу: я тебе навязывать переписку со мной не собираюсь. Отвечать на письма буду, но штурмовать тебя письмами с тревогами и мольбами больше не буду. Довольно я это делала в 50–51 гг.[28] Тогда еще была надежда, что это от легкомыслия 18-летнего возраста. Сейчас ты вполне совершеннолетний и все, что ты делаешь, пусть остается на твоей совести.

Теперь отвечу на твои вопросы.

О здоровье. Я послала телеграмму Наташе[29] опрометчиво, под впечатлением сердечного приступа такой тяжести, какой еще не было. Послав, тут же пожалела об этом. Сейчас я чувствую себя лучше.

О твоей комнате. Этот вопрос пусть решает Наташа, ей на месте виднее. Возможно, что тот угол, где ты живешь сейчас, тебе, действительно, надо сменить. Но на счет отдельной комнаты я не очень-то мечтаю. Во-первых, это очень дорого. А мне сейчас надо перед отпуском скопить денег, я до сих пор еще не набрала 30 тыс., а это минимум, на который можно съездить вдвоем. Во-вторых, в отдельной комнате ты, безусловно, будешь ежедневно опаздывать в институт, т. к. без постороннего вмешательства твой подъем абсолютно невозможен, да и для разных нежелательных знакомств и отношений отдельная комната представляет собой удобную почву. Повторяю, конкретное решение этого вопроса согласовывай с Наташей, я вполне полагаюсь на ее благоразумие. Насчет анкетных дел я считаю, что надо написать всю правду. Папа работает сейчас пом<ощником> бухгалтера в Красноярском крае[30], так и надо указывать.

Я категорически возражаю против твоих планов о поездке в Казань на зимние каникулы. Нечего там делать. Самое желательное, чтобы тебя там как можно скоро забыли, а для этого меньше всего надо маячить у них перед глазами. <…>

Оказывается, что среди многих фактов твоей казанской жизни, скрытых от меня, есть и такие, как этот зачет по инфекционным болезням. Конечно, это чепуха, что он был тебе зачтен. Если бы это было так, то «какая-то стерва» не могла бы отказаться подтвердить это, да и сам ты, получая академическую справку, заметил бы отсутствие этого зачета и позаботился бы о том, чтобы его вписали. Очевидно, он зачтен не был, а просто кто-нибудь обещал тебе это сделать или с кем-то поговорить. Одним словом, вопрос этот, очевидно, был оформлен по твоему излюбленному методу, вроде как направление в Магадан на практику[31].

Очень меня возмущает твое полное равнодушие к вопросу о стипендии. Почему бы тебе, вместо того, чтобы запрашивать казанский деканат об этом не вполне законном зачете, привлекая снова нежелательное внимание к твоей персоне, – почему бы вместо всего этого просто не попросить разрешения пересдать его сейчас в Л-граде. Немного работы ничуть бы тебе не повредило, и вопрос о стипендии был бы решен положительно.

О твоем обмундировании. Мне совершенно непонятно, почему это у тебя появилась острая потребность в брюках, когда мы с тобой только что сшили хорошие синие брюки в магаданском ателье? Правда, вид у них немного сумасшедший и ты выглядишь в них не то Сирано де Бержераком, не то «балеруном», затянутым в трико, но ведь это – твой вкус и твой стиль. Чего же тебе еще?

По-моему, до моего приезда тебе их вполне хватит. Есть у тебя и 2 пиджака, не понимаю, какая еще «куртка» тебе нужна? Если «стильная», то я категорически отказываюсь ее оплачивать. Если подберете с Наташей нормальный, обыкновенный человеческий костюм выходной, телеграфируйте – я вышлю на него денег. А уж покупку заграничных «желтых кофт», «кофт фата» и т. д. и т. п. отложи до получения диплома и до первой зарплаты. Деньги на ботинки я вышлю вместе с деньгами на ноябрь.

Я вполне понимаю, как тяжелы и раздражающи были твои переживания в связи с анкетными делами.

Но, надеюсь, теперь, post factum, ты не будешь отказываться от того, что отношение к тебе в казанском институте сложилось на основе твоего глупейшего поведения и что анкетные заковырки они просто использовали для расправы с тобой. Мне стало известно от Акимовых[32], что у тебя были с этим директором столкновения и не анкетного порядка. Не буду повторяться и на тему о том, какое впечатление производит в наше время форменный мундир «стиляги» и ленивая походка разочарованного джентльмена. Если ты думаешь и на новом месте повторить этот «модус вивенди», то, конечно, тебе обеспечен плохой конец. Пользуюсь тем, что по почте ты не сможешь закричать на меня «молчи!», как ты это делал, стоя передо мной в клетчатой кофте на аэродроме перед отходом самолета, и повторяю тебе эти неприятные истины.

У нас никаких особых новостей нет. Из Москвы ничего не получала. Антон Як. стал тоже часто прихварывать, работает сейчас гораздо меньше. <…>

Я взяла еще одно совместительство: заочную среднюю школу. Там 1 раз в неделю читаю обзорные лекции, принимаю зачеты и проверяю контрольные работы. Устаю я до крайности. Сейчас в вечерней школе идет обследование, на уроках все время сидят инспекторы, так что напряжение большое. Тоня учится неважно, но немного лучше, чем в прошлом году.

Еще раз прошу тебя серьезно задуматься над тем, что ждет тебя в будущем, если ты и в этом институте составишь себе такую же репутацию, как в Казанском.

Целую и благословляю тебя.

Мама.

Евгения Гинзбург – Василию Аксенову

Дорогой Васенька!

Ты немного неточен. Ты не писал мне не весь январь, как ты пишешь, а весь истекший квартал, как выражаются счетные работники, а впрочем, и отдельные беллетристы. Ты не ответил даже на «говорящее письмо», которое я с такой любовью мастерила и надеялась получить подробное описание того, как ты его слушал, похож ли голос и т. д. и т. п. Это было очень обидно. Но что делать, насильно мил не будешь, и смешно было бы мне, человеку, прошедшему такой путь, умолять о любви и внимании. Когда-нибудь ты, наверно, поймешь, кто из всех живущих на земле людей любила тебя наиболее преданно и самоотверженно, но это, скорее всего, будет уже после меня, твои оправдания насчет перегрузки учебой выглядят формально и абсолютно неправдоподобно. Ведь я отлично знаю, что ты в течение учебного семестра занимался чем угодно, только не медициной, что ты отсрочил первый экзамен на 20 дней и, вообще, сессию как и всегда, брал штурмом. Вот ты еще года не проучился, а уже и в новом институте у тебя накапливается новый «кондуит». Первое опоздание в сентябре (знаю, знаю, что это не по твоей вине, но тем осторожнее надо было быть в дальнейшем), перенесение сроков экзаменационных, опоздание с зимних каникул… А сколько еще мелких мне не известных фактов!

Но оставим это. <…>

Я сейчас имею 36 часов в вечерней школе, 15 часов в заочной школе + детский сад 6 часов. Итого – 57 часов недельной нагрузки. А это ведь педагогические часы, к которым еще требуется подготовка. А проверка тетрадей? Ведь это русский язык! А. Я. все время кричит и скандалит, чтобы я бросила хоть одну из 3-х служб, но я этого не делаю и не сделаю, хотя буквально изнемогаю от усталости. Только ценой такой работы мне удается заработать около 3-х тысяч, и я, таким образом, знаю, что те деньги, которые я посылаю тебе и папе – мои деньги. А это дает мне моральное удовлетворение. <…>

Еще обиднее мне, прямо до слез, что твой психоз «стиляги» продолжается. Ведь твоя поездка в Казань в этой хламиде при наличии хорошего зимнего пальто – это прямое издевательство и над здравым смыслом и над матерью! (Вроде клетчатой кофты, в которой ты прибыл сюда летом!)

Я с нетерпением жду встречи с тобой, но меня охватывает ужас при мысли, что ты встретишь меня с кудрями до плеч, свисающими на нос и подбородок, и в какой-нибудь полосатой или клетчатой хламиде.

Недавно я читала роман Пановой «Времена года», тот самый, который, наряду с «Оттепелью» Эренбурга, подвергся критике по части натурализма. Там есть такая сцена между матерью и сыном твоего возраста. Эта сцена потрясла меня действительно натуралистическим воспроизведением наших с тобой бесед. Не поленюсь тебе ее процитировать:

«Мать:

– Ты посмотри на свой пиджак. Да ты в зеркало, в зеркало, это курам на смех, такая длина… А поповские патлы для чего? Я спрашиваю – патлы зачем?

Сын:

– Ну мода…

Мать:

– Не знаю такой моды.

Сын:

– Ну стиль… Мало чего ты не знаешь! Тебе непременно нужно, чтобы я был похож на всех».

Таким образом, в своем стремлении не быть похожим «на всех», ты уже стал как две капли воды похож именно «на всех» пустопорожних юнцов, ставших обобщенными типами литературы. Я так надеялась, что переезд в Л-град тебя излечит от этого. Теперь надеюсь что, м.б., знакомство с таким человеком, как твой отец, подействует на тебя. Но пока не заметно. То, что он тебе говорит «против шерсти», ты воспринимаешь как нотации, навеянные моими письмами.

Насчет твоих военных лагерей я тоже очень огорчаюсь. Справки сейчас достать не смогу, т. к. д-р Туляков, лечивший меня, выехал совсем на материк. Напиши, в каком месяце это будет. Я постараюсь, если ничто не задержит, выехать сразу после экзаменов по моему предмету, т. е. в середине июня. К 1-му июля надеюсь быть в Л-граде. Не надо ли прислать заявление от моего имени дир. ин-та с изложением всех обстоятельств? (Дальний Север, редкий отпуск, плохое здоровье и т. д.?) Я планировала так, чтобы июль прожить с тобой на Рижском взморье, а в августе ехать с тобой же в Казань для встречи с папой и, м.б., общей совместной поездки по Волге.

1/III. О твоей несчастной любви. Я знаю, что в твоем возрасте такое чувство может доставлять очень тяжелые переживания. Но в то же время я как нельзя лучше понимаю, что пройдет некоторое время и будет так, как в стихах Гумилева:

Если бы ты знал, как меняются вкусы, и как через пару-тройку лет человек удивляется: неужели я сходил с ума из-за этого? Помню, как я в твоем возрасте умирала, буквально умирала от любви к Владимиру Вегеру[34], который был старше меня на 20 лет. Я была уже тогда женой Д.Федорова[35] и матерью маленького Алеши[36], так что о Вегере нельзя было и думать. Субъективно я страдала тогда не меньше, чем в самые тяжелые минуты тюремной трагедии. Но от последней осталось на всю жизнь разбитое сердце, а от Вегера – только улыбка и удивление: ну и дура же я была!

5/ III. Все некогда дописать письмо. За эти дни получила огромное письмо от папы, из которого я коротко узнала (не так вскользь, как из твоего письма), как обстоят дела с моим делом. Как обидно, что оно, видимо, лежит в недрах прокуратуры в ожидании очередного пленума Верх. суда и что ехать мне, видимо, придется с этим, неполноценным паспортом! Письмо его выбило меня совсем из колеи. Прошлое, уже подернувшееся было «пеплом времен», вдруг ожило, приобрело реальные, ощутимые краски, звуки, запахи! А вместе с прошлым ожила и неубывная боль об Алеше. Всю эту неделю – особенно по ночам – так страшно мучаюсь в тоске о нем, как в первые года!

«Плату за страх»[37] я видела. Тоже почти заболела после нее. Ведь ее тема так переплетается с темой моей злосчастной жизни. Так же, как Марио, я везла по мучительной дороге смертельный груз[38], в ежеминутном страхе последнего взрыва, только не несколько дней, а 18 лет везла его. (Помнишь, как ты меня в 49 г., накануне ареста[39], спрашивал: «Мама, а тебе не страшно?», а я спокойно отвечала: «Страшно, конечно!»? Это было еще в те времена, когда ты не был «стилягой», а был моим дорогим, моим последним, всепонимающим мальчиком!)

И, вот, теперь груз смертельного страха сдан в прошлое. Кончена мучительная дорога. Но так же, как Марио, я потеряла себя в этой дороге и могу ежеминутно пустить свою машину под откос. Мое нервно-психическое состояние, конечно, только условно может быть названо нормальным. А ведь никто не щадит. Ни работа, которая изматывает до «кровавых мальчиков» в глазах, ни А.Я., который имеет полное право на такой же психоз, после той же дороги, ни Тонька, <…> ни мое последнее дитя, у которого есть время для занятий «стилем», но нет минуты, чтобы сказать теплое слово матери.

Ну, ладно, хватит. Вчера я выслала тебе 800 р. на март, так что те внеочередные 800 должны быть использованы для отдачи долгов, в первую очередь Майке[40]. Папа пишет, что, по мнению Аксиньи[41], ты в Л-граде страшно похудел. В чем дело?

Пришли мне фотографию, только в нормальном костюме и прическе и с обычным выражением лица.

Крепко целую и благословляю.

Твоя мама.

Павел Аксенов – Василию Аксенову

Дорогой мой Василек!

Получил твое письмо от 26.02.55. Большое спасибо за внимание. Ты извини, что я обращался к тете Наташе за справкой о твоих делах. Мы все здесь очень беспокоились, не случилось ли с тобой какой-нибудь новой оказии. Твое письмо и успокоительная телеграмма от тети Наташи пришли в один день. Очень хорошо, что ты с таким интересом занимаешься своей медициной, а не шалопайничаешь.

От мамы получил еще одно, очень хорошее письмо. Она очень глубоко переживает нашу встречу, но радость ее омрачается тем, что в предстоящем свидании она не найдет среди нас Алеши. Эта глубокая и неизбывная травма обязывает нас быть к маме еще более внимательными и чуткими.

Мама очень интересуется впечатлением, какое ты произвел на меня, и тут же выражает уверенность, что… «он произвел на тебя хорошее впечатление, если только он не в очень „стильном“ костюме и прическе». В общем, мама тебя очень и очень любит и гордится тобой. К сожалению, я не могу скрывать от тебя, что ты наносишь ей большую обиду своим невниманием. Вот что она пишет по этому поводу: «Но я на него сейчас в большой обиде. Насколько он любил меня и уважал раньше, в 48–52 г., настолько теперь охладел, стал считать меня старомодной <…>»

Очень тяжело читать эти горькие строки. Я знаю, конечно, что ты нежно любишь свою маму и как мать, и как друга, и как просто хорошего человека, но своим разгильдяйством ты наносишь ей тяжелые душевные раны. Ты не должен допускать, чтобы мама выпрашивала у тебя кусочки внимания. Она не заслуживает этого, и, кроме того, она очень гордая. Пиши ей чаще и больше, ведь тебе не надо притворяться, ты же любишь ее! Знай, что каждая строчка твоего письма, каждый штрих твоей жизни, о котором она узнает из твоих писем – доставляет ей большую радость. В противном случае, у вас совершенно искусственно может нарушиться взаимопонимание, за которым обычно следует общее охлаждение.

Я, разумеется, написал маме о нашей встрече, о наших беседах, о твоих отношениях к ней и о моем впечатлении в отношении твоей персоны. Признаюсь, старина, ты произвел на меня самое хорошее, самое приятное впечатление, и я об этом сказал маме. Не утаил от мамы и того, что ты иногда немножко (только немножко!) шалопайничаешь, что ты мог бы гораздо глубже изучать свою медицину, чтобы не пришлось тебе краснеть, когда придется лечить людей. Сообщил я маме и о том, что все ее опасения относительно твоего охлаждения к ней не имеют оснований, что ты любишь ее по-прежнему и всегда будешь для нее примерным сыном и другом.

Мои дела продвигаются медленно. В обкоме изучают вопрос о моем восстановлении. Когда и чем кончится это изучение, сказать трудно. Дано указание о представлении мне работы и квартиры, но практически, эти вопросы не разрешены.

Верх. суд официально сообщил мне, что в деле нет никаких данных об изъятых документах, фотоальбомах и имуществе. То же самое сообщили мне в комитете госбезопасности. Был у прокурора. Договорился о том, что они расследуют все это. Сейчас составляю список изъятого имущества и жалобу. Придется «сутяжничать».

Дела мамы в комитете госбезопасности нет. Один работник из военной прокуратуры в общих чертах сообщил мне, что по делу проводилось переследствие (в сентябре) и что дело, вероятно, находится в Москве. Он говорил, что результаты, по-видимому, будут благоприятными. Надо было бы съездить в Москву и подтолкнуть, но отсутствие средств лишает меня этой возможности. А, впрочем, может быть, и не следует допускать нового вмешательства. По всему видно, что мама достаточно хорошо обосновала свою жалобу, что следствие здесь, в Казани, проходило благоприятно и мое вмешательство едва ли нужно. Я хотел здесь поговорить об этом деле с председателем комитета госбезопасности, но он отказался вести беседы на эту тему, в связи с отсутствием у них дела.

Относительно твоих летних планов я написал маме. Надо полагать, что она сделает все от нее зависящее, чтобы продлить пребывание в обществе сына. Но когда практически встанет данный вопрос, ты должен решить его с учетом учебных интересов.

Вот, пожалуй, и все. Когда будет настроение и время, пришли писульку о своих делах. При отсутствии свободного времени, можешь молчать. Сердиться не буду. Старайся только выкраивать время на переписку с мамой.

Крепко жму твою руку, целую и желаю успеха. Твой отец.

Евгения Гинзбург – Василию Аксенову

Дорогой Васенька!

Получила я твое письмецо с предложением закончить «холодную войну». Однако подобные чисто декларативные заявления, не подкрепленные никакими реальными делами, носят чисто пропагандистский характер. Наша высокая договаривающаяся сторона сделала ряд шагов в целях ослабления напряжения, а именно: 1) дала возможность сшить «полустильный» костюм; 2) дала санкцию на первоначально отвергавшуюся поездку в Казань; 3) простила все летние выпады, все глупости и нелепости – послала говорящее письмо, составленное в исключительно лояльных тонах. Однако Ваша сторона не обнаружила никаких тенденций к установлению взаимопонимания, а именно: 1) мое составленное в благожелательных тонах послание осталось без ответа; 2) поездка в Казань осуществлялась в «стильном» пальто с опасностью для здоровья, вопреки прямому указанию Наташи; 3) с деньгами обращение было самое рассеянное, что привело к ограблению и перманентному финансовому кризису, не идущему на снижение, несмотря на все наши дополнительные ассигнования; 4) безумное курение, ведущее к резкому исхуданию и опасности туберкулеза, продолжается. Этот список нелепых поступков можно было бы продолжать еще на пару страниц. Все это привело к тому, что в нашей последней ноте мы вынуждены были прибегнуть к ряду ультимативных требований.

Шутки в сторону! Меня мучительно тревожит твое здоровье. До моего приезда осталось 2 1/2 месяца, и ты изволь к этому времени обязательно поправиться, чтобы я из-за этого хоть не переживала. Для этого необходимы 3 условия: 1) брось курить!!! 2) расходуй деньги продуманно, чтобы обеспечить себе нормальное питание; 3) кончай, ради Бога, этот нелепый роман.

Что у тебя за привычка – обязательно интересоваться той девицей, у которой уже есть другой! Такая же история была в прошлом году в Казани, это все повторяется и здесь! Ты стал со мной не откровенным, и я не знаю, как там у тебя обстояло дело: дарила ли она тебе некоторое время свое внимание, а потом снова вернулась к тому, или она вообще никогда не отвечала тебе. Но и в том и в другом случае – это уже не дело. Настоящая любовь без дружбы, без душевного родства невозможна, а, насколько я понимаю, с этой покорительницей сердец тебя связывает только мучительное твое к ней физическое тяготение, разжигаемое ее отказом. Отдай себе в этом отчет и умей прекратить эти никчемные страдания. Переключи их на стихи. Как В. Инбер пишет, обращаясь к своему сердцу:

Вот пиши об этом страдании хорошие стихи, присылай их мне – и боль утихнет. Одновременно отдавай себе отчет в том, что в любви пятьдесят процентов приходится на долю самовнушения, и, кроме того, вспомни, что «клин клином вышибают». Неужели вокруг тебя нет больше хороших, милых девушек! Наташа пишет, что эта твоя пассия, хоть и хорошенькая, но, судя по фото, очень заносчивая особа. М.б., еще будешь Бога благодарить за то, что она тебя отвергла, когда встретишь свою единственную, настоящую, которая где-то тоскует по тебе и ищет тебя в то время, пока ты увиваешься вокруг этой самовлюбленной крали.

Теперь о твоих лагерях[42]. Посылаю просимое тобой заявление на имя директора, но прошу тебя подумать, стоит ли его подавать. Некоторые говорят, что если ты не отбудешь эти лагеря нынче, то на будущий год тебя могут взять в армию на целый год, ведь ты уже кончишь тогда ин-т. Да и вообще я не думаю, чтоб он разрешил, т. к. после 6-го курса надо ведь сразу ехать на место назначения.

Посоветуйся с Наташей об этом. Да напиши мне, что там у вас будет – просто матросская служба или занятия, связанные с морской медициной? Ты уже, наверно, знаешь, что я послала Наташе деньги на наем дачи и просила ее, если можно, снять дачу на Рижском взморье. Но она ответила, что выехать в Прибалтику не может и что может снять дачу в окрестностях Л-града. Я тогда дала ей телеграмму, чтобы снимала дачу в Сестрорецке, как ты просишь. От путевки на август я отказалась, т. к., во-первых, не хочу быть связанной в августе. Ведь если тебе все же придется июль пробыть в Кронштадте, то нам с тобой только август и остается, чтобы побыть вместе. Во-вторых, сама Наташа написала мне, что санаторий общего типа, что его все ругают, говорят, что плохо кормят и вообще условия неважные. А если так, то не стоит себя связывать. Папа сейчас находится в Москве. Получилось очень неудачно с деньгами. Он 21/III дал мне телеграмму, что хочет выехать в Москву. Я эту телеграмму получила только 24/III и 25/III выслала ему тысячу руб. на эту поездку. А он не стал дожидаться, 24-го выехал, и теперь меня волнует, что он сидит в Москве без денег (адрес неизвестен), а в Казани на почте лежат деньги (как сообщает Аксинья) и им их, конечно, не выдают. От него я получила из Москвы т-мму о моем злополучном «деле»: «Пересмотр дела обещают закончить в течение 2–3 месяцев. Подробности письмом». Таким образом, надежда получить желаемый ответ еще до отпуска – отпала. Придется ехать с этим паспортом, что, конечно, весьма неудобно.

28/III послала тебе деньги на апрель, не 800, а 1000, чтобы ты отдал долг Мае! Жду от тебя писем. Не ленись. Вася! Спроси свою хозяйку, нельзя ли у вас там остановиться при приезде, я Наташу в ее тесноте, стеснять не хочу. С хозяйкой же расплачусь, как следует.

Крепко тебя целую и благословляю.

Твоя мама.

Павел Аксенов – Василию Аксенову

Дорогой Василек!

Скажу откровенно – письмо твое мне не понравилось. Из него я вижу, что ты, вместо изучения наук, занимаешься нытьем. Едва ли можно оправдать такую «систему жизни». У тебя есть все условия, чтобы учиться, читать, развлекаться. А ты не учишься и не живешь. Нытье это не жизнь. К сожалению, ты заразился, каким-то гнилым стилем жизни, от которого прямой путь к разочарованию и полной душевной опустошенности. Беда заключается в том, что ты слишком богат[43], чтобы вести нормальную, здоровую студенческую жизнь, и слишком беден, чтобы удовлетворить свои «изысканные» вкусы и потребности. Меня удивляет, откуда у тебя это светское шалопайство, сибаритство и прочая ерунда. Почему ты не хочешь трудиться, почему тебе нравится роль разочарованного барина? Ты должен понять, что у твоей мамаши нет ни поместий, ни ренты и что в недалеком будущем тебе придется жить на свои средства и, может быть, помогать маме. Но при такой философии жизни ты едва ли в состоянии будешь зарабатывать на жизнь.

Мне известно, что ты не желаешь пользоваться трамваями, а предпочитаешь раскатываться на такси, покупать для своих девиц дорогие места в театрах и т. д. А затем, по нескольку дней в месяц голодать. Что это за безобразие, что это за позор?! Нельзя быть таким жалким рабом своих прихотей и позволять своим дурным друзьям таким образом эксплуатировать себя.

Мама совершенно права в своих требованиях. А ты большая свинья, ты эгоист, ты считаешься только со своими желаниями и не принимаешь в расчет ни ее нервного состояния, ни ее общего здоровья, ни ее чувств матери. Когда-нибудь ты очень пожалеешь об этом, но будет поздно. <…>

Ты должен гордиться такой мамой, а не смотреть на нее, как на прислужницу, с высоты вашего никчемного «аристократизма». Противно все это, жалкий ты, ничтожный мальчишка, тряпка и раб своих мелких страстей!

Ты можешь на меня сердиться, можешь не писать мне, но я считал нужным бросить все это тебе в лицо, потому, что ты мой сын и я тебя люблю.

Что у тебя с этой девицей? Неужели нельзя построить отношения на принципах взаимности и равенства. Если нет, значит, нечего волочиться за нею. Надо быть все-таки мужчиной и человеком!

Дела мамы разбираются. Обещали закончить рассмотрение их к концу июня, началу июля.

Мое заявление приняли к рассмотрению в комитете партийного контроля при ЦК КПСС. ЦК предложил генеральному прокурору пересмотреть мою 109 статью[44]. Мне предложено собрать и представить в ЦК характеристики от тех товарищей, которые знали меня до 1937 г. Многие меня обнадеживают, но как все это кончится на деле, трудно сказать.

Все это время занимался собиранием характеристик и сочинением большого «трактата» в плане 109-й статьи.

На днях, кончаю это занятие, отправлю в Москву и снова займусь проблемой устройства на работу.

Имущество наше все еще ищут, результатов никаких. <…>

Поздравляем с первомайским праздником. Привет тете Наташе и Федору Яковлевичу[45].

Крепко тебя целую. Твой отец.

P. S. Маме, я разумеется, не пишу в таких тонах о твоей важной персоне. Я стараюсь изобразить эту персону в самых идеальных красках. Я рассказываю ей, что эта важная персона очень любит свою маму, что она, эта важная персона, готова ради нее на любое самопожертвование и т. д. Но кажется, что эти мои писания, не будут иметь успеха. Она умная, она все понимает и во всем разбирается. Впрочем, ты и сам отметил, что она «здорово разгадывает тебя».

Кстати, не прислать ли тебе почтовой бумаги? Мне кажется, что тебе не на что покупать бумагу и потому ты пишешь свои письма на каких-то грязных клочках, пригодных только для уборной. Что за босяцкая привычка.

Отец.

Евгения Гинзбург – Василию Аксенову

Дорогой Васенька!

Получила твое письмо с фотокарточками. Конечно, сам по себе факт, что ты написал мне – это, так сказать, явление прогрессивное, но, говоря откровенно, и письмо (в смысле его содержания), и карточки (в смысле их вида) мало меня порадовали.

Когда мне на почте вручили твое письмо и я подумала, что там та твоя карточка, которой я уже несколько лет безуспешно добиваюсь, а именно нормальная карточка, в костюме, в галстуке, с аккуратно причесанными волосами, т. е. такая, которую можно повесить на стенку, – я страшно обрадовалась. Потом подумала: может быть, это карточка Жанны[46] – и тоже очень обрадовалась. Ведь если эта девушка играет в твоей жизни такую большую роль, то мне очень хочется ее видеть.

Увы! Это было ни то, ни другое. Жуткая физиономия с всклоченной шевелюрой на том снимке, где ты один в матросской форме, низкого качества мелкий любительский снимок, на котором группа матросов, ну а на том снимке, где мост, я, при моем теперешнем плохом зрении, даже не могла найти, где ты.

Что касается карточки во весь рост в пальто, то и твой общий вид на ней и само пальто повергли меня в тяжелые размышления. В какой-то степени, и даже в большой степени, внешний вид человека отражает его внутренний мир. Что же отражено на этом снимке? Канадский кок, висящие чуть ли не до пола модные плечи, на фоне этого заграничного шика явственно проступает неряшливость всего облика: нелепый смятый воротничок, как у дошкольника, неряшливо расстегнутая пуговица, мятые брюки и главное, выражение лица сноба, да еще доморощенного, провинциального сноба, вызывающее только одну ассоциацию: Эдик из фильма «Секрет красоты»[47]. Возмущаться, негодовать – у меня уже сил нет. Я просто горько вздохнула и положила карточки в комод. Конечно, это не те снимки, от которых можно получить трогательную стариковскую утеху, а именно: показать их сослуживцам, с гордостью говоря: «Сынок».

Уже долгие годы я тешу себя мыслью, что этот твой психоз «стиляжества» – возрастная болезнь, которая пройдет. Сейчас тебе уже двадцать четвертый, ни конца, ни края. Я отступлюсь, Вася, я просто отступлюсь – и все. Вот ты сейчас высказываешь уверенность в том, что, хотя в Л-де оставляют многих из вашего выпуска, но ты в это число, конечно, не войдешь. Я тоже в этом не сомневаюсь.

А в чем, спрашивается, причина? Только в общем стиле твоего поведения, которое не дает оснований ни профессуре, ни общественным организациям видеть в тебе серьезного человека. А ведь при твоих способностях тебе ничего не стоило остаться при любой кафедре, тем более теперь, когда все анкетные осложнения отпали[48].

Интересует меня также вопрос о причинах и поводах твоих ссор с Жанной. Ведь, казалось бы, что если ты встретил человека, который тебя понимает, который по уровню своего развития, по склонностям и интересам тебе подобен, который к тому же и по внешним данным, как пишет Наташа, заслуживает самой высокой оценки – то почему бы тебе не проявлять по отношению к такому ценному человеку больше чуткости, деликатности, уступчивости? Уверяю тебя, что такие встречи в жизни вовсе не так часто встречаются. По крайней мере, из всех твоих увлечений это первое, которое мы с Наташей одобряем. Я почти уверена, хотя и не имею на это никаких данных, что причины ваших размолвок примерно те же, что и причины моего недовольства тобой. А если это так, то почему бы тебе не задуматься над этим и не пересмотреть свое поведение?

От приезда в Магадан[49], я думаю, надо отказаться. Во-первых, после неприятной истории с А. Я.[50] мне неудобно идти в Облздрав. Во-вторых, абсолютно нет никакой гарантии на оставление в Магадане, наоборот, все шансы за тайгу. В-третьих, я сама день и ночь думаю об отъезде отсюда, в-четвертых, зачем тебе забираться так далеко от Жанны?

Мне кажется, что если бы ты с ней зарегистрировался, то комиссия могла бы пойти вам навстречу и оставить тебя в Л-граде до ее окончания.

С другой стороны, хоть У меня и сжимается сердце при мысли о начале твоей самостоятельной жизни, но я убеждена, что понюхать пороху тебе было бы очень полезно, чтобы понять, что такое жизнь, и какое ничтожное место в ней должен занимать канадский кок и вислые плечи. <…>

Ах, Вася, если бы ты знал, сколько ты проигрываешь не только в моем общем отношении к тебе, но даже просто в материальном отношении от всех этих своих благоглупостей. Ведь я бы, что называется, шкуру с себя содрала для тебя, если бы я видела, что из тебя дельный человек получается, если бы все эти деньги не шли прахом, не только не помогая тебе, а наоборот, способствуя твоему разложению.

Ты пишешь, что мое счастье – это твое счастье и наоборот. Спасибо тебе за эти теплые слова, но я хотела бы, чтобы они были подтверждены делами. Конечно, важнее твоего счастья для меня в жизни ничего нет, но вся беда в том, что наши с тобой представления о счастье очень различны.

Ты не ответил на мой вопрос: как ты сдал военное дело, получил ли звание, не слетел ли со стипендии?

Жду твоих писем и нормальной фотографии, твоей и Жанны.

Передай ей мой привет и скажи, что я просила передать ей, что ты сам гораздо лучше, чем твои поступки, и чтобы она из-за них не отшатывалась от тебя.

Крепко тебя целую.

Твоя мама.

Евгения Гинзбург – Василию Аксенову

Дорогой Васенька!

В чем дело? почему ты ничего не пишешь мне? Почему ты не ответил на прямо поставленный вопрос о том, куда ты едешь на каникулы? <…>

Вместо ответа на прямо поставленный вопрос получила телеграмму с дипломатическим умолчанием. Просто: «Спасибо, целую» – и все тут.

Я имею предположение, что ты так запутался с денежными делами, что, несмотря на то, что я тебе за прошлый месяц перевела полторы тысячи, ты все же не имеешь возможности ехать, должен все раздать за долги, сообщи мне, так ли это.

Ничего ты мне не сообщаешь ни о своих академических делах, ни о личных; если б не редкие письма Наташи, то я бы вообще о тебе ничего не знала. Странное складывается положение, моя роль по отношению к тебе все явственней сводится к двукратным в месяц хождениям на почту с переводами.

С горьким чувством подхожу я к концу своей жизни, полное одиночество – вот ее итог, было у меня два сына, один погиб, другой живет в мире каких-то непонятных мне и, с моей точки зрения, пошлых увлечений сверхмодными костюмами и с каждым днем все больше от меня отдаляется, становится даже парадоксальным. Я, человек, владеющий сейчас всеми необходимыми для жизни документами, ловлю себя на том, что я с некоторой грустью вспоминаю о том времени, когда я уезжала в легковой машине[51] в приятном обществе тт. Палея и Ченцова[52] из старого дома. Я вспоминаю, как ты смотрел мне вслед, как разрывалось мое сердце от выражения твоих глаз, но в то же время я вспоминаю, какое у меня тогда было волнующее чувство, что у меня действительно есть сын, что он мой друг и единомышленник, что он серьезный человек, с которым я могу делить и горе и радость. <…>

А сейчас? Гусарские расходы, гусарские секреты… мать вспоминается только в связи с уменьшением доходов с воронежских деревенек. Какая я была страстная мать! Все мои мечты и планы, все сладостные надежды были у меня всегда связаны только с тобой и Алешей <…>

Вообще, как бы хорошо было бы в моем теперешнем возрасте жить уже только жизнью детей. Поехать гостить на полгода бы к Алеше, потом на полгода к Васе, волноваться о внуках, получать письма от ласковых невесток.

Нет. Не ссудила мне этого судьба. <…>

Между прочим, Антон до того худой, нервный, сумасшедший и все больше маниакальный со своей гомеопатией, что все трудней и трудней становится с ним ладить, особенно после его краха, по-видимому, окончательного, который постиг его нынче со всеми его делами. <…>

Конечно, я очень далека от утверждения, что я сама уж очень хороша, а все другие плохи. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что я до предела нервна, обидчива, издергана, особенно сейчас, когда в связи с делами А. Я. мне пришлось опять нагрузиться, как верблюду. Да еще в дневной школе, где работа так изнурительна и бьет по самому моему слабому месту – по нервной системе, предельно изношенной в результате всего пройденного пути. Но в том-то ведь и дело, что нет по-настоящему близких и любящих людей, которые могли и хотели бы считаться со всем этим, прощать лишнее и своей преданностью успокаивать.

Наверно, все это я пишу тебе совершенно напрасно. Возможно, молодые люди мужского пола вообще не могут всего этого понять, особенно те молодые, которые так болезненно интересуются канадским коком.

Какие факты могу тебе сообщить! Работаю с утра до поздней ноченьки. Захлебываюсь тетрадями, планами, всякими инспекторскими проверками и прочими прелестями. Разница между моей теперешней жизнью и той, что была до благодетельных перемен, только в том, что хоть не прислушиваюсь к шагам в коридоре.

Прошу тебя держать меня в курсе хоть внешних событий твоей жизни. Какие перспективы с назначением? М.б., ты сам сможешь, если уж не будет ничего лучшего, попроситься в Магадан. Мне теперь после всех неприятностей А. Я. с Облздравом просто неудобно идти туда.

Как твой роман? Бываешь ли у Наташи? Как у них дела? Приходил ли к тебе марчеканский[53] Астахов (глухой)?

Он поехал в Л-град, я дала ему твой адрес. Скоро едет еще Гертруда Рихтер[54]. Просит адрес Наташи, мне неудобно отказать, но ты Наташу предупреди, чтобы она была с ней любезна, но абсолютно без лишних откровенностей.

Крепко целую и благословляю, жду писем. Твоя мама.

Евгения Гинзбург – Василию Аксенову

Дорогой Вася!

Получила твое письмо с доказательствами и оправданиями. Ни в чем оно меня не убедило, кроме того, в чем я и так была убеждена, а именно в том, что твоей основной целью жизни на данном этапе является получение возможно большего числа развлечений при возможно меньшей затрате труда[55].

Что касается материала для литературных работ, то они лежат именно в гуще жизни, а не в окне путешественника. Именно на врачебном участке ты мог получить самый ценный материал для романа, повести, рассказа. «Записки русского путешественника» – жанр уже изжитый. «Фрегат „Паллада“» ты вряд ли напишешь.

Конечно, я абсолютно не настаивала, чтобы ты шел работать в МВД, тем более, если там такой характер работы, о котором ты пишешь. Я по твоей телеграмме поняла, что речь идет о какой-то стабильной работе, может быть, даже в поликлинике МВД. Поэтому я и написала, что это лучше плаваний. Но надо было, безусловно, ехать на участок, тем более, что, как пишет Наташа, места были очень приемлемые – в Эстонии и в Ленинградской области. Только там ты мог действительно стать врачом. Здесь же ты растеряешь даже то немногое, что приобрел в институте. Останешься только обладателем бумажки-диплома. Ну что ж! Я сделала все, что могла. Конечно, даже бумажка тебе сильно пригодится в жизни, и не раз ты поблагодаришь меня за нее, когда я буду уже в лучшем мире. Но не об этом я мечтала. Взрослым ты никак не становишься, и серьезной мысли в твоих поступках по-прежнему нет. Сейчас у нас здесь живет один ленинградский парень, твой ровесник. Он приехал с письмом Наташи. Это какой-то родственник ее профессора, окончил Л<енинград>ский ун<иверсите>т и прислан сюда в качестве геоботаника[56]. Скоро поедет в экспедицию в тайгу. Мы много с ним беседовали, и я просто поражаюсь, какая пропасть между ним и тобой. Он вполне сложившийся серьезный человек. Хотя по общекультурным вопросам ты, конечно, более начитан и развит, но по отношению к жизни, по зрелости мысли он кажется старше тебя лет на десять. Конечно, не убедило меня твое письмо и в том, что ты в своих жизненных планах хоть сколько-нибудь берешь в расчет мою скромную персону. Ведь не принимать же всерьез за учет моих интересов твои обещания, что ты мне пришлешь подарок из Венесуэлы!

Я и в молодости-то не гонялась за тряпками, а теперь даже смешно говорить об этом. Неужели какая-нибудь заграничная тряпка компенсирует мне бесконечную тревогу, на которую я теперь всегда буду осуждена, и бесконечное одиночество. Ну, в общем, все это теперь, конечно, пустые речи. Поступил ты, как хотел, и нечего об этом разговаривать. Я уже подготовилась к тому, что я теперь годами ничего не буду знать о тебе; так как если из Л<енингра>да, где тебе ежедневно напоминает обо мне Наташа, ты пишешь мне один раз в два месяца, то надо думать, как часто ты будешь вспоминать о моей скучной персоне в таких увлекательных плаваниях.

Надеюсь, однако, что хоть эти заманчивые перспективы заставят тебя отнестись серьезно к выпускным экзаменам. Гертруда[57] утешает меня тем, что ты решил во время путешествий серьезно заняться изучением английского языка. Она приняла это за чистую монету. Но я-то ведь знаю, что ты имел это же намерение при отъезде в Л<енингра>д, что ты обещал тогда же вступить в какой-нибудь научный кружок и принять участие в работе какой-либо кафедры. Так что цена этих благих намерений мне отлично известна. Вероятно, пару матросских песенок на английском языке, пару шуток и каламбуров ты действительно усвоишь. Но от систематического изучения языка ты, безусловно, останешься так же далек, как и от любого дела, требующего труда.

Лень! Только лень и желание уклониться от труда, а также погоня за развлечениями легкой жизни – вот единственный стимул твоих поступков. Я в этом глубоко убеждена, и ты, хоть никогда и не сознаешься в этом, глубоко убежден тоже, что я права.

Я живу тяжело: в беспрерывной тяжелой работе, без всяких радостей и утешений. Иногда, бывает, правда, чувство удовлетворения работой, но и то не часто.

Напиши мне объективно, как обстоит дело со здоровьем Наташи. Опасна ли предстоящая операция?

Целую. Мама.

Евгения Гинзбург – Василию Аксенову

Дорогой Васенька!

Наконец-то я получила от тебя письмо. Правда, содержание его отнюдь не приятное, но все же лучше, чем ничего не знать о своем сыне и довольствоваться только скудными сведениями от Наташи.

Я так и не узнала, при каких обстоятельствах пропало твое пальто. Ты не считаешь нужным писать об этом, а Наташа написала, что ей так надоели все твои истории, подобного типа, что она предоставляет тебе самому описывать их. Я абсолютно уверена, что причиной является твоя неосмотрительность и неаккуратность. Думаю, что на этот раз ты, действительно, пережил это как неприятность, т. к. теперь тебе самому надо думать о том, как ликвидировать такие прорывы.

Жизнь твоя, по описаниям, мне совсем не нравится. И я продолжаю считать, что было бы гораздо лучше, если бы ты не связывался с этим портом[58], а просто получил бы обычное назначение и поработал года два на периферии, приобрел врачебный опыт, а потом мне, безусловно, удалось бы через Люсю и Вишневского[59] устроить тебя в Москве. Но ты предпочел не считаться с моим мнением, о чем, я уверена, еще не раз пожалеешь.

Думаю, что и плавание после первых же поездок тебе страшно надоест. Но как бы там ни было, а надо тебе проходить школу жизни, иначе ты совсем пропадешь. И хотя мне очень тяжело, что тебе приходится сейчас переживать и холод, и недостатки, но, очевидно, это необходимый этап по пути твоего превращения в настоящего человека.

У нас все по-старому. Я работаю в школе. После первого октября вошел в силу новый закон о пенсиях. Теперь на Колыме дают пенсию тоже с 60 л. мужчинам, а женщинам с 55, так что я теперь ее не получаю, что сократило мой заработок на 700 р. в месяц. Очень жаль, конечно, но ничего не поделаешь. В школе у меня нагрузка тоже небольшая – всего 20 ч., так что с деньгами нынче гораздо хуже, чем в прошлом году. Работы-то, конечно, все равно хватает, занята на весь день, школа ведь это такое дело, что какая бы ни была нагрузка, а все равно весь день занят.

Сегодня я получила из Ленинградской областной милиции бумажку, что мне разрешена прописка в любом районе Ленинградской области. Я подавала заявление секретарю Обкома Ленинградского, а он же переслал его в милицию, и вот результат. Так что теперь можно подумать о том, чтобы присмотреть что-либо подходящее в окрестностях Ленинграда. Наверно, самое подходящее будет Сестрорецк или Пушкин. Мне бы хотелось Териоки, но Наташа писала, что там нельзя. Вот ты как-нибудь в воскресенье съезди с товарищем в Пушкин и посмотри, нет ли там какого-нибудь подходящего продающегося домика или полдомика. Опиши, какая там природа, какая обстановка. Вообще напиши свое мнение по вопросу о том, где лучше купить. Раз уж теперь у нас есть разрешение на прописку в Ленинградской области, то там, видимо, и придется устраиваться. <…>

Магадан все пустеет. Очень многие знакомые уже уехали, некоторые уезжают в 57 году. Я тебе, кажется, писала, что Гертруда получила письмо от Анны Зегерс[60] (это ее близкая подруга) и вызов от союза писателей Германии. Скоро она уезжает в Берлин, и я уже имею ее приглашение в гости, которым не премину воспользоваться, как только это будет возможно.

Отец Юрки Акимова[61] написал письмо Антону Яковлевичу. Они живут у Юрки, который построил для всей семьи прекрасный финский домик. Старики очень довольны, просто не нарадуются.

Недавно здесь была катастрофа на море: разбился катер и хоронили 12 молодых моряков. Я с ужасом думала в это время, какой опасный путь ты себе избрал в погоне за приключениями и ощущениями.

Пиши мне иногда и не по поводу денег, а просто так, чем очень обяжешь любящую тебя (несмотря ни на что)

твою маму.

Евгения Гинзбург – Василию Аксенову

Дорогой Васенька!

<…> Очень хорошо, что ты удачно съездил и хорошо провел праздники. Больше всего меня порадовало твое сообщение, что ты стал хорошим. Хотя и раньше такие широковещательные сообщения уже бывали и не подтверждались фактами, но мне почему-то хочется надеяться, что на этот раз – это уже всерьез. В самом деле, если бы ты и дальше оставался таким же, то это уже стояло бы на грани ненормальности, так как твои сроки «для безумств юности» явно истекают. Как-никак дело идет к четверти века, и пора занять свое прочное место в жизни.

Твое подробное сообщение о Кире[62], описание ее и ее родных, а также заявление о том, что тебе без нее плохо, а с ней хорошо, я рассматриваю как прелюдию к более серьезному разговору.

Должна сказать, что у меня к этому двойственное отношение. С одной стороны, я на нее несколько обижена. Ведь, насколько я понимаю, ваши отношения в основном сложились еще тогда, когда я была в Москве. Я просила тебя зайти с ней вместе, хотела с ней познакомиться, но она не сочла нужным это сделать. Конечно, мне будет очень больно, если она и при дальнейшем развитии ваших отношений будет меня игнорировать. Ведь у меня никого, кроме тебя, не осталось, поэтому твоя жена должна стать для меня дочерью.

С другой стороны, я ничего не имею против того, чтобы ты сейчас женился, так как время для этого подошло. И если, действительно, она тебе так дорога и такая хорошая девушка, как ты пишешь, да еще из вполне порядочной семьи, то почему бы именно ей и не стать твоей избранницей. Плохо будет, если ты уж очень долго будешь оставаться в одиночестве. Тут есть опасность, что за порогом юности человек становится уж чересчур рационалистичным и разборчивым, да так и застрянет на положении старого холостяка, а это скучно и противоестественно. Даже если ты поедешь на корабле (чего я особенно не хотела бы сейчас в связи с последними событиями[63]), то ты ведь будешь каждые два-три месяца попадать домой, а она в это время кончит институт. В общем, трудно советовать за глаза, но мое отношение к этому скорей сочувственное.

Не совсем я поняла, какая работа тебе предстоит зимой. Что такое СЭС? Санитарно-эпидемическая станция, что ли?

Наташа мне даже не сообщила, что она устроилась на работу, пусть хоть с небольшой нагрузкой. Только из последнего ее письма, полученного вчера, я узнала, что она работает в Герценовском[64].

Я работаю сейчас так много, что даже свыше сил. Дело в том, что в результате отчетно-выборного собрания я оказалась секретарем нашей партийной организации. Обстановка так сложилась, что отказаться было нельзя. И вот сейчас, после двадцатилетнего перерыва, приходится заново привыкать, хоть и не к очень масштабной, но все же партийной работе. Школа у нас большая. Педагогический коллектив около ста человек, да учеников около двух тыс. И обо всем этом я должна теперь день и ночь думать. Нагрузка у меня на этот месяц тоже увеличилась, имею сейчас 26 ч. в неделю. Очень много тетрадей. Кроме того, я пару раз писала опять в «Учительскую», выступала с двумя большими лекциями на школьные темы по нашему магаданскому радио, пишу брошюру по заказу нашего областного института усовершенствования учителей на тему «Изучение языка художественных произведений в старших классах средней школы». Одним словом, энергично «фукцирую»[65]. Выбрали меня и делегатом на городскую партийную конференцию.

<…>

Антон Яковлевич стал немного лучше себя чувствовать после перехода на пенсию. Ходит в кино, как нанятый, иногда по два раза в день. Вообще выглядит страшно паразитическим элементом на фоне моего неустанного праведного труда.

Читал ли ты в «Новом мире» роман «Не хлебом единым»[66]? Каково? А стихи Кирсанова в 9-м номере?

Вчера смотрели «Джузеппе Верди»[67]. Понравилось.

Очень огорчают последние международные события. Как противно, что снова льется кровь![68] В течение всей моей несчастной жизни я вижу это и никак не доберусь до своей тихой пристани.

Но я все-таки не теряю надежды на то, что положение благополучно разрядится.

<…>

Крепко тебя целую.

Твоя мама.

Евгения Гинзбург – Василию Аксенову

Дорогой Васенька!

Поздравляю тебя с новым этапом твоей жизни и от души желаю, чтобы твой, так молниеносно заключенный, (при содействии телеграмм-молний) брак не оказался молниеносным. Кроме шуток, я, как человек, испытавший на себе, как тяжелы разводы, как они опустошают душу, от души желаю, чтобы твой союз с Кирой был счастливым и прочным.

Мое отношение к этому факту двойственное. С одной стороны, я этого желала, так как вообще считала, что тебе пора иметь семью, чтобы кто-то, более для тебя дорогой и влиятельный, чем я, останавливал тебя в твоих увлечениях, делал тебя более разумным и осмотрительным. Кроме того, по тем немногим отзывам, которые я имела о Кире от тебя и от Наташи, а также, если хочешь, по анкетным данным, я считала, что она – подходящий для тебя человек.

Так что я довольна, но это довольство омрачается рядом сопутствующих всему этому обстоятельств. Во-первых, очень тревожит твоя неустроенность в смысле работы и квартиры. Как дальше вы мыслите строить свою жизнь? Нельзя ли все-таки отставить экзотические плавания и устроиться в какую-нибудь ленинградскую больницу, пока еще ты не совсем деквалифицировался? А может быть, можно вам устроиться в Москве? Что посоветовала вам по этому вопросу ее мама?

Во-вторых, меня очень огорчает твое исключительно невнимательное отношение ко мне, которое с особой ясностью проявилось в этот решающий момент твоей жизни. <…>

Ты проявляешь удивительное безразличие к вопросу о нашем окончательном переезде на материк. Можно подумать, что тебе совершенно все равно, удастся ли нам поселиться более или менее удачно. Нежели за всю зиму, будучи не очень-то загруженным работой, ты не мог получить несколько конкретных адресов продающихся домов в подходящих местах, выяснить условия прописки, которая теперь так трудна?

Денег у нас, по тем ценам, какие существуют, немного, так что выбирать надо тщательно. А тебе вроде до этого никакого дела нет.

Это очень обидно.

Итак, я жду твоего письма, в котором прошу тебя ответить на все поставленные вопросы и разъяснить, чем объясняется твое неожиданное изменение мнения по вопросу о сроке женитьбы. Чем вызван ее приезд в Л<енингра>д в разгаре учебного года и такая спешка со свадьбой?

Как провел время в Москве? Каково впечатление от тещи? Как ты употребил присланную мной тысячу? На покрытие долгов или на подарок Кире?

Жду ответа. Повторяю: очень, очень обидно выпрашивать твоих писем, как милостыни, и никогда я не стала бы тебе писать первая, если бы не такой исключительный случай в твоей жизни.

Когда теперь Кира к тебе приедет? Передай ей мой привет. Крепко целую.

Мама.

Антон и Тоня поздравляют тебя. Тоня в восторге, что у нее теперь есть новая родственница, и все выясняет, кем она ей приходится.

Павел Аксенов – Василию Аксенову

Дорогой Вася!

Я давно хотел написать тебе, но не знал, куда адресовать письмо. Я мог, конечно, написать на адрес Киры для дальнейшей переотправки, но это слишком канительно и потому я решил выяснить все у Киры по возвращении в Москву. Хорошо, что ты написал. Но плохо, что ты оказался в паническом состоянии[69]. Для паники нет никаких оснований. Трудности ты создаешь сам, вследствие того, что у тебя отсутствует цель в жизни. Ты призываешь меня на помощь, но в чем я должен помочь тебе? Ты не знаешь, что ты хочешь и чем ты хочешь быть. С одной стороны, ты хочешь быть с Кирой, с другой стороны, ты хочешь плавать. Но одно с другим не совмещается, и из этого ты делаешь трагедию. Начинать надо не с этого. Прежде всего, ты должен решить вопрос: какое место в жизни ты должен занять, и какими средствами достигнуть этой цели. Все прочие вопросы следует решать с этих позиций. Я сто раз твердил тебе, что ты должен быть хорошим врачом. Ты должен научиться успешно бороться с болезнями и тем самым помогать людям строить хорошую жизнь. При этих условиях люди оценят тебя, твой труд и твои знания и ты будешь счастлив. Но для этого надо много работать и учиться. Без труда ничего не дается.

Что же практически ты должен делать? Рассмотрим твое положение:

По окончании вуза тебе предложили плавание. Это было неплохо с точки зрения накоплений различных картин и впечатлений в жизни. На это дело можно было отдать один-два года жизни с тем, чтобы после этих путешествий, будучи обогащенным житейским опытом, вплотную заняться практической медициной.

Перспектива плавания удалилась вследствие сложной процедуры оформления. Когда все было почти готово, ты женился. Появилась новая, сложная процедура оформления. Так прошло много месяцев. Вместо медицинской практики или путешествий, ты болтался в Ленинградском порту.

Нашлись умные люди и послали тебя в Вознесенье[70] на медицинскую работу. Ты работаешь там три или четыре месяца, а затем в ультимативной форме ставишь вопрос: плавание или увольнение. При этом ты покидаешь свой пост в Вознесенье. Таким образом, ты вступил в резкий конфликт с государственным аппаратом. Опыт показывает, что такая борьба ни к чему хорошему привести не может, тем более что твои позиции в этой борьбе весьма шаткие. В самом деле, чего ты добиваешься? Ты требуешь, чтобы тебя отправили в заграничное плавание. Но неужели ты не понимаешь, что это настолько деликатный вопрос, что никаких требований, в данном случае, предъявлять нельзя. В такую командировку посылают по инициативе соответствующих органов, а не по требованию желающих. Глупо, бестактно и вредно требовать непременной посылки на эту работу. Чем большую активность будешь проявлять в указанном направлении, тем меньших результатов добьешься, тем худшее впечатление оставишь о своей персоне, тем трудней будет устраиваться здесь, в «домашних» условиях.

Вместо борьбы с ветряными мельницами, ты должен подумать о том, как устроить свои дела. На твоем месте я бы отказался теперь от перспективы дальнего плавания. Ситуация резко изменилась, а в новой ситуации по-новому следует решать данный вопрос:

а) ты более года болтаешься без практики. Чтобы закончить все процедуры оформления, потребуется, может быть, еще несколько месяцев. В самом плавании ты должен провести не менее 2–3 лет, так как на более короткий срок нет смысла проводить такое сложное оформление. Таким образом, у тебя выпадают из практики 4,5–5 лет. После этого на твоей персоне, как на медицинском работнике, можно будет поставить большой черный крест. Ты будешь человеком без профессии;

б) по сравнению с тем, что было 1,5 года назад, изменилось твое положение в жизни. Ты теперь не «шлейса», а женатый человек. Нельзя оставаться «шлейсом» до конца жизни. Если ты уедешь на два-три года, что будет с твоей женой? И, наконец, что ты будешь делать, когда вернешься в роли человека без профессии? И на твоем месте я бы написал соответствующему начальству следующее:

«Ввиду того, что оформление в дальнее плавание слишком затянулось и я по этой причине в течение длительного времени занимаюсь не свойственными мне делами и, наконец, вследствие изменения моего семейного положения, перспектива работы на судах дальнего плавания является для меня неприемлемой. Прошу Вас предоставить мне постоянную работу в одной из больниц системы водздравотдела, обеспечив при этом предварительную стажировку в больнице № …. гор. Ленинграда. Подпись».

Или что-нибудь в этом роде, в зависимости от конкретных условий твоего бытия. Может быть, можно остаться в Ленинграде на постоянной работе или поехать куда-нибудь недалеко от Ленинграда. Я без колебания вернулся бы в Вознесенье. Преимущества этого пункта заключаются в том, что там рабочий поселок, озеро, река и недалеко от Ленинграда. Вы с Кирой часто можете устраивать свидания (прогулки, каникулы и т. п.). Два-три года настоящей, серьезной практики в подобных условиях, и ты будешь врачом. Если к этому прибавить затем институт усовершенствования или еще лучше – аспирантуру, то будет совсем хорошо.

Вопрос относительно Киры. Ей прежде всего надо закончить институт.

Где ей лучше всего сделать это – в Москве или Ленинграде – я не знаю. Здравый смысл подсказывает мне, что ей не следует менять институт. Некоторое время поживете в разных местах, ничего с вами не случится. По окончании института будете вместе и тогда организуете хорошую, слаженную жизнь. А пока придется жить так, как прожили истекший год. Ведь когда вы полюбили друг друга, вы знали ваше положение и были готовы к тем формам жизни, которые сложились у вас к данному времени.

Не следует много размышлять на тему о том, почему твоя кандидатура снята с обсуждения. Думаю, что дело здесь не в анкетных данных. Если бы исходили из анкетных данных, то давно был бы решен этот вопрос и не пришлось бы возиться целый год. Значит, были другие причины. Что же это за причины? Они могут быть самыми различными и неожиданными. Может быть, играет какую-то роль вопрос прописки. Хотя это глупо, но у нас все бывает. Не исключена возможность, что основанием к этому послужило твое ультимативное требование (еще перед отпуском) относительно решения вопроса о плавании или увольнении. Думаю, что ты нигде не добьешься настоящей истины в данном вопросе. Да и не стоит. Брось амбицию и возьми другую ориентировку, о которой я говорил выше. Тогда все вопросы скорее и лучше будут разрешены. Ты должен знать, что хребет твой еще очень молодой и не окрепший. Если ты будешь настаивать на своих ошибочных требованиях и предъявлять ультиматумы, тебе могут сломать хребет. Зачем это нужно? Надо быть гибче и объективнее. При этих условиях может наступить такой момент, когда тебя могут попросить поехать в дальнее плавание или занять более приемлемую работу.

Я полагаю, что мое вмешательство не принесет никакой пользы, кроме вреда. Насколько я понимаю, к тебе там неплохо относятся. Это видно из того, что тебя сделали главврачом в Вознесенье, а теперь послали в хорошую больницу для специализации. Надо ценить это, а не бунтовать.

Твое приглашение очень заманчиво. Мне очень хочется посмотреть тебя, Ленинград и некоторых знакомых, проживающих там. Но я не могу сейчас приехать. Кроме всяких других важных причин, есть еще одна – отсутствие денег. Я совершенно прожился и еле-еле сумею добраться до Казани. Летом мы, вероятно, поедем в Москву и тогда постараемся заехать к тебе. Но это, конечно, пока не решение вопроса, и мы не знаем, что с нами будет до лета.

Киру и ее маму, несомненно, увижу, и мы поговорим о вашем житье-бытье.

<…>

Напишу после свидания с Кирой.

Желаю здоровья и твердости духа. Не паникуй! Все будет хорошо. Крепко тебя целую.

Твой отец.

Павел Аксенов – Василию и Майе Аксеновым

Дорогие ребятишки!

Очень рад, что кончились терзания в связи с проблемой дальнего плавания. Нет смысла копаться в причинах. Следует только подчеркнуть, что исход этого дела, безусловно, положительный. Судьба-лиходейка хотела причинить неприятности, а доставила большую радость вам.

Поздравляю с разрешением прописки. Это значит, что вы будете вместе. Старшему поколению квартиры № 64[71] будет больше канители, но, по-видимому, эта канитель не омрачит горизонтов Метростроевской улицы.

Мне говорили, что Вася планирует совмещение с работой заочного изучения литературы и прочих наук, родственных оному предмету. Вам, конечно, виднее, как и что надо делать. Я предпочел бы другой путь. Надо работать так, чтобы быть хорошим врачом. В моем понимании хороший врач имеет не только практические навыки, но и научное обобщение опыта, позволяющие ему ставить и решать теоретические проблемы. Такой подход к работе оправдывается различными соображениями: 1) это полезно для общества; 2) это интересно для ума и приятно для души и 3) это обеспечит в будущем уровень жизни, достойный культурных людей. Подобная перспектива, широко открывает двери в жизнь. Интеллектуальные данные, которыми владеет Вася, обеспечивают ему безусловный успех. Нужно только преодолеть обломовщину, поставить перед собой определенные задачи, и все будет хорошо.

Что касается литературы, то я хотел бы сказать вот что. В силу определенных причин, Вася едва ли будет играть серьезную роль на литературном поприще. Изучение в вузе литературных проблем целесообразно только для специалиста (преподаватель, писатель, журналист и т. п.). Культурный человек, не занимающийся специально литературой, может ограничить себя лишь общими познаниями в этой области. Разумеется, если есть время, возможности и способности изучения литературы, так же, как и многих других наук, не только приятно, но и, безусловно, полезно. В данном случае я веду разговор о том, что чему следует предпочесть, чем нужно заняться в первую очередь.

Вася спрашивает о моих впечатлениях в результате посещения Метростроевской улицы. Но ведь я уже высказался по телефону. Если мое впечатление и оценки имеют какое-то значение, с удовольствием – еще раз – скажу вам следующее. Кира произвела на меня самое приятное впечатление. Она умная, интересная и милая девочка. Это не значит, конечно, что следует замалчивать ее недостатки. Отмечу некоторые из них: 1) на стуле, у кровати Киры, я обнаружил сигареты, спички и пепельницу. Кира поспешила сообщить, что Вася обучил ее этому искусству. Нет надобности исследовать историю этого вопроса. Следует прямо сказать, что восприятие таких дурных качеств, как курение, не увеличивает добродетелей Киры. Это просто отвратительно и совершенно нетерпимо. Зачем нужно хорошенькой женщине подвергать опасности свое здоровье и уродовать свой внешний облик сигаретами, дымом, табачным цветом зубов, пальцев и т. п. Почему нужно пропитывать ваше жилье гнусным табачным запахом, едким дымом и грязными окурками? Зачем это? Может быть, все это делается из любви к Васе? Но в таком случае, Вася может привить Кире и другие, не менее отвратительные навыки. Нет, любовь заключается не в том, чтобы потворствовать слабостям своего возлюбленного, а в том, чтобы общими силами преодолевать эти слабости и делать жизнь более осмысленной и красочной. Я не сомневаюсь, что мы снова встретимся с Кирой и будет очень приятно, если Кира к тому времени перестанет курить и ей не потребуется заглушать табачный запах очень крепкими духами. 2) У меня создалось впечатление, что Кира слишком большая неженка и без зазрения совести эксплуатирует любовь своей бабушки Беллы Павловны. Сие вредно для бабушки и для Киры. Зная некоторые качества Васи, мне кажется, что эксплуатация качеств бабушки может удвоиться. Я был бы очень рад, если бы оказалось, что в этом пункте я ошибаюсь, и мои оценки не соответствуют действительности.

Что еще сказать о моих впечатлениях? Белла Павловна, по-моему, чудесный человек и прекрасная бабушка. Ее любовь к Кире брызжет фонтаном. Не мешало бы к этому фонтану прибавить немного строгости. Боюсь, что она балует не только внучку, но и мужа своей внучки. Постарайтесь внушить ей, чтобы она проявляла в отношении вас больше строгости и руководства.

15 октября совершенно неожиданно встретил Васину маму. Встреча оказалась весьма легкой. Ничего похожего на 1955 г. не было. Передо мной была совершенно чужая, очень старая и очень объемная женщина. Я познакомил ее с прописанным ей прогулочным маршрутом, посоветовал основательно похудеть, выслушал некоторые ее отзывы о своем сыне и его жене, и на этом мы расстались. <…>

В Москве мне не повезло. Московско-азиатский вирус свалил меня. Все мои попытки противостоять вирусу оказались тщетными. Даже доктор Бахус, к которому я обратился, не в состоянии был помочь мне. Провалявшись несколько дней на ул. Островского[72], я кое-как погрузил свои телеса в вагон поезда № 66 и в великих муках добрался до Казани. <…>

Неудачная и тяжелая борьба с вирусом лишила меня возможности вторично посетить Киру и ее и бабушку, но я надеюсь, что в будущем году мы снова встретимся в более счастливых условиях. Очень сожалею, что не удалось познакомиться с мамой Киры.

Вот, кажется, и все. Надеюсь получить информацию, как окончательно будут разрешены все ваши проблемы. Между прочим, мне очень понравилось описание больницы в Ивановском районе Тульской области. Если бы вы понимали поэзию жизни, вы без колебаний отправились бы туда – Вася в качестве врача, Кира в качестве преподавательницы в средней школе. Но это между прочим.

За сим желаю вам всего хорошего. Крепко целую вас. <…>

Ваш старикан

P. S. Прошу простить за мазню. На то были особые причины.

Вы уж не сердитесь на меня за болтливость. Это, по-видимому, свойство многих пенсионеров, которым нечем заполнить свое время.