Лишение свободы как родовое понятие и виды уголовного наказания: опыт теоретико-правового конструирования. Монография. Глава 1. Историко-правовые тенденции законодательного развития уголовных наказаний, связанных с лишением свободы (Е. А. Каданева...

§ 1. Основные тенденции развития института лишения свободы в русском дореволюционном законодательстве

Вторым периодом в развитии русского права, в том числе и института уголовного наказания, является период становления Московского государства, когда центр политической жизни переместился из Киева в Москву.

В этот период истории русского уголовного права отчетливо прослеживается тенденция ужесточения наказания и устрашающего воздействия на граждан. Принцип возмездия как воздаяния равным за равное является основополагающим началом в отправлении правосудия и в законотворческой деятельности. Уголовное наказание все более теряет частный характер и становится публичным явлением. Защита интересов потерпевшего (пострадавшего), являясь основной целью наказания в Русской Правде, становится второстепенной задачей, а то и совсем не принимается в расчет.

Московское государство, по утверждению профессора В. И. Сергеевича, наказывает для искоренения воров, разбойников и устрашения мирных граждан[1]. Важно в этой связи подчеркнуть, что в рассматриваемый период следует различать эпоху судебников, которые являлись основным источником права в XV–XVI веках, и эпоху уложений, характерных для XVII века.

Первый опыт московского законодательства, например, Судебник 1497 года Ивана Грозного, по мнению М. Дьяконова, нельзя признать удачным, потому что в нем преобладали процессуальные нормы, а нормам материального уголовного права отводилось незначительное место[2]. Из этого следует, что первые законодательные акты Московского государства допускали применение традиционных санкций обычного права, Русской Правды и других источников древнерусского права.

Следует отметить и то обстоятельство, что в рассматриваемый исторический период отчетливо наметилась тенденция устрашающего воздействия посредством жестоких и необычных наказаний: квалифицированные виды смертной казни, членовредительных и болезненных видов телесных наказаний, позорящих и унижающих человеческое достоинство наказаний.

Судебник 1550 года, в целом оставаясь в русле прежних уголовно-правовых тенденций, тем не менее все более склонялся к усилению наказания, развивая наиболее тяжкие его виды. Кроме смертельной казни и телесных наказаний, получивших приоритетное развитие, отмеченный закон прямо указывает на тюремное заключение как вид уголовного наказания. При этом следует отметить, что первой разновидностью лишения свободы в Древней Руси было тюремное заключение.

Правда, в тексте закона допускается использование разных терминов для обозначения данной категории права («кинути в тюрьму» (ст. 3, 4, 5, 6 и др.); «вкинути в тюрьму» (ст. 6, 7, 8, 9 и др.); «отсылати в тюрьму» (ст. 1), что послужило основанием для полемики в юридической литературе на этот счет.

В частности, С. И. Штамм, комментируя положения ст. 53 Судебника 1550 года, где предусматривались соответствующие меры в отношении осужденных лиц за отпуск в результате получения взятки задержанных, находящихся под следствием, называет это мерой предварительного тюремного заключения до определения наказания государем[3].

И. В. Упоров, вступая в совершенно бесплодную дискуссию на этот счет, признает это мерой тюремного заключения как наказания. Развивая эту мысль, И. В. Упоров выделяет четыре категории тюремного заключения как вида наказания: 1) простое тюремное заключение; 2) тюремное заключение, сопряженное с торговой казнью; 3) тюремное заключение, сопряженное с торговой казнью и битьем кнутом; 4) тюремное заключение, сопряженное с пыткой[4].

Если встать на точку зрения И. В. Упорова, то пришлось бы неминуемо признать, что тюремное заключение в России получило наибольшее развитие в XVI веке, опередив в этом отношении всю Европу более чем на столетие. Между тем это не соответствует истинному положению дел.

По мнению Н. С. Таганцева, И. Я. Фойницкого и других ученых, первоначальной причиной возникновения тюрем в России была не потребность исполнения уголовных наказаний в виде лишения свободы, а необходимость содержания под стражей лиц в качестве меры пресечения. Лишь постепенно с развитием феодального общества и обострением классовой борьбы тюрьма приобретает все большее значение как место исполнения наказания.

Профессор И. Я. Фойницкий указывал, что в княжеской Руси мы встречаем заключение в порубы и погреба, но не в качестве наказания, а в значении меры предварительного или гражданского заключения[5].

Н. С. Таганцев также подчеркивал, что задачей тюрьмы было сохранение преступника впредь до востребования не для наказания, а для удержания людей[6].

Судебник 1550 г. ввел лишение свободы в форме тюремного заключения как новый вид наказания. Правда, при этом в тексте закона допускалось использование разных терминов для обозначения данной категории права («кинути в тюрьму», «вкинути в тюрьму», «отсылати в тюрьму»), что послужило основанием для полемики в юридической литературе на этот счет.

К тому же степень регламентации была еще очень низка, по существу, тюремное заключение лишь обозначалось. В соответствующих нормах Судебника в большинстве случаев не указывались ни сроки лишения свободы, ни места его отбывания, ни ограничения прав содержащихся в тюрьмах; все эти вопросы решались местными начальниками. Тюремное заключение сопровождалось болезненными наказаниями (битье кнутом) и прежде всего преследовало две основных цели – обезопасить общество от преступников и лишить их возможности заниматься преступной деятельностью.

В общей тенденции государственной политики, направленной на усиление устрашающей роли наказания, тюремное заключение начинало играть роль промежуточного звена, когда за определенный круг преступлений ранее широко применявшиеся виды наказания, такие, как штраф, вира, головничество, продажа, оказывались слишком мягкими с точки зрения предупреждающего потенциала, а смертная казнь, применявшаяся все чаще и чаще, – слишком суровой. В этот период в российском обществе уже вполне осознавалось понятие свободы («свободные люди»), что также способствовало появлению наказания в виде лишения этого социального блага.

Судебник 1550 года, на наш взгляд, являлся универсальным систематизированным законодательным сборником, где были помещены не только нормы материального уголовного права, но и процессуальные нормы. Четкого разграничения между нормами, определяющими меры процессуального пресечения, и мерами наказания в рассматриваемый период не было, что позволяло применять тюремное заключение в качестве наказания, так и меры процессуального пресечения в зависимости от конкретных условий и характера совершенного деяния. Кроме того, в ряде случаев ст. 71 Судебника предусматривает тюремное заключение «до царева государева приказу», что позволяет признать такую меру как чисто процессуальную в ее современном понимании. Именно отсюда, на наш взгляд, берет свое начало термин «наказание до царева государева указу», то есть мера наказания изначально определялась по царскому указу (наказу).

Характеризуя первые памятники русского систематизированного права в период централизации Московского государства, нельзя не отметить то важное обстоятельство, что генезис основных видов наказания, которые стали традиционными на протяжении ряда веков в уголовном законодательстве России, во многом связан с рассматриваемой эпохой: смертная казнь, ссылка, телесные наказания, имущественные наказания.

При этом необходимо иметь в виду, что важнейшие памятники права Московского государства (судебники, уложения) по-прежнему сохраняли историческую преемственность в развитии института наказания, где, наряду с законодательным опытом Русской Правды, эпохой судебных «княжеских грамот» учитывался опыт зарубежных стран.

Так, например, смертная казнь как вид уголовного наказания была воспринята в качестве пригодной меры наказания из опыта Псковской Судебной грамоты 1467 года, которая впервые в истории русского права четко указывала на данный вид наказания.

Разумеется, что каждый из отмеченных видов наказания в ту или иную историческую эпоху претерпевал известные изменения, но по-прежнему оставался в русле русской тенденции права.

В этой связи вызывает интерес исторический период, связанный с появлением уложений как этапа в развитии кодифицированного уголовного законодательства, которое, по мнению профессора Н. С. Таганцева, занимает среднее место между обыкновенным сводом законов и кодексами[7]. Особенностью первых уложений является то, что это был свод различных законов (гражданского, административного, уголовного и т. д.), к примеру, Соборное Уложение 1649 года включало нормы государственного и уголовного права. Уголовно-правовые нормы содержались в различных главах отмеченного Уложения (гл. I, II, X, XII, XXII и др.).

Один из первых исследователей Соборного Уложения 1649 года П. Строев отметил, что этот памятник русского права является чудовищным, кровожадным и до невероятности свирепым[8]. Смертная казнь была предусмотрена в этом законе в 60-ти случаях[9]. Система уголовных наказаний Соборного Уложения 1649 года отличалась, как известно, жестокостью ее видов, в ряду которых ведущее положение занимали телесные наказания.

Впервые в истории русского права отмеченный закон конкретно указывал на членовредительские наказания: сечение рук, ног, пальцев, носа, ушей, языка[10]. Телесные наказания в России, по утверждению Н. Евреинова, получили широкое распространение, начиная с XV века, то есть с момента вступления в юридическую силу Соборного Уложения 1649 года[11]. Членовредительским наказаниям законодатель отдавал предпочтение даже в сравнении со смертной казнью.

Известно, что в 1651 году в отношении татей и разбойников смертная казнь была заменена членовредительскими наказаниями, например, за первую татьбу отрезали два меньших пальца левой руки, а за вторую – левую руку и правую ногу[12].

В указе 1663 года закреплялось: «Отсеченные руки, ноги у больших дорог прибивать к деревьям и у тех же рук и ног написать вины и приклеить, что те ноги и руки воров, татей и разбойников и отсечены у них за воровство, за татьбу, за разбой и за убийство и за всякое воровство, чтобы всяких членов люди то их воровство ведали»[13].

Стало быть, членовредительские телесные наказания использовались в тот период не только как возмездие за совершенное преступление, но и в целях устрашающего воздействия на окружающих.

Членовредительские наказания, кроме того, использовались и в качестве клеймения преступников. Сечение ушей, например, использовалось для клеймения мошенников, разбойников, убийц. Соборное Уложение повелевало: «кликать, чтобы никто не держал людей с резаными ушами, если у них нет письма (свидетельства), что они уже наказаны за свою вину»[14].

В рассматриваемый период в качестве пригодного средства наказания признавался кнут и батоги. В Соборном Уложении 1649 года кнут предусмотрен в 141 случае, что позволяет говорить о распространенности этого вида телесных наказаний. Отличительной особенностью данной разновидности телесных наказаний является то, что в результате применения кнута или батогов причинялись неимоверно сильные физические страдания (боль), но органы человеческого тела, как правило, не отнимались, хотя и уродовались.

Отмеченный закон не определял точного количества ударов, их назначал судья или исполнитель. В процессе исполнения этого вида наказаний количество ударов доходило даже до 300 раз, что практически не сохраняло никаких шансов у наказываемого на жизнь. Вполне очевидно, что телесные наказания в известной мере мало чем отличались от смертной казни.

«Не все выдерживали такое жестокое наказание, – писал по этому поводу Н. Евреинов, – многие умирали под кнутом. Исход зависел не столько от количества ударов, сколько от их силы. Иногда выдерживали и 300, а иногда после 2-х, 3-х умирали от перелома хребта»[15].

Стало быть, закон не определял ни качественных, ни количественных признаков рассмотренного вида наказания, указывая на него лишь в самом общем виде. Надо полагать, что последствия исполнения телесных наказаний зависели, скорее, от субъективных обстоятельств (настроения судьи и исполнителя).

Характерной особенностью Соборного Уложения 1649 года является и то обстоятельство, что данный закон допускал возможность привлечения к уголовной ответственности и наказанию без вины, по объективному вменению. Так, например, в соответствии с положениями ст. 6—10 Уложения, уголовная ответственность могла наступать для родственников виновного в государственной измене. Общий принцип привлечения к уголовной ответственности указанных лиц был такой: лица, не знавшие об измене, наказанию не подлежат, а знавшие – наказываются наряду с изменниками[16]. При этом закон не обязывал указанных лиц доносить в органы государственной власти об известных фактах измены, что и позволяет говорить об объективном вменении. В Воинском Уставе Петра I идея объективного вменения в принципе не получила соответствующей поддержки, однако артикул 17 декабря указывает: «каждого десятого повесить, прочих же жестоко шпицрутенами наказать и вне обоза поставить, пока они от того порока очистятся»[17], что позволяет говорить о коллективной ответственности и объективном вменении.

Следует, по-видимому, отметить и то обстоятельство, что Соборное уложение 1649 года прямо указывало на тюремное заключение, которое применялось как вид уголовного наказания. Наряду со светским уголовным законодательством, тюремное заключение применялось и церковным судом в отношении политических преступников, преступников против веры, известное как монастырское заключение в так называемых опальных тюрьмах[18].

Существенные изменения произошли и в регулировании назначения и исполнения наказаний, особенно в виде лишения свободы, причем в этой сфере Уложение 1649 г. во многом основывается на Судебнике 1550 г.

Лишение свободы в форме тюремного заключения встречается в Уложении 1649 г. в 41 статье, при этом, в отличие от Судебника 1550 г., по частоте установления оно уступает лишь смертной казни, которая предусмотрена в более чем 60 статьях. Другое различие, демонстрирующее последовательно-поступательный ход развития российского права, заключается в том, что тюремное заключение в Уложении 1649 г. в абсолютном большинстве случаев имеет конкретные сроки, причем фиксированные, то есть без рамок «от» и «до». В зависимости от тяжести содеянного сроки тюремного заключения устанавливались от 3 дней до 4 лет. Вместе с тем сохраняются нормы с неопределенными сроками[19].

Неопределенные сроки лишения свободы в Уложении 1649 г. выражаются в трех вариантах, которые встречались и в Судебнике 1550 г. В одних нормах Уложения 1649 г. говорится о тюремном заключении «до государеву указу» или «насколько государь укажет», согласно другим – преступник находился в тюрьме до тех пор, пока не будет найдено поручительство за него – «помест он поруки себе сберет». Наконец, в третьем варианте после фразы «вкинуть в тюрьму» (и аналогичных ей) вообще не давалось какого-либо пояснения.

По мнению Н. Д. Сергиевского, такая форма неопределенного тюремного заключения представляет собой не что иное, как пожизненное заключение. Вопрос о наличии или отсутствии в Уложении 1649 г. пожизненного тюремного заключения остается открытым, учитывая, что в историко-правовой литературе чрезвычайно мало сведений о том, каким образом реализовывались конкретные нормы правовых документов того времени[20].

Тюремное заключение в Уложении 1649 г. уже однозначно воспринимается именно как наказание, а не как мера предварительного заключения, о чем свидетельствует, в частности, закрепление в соответствующих нормах не только частной, но и общей превенции как цели наказания («чтоб на то смотря и иным не повадно было»).

Можно констатировать, что Уложение 1649 г. расширило сферу применения наказания в виде тюремного заключения; само слово «тюрьма» прочно вошло в оборот. Однако в вопросах назначения и исполнения этого наказания государство того периода ограничивалось лишь изоляцией преступников, преследуя, прежде всего, цели пресечения их преступной деятельности и устрашения. Для реализации этих целей были приняты некоторые нормы, касающиеся режима содержания арестантов. Однако их быт, правовое положение отдавались на откуп местным властям, что часто порождало произвол.

В целом во второй половине XVII в. лишение свободы еще не играло существенной роли в карательной политике государства, по-прежнему предпочитавшего смертную казнь и телесные наказания. В то же время тюремное заключение находит свое дальнейшее правовое развитие и сфера его применения постепенно расширяется.

Изложенное, видимо, в достаточной степени позволяет сделать вывод о том, что основная концептуальная идея законодательства рассмотренного периода сводилась к устрашению всех, кто идет против закона, неравенства ответственности за равное преступление.

Однако Воинский Устав Петра I как один из первых систематизированных военных норм уголовного права отличался в этом отношении куда более жестоким характером, чем рассматриваемое Уложение. Известно, что смертная казнь в Воинском Уставе была предусмотрена в 200 артикулах[21].

Некоторые советские авторы указывают, что смертная казнь в артикулах Воинского Устава Петра I была предусмотрена в 75 артикулах и в 27 – наряду с другими наказаниями, а в 60 случаях не был обозначен ее вид, что позволяло по усмотрению суда (как это указано, например, в ст. 198) в зависимости от состояния виновного определять меру наказания[22].

При этом в рассматриваемом источнике уголовного права закреплялись квалифицированные виды смертной казни: сожжение на костре, залитие горла металлом, четвертование, колесование и другие (расстрел, повешение, отсечение головы).

В специальной литературе по этому поводу отмечалось, что предпринятая попытка систематизации уголовных наказаний в Воинском Уставе Петра I является ничем иным, как переводом главы VII «Von Bescheuss der urtheile in den strafen» датской военной инструкции короля Христиана V, где выделяется пять видов наказания: 1) обыкновенные телесные наказания; 2) жестокие телесные наказания; 3) наказания смертные, которые чинятся за – стрелянием, мечом, виселицей, колесом, четвертованием и огнем; 4) легкое поражение чести; 5) тяжелое поражение чести (шельмование)[23].

Вполне очевидно, что приведенный тезис не совсем правильно характеризует отмеченный памятник русского уголовного права. При ближайшем рассмотрении становится ясно, что в систему наказаний Воинского Устава были включены и другие его виды, которые не знает военная инструкция короля Христиана V, например, имущественные наказания, разного рода ограничения и лишения по военной службе. Это обстоятельство дает основание для вывода о том, что хотя Воинский Устав Петра I был принят под влиянием западной традиции военного уголовного права, о чем указывают многие исследователи[24], тем не менее в нем отчетливо прослеживается некоторая историческая преемственность с другими памятниками русского права, например, Соборным Уложением.

В воинских артикулах Петра I отчетливо прослеживается тенденция, берущая свое начало еще в Соборном Уложении 1649 года, где широко допускалось применение членовредительских телесных наказаний (отсечение руки, ноги, пальцев, ушей, носа, языка), а также болезненных (битье кнутом, закование в железо и др.). Петр I в этом отношении ввел лишь одно новшество, заимствованное из системы наказаний немецкого права – шпицрутены. «Процедура наказания этим орудием была крайне жестокая, – писал Н. Евреинов, – расставляли два длинных ряда солдат и каждому давали в руки шпицрутен. Осужденному обнажали спину до пояса, привязывали его руки к ружью, повернутому к нему штыком, и за это ружье водили его по рядам. Удары сыпались на него справа и слева, бежать от них он не мог: острый штык заставлял его медленно шествовать; трещал барабан, стонал и просил пощады несчастный»[25].

Наказание шпицрутенами, хотя и не уступало по тяжести кнуту, тем не менее не признавалось позорящим наказанием, поскольку солдат не терял доброго имени и мог продолжать свою службу.

В последующем шпицрутены были заменены так называемыми «кошками» (четыреххвостовые плети с узелками на концах, которые признавались менее болезненным видом наказания по сравнению со шпицрутенами).

В общем виде система уголовных наказаний, действовавшая в период царствования Петра I, всецело была подчинена главной ее цели – устрашающему воздействию на окружающих. Эта цель была сформулирована еще в Соборном Уложении 1649 года – «наказать так, смотря на это неповадно было подобно делать».

При этом законодательная концепция наказания не принимала в расчет личность преступника, его интересы, жизнь и здоровье. Личность преступника признавалась лишь объектом карательного и устрашающего воздействия. Уголовный закон не связывал жестокость наказаний, применяемых к виновным, с характером совершенных ими преступлений. Так, например, смертная казнь в рассматриваемый период могла быть назначена по закону за политические преступления, убийство, за сон на посту и другие, даже не тяжкие преступления.

Весьма характерным в этом отношении являлся Указ от 25 декабря 1714 года, который гласил: «Ежели кто учнет платьем и сапогами торговать или как русское платье и бороды носить и за такие их преступления учинено им будет жестокое наказание и сосланы они будут на каторгу…»[26].

Кроме того, на законодательном уровне закреплялось неравенство наказаний за совершение фактически равных преступлений для лиц, принадлежащих к различным сословиям. К примеру, артикул 45 отмеченного Устава гласил: «Если кто дерзнет часового, патрулир или рунд бранить, или оному противиться будет. Если сие офицер учинит, лишится чина сваего, и имеет за рядового служить, пока паки выслужится, и рядовой гонянием шпицрутен наказан будет»[27].

В ряду наказаний, которые призваны были унизить человеческое достоинство преступника, видное место занимает так называемое «шельмование», введенное Воинским Уставом Петра I. Карательная сущность данного вида заключается в позорном обряде, где шельмованный лишался прав состояния, имя его прибивалось к виселице, над ним переламывалась шпага, и сам преступник объявлялся вором, извергом или шельмой и исключался из общества честных людей. Правовые последствия этого наказания для осужденного заключались в следующем: 1) шельмованный не мог быть принят на службу и допущен к какому-либо делу и даже в свидетели; 2) шельмованный лишался покровительства законов, а потому, если кто шельмованного грабил или ранил, то за это не подлежал ответственности; 3) шельмованный не допускался в общество добрых и честных людей; 4) шельмованный не приводился к присяге[28].

Необходимо отметить и то важное обстоятельство, что тенденция, связанная с наказаниями, причиняющими чрезмерно большое физическое страдание преступнику, уродующими его тело и душу, унижающими человеческое достоинство, сохранялась в уголовном законодательстве России вплоть до конца XIX века.

Самым тяжким телесным наказанием, вызывающим физическую боль, была экзекуция плетьми, сопровождаемая клеймением и ссылкой на каторгу. Публичная экзекуция назначалась, главным образом, за совершение воровства, убийства, поджогов и других тяжких преступлений.

Особенностью публичной экзекуции являлось то, что закон определял количество ударов плетью – максимально до 100 ударов.

Профессор Н. Евреинов описывает процедуру публичной экзекуции следующим образом: «На месте казни воздвигали высокий помост, на котором находился широкий черный столб с цепью и кобыла. При этом присутствовало множество народа. Палачей привозили в особом фургоне. Вслед за ними приезжала позорная поленница с осужденным. Экзекуция начиналась с того, что осужденного подводили к эшафоту, он слушал напутственные слова священника и прикладывался к кресту. Потом поднимался на эшафот, где ему объявлялся приговор. После прочтения приговора на руки осужденному накладывались цепи и на десять минут его выставляли у позорного столба. Затем из рук тюремных служителей осужденного передавали в руки палачей. Палач рвал рубаху на осужденном и привязывал крепко к кобыле. По соответствующей команде палач, стоявший с левой стороны, с криком «берегись, ожгу» наносил удары плетью. После соответствующего количества ударов плетью осужденного клеймили и увозили в тюремную больницу»[29].

Приведенный пример процедуры исполнения экзекуции как нельзя лучше указывает на то, что идея устрашения и возмездия являлась основополагающей в русском уголовном праве на протяжении нескольких веков.

Преследуя цель устрашения и возмездия, российское уголовное законодательство на протяжении XVI–XIX веков признавало в качестве объектов наказания жизнь человека, его здоровье, телесную целостность, человеческое достоинство, честь, имущественное состояние. Именно эти важнейшие блага человеческой личности считались наиболее пригодными для организации карательной деятельности.

В организации карательной деятельности государства в отмеченный период особое мотивирующее влияние приобретают только такие блага человека, которые в условиях жестокости общественных нравов являются наиболее ценными.

Свобода человека как объект наказания в условиях государства крепостного права, где большинство населения было ограничено или лишено такого человеческого блага использовалась в уголовной практике России только наряду с другими благами личности (право на труд, человеческое достоинство, честь, гражданские и политические права).

Наказание лишением свободы, как известно, может иметь самые различные формы: изгнание, высылка, ссылка, заключение в тюрьму, содержание в исправительных учреждениях и др.

Особое развитие в российском праве получила ссылка. В литературе справедливо указывалось, что ссылка по своей социально-правовой природе является разновидностью лишения свободы, потому как виновный не только принуждался к тяжелым работам, но и лишался свободы на время или же пожизненно[30].

Ссылка на работы еще известна как каторга[31], где использовался бесплатный труд осужденных. Каторга как вид тяжкого наказания включила в себя несколько карательных элементов: лишение свободы на срок или пожизненно; обязательное привлечение осужденных к принудительному труду на тяжелых государственных работах[32].

Этот труд каторжан организовывался как на месте, так и в ссылке в виде работ на «каторгах», «галерах», на постройке новой столицы, крепостей, заводов, при разработке естественных богатств и в других местах, где требовались дешевые рабочие руки[33].

Как справедливо заметил по этому поводу профессор И. Я. Фойницкий: «… в первой половине XVIII века каторга была не только и даже не столько уголовным наказанием, сколько местом нужного правительству принудительного труда»[34].

Из анализа рассмотренного вида наказания следует вполне закономерный вывод, что каторга как вид наказания положила начало новой тенденции: извлечения материальной выгоды из личности преступника, которая была характерной особенностью для русской и в последующем, советской уголовной политики.

Анализируя ссылку как вид уголовного наказания, важно указать на некоторые особенности в ее развитии. Обращает на себя внимание прежде всего то обстоятельство, что этот древнейший вид наказания использовался не только в качестве меры наказания, но и в иных социальных целях. Так, например, в период царствования Екатерины II ссылка рассматривалась не только с позиций уголовной политики, но и в качестве фактора социальной политики. Видимо, только этим можно объяснить тот факт, что приговоренных к ссылке на поселение, соединенной с каторжными работами, направляли в малозаселенные районы, преимущественно в азиатскую часть России и Оренбургский край[35]. Правительство обязывало местные органы власти отводить ссыльным земли, давать семена и инструментарий, освобождать на первое время от податей.

В 1822 году был издан даже специальный Устав о ссыльных, где определялось их социально-правовое положение. В соответствии с Уставом, все поселенцы делились на шесть категорий: 1) временные заводские рабочие, работающие вместе с каторжанами, но не более одного года; 2) дорожные рабочие, направляемые преимущественно на устройство путей сообщения; 3) ремесленники; 4) слуги; 5) поселенцы, причисляемые к деревням старожилов или выдворяемые в новые поселения; 6) неспособные[36].

Ссылка как вид наказания известна еще со времен античности. В древности она приобретала устрашающее воздействие на население. В результате ссылки виновного определяли в места, населенные полудикими племенами, где отсутствует всякая культура.

Такая римская депортация преступников признавалась в качестве достойной меры наказания за политические преступления.

Депортация как разновидность ссылки известна в прошлом уголовному законодательству Франции, Португалии, Испании, Англии.

К примеру, Англия начиная с XVI века ссылала (депортировала) своих преступников (от бродяг до политических преступников) в американские колонии. Испания осуществляла депортацию-ссылку в свои заморские владения, преимущественно на Канарские острова.

Что касается уголовного законодательства России, то оно, несомненно, признавало ссылку-депортацию в качестве пригодной меры наказания. Ссылки на поселения в отдаленные места Сибири и Сахалина есть, по-видимому, депортация преступников, имеющая цель удаления самых разнообразных вредных для общественного уклада жизни элементов – от бродяг до политических преступников.

Представляется, что попытки решить некоторые неотложные демографические проблемы социальной политики России в рассматриваемый период вольно или невольно обозначили, по существу, новую разновидность лишения свободы как вида уголовного наказания – колоний-поселений для преступников.

Как известно, эта вполне плодотворная идея всецело была воспринята советской уголовной политикой и сохранена в новом УК Российской Федерации 1996 года. В частности, ч.1 ст. 56 УК России определяет, что лишение свободы заключается в изоляции осужденного от общества путем направления его в колонию-поселение или помещения в исправительную колонию общего, строгого или особого режимов, либо в тюрьму. К концу XIX века ссылка на поселение как вид уголовного наказания, по устоявшемуся мнению большинства криминалистов, исчерпала свои общепредупредительные возможности и была признана малопродуктивной для целей уголовной политики.

В литературе справедливо указывалось, что ссылка по своей социально-правовой природе выступает в качестве разновидности лишения свободы, потому как виновный не только принуждался к тяжелым работам, но и лишался свободы на время или же пожизненно[37].

В местах лишения свободы вводится обязательный труд, и тем самым эксплуатируются рабочая сила и способности арестанта как единственный источник выгод. Реформы Петра I вызвали целый ряд тюремных преобразований. Огромная потребность в рабочих людях для исполнения предпринятого им строительства портовых сооружений, учитывая отрицательное отношение правительства к установившейся в те времена системе ссылки, привели к созданию в царской России каторжных работ, которые в ущерб другим уголовным наказаниям приобрели явно преобладающее значение.

Каторжные работы осуществлялись на строительстве гаваней, крепостей, в рудниках и на мануфактурах, и назначались навечно или на определенный срок (от 1 до 20 лет). Труд ссыльных требовал тюремного заключения. Тюрьмой являлся каторжный двор на территории завода. Если работы были в стороне от него, то все переходы скованных каторжных усиленно охранялись[38].

Следует обратить внимание на одну особенность карательной политики в Российском государстве в период его централизации. Она заключается в том, что наряду со светскими судами право наказания предоставлялось и церковным судам. Это положение основывалось на решении церковно-земского Собора 1551 г., документы которого были обобщены в сборнике постановлений, получивших название «Стоглав».

Характерным признаком для российской действительности того времени являлось не только отсутствие четкого определения уголовного наказания, но и наличие множественности субъектов, которым предоставлялось право определять деяния преступными и применять в отношении лиц, их совершивших, наказания. Н. С. Таганцев в связи с этим подчеркивал, что в числе субъектов особо выделялась патримониальная власть помещика над своими крепостными, которая, по сути, заменяла власть государственную с весьма широкими карательными функциями. На основе указа Совета в 1765 г. помещики получили право «за предерзостное состояние» отдавать своих людей в каторжную работу Адмиралтейств-коллегии на срок, который они сами посчитают необходимым[39].

Свобода человека как объект наказания в условиях государства крепостного права, где большинство населения было ограничено или лишено такого человеческого блага использовалась в уголовной практики России только наряду с другими благами личности (право на труд, человеческое достоинство, честь, гражданские и политические права)[40].

По примеру Западной Европы Петр Великий предполагал учредить работные дома для содержания в постоянном труде людей «непотребного жития». Екатерина II довершила эти начинания, предписав учредить их во всех губернских городах в ведомстве приказов общественного призрения. Развитие получает тюремное заключение как мера наказания, заменявшая другие виды наказания. Императрица учредила две формы исправительных домов, которые при существовавших в то время острогах и каторжных работах для опасных преступников оформились в определенную пенитенциарную систему, а именно:

а) работные дома для нищих и бродяг;

б) остроги или тюрьмы для подследственных и подсудимых впредь до исполнения приговора;

в) смирительные дома для лиц, которых следовало обуздать и исправить;

г) каторжные работы и вечная ссылка для «злодеев».

Работные дома были специально предназначены для борьбы с

рецидивом. Своими заслугами арестант мог достигнуть перемещения из низшего разряда в высший, но не ранее чем по истечении четырех месяцев. Арестанты смирительных домов делились на два класса: испытуемых и исправляющихся; льготы последних аналогичны тем, которые в работных домах арестанты низшего разряда имели перед арестантами высшего. Тюремная администрация была следующей: все тюрьмы должны были быть в подчинении Государственного надзирателя правосудия, который в каждой губернии по представлению гражданских и уголовных палат утверждает уездного надзирателя за всеми тюрьмами губернии; тюрьмами управляют тюремщики, назначаемые уездным надзирателем.

Екатерининские тюремные преобразования шли с трудом. Приказы не имели достаточных средств для создания всех родов учреждений в каждом губернском городе. В местностях, где были организованы работные и смирительные дома, экономические соображения удерживали перевес над пенитенциарными целями, потому для обеспечения успешного хода работ в них задерживались даже те, кто был приговорен к ссылке в Сибирь или к каторжным работам.

Екатерине II так и не удалось внести улучшения в тюремную жизнь и создать некоторую определенность в вопросе тюремного заключения, а собственноручно написанный ею Устав о тюрьмах так и остался неосуществленным. В XVIII в. не произошло коренного поворота к пенитенциарным реформам. Лишь немногие из арестантов оставались на попечении казенных домов, основная же их часть направлялись на различные государственные и частные работы.

В целом за 150 лет (середина XVII – конец XVIII вв.) наказание в виде лишения свободы от одной, законодательно неопределенной формы («тюрьмы»), претерпело процесс усложнения, и к концу XVIII в. приобрело следующие разновидности: тюремное заключение, ссылка в каторжные работы, содержание в смирительных и рабочих домах; определенным образом свобода ограничивалась также ссылкой на поселение (житье). Кроме того, преступники заключались в монастырские тюрьмы, подробно описанные М. Н. Гернетом[41]. Такое многообразие будет с этих пор характерным для России. Однако вопросы назначения и исполнения лишения свободы в систематизированном виде еще около 100 лет не найдут своей правовой регламентации, что неизбежно порождало «большой произвол в тюремном деле».

Необходимо отметить, что для Российского государства на протяжении многих веков была характерна тюремная система содержания осужденных к лишению свободы. Тюрьма с самого начала своего создания и до настоящего времени является основным видом пенитенциарных учреждений во всем мире. Россия в этом отношении также не стала исключением.

Исторически развиваясь, тюрьмы XVI–XVIII вв. можно определить как государственные или частные (каменные, деревянные, земляные) постоянные или временные здания, исполнявшие уголовные наказания в виде лишения свободы на срок или пожизненно, реализовавшие меру предварительного заключения и осуществлявшие транзит заключенных[42].

Монастырские тюрьмы, по определению М. Н. Гернета, это места заключения при монастырях, с одной стороны, в виде монашеских келий обычного типа, с другой – в виде казематов внутри стен или в подвалах под церковными полами и в погребах или, наконец, в виде специально оборудованных тюремных зданий внутри монастырских стен[43].

В XVI–XIX вв. в правовых документах и литературных источниках выделялись следующие виды тюрем: порубы, погреба, тюремные избы, ямы, остроги, тюремные замки, каменные мешки, охраняемые сараи. Все они различались в основном лишь по способу постройки, выполняя схожие задачи и функции.

Поруб, погреб, яма, скорее всего род земляных, подземных тюрем. По мнению С. В. Познышева, подземные тюрьмы – самая тяжелая форма заключения, они представляли собой вырытые в земле ямы более двух метров глубиной, выложенные по краям кирпичом, сверху закрытые досками и присыпанные землей. В крыше имелось небольшое отверстие, закрываемое дверью и замком[44].

Тюремные избы, использовавшиеся в качестве места заключения в XVII–XVIII вв., впервые законодательно были закреплены нормами Уложения 1649 г. По мнению М. Н. Гернета, «тюремная изба» не всегда представляла собой отдельное тюремное здание, чаще это были лишь небольшие по размерам, отдельные: помещение, камера или комната, иногда объединенные одной крышей[45]. Н. С. Таганцев также отмечает, что изба, окруженная тыном, представляла собой обыкновенную тюрьму, а несколько подобных изб составляли большую тюрьму[46].

Наиболее распространенными отечественными наименованиями тюрьмы в XVI–XVII вв. можно считать «острог» и «тюремный замок».

Острог в древнерусских княжествах и Русском государстве XVI–XVII вв. – деревянное пограничное укрепление, состоявшее из бревен, заостренных вверху и врытых достаточно глубоко в землю[47].

Когда бревенчатыми стенами начали огораживать здания тюрем, «острогом» стало именоваться все сооружение в целом, то есть тюрьма – это острог.

Тюремный замок – это тюрьма, окруженная каменными стенами с башнями на углах, напоминавшая по внешнему виду замок. Такие тюрьмы были распространены в конце XVIII в. и на всем протяжении XIX в.[48]

Следует вывод, что тюремное заключение свойственно российской системе наказаний, различные виды тюрем на протяжении XVI–XIX вв. заняли главенствующее место в пенитенциарной системе России.

Тем не менее в тюрьмах наблюдается смягчение общественных нравов и изменение отношения со стороны общества и государства к личности преступника с признанием за ним его гражданских и человеческих прав, что предопределило гуманистические тенденции в уголовном законодательстве XIX в.

Таким образом, кроме ссылки, лишение свободы в русском уголовном праве выражалось и в форме тюремного заключения[49]. В качестве меры наказания тюремное заключение получило распространение только в XIX веке, когда существенно сократились телесные наказания, и смертная казнь уже не занимала доминирующего положения в уголовной политике.

Достоинством тюремного заключения, по сравнению с уже отмеченными видами наказания, было то, что, благодаря своей гибкости, различиям в сроках заключения и тяжести режима, оно лучше других видов служило индивидуализации наказания, а также цели предупреждения преступлений. Известно, что исправительное воздействие на преступника возможно только в условиях тюремного заключения, когда влияние других социальных факторов исключено в результате изоляции от общества.

До XIX века в законодательной и правоприменительной практике России тюрьма служила преимущественно местом содержания под стражей подследственных и несостоятельных должников. Помещение в тюрьму применялось в качестве меры административного (полицейского) характера.

Хотя если обратиться к более раннему периоду истории, то тюремное заключение как вид наказания впервые упоминается еще в Судебнике 1550 года. В Соборном Уложении 1649 года оно называется в качестве меры наказания уже в 49 статьях.

Однако более плодотворное развитие тюремного заключения как наиболее перспективного вида наказания все же следует, по-видимому, связывать с серединой XIX века.

Европейские тюрьмы XVIII века, ярко описанные в книге известного реформатора-пенитенциариста Д. Говарда «Состояние тюрем в Англии и Уэльсе», выпущенной в 1777 году, представляли собой очаг антисанитарии, место распространения самых тяжелых инфекционных заболеваний, включая так называемый тюремный туберкулез. Тюрьмы XVIII века были местом разврата, невыносимых физических страданий осужденных. Печальная судьба Д. Говарда явилась свидетельством тому, что тюрьма XVIII века была учреждением, мало приспособленным для целей уголовной политики. Известно, что этот великий реформатор посетил множество европейских тюрем, а умер в Херсоне в результате посещения местной тюрьмы, где он заразился, по утверждению дошедших до нас источников, тифом. Подобно Ч. Беккариа, который своим творчеством положил начало гуманистической тенденции в уголовном законодательстве, Д. Говард, несомненно, является реформатором-гуманистом в пенитенциарной политике.

Вместе с тем, несмотря на отмеченные выше негативные последствия этого вида наказания, тюремное заключение все же было и остается одним из самых востребованных видов наказания, альтернативы которому ещё пока нет.

Смягчение общественных нравов и изменение отношения к личности преступника со стороны общества и государства, признание за последним его гражданских и человеческих прав предопределило гуманистические тенденции в уголовном законодательстве. При этом общепредупредительные функции наказания не были ослаблены в результате отхода от телесных и позорящих наказаний, значительного сокращения смертной казни.

В результате указанных изменений, прежде всего, в общественном сознании, стало возможным признать на законодательном уровне в качестве объекта наказания такие блага личности человека, которые обретают известную ценность только на соответствующем уровне правовой культуры (свобода, честь, политические и гражданские права).

Профессор И. Я. Фойницкий по этому поводу писал: «Только с отменой телесных наказаний открылась возможность последовательно провести взгляд на преступника как на человека, имеющего свои потребности, удовлетворение которых необходимо даже во имя интересов самого общества. Только с той минуты, когда тюремному начальству стали выдавать лиц, не униженных перед тем публично, ему мог быть поставлен запрос на меры нравственного воздействия»[50].

Только лишь с принятием Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года тенденция применения чрезмерно жестоких и позорящих наказаний в русском уголовном законодательстве была в значительной мере изменена в сторону гуманного отношения к личности преступника. Хотя отмеченное Уложение допускало применение болезненных телесных наказаний, тем не менее закон существенно ограничивал применение этого вида наказаний.

Впервые в истории русского уголовного права отмеченный закон выделяет преступления и уголовно-правовые проступки, что имеет прямое отношение к механизму назначения мер наказания виновным.

Глава 2 Уложения 1845 года приводит законодательную классификацию видов наказания, разделяя их на уголовные (ст. 17) и исправительные (ст. 30)[51]. Кроме того, рассматриваемый закон выделял и так называемые особенные наказания, назначаемые за преступления по службе (ст. 65).

Категорию уголовных наказаний в отмеченном законе (ст. 17) составляли следующие наказания:

1) лишение всех прав состояния и смертная казнь;

2) лишение всех прав состояния и ссылка на каторжные работы;

3) лишение всех прав состояния и ссылка на поселение в Сибирь;

4) лишение всех прав состояния и ссылка на поселение на Кавказ.

При этом следует указать, что в тексте содержится описание количественных и качественных признаков почти всех отмеченных видов наказания. Каторжные работы, к примеру, делились на семь степеней в зависимости от характера совершаемого преступления и вины, могли назначаться как работы на рудниках без срока, или на срок от 12 до 15 лет, либо работы в крепостях от 4 до 12 лет[52].

Лишение всех прав состояния сопровождалось правовыми последствиями, которые зависели от социального положения виновного. Например, для дворян эти последствия сводились к потере дворянства потомственного или личного и всех преимуществ, связанных с данным положением, а для людей других категорий – к потере доброго имени и личных политических, гражданских прав.

При этом Уложение 1845 года прямо указывало (ст. 24), что лишение прав состояния не распространялось на близких родственников: супругов, детей, родителей и т. д.[53]

Правовые последствия осуждения к каторжным работам сопровождались потерей прав собственности и семейных прав. В тексте рассматриваемого уголовного закона определялось (ст. 28), что, например, потеря прав семейных означала прекращение супружеских отношений, за исключением случаев, когда супруг (супруга) следовали добровольно за осужденным к месту ссылки осужденного; потеря прав собственности сводилась к тому, что имущество осужденного переходило в собственность его законных наследников.

К категории наказаний исправительных Уложение 1845 года относило (ст. 30):

1) потерю всех особенных прав и преимуществ и ссылка на житье в отдаленные места Сибири;

2) ссылку на житье в другие, кроме Сибирских, более менее отдаленные губернии;

3) временное заключение в крепость, с лишением лишь некоторых прав и преимуществ (от 2 до 4 лет);

4) временное заключение в смирительный дом, с лишением лишь некоторых прав и преимуществ (от 4 месяцев до 2 лет);

5) временное заключение в тюрьму (от 2 месяцев до 1 года и 4 месяцев);

6) кратковременный арест (от 3 дней до 3 месяцев);

7) выговор в присутствии суда;

8) денежные взыскания.

Особенные наказания, назначаемые за преступления по службе (ст. 65), включали в себя следующие виды:

1) исключение из службы;

2) отрешение от должности;

3) вычет из времени службы;

4) удаление от должности;

5) перемещение с высшей должности на низшую;

6) выговор с занесением в послужной список;

7) вычет из жалованья.

В целом же Уложение 1845 года было значительным шагом в сторону признания за личностью преступника его естественных прав, человеческого достоинства.

И в этом отношении наиболее показательным является Уголовное уложение 1903 года, которое отказалось, как известно, от телесных наказаний, ставших уже традиционными для российского уголовного права, а также в значительной степени сократило возможность применения смертной казни.

Свобода личности человека, ограничение или лишение которой оказывает довольно сильное превентивное воздействие в отмеченном выше законе являлась одним из главных объектов наказания.

Анализ основных положений ст. 2 Уголовного уложения 1903 года позволяет заключить, что свобода личности человека являлась объектом наказания применительно к следующим его видам: каторга, ссылка на поселение, заключение в исправительный дом, заключение в крепость, заключение в тюрьму, арест[54].

Уголовное наказание в указанном законе выполняло не только репрессивно-предупредительную функцию, но и служило важнейшим критерием оценки тяжести совершаемых преступных деяний. Так, в соответствии со ст. 3 Уголовного уложения, преступные деяния, за которые санкция статьи определяет такие наказания, как смертная казнь, каторга или ссылка на поселение, именуются тяжкими преступлениями.

Преступные деяния, за которые закон определяет наказание в виде заключения в исправительный дом, крепость или тюрьму, именуются преступлениями.

И, наконец, преступные деяния, за которые в данном законе определены наказания в виде ареста или денежной пени, именуются проступками[55].

Приведенная классификация преступлений, основанная на законе, позволяет, на наш взгляд, провести и классификацию уголовных наказаний:

а) тяжкие наказания (смертная казнь, каторга, ссылка на поселение);

б) наказания средней тяжести (заключение в исправительный дом, заключение в крепость, заключение в тюрьму);

в) легкие наказания (денежная пени, арест).

Назначение судом наказания в виде смертной казни, каторги или ссылки на поселение сопровождается по закону лишением прав состояния, то есть дополнительным наказанием.

В соответствии со ст. 25 Уголовного уложения, лишение прав состояния состоит: для дворян – в потере дворянства, потомственного или личного, и всех преимуществ, с ним соединенных; для священнослужителей – в потере духовного сана и звания и всех преимуществ, с ним соединенных; для почетных граждан, потомственных и личных, для купцов и людей прочих состояний – в потере прав иимуществ, каждому из сих состояний в особенности присвоенных[56].

Представляется, что система Уголовного уложения 1903 года явилась «чистовым» воплощением концепции «справедливого воздаяния» классической школы уголовного права. Впервые за всю историю русского права стало возможным при законодательном конструировании системы наказаний учитывать выводы юридической науки.

Основная идея данной законодательной концепции наказания, как известно, заключается в том, что, чем важнее социальное значение объекта уголовно-правовой охраны, тем тяжелее может быть назначено наказание, где последнее преследует главную цель – частное предупреждение.

Угроза наказанием в механизме общего предупреждения должна создавать достойный противовес преступной мотивации социального поведения.

К сожалению, идее «справедливого воздаяния» не суждено было стать господствующей идеей законодательной концепции наказания, выдвинутой Уголовным уложением 1903 года. Известные политические события 1917 года развивались в русле принципиального отказа от буржуазной системы права, заменив в последующем ее на меры социальной защиты – детище, по существу, социологической школы уголовного права.

Таким образом, уголовное наказание в рассмотренный нами исторический период имело две наиболее характерные законодательные тенденции, отражающие уровень общественного правового сознания и культурных традиций.

В рассмотренный период отчетливо заявили о себе тенденция общего предупреждения преступлений или устрашающего воздействия на население посредством применения жестоких, необычных и позорящих наказаний. Отмеченная тенденция в истории российского уголовного права указывает, что даже самые жестокие и необычные наказания, которые по своей природе не уступают в жестокости преступлениям, не способны удержать людей от совершения преступлений.

Представляется, что именно в этот исторический период (XVI – середина XIX вв.) развития наказания отчетливо наметились его проблемные вопросы, имеющие прямое отношение к современной парадигме наказания:

1) вопрос о юридической природе наказания;

2) вопрос о пределах вторжения наказания в сферу юридических благ осужденного;

3) вопрос о способности наказания достигать позитивных социально-нравственных и правовых целей;

4) вопрос об альтернативе наказанию.

Тенденция, имеющая цель ограничения произвола и жестокости в отправлении уголовного правосудия рамками закона, наметившаяся в русском уголовном праве, начиная с середины XIX века, была прервана известными событиями 1917 года в России. Русское уголовное право, начиная с середины XIX века, основывалось на принципах и положениях классической школы уголовного права (законности, виновности, соразмерности). Уголовное уложение 1903 года в России можно с полным основанием признать одним из лучших в Европе на тот исторический период, но этой тенденции не суждено было получить дальнейшего развития. Только с принятием Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 года и УК РСФСР 1960 года отмеченная тенденция получила продолжение.

§ 2. Особенности развития института лишения свободы в советском и постсоветском уголовном законодательстве

Уголовное наказание в первых нормативно-правовых актах советского государства в основном сводилось к значению «карающей руки» революции. Виды уголовных наказаний были достаточно многочисленны и содержались в разрозненных декретах, ведомственных постановлениях, приказах и инструкциях, а также создавались непосредственно революционными трибуналами в процессе правоприменительной деятельности.

Впервые попытка создать единый перечень видов наказания была предпринята в постановлении Наркомюста от 18 декабря 1917 года «О революционном трибунале печати, его составе, делах, подлежащих его ведению, налагаемых им наказаниях и о порядке ведения его заседаний» от 29 декабря 1917 года. В указанном постановлении Наркомюста (ст. 8) содержались наказания, которые применялись главным образом в отношении юридических лиц: 1) денежный штраф; 2) общественное порицание; 3) помещение на видном месте или же специальное издание опровержения ложных сведений; 4) запрещение временно или навсегда издавать обращения; 5) конфискация имущества.

Инструкция Наркомюста от 19 декабря 1917 года предусматривала виды наказаний, которые применялись в отношении самых различных категорий преступников, включая так называемых врагов революции: 1) денежный штраф; 2) лишение свободы; 3) удаление из столиц, отдельных местностей или пределов Российской республики; 4) объявление общественного порицания; 5) объявление виновного врагом народа; 6) лишение виновного всех или некоторых политических прав; 7) секвестр или конфискация (частично или общая) имущества виновного; 8) присуждение к обязательным общественным работам.

Однако отмеченная инструкция, как полагает П. Г. Мишунин, искажала подлинную природу революционных трибуналов, поскольку исключила возможность применения высшей меры наказания – расстрела[57]. Видимо, именно данное обстоятельство было учтено Наркомюстом, который принял специальное постановление от 16 июня 1918 года «Об отмене всех раньше изданных циркуляров о Революционных Трибуналах», согласно которому революционным трибуналам предоставлялось право применять любое наказание, в том числе и высшую меру наказания – расстрел.

При этом, видимо, следует отметить и то обстоятельство, что постановление Наркомюста (ст. 2) от 16 июня 1918 года не ограничивало революционные трибуналы в применении мер уголовной репрессии: «Революционные трибуналы в выборе мер борьбы с контрреволюцией, саботажем и прочее не связаны никакими ограничениями, за исключением тех случаев, когда в законе определена мера в выражениях: «не ниже» такого-то наказания»[58].

Представляется, что уголовное наказание в первых нормативно-правовых актах советского правительства было «чистовым» воплощением идеи наказания как «государственного принуждения», которое не ограничивалось рамками закона. Более того, революционные трибуналы являлись и законодательной властью, что недопустимо в условиях правового государства.

Впервые в истории советского уголовного права более или менее развернутый перечень наказаний был дан лишь в «Руководящих началах по уголовному праву РСФСР» 1919 года: 1) внушение; 2) выражение общественного порицания; 3) принуждение к действию, не предусматривающему физического лишения (например, пройти известный курс обучения); 4) объявление под байкотом; 5) исключение из объединения на время или навсегда; 6) восстановление, а при невозможности его – возмещение причиненного ущерба; 7) отрешение от должности; 8) воспрещение занимать ту или иную должность или исполнять ту или другую работу; 9) конфискация всего или части имущества; 10) лишение политических прав;

11) объявление врагом революции или народа; 12) принудительные работы без помещения в места лишения свободы; 13) лишение свободы на определенный срок или на неопределенный срок до наступления известного события; 14) объявление вне закона; 15) расстрел; 15) сочетание вышеуказанных видов наказания[59].

Упомянутый выше нормативно-правовой акт определял даже понятие наказания, хотя и в несколько произвольной форме: «Наказание – это меры принудительного воздействия, посредством которых власть обеспечивает данный порядок общественных отношений от нарушителей последнего (преступников)»[60].

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что принудительное воздействие, как главный признак понятия наказания, связывался не с законом, а с деятельностью органов государственной власти, обеспечивающих порядок общественных отношений.

Несомненно, что такого рода определение, а скорее всего, практическое наставление для работников правоохранительных органов ориентировало их на такие действия, которые диктуются революционной целесообразностью. Статья 25 Руководящих начал по уголовному праву РСФСР 1919 года не случайно, по-видимому, содержит всего лишь примерный перечень наказаний, а стало быть, допускает применение и других мер воздействия. Особо обращают на себя внимание виды наказаний, которые с полным основанием можно отнести к разряду позорящих и даже унижающих человеческое достоинство: объявление врагом революции или народа, объявление вне закона[61]. Характерной в этом отношении является статья 9 Руководящих начал по уголовному праву РСФСР, которая гласила, что обезопасить общественный порядок от будущих преступных действий лица, уже совершившего преступление, можно приспособлением его к данному общественному порядку или, если оно не поддается приспособлению, изоляцией его, в исключительных случаях физическим уничтожением его.

Уголовный кодекс РСФСР 1922 года наряду с наказанием упоминает и меры социальной защиты, которые в ряде случаев могли заменять меры наказания. В этой связи возникает, естественно, вопрос о соотношении мер социальной защиты с наказанием. Тем более, что УК РСФСР 1926 года полностью отказался, как известно, от понятия наказания, заменив его на меры социальной защиты.

В советской юридической литературе неоднозначно подходили к проведению различия между мерами социальной защиты и наказанием. К числу отличительных признаков чаще всего относят цели, где меры социальной защиты применяются якобы только в превентивных, а не репрессивных целях. Но и наказание, как показывает опыт, может преследовать тождественную цель. Или же отличие приводится по признаку порицания, которое не свойственно якобы мерам социальной защиты[62]. Но и этот признак с методологической точки зрения неточный, и не может служить разграничительным критерием между этими, пусть даже имеющими некоторое сходство, но все же принципиально разными правовыми явлениями.

Страдание как явление психической деятельности человека может вызываться и в большей степени вызывается в результате применения отмеченных выше мер, поскольку это объективный процесс, связанный, так же как и наказание, с лишениями и ограничениями привычных благ личности.

Профессор Э. Я. Немировский в своей ранней работе «Меры социальной защиты и наказания в связи с сущностью вины», изданной в 1916 году, указывает на то, что меры социальной защиты обращены к будущему преступника, а наказание – к прошлому. Поэтому деяние – не единственное основание для применения указанных мер, они возможны и в отношении непреступных лиц[63].

Далее Э. Я. Немировский делает вывод о том, что меры социальной защиты: 1) не зависят от преступного деяния и от ценности объекта уголовно-правовой защиты; 2) иной масштаб их применения – степень опасности преступника; 3) иная организация их, основанная на приспособлении к особенностям личности[64].

Представляется, что основной идеей мер социальной защиты является идея опасного состояния личности, выдвинутая, как известно, Э. Ферри. Известный советский правовед профессор А. А. Пионтковский еще в 1924 году указывал на наметившуюся в уголовном законодательстве тенденцию сближения наказания с мерами социальной защиты, с одной стороны, и все более широкое применение мер социальной защиты – с другой. Пределом этой тенденции развития является, по мнению А. А. Пионтковского, полная замена «вины» как основания уголовно-правового принуждения «опасным состоянием» и полное отмирание наказания и замена его мерами социальной защиты как единственной формы уголовно-правового принуждения[65].

Профессор Е. Б. Пашуканис высказывался по этому вопросу в еще более откровенной форме: «… превратить наказание из возмездия и воздаяния в целесообразную меру защиты общества и исправления данной социально-опасной личности – это значит разрешить громадную организационную задачу, которая не только лежит вне чисто судебной деятельности, но, по существу, при ее успешном выполнении делает излишним судебные процессы и судебные приговоры…»[66].

Юридический (догматический) анализ УК РСФСР 1926 года позволяет сделать вывод о том, что меры социальной защиты конструировались, исходя из опасного состояния личности преступника, а не из его виновности. При этом отмеченный закон делает различие между опасностью человека патологического (болезненного) свойства и опасностью, вызванной преступной его волей.

Основные начала уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1924 года разделяли родовое понятие «меры социальной защиты» на три вида: 1) меры судебно-исправительного характера; 2) меры медицинского характера; 3) меры медико-педагогического характера[67].

Меры судебно-исправительного характера по своей юридической сущности ничем принципиально не отличались от наказания. Все они без исключения известны истории уголовного наказания, включая и такие его виды, как объявление врагом трудящихся с лишением гражданства и изгнанием из пределов Союза ССР навсегда[68].

Отличительная особенность рассматриваемых мер состоит прежде всего в масштабе их возможного применения. Так, например, ст. 22 Основных начал уголовного законодательства СССР и союзных республик 1924 года допускала возможным удаление из пределов союзной республики или из пределов отдельной местности с поселением в тех или иных местностях в отношении лиц, признанных по своей преступной деятельности или по связи с преступной средой в данной местности социально опасными[69].

Что касается мер медико-педагогического характера в рассматриваемый период (30-е гг.), то к ним относились: а) отдача несовершеннолетних на попечение родителям, родственникам или другим лицам, учреждениям и организациям; б) помещение в специальные заведения[70].

Эти же положения Основных начал уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1924 года, определяющие содержание и сущность мер социальной защиты, в точности были воспроизведены в УК республик, входящих в состав Советского Союза.

В этом отношении является весьма показательным Постановление ЦИК СССР от 21 ноября 1929 года «Об объявлении вне закона должностных лиц – граждан СССР за границей, перебежавших в лагерь врагов рабочего класса и крестьянства и отказывающихся вернуться в Союз ССР», которое определяло, что объявление вне закона влечет за собой: а) конфискацию всего имущества осужденного; б) расстрел осужденного через 24 часа после удостоверения его личности[71].

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что приведенные положения данного Постановления не связывают назначение мер социальной защиты в виде расстрела осужденного с мотивами совершенного деяния и виновностью.

Стало быть, основная концепция советского законодательства на протяжении нескольких десятков лет, вплоть до принятия Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 года, сводилась к идее общественной опасности личности, которая существенно ограничила принцип вины и справедливого воздаяния за совершенное преступление.

Советское уголовное законодательство в отмеченный период, прервав, по существу, отчетливо наметившуюся тенденцию реализации идей классической школы уголовного права в российском дореволюционном уголовном законодательстве, встало на позиции позитивистских концепций наказания, где главными являлись идеи «личности преступника» и «общественная опасность личности».

В рамках отмеченной концептуальной позиции советского уголовного законодательства вполне объяснимо существование органов внесудебной расправы (суды «тройки») и концентрационных лагерей для врагов революции и народа, представляющих общественную опасность.

Думается, что толкование ст. 7 УК РСФСР 1926 года, которое приводится в комментарии под общей редакцией Председателя Верховного Суда ССР И. Т. Голякова, изданного в 1944 году, наиболее точно отражает существовавшее положение дел в отправлении уголовного правосудия: «Ст. 7 указывает круг лиц, в отношении которых применяется наказание. Сюда относятся: 1) совершившие преступления; 2) представляющие опасность по своей связи с преступной средой или 3) представляющие опасность по своей прошлой деятельности. Для судебной практики имеет значение только первая категория. Наказания судом применяются лишь в отношении лиц, совершивших преступления»[72]. Стало быть, УК РСФСР 1926 года допускал возможность применения мер социальной защиты в отношении двух других категорий лиц не судом, а иными органами государственной власти.

В этой связи представляет интерес Постановление ЦИК и СНК СССР «Об особом совещании при народном комиссаре внутренних дел СССР», принятое в 1934 году, которое предусматривало возможность применения мер социальной защиты в отношении лиц, признанных социально опасными, включая даже такую меру, как заключение в исправительно-трудовые лагеря на срок до пяти лет[73].

Только лишь с принятием Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 года, которые, как известно, отказались от мер социальной защиты, возвратившись к понятию уголовного наказания как кары за совершенное преступление, стало возможным создать условия реализации идей классической школы уголовного права в советском законодательстве. Хотя некоторые и весьма существенные позитивистские позиции в советском законодательстве все же еще сохранялись, например, институт особо опасного рецидивиста, общественная опасность деяния и личности и др.

В целом же история советского уголовного законодательства распадается на три основных этапа.

Первый этап связан с периодом полного отсутствия кодифицированного уголовного законодательства, которое в самой малой мере восполнялось отдельными уголовно-правовыми актами, например, Руководящими началами по уголовному праву РСФСР 1919 года.

Второй этап берет свое начало со вступления в законную силу УК РСФСР 1922 года, принятия Основных начал уголовного законодательства СССР и союзных республик 1924 года и принятия на их базе уголовных кодексов союзных республик, например, УК РСФСР 1926 года.

Этот этап в истории советского уголовного права практически совпадает с периодом культа личности Сталина. Концепция наказания в рассматриваемый период, как отмечалось выше, полностью сводилась к мерам социальной защиты, которые основанием их применения, как известно, признавали «опасное состояние личности», а не вину.

Третий этап развития советского уголовного права связан с принятием Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 года, на основе которых были приняты уголовные кодексы союзных республик, например, УК РСФСР 1960 года, УК Украины 1960 г. и др.

Характерной особенностью развития советского уголовного законодательства на данном этапе является то, что в его содержание были включены многие устоявшиеся и базирующиеся на положениях классической и социологической школ нормы, институты и понятия; тем не менее, по утверждению профессора Н. А. Стручкова, это было совершенно новым уголовным правом[74]. Отражая классовый подход к борьбе с преступностью и исходя из требований советской уголовной политики, уголовное право советских республик закрепляло принципиально новое материальное понятие преступления как посягательства не на правовую норму, а на общественные отношения, установленные советским государством, где наказание преследовало цели обеспечения порядка, в котором заинтересовано общество и государство[75].

Вместе с тем несомненным достижением УК РСФСР 1960 года является то обстоятельство, что ст. 3 впервые в истории советского права прямо указывает: «Уголовной ответственности и наказанию подлежит только лицо, виновное в совершении преступления, то есть умышленно или по неосторожности совершившее предусмотренное уголовным законом общественно-опасное деяние». Не менее важное значение в этом смысле имеет и положение ч. 2 ст. 3, где определяется, что никто не может быть признан виновным в совершении преступления, а также подвергнут уголовному наказанию иначе как по приговору суда и в соответствии с Законом[76].

Это принципиально важное законодательное положение, основанное на идеях классической школы уголовного права, недвусмысленно указывало на разрыв УК РСФСР 1960 года, как впрочем и всего советского уголовного законодательства, с концепциями «социальной зашиты» и «опасного состояния личности», несмотря на существование института особо опасного рецидивиста (ст. 24.1).

Хотя положения ст. 20 УК РСФСР 1960 года провозглашали, что наказание имеет целью исправление и перевоспитание осужденных в духе честного отношения к труду, точного исполнения законов, уважения к правилам социалистического общежития, отражая таким образом идеи позитивистских тенденций права, включая и отдельные идеи даже антропологического направления, тем не менее доминирующим в отправлении правосудия является принцип «nullum crimen, nulla poena sine lege».

Традиция определения в уголовном законе цели наказания восходит к первым советским уголовно-правовым актам и вполне может быть отнесена к разряду советских тенденций в праве.

Н. В. Крыленко, оценивая значение категории «цели наказания» в советском уголовном праве, писал: «Основным принципом, который должен определять собою применение любых из этих мер репрессий, является ее целевой характер, всякая репрессия должна иметь цель»[77].

Уголовное законодательство стран Запада традиционно не знает категории «цели наказания» в своем содержании, возможно, из-за высокого уровня их дискуссионности. Примерами могут служить как те кодексы европейских государств, что действуют уже давно, так и новые, например, УК Франции 1992 года и УК Испании 1995 года[78].

Исключение из общей западной традиции права в этом смысле составляет лишь федеральное уголовное законодательство США, определяющее, что выносимый судом приговор должен «соответствовать серьезности» совершенного преступления и предусматривать «справедливое наказание» за него; содействовать укреплению «уважения к закону» и служить «соответствующим устрашением», предостерегающим от преступного поведения; обеспечить «защиту общества от дальнейших преступлений подсудимого», предусмотреть общее и профессиональное обучение осужденного, его лечение или иное исправительное воздействие на него «самым эффективным образом»[79].

Представляется, что категория «цель наказания» в случае получения последней законодательного закрепления может выступать в двух значениях: 1) в качестве декларативного провозглашения, имеющего, скорее, политическое, чем юридическое предназначение; или 2) в качестве практического наставления для правоохранительных (судебных) органов по применению мер репрессивного воздействия.

Во втором случае категория «цели наказания» выполняет функцию корреляции применения репрессивного воздействия, нередко игнорирующую требования основных уголовно-правовых принципов. Цели наказания, на наш взгляд, не могут быть признаны категориями права хотя бы потому, что являются наиболее дискуссионными в юридической литературе. Кроме того, признание целей наказания категориями права неминуемо ведет к обоснованию принципа «целесообразности» в уголовном праве[80].

В этой связи представляет интерес позиция одного из ведущих историков советского права А. Эстрина, высказанная им еще в 1927 году: «Мыслимы два и только два принципиальных критерия для применения к осужденному меры уголовной репрессии: либо критерий целесообразности, либо критерий справедливости. Для марксиста, борющегося с юридическим фетишизмом, единственно приемлем первый, совершенно неприемлем второй». И далее: «Справедливость – антитеза целесообразности»[81].

Следование принципу «целесообразности» может привести к совершенно абсурдным выводам, не имеющим ничего общего с основополагающими принципами уголовного права. К примеру, профессор Н. А. Беляев, основываясь на принципе «целесообразности наказания», предлагал: «Если поведение заключенного, отбывшего полностью срок наказания, свидетельствует о том, что он не исправился, и имеется уверенность, что после освобождения он не встанет на путь честной трудовой жизни, то в этом случае соответствующим органам государства этому заключенному срок наказания должен быть продлен»[82].

Новое российское уголовное законодательство (УК РФ 1996 г.), следуя в русле такого рода тенденций, также закрепляет цели уголовного наказания (ст. 43): наказание применяется в целях восстановления социальной справедливости, а также в целях исправления осужденного и предупреждения совершения новых преступлений.

Однако не вызывает сомнения то обстоятельство, что категория «цели наказания» в УК России 1996 года представляет собой всего лишь декларативное провозглашение и принципиально не влияет на характер, размер, срок назначаемого наказания. Другое дело, что при назначении наказания суд в той или иной мере учитывает те обстоятельства, которые могут иметь положительное значение для осужденного в деле его реабилитации.

Но это вовсе не означает, что категория «цели наказания» служит в этом случае руководящим началом применения репрессивного воздействия, игнорирующим требования принципов законности, виновности, справедливости, соответствия наказания характеру совершенного преступления и др.

Новое российское уголовное законодательство впервые дает полное определение общего понятия наказания (ч. 1 ст. 43 УК РФ): «Наказание есть мера государственного принуждения, назначаемая по приговору суда. Наказание применяется к лицу, признанному виновным в совершении преступления, и заключается в предусмотренных настоящим кодексом лишении или ограничении прав и свобод этого лица».

Из законодательного определения наказания обращает на себя внимание прежде всего то обстоятельство, что в его содержание уже не включена кара как справедливое воздаяние за совершенное преступление.

В отечественной законодательной традиции, по меньшей мере, в нынешнем столетии, уголовное наказание определялось в двух его значениях: 1) как справедливая кара за совершенное преступление (Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 года, УК РСФСР 1960 г., УК УССР 1960 г. и др.); 2) как государственное принуждение, назначенное по приговору суда (Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1991 года, УК РФ 1996 г.).

Но возникает, естественно, вопрос: какое из обозначенных вариантов определения понятия наказания является наиболее предпочтительным с точки зрения законодательной техники, правоприменительной практики, принципов уголовного права?

Современные исследователи проблемы наказания обращают внимание на вопрос кары в характеристике последнего. В частности, профессор М. П. Мелентьев по этому поводу пишет: «В настоящее время с принятием Уголовного Кодекса РФ, когда смертная казнь входит в систему наказаний наряду с длительными сроками лишения свободы (УК РФ 1996 года увеличил максимальный срок лишения свободы в два раза по сравнению с УК РСФСР 1960 года), вновь возникает вопрос о месте кары среди других целей наказания»[83].

Суждения о наличии и необходимости сохранения фундаментальных связей между преступлением и наказанием в том смысле, что последнее должно рассматриваться как справедливая кара и воздаяние за содеянное, последовательно развивали и отстаивали в своих трудах видные дореволюционные и советские криминалисты А. А. Жижиленко, С. П. Мокринский, Б. С. Утевский, Б. С. Никифоров, Н. Н. Полянский, А. Л. Ременсон, И. И. Карпец, В. А. Елеонский, Н. С. Таганцев, Н. А. Стручков, И. В. Шмаров и др[84].

В советской уголовно-правовой науке многие авторы включали в определение рассматриваемого явления понятие «кара» и принуждение. В частности, И. С. Ной под карой понимал принуждение с целью вызвать страдание[85].

Б. С. Никифоров, соглашаясь с позицией И. С. Ноя на этот счет, дополняет это определение: «Кара – это принуждение к такому страданию, которое по своему характеру и деятельности пропорционально соразмерно совершенному преступлению»[86].

Определяя понятие «кара», М. Д. Шаргородский справедливо, на наш взгляд, указывает на три весьма существенных его признака: «…наказание является карой потому, что оно: а) назначается за совершенное деяние; б) находится в соответствии с совершенным деянием; в) является принуждением и причиняет страдание»[87].

В юридической литературе последнего времени обосновывается отказ нового российского уголовного законодательства от определения наказания как кары за совершенное преступление тем обстоятельством, что слова «кара» и «наказание» – синонимы[88]. Поэтому определение наказания как кары ничего, по мнению этих авторов, для выяснения содержания этого явления не дает, а определение наказания как меры государственного принуждения, напротив, указывает на наиболее существенные его признаки.

Думается, что признание тождественными слов «наказание» и «кара» является весьма спорным. Слово «наказание» в Толковом словаре В. Даля определяется в значении «давать наказ, приказ, приказывать строго, повелевать, велеть»[89].

Применительно к рассматриваемой проблеме данное толкование термина «наказание» наиболее точно отражает форму, а не содержание этого социально-правового института. Наказ определяет, как следует поступить с виновным в совершении преступления.

Что касается термина «кара», который, как известно, использовался в законодательной практике на протяжении нескольких десятков лет, то он производный от глагола «корить» – укорять, упрекать, порицать, позорить, осуждать кого-то и за что-то»[90].

Стало быть, вполне допустимо с точки зрения законодательной техники признать термин «кара» как правовое порицание и осуждение преступления в качестве основного элемента содержания наказания (наказа).

Юридическое определение понятия «кара» сводится к значению «преднамеренное причинение виновному установленных законом страданий и лишении, специально рассчитанных на то, что он будет их претерпевать»[91].

Представляется, что необходимо определять понятие наказания в значении кары за совершенное преступление, отражающим в этом смысле идеи классической школы уголовного права.

И, напротив, определение наказания в значении «меры государственного принуждения» носит несколько обширный, неопределенный характер и может сводиться даже к мерам социальной защиты, иным позитивистским идеям, которые не восприняты, как известно, мировой законодательной и судебной практикой.

Опыт функционирования различных правовых систем свидетельствует, что именно отказ от взгляда на наказание как на справедливую кару и воздаяние за содеянное может привести к явно нежелательным для общества последствиям. Трагическим вариантом таких последствий являются результаты применения в течение длительного времени в нашей стране вместо уголовной кары за содеянное так называемых «мер социальной защиты».

Кроме того, определение наказания как меры государственного принуждения противоречит, на наш взгляд, принципам правового государства и на этой основе положениям Конституции Российской Федерации (ч. 1 ст. 1).

Правовое государство «связано» правом, исходит из признания неотчуждаемых (прирожденных) прав и свобод человека и возложения на государство обязанности соблюдать и защищать права и свободы человека и гражданина[92].

Известный русский правовед профессор Б. А. Кистяковский по этому поводу отмечал, что «правовое государство является самым совершенным типом государственного бытия. Оно создает те условия, в силу которых возможна гармония между общественным целым и личностью»[93].

Государство называется правовым, на наш взгляд, в силу того обстоятельства, что оно само является субъектом права[94]. Органы государственной власти осуществляют свои функции на основе полномочий, делегированных законом. И в этом смысле все субъекты права (личность, общество, государство) равны. Ни один из субъектов права не может быть признан монополистом, безраздельно диктующим свою волю.

В этой связи представляется правильной позиция современных зарубежных авторов, которые обоснованно, на наш взгляд, ставят во главу угла всего государственного и правового строения принципы правозаконности. В частности, Ф. А. Хайек по этому поводу пишет: «Пожалуй, ничто не свидетельствует так ярко об особенностях жизни в свободных странах, отличающих их от стран с авторитарным режимом, как соблюдение великих принципов правозаконности. Если отбросить детали, это означает, что правительство ограничено в своих действиях заранее установленными гласными правилами, дающими возможность предвидеть с большой точностью, какие меры принуждения будут применять представители власти в той или иной ситуации»[95].

Правда, справедливости ради, необходимо заметить, что еще в начале XX века профессор Б. А. Кистяковский указывал на идеи правового государства: «Основной принцип правового или конституционного государства состоит в том, что государственная власть в нем ограничена. В правовом государстве власти положены известные пределы, которые она не должна и не может переступить». И далее: «В правовом государстве полномочия органов государственной власти по предупреждению нарушений законов поставлены в строгие рамки закона. Эти строгие рамки полномочий органов государственной власти и создают так называемую неприкосновенность личности»[96].

Стало быть, государственное принуждение как элемент понятия наказания возможно лишь в тех случаях, когда право представляется в качестве формального атрибута государства.

Тоталитарное принуждение, характерное, например, для периода сталинских репрессий, также было государственным и формально закрепленным в законе. Однако такого рода принуждение вряд ли можно признать правовым, поскольку в этом и подобных случаях отсутствуют всякие гарантии защиты прав и интересов личности, общества, иных субъектов права от произвола органов государственной власти.

Вот почему положения ч. 1 ст. 43 УК Российской Федерации, определяющие наказание как меру государственного принуждения, находятся в противоречии с требованиями ч. 1 ст. 1 Конституции Российской Федерации, где закрепляется, что Россия является правовым демократическим государством.

Представляется, что включение в содержание законодательного понятия наказания признака «государственное принуждение», по всей вероятности, указывает на второстепенное значение права в определении и применении мер уголовной репрессии.

Несомненно, что наказание является принуждением к страданию осужденного, но принуждением правовым, которое делегирует полномочия субъекта наказания органам государственной власти в зависимости от характера выполняемых ими функций (законодательная, судебная и исполнительная власть)[97]. К примеру, право делегирует полномочия установления системы наказаний, содержания его видов тол? ко лишь высшей законодательной власти.

Стало быть, уголовное наказание в общем смысле представляет собой систему правового принуждения, в основе которого лежит кара за содеянное, лица, признанного судом виновным в совершении преступления (преступника).

В этой связи следует обратить внимание еще на одно очень важное обстоятельство УК РФ 1996 года. Ныне действующее уголовное законодательство, оставаясь в общем своем развитии в русле советской традиции права, одновременно опирается на характерную для современного европейского уголовного права неоклассическую тенденцию уголовного права, сыгравшую столь важную роль в становлении и развитии принципов индивидуальности ответственности, признании ограниченной вменяемости, обстоятельств отягчающих и смягчающих наказание. Одна из гипотез настоящего исследования состоит в установлении того, насколько отмеченные тенденции совместимы. Вполне допустимо, что одна из причин недейственности системы наказаний УК РФ 1996 года кроется в данном противоречии: из тринадцати видов наказания, закрепленных в статье 44, реально востребовано судебной практикой всего несколько, главным образом – лишение свободы, исправительные работы, штраф.

Что касается института лишения свободы, то в первоначальный период советской власти развивался весьма противоречиво. Принятие норм, регулирующих исполнение лишения свободы, опережало издание уголовного закона. Сильное влияние на этот институт наказания оказывал политико-идеологический фактор. Советское государство в рассматриваемый период времени уделяло достаточно много внимания правовому регулированию вопросов назначения и реализации наказания в виде лишения свободы. Эти правовые акты откликались на быстро изменяющуюся общественно-политическую ситуацию в стране[98].

Сохранив в прежнем виде систему исполнения уголовного наказания, Временное правительство тем не менее приступило к разработке новой доктрины в сфере реализации карательной политики государства. В приказе начальника Главного тюремного управления № 1 от 8 марта 1917 г. было подчеркнуто, что главной задачей наказания является перевоспитание человека, «имевшего несчастье впасть в преступление в силу особенностей своего характера или неблагоприятно сложившихся внешних обстоятельств, и что для надлежащего осуществления этой задачи прежде всего необходимо проявлять гуманность к заключенным». В приказе излагалось требование, чтобы личное достоинство человека, ставшего гражданином, признавалось и в отношении лиц, лишенных свободы. Чинам тюремной администрации предлагалось, впредь до разработки новых нормативных актов, воздерживаться от применения телесных наказаний, наложения кандалов на арестантов[99].

С начала 1920-х годов институт лишения свободы стал регламентироваться в основополагающих законодательных кодифицированных актах (речь идет в первую очередь об УК РСФСР 1922 г.). При этом в нормах уголовного права наиболее ярко проявилась карательная политика Советского государства, когда, с одной стороны, предусматривались жесткие репрессивные меры в отношении «классовых врагов», а с другой – ставилась задача перевоспитания правонарушителей – выходцев из среды трудящихся.

Несмотря на то что ИТК РСФСР 1924 г. вобрал в себя гуманистические принципы, присущие пенитенциарным актам периода империи, развил их, добавил важные нормы о культурно-просветительской работе и сохранил прогрессивную систему, в дальнейшем наблюдается окончательный отход от ранее провозглашенного курса на демократизацию и гуманизацию исполнения уголовного наказания в виде лишения свободы, внедрения прогрессивной системы отбывания наказания.

В постепенном отходе от реализации стратегических установок проявилась одна из закономерностей общественного развития. Выполняя заказ правящего класса, государство вынуждено защищать и проводить в жизнь политику этого класса. Чем сложнее социально-экономическое положение страны, чем напряженнее складываются и разрешаются классовые отношения, тем чаще и активнее используется репрессия в качестве одного из основных средств стабилизации обстановки. Эта закономерность особенно наглядно проявила себя в непоследовательности и крайней противоречивости осуществляемых Главным управлением местами заключения мер по проведению тюремной реформы.

Законы общественного развития в условиях обострения классовой борьбы оказывают определяющее влияние на содержание исполнения уголовного наказания не только в отношении политических противников, но и всей массы общеуголовных преступников. Обострение этой борьбы с неизбежностью вызывает ужесточение режима и порядка отбывания наказания, отмену прогрессивных реформ и начинаний[100].

Временное правительство, приступив к радикальным реформам тюремной системы на демократических началах, не смогло подвести под их проведение надлежащую материальную базу, поэтому постепенно оно было вынуждено вернуться к жесткой репрессивной политике для обеспечения социального заказа правящего класса.

Карательная политика Советского государства и ее реализация при исполнении уголовного наказания в виде лишения свободы в 30-50-е годы XX в. исследуется как наиболее драматичный период деятельности советской исправительно-трудовой системы.

Положение об исправительно-трудовых лагерях от 7 апреля 1930 г. в своей основе содержало серьезные отступления от общих принципов законности. Осуществлявшее общее руководство деятельностью лагерей Объединенное государственно-политическое управление (ОГПУ) одновременно являлось органом, по особым постановлениям которого осуществлялись внесудебные репрессии. Право вынесения постановлений о направлении граждан в исправительно-трудовой лагерь (ИТЛ) на срок не менее трех лет представлялось коллегии или особому совещанию ОГПУ. Однако это уже давало неограниченную власть ОГПУ над судьбами заключенных. Заключенный, попавший в сферу деятельности ОГПУ, исключался из юрисдикции действующего законодательства, его жизнь полностью регламентировалась нормативными актами этого ведомства. Прокурорский надзор за лагерями, предусмотренный указанным Положением, сводился лишь к надзору за соблюдением требований последнего.

Следующим нормативным актом, регулирующим отношения в этой сфере, стал ИТК РСФСР 1933 г., который содержал в себе элементы временного отступления от ужесточения режима в местах лишения свободы. Вместе с тем подобная «передышка» носила кратковременный характер. С образованием общесоюзного Народного комиссариата внутренних дел (НКВД) и после передачи в его ведение ИТУ ИТК РСФСР 1933 г. фактически утратил свое значение.

В основе управления низовыми организационно-структурными звеньями ИТЛ лежал принцип ограниченного самоуправления, реализация которого при отсутствии должной правовой базы и контроля неизбежно вела к беззаконию и произволу должностных лиц низовой администрации по отношению к основной части заключенных. Реальное содержание уклада жизни лагеря определяли организованные группы и группировки заключенных, устанавливавшие произвол «воровских» авторитетов, с помощью которых администрация поддерживала «порядок» в местах лишения свободы.

Основным механизмом, широко используемым в местах лишения свободы для того, чтобы держать заключенных в повиновении, было устрашение и насилие, выходящие за рамки, установленные законом. При привлечении к уголовной ответственности заключенных за проступки и преступления исключалось судебное рассмотрение дел. Функцию судебного органа выполняла Коллегия ОГПУ, причем при определении меры наказания она часто выходила далеко за пределы санкций, установленных статьями УК РСФСР.

Нормативные акты, регламентирующие порядок и условия отбывания наказания в виде лишения свободы, содержали нормы, реализации которых позволяла администрации широко и произвольно толковать пределы своих прав. Наличие двух основных нормативных актов в сфере исполнения наказания в виде лишения свободы, таких как Положение об исправительно-трудовых лагерях ОГПУ НКВД СССР и Исправительно-трудовой кодекс РСФСР, по-разному определявших объем прав заключенных, предоставляло широкие возможности администрации мест заключения для ущемления их прав. Произвол ведомства проявлялся в повсеместной практике внесудебных расправ, далеко выходящих за пределы норм уголовного закона.

Ведомственное регулирование режима отбывания наказания, которое широко применялось в системе ГУЛАГа, неизбежно приводило к ущемлению прав заключенных. Репрессии, как основное средство поддержания установленного ведомством режима, были главной причиной деморализации личности, ее физического и духовного распада.

К середине второй половины 1930-х годов усиление уголовных репрессий достигает апогея. В новых условиях произошла фактическая девальвация норм закона. В процессе утверждения новых принципов организации ИТУ доминирующим стал производственный фактор, определяющий порядок создания и масштабы создаваемых структур. С появлением ГУЛАГа произошло резкое возрастание экономического значения исправительно-трудовых учреждений, усиление эксплуатации заключенных. При этом вся полнота власти в сфере исполнения лишения свободы, включая нормативное регулирование, делегируется НКВД. Формально не отмененное исправительно-трудовое законодательство игнорируется. Численность заключенных с конца 1930-х годов значительно возрастает, они интенсивно используются в качестве дешевой рабочей силы. Законодательное регулирование института наказания в виде лишения свободы восстанавливается лишь после смерти И. В. Сталина[101].

Что касается системы исправительных учреждений в советский период, то уже в 1917 г. тюремная система была расформирована. В первые же годы правления советской власти в соответствии с последовательно осуществлявшимся принципом «от тюрем – к воспитательным учреждениям» разрушили около 400 тюремных зданий. По ИТК РСФСР 1924 г. тюрьмы как вид исправительно-трудовых учреждений не предусматривались, и только в 1936 г. ЦИК и СНК СССР в постановлении «О дополнении основных начал уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик» восстановил тюремное заключение как вид уголовного наказания. Тем не менее тенденция к сокращению тюрем сохранилась при массовом строительстве исправительно-трудовых лагерей, новых исправительно-трудовых колоний.

В советское время доказывалось, что тюрьма – это атрибут буржуазной тюремной системы, в основе которой заложено одиночное содержание осужденного. Она калечит человека, формирует конформизм, жестокость, индивидуализм, отчужденность от общества. В тюрьме якобы ограничены возможности для проведения массовых политико-культурных, физкультурно-спортивных мероприятий, организации труда осужденных на современном технологически оснащенном производстве, отсутствуют условия для организации общеобразовательного, профессионально-технического обучения осужденных, открытия школ и профтехучилищ.

Таким образом, изложенное позволяет сделать несколько предварительных выводов.

Во-первых, начальный период развития института наказания отчетливо свидетельствует о том, что, если в уголовном законе отсутствует точный перечень видов наказания, не определяется содержание его видов, наказание носит характер государственного принуждения, которое не ограничивается правом, а скорее создается в процессе правоприменительной практики судом или органами, его заменяющими (например, революционными трибуналами). В этом смысле наказание носит целесообразный характер, подчиненный главным образом политическим или иным целям.

Во-вторых, отказ от наказания и замена его мерами социальной защиты в первых УК РСФСР (1922, 1926 гг.) имел своим следствием изменение самой доктрины уголовного права, где основополагающие принципы – виновности, законности, гуманизма, оснований ответственности, подменяются понятиями социальной необходимости, опасного состояния личности, бессрочности в применении указанных мер, объективного вменения.

В конечном итоге меры социальной защиты превращаются в государственный произвол, где гарантии свободы и законных прав личности отсутствуют.

В-третьих, возврат УК РСФСР 1960 года к положительным тенденциям классической школы уголовного права с признанием его основных принципов – законности, виновности, оснований уголовной ответственности и др. – обусловили изменение концепции наказания и отказ от мер социальной защиты – детища социологической школы уголовного права. Вместе с тем, сохранение в УК РСФСР 1960 года отдельных положений социологической и даже антропологической (особо опасный рецидивист) школ уголовного права, а также признание за наказанием перспективных социальных целей (исправления и перевоспитания осужденных), означало, что наказание выделялось на фоне других принудительных средств и признавалось важнейшим предупредительным и воспитательным фактором. Отсюда следовало определение научно необоснованных задач правоприменительным органам (судам, органам исполняющим наказание и т. д.), например, исправление и перевоспитание осужденных в духе точного исполнения законов, уважения правил общежития, воспитания, трудолюбия и др. В этом случае преступление, видимо, признавалось в качестве формально юридического повода для улучшения социальных и нравственных качеств человека посредством наказания. Абсурдность таких позиций УК РСФСР 1960 года вполне очевидна. Вот почему постановка перед наказанием высоких социальных целей несостоятельна, поскольку наказание, как свидетельствует правоприменительная практика, вызывает негативные последствия для осужденных (распад семейных отношений, потеря профессиональной квалификации, заболевание туберкулезом, помещение в криминальную среду и т. д.).

В-четвертых, именно в советское время приоритет среди исправительных учреждений отдается исправительно-трудовым колониям, а не тюрьмам, которые на протяжении многих столетий являлись традиционным исправительным учреждением в пенитенциарной системе России. В названии исправительно-трудовой колонии заложен трудовой аспект перевоспитания осужденных, главным направлением их деятельности стали не проблемы исправления осужденных, а вопросы выполнения производственного плана. Естественно, все заботы и помыслы руководства ИТУ были заняты выполнением весьма напряженного производственного плана. Труд осужденных был низкооплачиваемым, носил «рабский» характер. Обязательность выполнения весомых производственных планов повлекла к созданию больших по наполняемости осужденных ИТК.