Личный поверенный товарища Дзержинского. Книги 1—5. Книга 2. Враги (О. В. Северюхин)

Глава 1

– По заданию какой разведки ты приехал в СССР? – следователь НКВД брызгал слюной на бывшего полковника царской армии Борисова, поверившего Лиону Фейхтвангеру и возвратившегося в Россию – СССР. Его арестовали прямо на трапе судна и доставили на Лубянку. – В молчанку задумал играть, сука, сейчас мы тебе язык развяжем, – следователь ударил полковника кулаком в лицо.

– Извольте называть меня на вы, – сказал следователю полковник.

– Ты меня, белогвардейская сволочь, решил этикетам учить? – взъярился следователь. – Ты у меня сейчас за эти этикеты палкой резиновой по рёбрам получишь.

– Молодой человек, – сказал Борисов, – ваш главный чекист Дзержинский разработал кодекс поведения сотрудников ВЧК…

– Ты Дзержинского не тронь, он – наше знамя, – ухмыльнулся чекист, закурив папиросу и дыхнув дымом в лицо допрашиваемого, – хотя фрукт ещё тот был, если бы не откинулся вовремя, то сидел бы на этой табуретке, мотал сопли на кулак и отвечал на мой вопрос – по заданию чьей разведки он проводил работу по разложению органов ВЧК-ОГПУ. Но это наши дела, а ты отвечай, по заданию чьей разведки ты прибыл в СССР?

– Я с вами вообще разговаривать не буду, – сказал полковник Борисов и внимательно посмотрел на следователя. На следователя он не смотрел, он смотрел сквозь него и видел класс, в котором сидели молодые поручики и подпоручики и слушали лекцию поручика Хамада, который был офицером императорской армии и как разведчик был направлен в Читу под видом прачки. В течение двух лет он вручную стирал мужские и женские подштанники, разнося выстиранное бельё по домам высокопоставленных людей, потому что заслужил репутацию самого модного стиральщика исподнего белья. И там, в Чите, он влюбился в одну женщину, красивее которой он не видел никогда. Вечерами он писал ей сонеты и отправлял их по почте, перевязывая конверт нежно-голубой как небо лентой.

Муж этой женщины посмеялся над ним вместе с объектом его обожания. Стиральщик белья вызвал невежду на дуэль, но кроме смеха супругов он не получил ничего в ответ.

Это было выше его сил. Он пришёл в жандармское управление, сообщил о себе, что он японский дворянин, поручик Хамада и уже на следующий день во фраке под конвоем двух жандармских офицеров он повторил свой вызов и убил обидчика на дуэли.

Прекрасной вдове он выразил своё сожаление, перестал писать ей красивые стихи и постарался поскорее забыть, потому что над высокими чувствами может смеяться только чёрствый человек.

Для своей родины он был уже погибшим человеком, и никто не числил его в числе погибших за императора. Кодекс «бусидо» он считал уделом слабых людей, пытающихся уйти от настоящих трудностей и снять с себя ответственность за неудачу, вместо того, чтобы исправить положение.

Самые известные праведники получаются из великих грешников. Но это в мире, а не в России. Специальным именным секретным указом поручику императорской армии Хамаде было присвоен чин поручика российской императорской армии с причислением в службу военной контрразведки.

Как это бывает, пророков в своём Отечестве нет, так и военное руководство больше прислушивалось к мнениям американских и английских советников, нежели к мнению настоящего японца поручика Хамады, и проиграла русско-японскую войну. Доморощенные патриоты всегда пытаются любое поражение превратить в победу, рассказывая о том, если бы да кабы, да вот только Цусиму с Порт-Артуром в мешок не спрячешь, это шило большое.

– Господа офицеры, – говорил Хамада, – иногда возникает такая ситуация, когда нужно вытерпеть очень сильную боль и ничего не сказать, а иногда возникает ситуация, когда остаётся много времени от провозглашения приговора до его приведения в исполнение. Тогда человек может потерять самообладание и проявить слабость перед врагом.

Чтобы быть всегда твёрдым, нужно учиться отключать свои органы чувств и обращаться к небу за поддержкой. И такая поддержка будет. Вся боль физическая и нравственные страдания будут приняты небом, и вам будет даровано спокойствие и безмятежный переход в мир иной. Итак, расслабились, контролируем дыхание, оно как бы замедляется и сердцебиение еле слышно

А сейчас представьте, что вы облако и плывёте к водопаду, который шумит вдали, там вас ждёт прохлада, прозрачная вода и отдых…

Полковник Борисов слышал, как что-то гулко стукало по его телу, и улыбался тому, что он уже приблизился к роднику прозрачной воды, которая журчала прямо около его уха…

Глава 2

– Полковник, ты жив? – спросил мужчина в комсоставовской гимнастёрке, вытирая смоченной тряпочкой разбитое лицо Борисова.

Полковник потихоньку приходил в себя. Откуда-то появлялась боль в теле. Попытка пошевелить пальцами вызывала нестерпимую боль.

– Похоже, пальцы мне дробили молотком, – подумал Борисов, – не НКВД, а какое-то гестапо фашистское.

Попытка пошевелить языком добавляла ещё боли. Лохмотья повреждённых изнутри губ и щёк упрямо лезли на шатающиеся зубы и требовали откусить эти куски мяса.

– Только не кусать, – приказывал себе Борисов, – слюна сама дезинфицирует все раны и будет заживать всё как на собаке, только не добавлять новые раны.

Кто-то пытался влить ему тёплый чай, но полковник Борисов молча сопротивлялся, принимая только холодную воду.

– Почему эти сволочи прекратили меня бить, – думал Борисов, – сейчас бы моя душа летала над всем этим, созерцая то, во что превратили мою родину марксисты-ленинцы. Такой же марксист-ленинец вытирает мне лицо, а ведь если бы мы встретились с ним в открытом бою, то вряд ли бы он меня пожалел, как и я его. А вот раненых не добивают и помогают им только нормальные люди. Как же так получилось, что Россия состоит из нормальных людей, а ненормальные в ней при власти?

На второй день Борисов стал более отчётливо воспринимать окружавшую его действительность. Камера была переполнена. Сначала Борисов их даже не успел разглядеть, как его поставили на конвейер пыток. Сейчас он мог глядеть на них, спавших, кто где, кто на нарах, кто под нарами, интеллигентные люди и крестьяне. Больше все-таки интеллигентных людей. Гражданских и военных поровну. Вот у того, который помогал мне, на петлицах давлёнка от двух ромбов. Командир дивизии. На рукаве гимнастёрки нет следа от звезды, значит строевой офицер, не политработник. За что их? Вероятно, в прапорах был в войну, офицер, буржуй, несмотря на то, что работал рабочим на фабрике.

Судя по солидности других заключённых, они не простой народ, беспартийных на такие должности не назначают. Треть – представители нации, которой была проведена черта оседлости, да только они переступали через эту черту, перекрестившись, как от чёрта, становились крещёными, не забывая свою веру и достигая немалых результатов на том поприще, куда им удавалось устроиться. Большая часть из них шла в революцию в надежде, что их люди получат со всеми равные права.

Военные – каста особая. Это те, кто разваливал армию, чтобы она не выступила на стороне царя. Потом пришлось учиться у оставшихся в живых офицеров, чтобы государство могло существовать как государство. Военная выправка, офицерские манеры, никуда от этого не денешься. Как ты командира не обзови, офицерский дух поселяется в него, кем бы он ни был. И этот дух заразителен.

Каким бы новым ни было офицерство, а офицерский дух возрасту имеет не менее тысячи лет и с ним ещё никто не мог справиться. Всякий, кто посягал на этот дух, становился жертвой его. Приснопамятный Павел Петрович не потрафил офицерству и получил золотой табакеркой по макушке. Матушка Елизавета Петровна была ласкова с офицерами и стала государыней-императрицей.

Новая власть борется с этим духом, да только придёт то время, когда офицеры золото будут носить не в петлицах, а на погонах и на мундирном шитье, и ордена будут с бриллиантами и генералов, выметенных на свалку, вспомнят добрым словом и их победы будут для всех примером. Не вы первые, не вы последние.

Остальные – малороссы и представители закавказской и среднеазиатской буржуазии, которые под шумок хотели расхватать то, что собиралось веками, и стать местными царьками, ханам и беями-беками. Этим-то нужно мозги вправить. Генсек Сталин сам грузин, он-то уж знает, что с ними делать, чтобы держать в покорности и уважении к центральной власти.

– Как вы чувствуете, полковник? – к Борисову подошёл комдив и предложил папиросу.

– Знаете, господин генерал, я счастлив, – сказал полковник Борисов.

– Счастливы? – удивлённо переспросил комдив.

В камере воцарилась тишина. Никак спятил тот, кто приехал во всем заграничном, никак шпион какой-нибудь. Полковник только успел представиться, как его утащили на допрос.

– Да, счастлив, господа, – повторил Борисов, – я всю жизнь мечтал, чтобы тюрьмы российские были переполнены марксистами, социалистами, либералами, евреями и инородцами, и мечта моя сбылась, – сказал Борисов и засмеялся.

В наступившей тишине кто-то хихикнул, за ним кто-то засмеялся, и скоро вся камера загудела хохотом. Хохот был такой, что он больше походил на истерику, чем на смех от шутки. Всё, что копилось в людях, начало выплёскиваться наружу в виде рыданий, криков, матюгов. Закупоренные человеческие души, верящие в партийную справедливость, поняли, что ждать им нечего, нужно просто выживать в мясорубке, в болезни, которую во всех странах называют страшным словом геноцид. И они не знали, что болезнь эта лечится покаянием, состраданием к погибшим и пострадавшим, и уничтожением системы, приведшей к геноциду.

– Что, хохотунчики, весело вам? – грозно спросил начальник изолятора. – Сейчас мы вам устроим сладкую жизнь, посмеётесь у нас. Над кем смеётесь? Над собой смеётесь…

Малограмотный чекист вряд ли понял, что он по наитию произнёс крылатую фразу городничего из пьесы Гоголя «Ревизор». Искренний хохот заглушил его слова. Смеялись даже вертухаи, которые имели не менее чем семиклассное образование. Дверь захлопнулась.

– Спасибо вам, господин полковник, – совершенно незнакомые люди подходили и трогали запястье левой руки в знак признания, – вы просто спасли нас от иллюзий, которые мы питали, находясь здесь. Спасибо вам.

Через некоторое время загремели ключи, заскрипел засов.

– Борисов, на выход, – крикнул надзиратель, – с вещами.

– Прощайте, господа, – сказал полковник.

– Прощайте, товарищ, – донеслось ему в ответ.

Из вещей у полковника был драный пиджак в крупную серую клетку. Подхватив его левой рукой, он поковылял к выходу.

– Добьют мужика, – сказал комдив и сплюнул на пол. Немного постояв, он растер плевок носком сапога, понимая, что ночью кому-то придётся спать на полу.

Глава 3

– Здравствуйте, господин Борисов, – медовый голосок лощёного человека в хорошо сшитом костюме вызывал картину явления Мефистофеля к одному немецкому доктору, фамилию забыл, которому он и продал свою душу.

Борисов кивнул головой.

– Вы что не хотите со мной разговаривать? – с ноткой строгости в голосе спросил Мефистофель.

– Мне трудно говорить, у меня разбиты губы, – еле произнёс Борисов.

– Кто это так вас? – участливо спросил представитель нечистой силы. – Мы сейчас разберёмся с этим.

Полковник Борисов никак не реагировал на этот спектакль. Мефистофель, не переставая, нёс какую-то ересь про то, как хорошо сейчас на улице, какие трамвайные маршруты ввели, когда собираются пустить первую линию Метрополитена…

Борисов приближался к какому-то странному сооружению, чудом прилепившемуся к склону гору. Узенькая тропинка висела в воздухе, и было непонятно, почему человек держался на ней. Босыми ногами Борисов чувствовал приятную теплоту камней и разглядывал красную черепичную крышу с загнутыми вверх краями. Доброго вида дракон лежал у калитки низенького забора и приветливо махал хвостом. Рядом с ним стоял старичок с белой бородой, приветственным жестом приглашая войти.

– Нинь хао, Балисофу шан сяо (Здравствуйте, полковник Борисов), – по-китайски поприветствовал старичок.

– Нинь хао, сиень шэн. Шень тхи цзиень кхан, цзем ма ян на (Здравствуйте, учитель. Как ваше здоровье?), – по-китайски ответствовал Борисов, удивляясь тому, как он легко говорит на таком трудном языке.

– Нинь цхан гуань во да фан цзы, во биао ши гань сие. Цинь лай во сиоу си и ся (Благодарю вас за то, что вы посетили мою лачугу. Прошу зайти ко мне передохнуть) – сказал хозяин.

– Сие сие нинь, сиень шэн (Спасибо, учитель), – сказал Борисов, – мей ю ши цзиень сиоу си, ю хэнь туо вень тхи яо гень нинь шан лианг и ся (нет времени для отдыха, накопилось очень много проблем, по которым я хотел с вами посоветоваться)…

– Ты что, не слышишь меня, – Мефистофель тряс Борисова за плечи, – я тут распинаюсь перед тобой как шут гороховый, а ты витаешь, неизвестно где. Отвечай, будешь с нами работать?

– На огороде, что ли? – усмехнулся Борисов. Он прекрасно понимал, что чем раньше он умрёт, тем раньше прекратятся его мучения. Но этого, похоже, совершенно не понимали те, кому по должности предписано быть проницательными во всех делах.

Несильного удара было достаточно для того, чтобы отказавшийся от сопротивления организм перестал работать. Борисов почувствовал, как его тело стало освобождаться от тяжести земного притяжения и погружаться в приятную темноту и прохладу…

– Что ж вы, батенька, так нас напугали. Разве же можно так делать? – Пожилой доктор с седой бородкой склонился над Борисовым, надавливая ему на глаз и внимательно разглядывая реакцию зрачка. – Вам ещё сто лет на роду написано, а вы в обмороки падаете.

Борисов осмотрелся. Всюду белизна. Больничная палата на одного человека. Боли в теле не чувствуется. Пошевелил языком и не обнаружил рваных ран в полости рта.

– Интересно, – подумал он, – похоже, что я не меньше недели обитаю здесь. Я рвался в одну сторону, а другие люди тянули снова сюда, в ужасы и мучения. Им что, удовольствие доставляет пытать людей?

Прислушавшись, Борисов уловил еле слышный разговор доктора с каким-то человеком.

– Товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – говорил доктор, – больше десяти минут я гарантировать не могу. Прямой укол камфары в сердце. Опытные экземпляры больше пяти минут не жили. Этот – уникум, он ещё говорить начнёт. Второго случая не представится.

– Борисов, вы меня слышите? – над полковником склонился военный со странными петлицами темно-красного, даже можно сказать малинового цвета с алой окантовкой. Как военный человек, Борисов обращал внимание на все эти, кажущиеся незначительными детали. По центру петлицы был пришит золочёный шнур, на котором располагались три золотых звёздочки, и одна звёздочка – четвёртая была ниже шнура.

– Интересные войска, – подумал полковник, – и очень важные, если для них покойников с того света возвращают.

– Борисов, вы меня слышите? – переспросил важный человек.

Лежащий в койке человек еле заметно шевельнул головой.

– Где ваш помощник – Казанов? – громко сказал человек с малиновыми петлицами.

– А я вам уже не нужен? – шёпотом спросил Борисов.

– Где ваш помощник Казанов? – снова громко спросил человек.

– Там, – шёпотом ответил полковник.

– Где там? – требовал ответа военный.

– На войне, – прошептал Борисов и закрыл глаза. Он снова начал погружаться в темноту и приятную прохладу. – Хрен вы меня сейчас возьмёте, – подумал он, – у меня хватит сил перетащить вас всех к себе, может, вы здесь станете людьми и сбросите свои звериные маски. Прощай, Дон, вся твоя жизнь война и от того, на чьей стороне ты будешь, зависит то, кем ты станешь. А сейчас чью-то сторону принять нельзя, все стремятся силой зла решить свои личные интересы, которые маскируются под интересы большинства. Будь самим собой, надевай любую шкуру, но не давай злу торжествовать. У тебя получится, ты мальчик способный…

Глава 4

– Всё, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – доложил врач, – заключённый умер, как говорится feci auod potui, faciant meliora potentes.

– Это ещё что, – спросил комиссар.

– Латынь, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – сказал врач, – я сделал, что мог, кто может, пусть сделает лучше.

– Ты что, хочешь сказать, что ты самый лучший и лучше тебя нет? – грозно спросил комиссар. – Товарищ Сталин сказал, что незаменимых людей нет и он тысячу раз прав. Ещё раз услышу от тебя твою латынь… ты меня понял?

– Понял, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – сказал побелевший в лице врач с тремя прямоугольниками в петлицах.

– Иди и позови сюда Сидоренку, – устало сказал комиссар.

Врач козырнул, приложив руку к непокрытой головным убором (пустой) голове, и повернулся к выходу. В это время открылась дверь, как будто за дверью подслушивали, и вошёл майор госбезопасности Сидоренко.

– Слухаю вас, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – доложил он.

– Тебе сколько раз говорить, что не слухаю, а слушаю, – комиссар был сильно расстроен, а ему под руку попадались такие люди, которые это расстройство ещё усиливали, – этого, – он показал пальцем на лежащего в кровати Борисова, – похоронить. Это первое. Второе. Всю следственную бригаду с начальником их отдела, работавшую с этим заключённым, арестовать и отдать под трибунал за препятствование органам безопасности в раскрытии важных государственных преступлений. Чтоб лагерная пыль от них осталась. Всё записал?

– Так точно, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – доложил майор, – по какому разряду хоронить этого?

– По первому, твою мать, – зло сказал комиссар, – закопать, как и всех, в общую яму во дворе.

Сидоренко стоял и лупал глазами, понимая, что его услужливость могла ему выйти боком, как и следственной бригаде, которая любыми способами пыталась выбить признания у тех, кто ничего особенного и не совершал. Вот и пойми тут, что нужно начальству сегодня? А закопай он этого покойника в яму, а вдруг он окажется важной шишкой, которой вернут лампасы и звёзды с орденами, да ещё скворечник с дверкой в кремлёвской стене? Самого закопают на место этого покойника. Эх, жизнь собачья, по чинам так, вроде, как и генерал, а служба холуйская, как у денщика, который с утра получает по зубам, чтобы наука к вечеру не выветривалась.

Комиссар вышел на улицу, сел в поджидавший его чёрный «паккард» и бросил адъютанту, сидевшему рядом с водителем:

– В Барвиху.

Закурив, он задумался. В какой-то степени Борисову повезло, что он умер во время допроса, и даже недельная реанимация привела его в сознание лишь на десять минут. Сейчас он там, на той стороне, и его совершенно не касаются наши проблемы. Мы все подследственные, только одни из нас сидят в камерах, а другие разъезжают в лимузинах.

– Как же меня угораздило так попасть в переплёт? – думал он. – Права солдатская мудрость: держись подальше от начальства и поближе к кухне. Нет, бляха муха, подсуетился перед карликом, получил косую звёздочку на петлицу и задание такое, что пойди туда, не знаю куда, и принеси то, не знаю что, кажется чётко определённой целью, которая всё-таки выполнима. А как всё начиналось? Вызывают к наркому. А там толпа людей, заместители наркома, комиссары и среди них улыбающийся добрыми глазами Ежов.

– Уважаемые товарищи, – начал он, – нашему самому главному разведчику сегодня присвоено звание комиссар государственной безопасности второго ранга. Можно сразу приколоть ему косые звёздочки, да только они плохо держаться будут, поэтому прошу всех пройти в комнату отдыха и поздравить Станислава Ивановича с новым званием.

Стол был накрыт так, как он накрывался всегда во все трудные и нетрудные годы для нашего государства. Не мешали этому ни голод, ни недород. Начальнические столы всегда были полны. Набор стандартный. Коньяк. Водка. Колбаса копчёная. Икра красная и чёрная. Балыки лососёвых и осетровых рыб. Оливки. Апельсины и мандарины.

Всем рюмки. Мне стакан с двумя звёздочками. Выпили до дна. И я тоже, иначе звёздочки губами не ухватить. Николай Иванович самолично своим перочинным ножичком проколол дырочки в петлицах и установил звёздочки. Я поблагодарил партию и правительство и лично товарищей Сталина и Ежова за высокую оценку моей скромной деятельности. Заверил, что я приложу все свои силы для обеспечения безопасности нашей родины.

Мне дружно зааплодировали и выпили ещё.

– Всё, товарищи, по своим местам, – тепло сказал Ежов, и мы дружно пошли на выход. – Станислав Иванович, задержитесь на минутку.

Глава 5

– Слушаю вас, товарищ Генеральный комиссар государственной безопасности, – сказал я.

– Присаживайтесь, Станислав Иванович, – сказал Ежов. – Вы тот, кому можно доверить самую большую тайну на свете. Сейчас я вам расскажу о разговоре с товарищем Сталиным, а вы скажете, реально это или нет.

Если тебе доверяют большую тайну, то тайна всегда умирает вместе с хранителем. Такое предложение всегда равносильно объявлению смертного приговора с медовой улыбкой на устах и отсрочкой приговора на неопределённое время.

– Так вот, – сказал Николай Иванович, – предложил я товарищу Сталину план подготовки к победе мировой революции. Над каждым правителем в мире должен стоять сотрудник ОГПУ, который будет следить за тем, не проводит ли этот правитель антисоветской политики. В случае если руководитель этот зарвётся, то пинка ему дать или ещё больше чего. И товарищ Сталин одобрил мой план. Только сказал, что к мировой революции стремиться надо, но только в одночасье она не делается. А вот наших людей в окружение европейских правителей поставить надо. И спросил он меня, кого я имею в виду в первую очередь? И я ему сказал, что самым перспективным европейским руководителем является социалист Адольф Гитлер, который по делам своим является немецким Лениным, сказавшим: «Есть такая партия» и с партией этой выигравшей парламентские выборы, избежав гражданской войны в Германии. Так вот, Станислав Иванович, считайте своей первой задачей агентурное проникновение в руководство германского государства, а затем и в руководство других европейских государств. Это на первом этапе.

Я хотя был выпивши, но понимал, что замах-то уж больно велик. Приобретение источников информации не возбраняется никем, но заменять ими руководство других стран, это уже слишком. Есть какие-то этические нормы и в разведке. А вдруг и товарищ Ежов агент чьей-то разведки? Не зря идёт кампания по выявлению агентов парагвайской разведки и Коморских островов. А вдруг и товарищ Сталин агент какой-нибудь разведки? Американской, например. Американцы тоже приложили руку к революции в России, почему они не могли приобрести себе человека, который станет руководителем государства? Тогда может быть понятна ненависть коммунистических идей к другим странам.

Я был в эйфорическом настроении и согласно кивал словам наркома внутренних дел. Протрезвел я тогда, когда дошёл до своего кабинета. Головой кивал, соглашался, а что можно предложить для отчёта о работе? Ничего. Нет подходов ни к кому, у них тоже своя контрразведка работает. И второе, а кому я могу доверить тайну, сообщённую мне самим товарищем Ежовым? Да никому. Если даже слово просочится, то мне будет каюк. А как за год сделать человека, равного по положению и значимости товарищу Сталину или товарищу Ежову? Да никак. Это нужно их самих вербовать, а кто из них согласится работать на врага? Тоже никто. Таких людей выращивают десятилетиями, и не гарантирован нужный результат. А мне через год нужно докладывать о выполнении поставленной задачи.

Меня загнали в ловушку. И товарищ Сталин загнал Ежова в ловушку. Хотя сам Ежов пришёл к нему с ловушкой, а Сталин захлопнул дверку, когда в неё вошёл нарком. Хотел выслужиться, а попал на крючок. Даже не на крючок, а на крюк. Его предложение можно трактовать как угодно. Можно сказать, что ОГПУ хотела подмять под себя партию, правительство и самого товарища Сталина. Вот и думай, Станислав, как сделать так, чтобы все были довольны, чтобы дело не рвалось вперёд, и чтобы что-то было дельное, если придёт серьёзная проверка.

Что-то дельное я нашёл, когда раскопал информацию о людях, осуществлявших личные и конфиденциальные контакты между царствующими домами. Что-то подобное пытался сделать и Дзержинский, позволивший одному из курьеров выехать за границу в сопровождении агента ВЧК для поиска своего начальника.

Начальника он нашёл и выполнял конфиденциальные поручения в интересах советского государства. Но с уходом Дзержинского всё переменилось. Родители этого человека были репрессированы. Даже не репрессированы. Отец умер от сердечного приступа во время второго допроса, когда к нему были применены физические меры. От сердечного приступа умерла и мать на второй день после ареста мужа. По нашему заданию родители писали письма, чтобы сын вернулся, но он почему-то не возвращался.

При обыске в квартире было найдено удостоверение на имя особоуполномоченного ВЧК Казанова Дона Николаевича. Агент-женщина, уехавшая с ним за границу, стала его женой. Налицо сговор. Кто-то из руководства контрразведки дал санкцию на уничтожение Казанова. Боевик стрелял в него, убил женщину, защитившую своего мужа, и сам погиб от пуль Казанова. После этого Казанов куда-то исчез. А это и есть самый лучший кандидат на выполнение задания Ежова. Если бы не было репрессий, то многие бывшие граждане России с радостью бы вернулись в Россию и стали достойными гражданами или помогали нам из-за границы. Но… Вот именно, но.

– Приехали, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – доложил адъютант.

Глава 6

В Барвихе находился наш запасной разведцентр – можно сказать, полевой штаб с кабинетами служб и руководства, который использовался и для подготовки особо ценных агентов.

– Миронов ждёт, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – сообщил дежурный сотрудник.

Я прошёл в приёмную и увидел полковника Миронова, моего старого товарища по большевистскому подполью и по нелегальной работе в тылу белых армий. Я, как мог, берёг его.

Почти все наши разведчики из бывших офицеров, работавших в Белой армии. Они приносили ценнейшие сведения и рисковали жизнью в годы войны. Потом почти все были осуждены, расстреляны и сгинули в неизвестности как активные белогвардейцы и представители различных уклонов в партии.

Достаточно было того, чтобы человека похвалил неугодный партийной верхушке руководитель, и человек автоматически записывался в его окружение. А при репрессиях этого бывшего товарища по партии автоматически репрессировались и те, кто был записан в его окружение, чтобы бациллы оппортунизма не разъедали нашу партию.

Вместе с окружением уничтожалось и всё хорошее, что было ими сделано. Не жизнь, а сплошная карточная игра. Не на ту карту поставил и оказался бит. Хорошо, если бит, а не убит. Надо и мне подумать, как бы держаться не слишком близко к моему наркому, любимцу советского народа Ежову Николаю Ивановичу. Слишком он уж активен. И не совсем умён. А самый опасный – это дурак с инициативой. И ещё он сильно певуч. А этого начальники не любят. Они любят, чтобы певуч был только он один, и чтобы никто не вмешивался в его одноголосый хор.

Так что и дни Николая Ивановича сосчитаны. По логике вещей, количество врагов народа от активной работы органов безопасности должно уменьшаться, а оно увеличивается в геометрической прогрессии и, если прикинуть по учебнику математики Магницкого и Киселёва, то лет через пять врагами народа будет всё население СССР, за исключением нескольких человек в верхнем руководстве. Понятно же, что это ересь. Не может количество шпионов год от года идти с нарастанием. Вот это нарастание и погубит нашу страну. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра.

– Здравия желаю, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – вставший Миронов по-военному поприветствовал меня.

– Слушай, Коля, не на параде мы и давай без титулов, – сказал я, – а то ты как будто подчёркиваешь, что дружба наша закончилась, а остались только служебные отношения от девяти утра и до восемнадцати часов.

– Да нет, Станислав, дружба осталась, – сказал Миронов, – только времена сейчас такие, что лучшим проявлением дружбы является сокрытие дружественных отношений.

Вот всегда он такой, расстраивается, если из пистолета попал в девятку, а вот словами попадает в десятку. Всегда.

– Пошли, – сказал я, открыв дверь кабинета, – только о временах не распространяйся, времена не те…

– Поздравляю, – сказал Миронов, – ещё вчера ты был в третьем ранге. Стал командармом второго ранга, это звучит.

– Так-то оно так, – согласился я, – да только ведь знаешь, чем выше залезаешь, тем больнее ударяешься о землю. Не всегда повышение к добру, затем я тебе я и вызвал. Давай, ломай шоколадку, а я пока коньяк открою.

– Ты что забыл, что я коньяк только на задании пью, – недовольно сказал Миронов, – офицеры всегда водку пили.

– Извини, Коля, – сказал я, – знаю я твои пристрастия, да и я бы с удовольствием выпил беленькой, только я уже пил коньяк сегодня у Ежова, целый стакан со звёздочками выдул, а если смешаю его с водкой, то завтра меня нужно будет подъёмным краном поднимать. Конфликтуют между собой пшеничное зерно и виноградная лоза. Так что, не обессудь. С другом новое звание нужно обмыть, иначе не к добру оно будет.

– Станислав, – встал с рюмкой Миронов, – от всей души поздравляю тебя с новым званием. У каждого солдата в ранце должен быть маршальский жезл, говаривал старина Наполеон. Чем больше будет таких офицеров, как ты, тем лучше будет наша жизнь. За тебя.

Мы выпили.

– Эх, Коля, твои бы слова да членам Политбюро в уши, – сказал я, – и спета моя песенка. Сам же сказал, что иногда проявлением дружбы является отсутствие видимости этой дружбы. Вот и я пригласил тебя по такому поводу. Дело очень серьёзное, важное и опасное. Друга я бы на такое дело не послал. И кроме друга никому такое дело доверить не могу. От результатов этого задания будет зависеть моя жизнь, судьба, и твоя тоже. Вот тебе досье. Почитай его. Оно маленькое, да только очень важное. Этого человека нужно найти. Найти всю информацию о нём, какая только есть. И завербовать его на перспективу, чтобы через несколько лет он стал если не крупным деятелем, то таким человеком, который мог бы нам помочь решать стратегические задачи. Ты меня понимаешь? Как по твоему опыту и интуиции, подойдёт этот человек?

Миронов ничего не ответил и углубился в чтение досье. Немного там было написано. Выписки из формуляров министерства иностранных дел. Копии платёжных ведомостей канцелярии военной контрразведки, справка о родителях, представление к чину 9 класса, газетная вырезка о награждении орденом Франца Иосифа. Удостоверение особоуполномоченного ВЧК. Характеристика на сотрудника ВЧК под псевдонимом Мария. И всё.

– А сегодня во внутренней тюрьме умер его друг и наставник полковник Борисов Александр Васильевич, связной царя Романова, передававший конфиденциальные письма царственным особам Европы, – добавил я, – и причиной смерти полковника являемся мы. Что скажешь по этому поводу?

Миронов молчал. Налили ещё по рюмке. Выпили. Помолчали. Покурили.

– Сам-то этот Казанов русский человек? – спросил он.

– Как мне кажется, истинно русский и думает не о себе, а о России, такие сейчас не часто встречаются, – сказал я.

– Станислав, дай мне месяц, я просмотрю дополнительные материалы, какие мне удастся найти, и тогда скажу, – ответил Миронов. – Есть у нас время?

– Месяц я могу тебе дать, – сказал я, – давай, смотри, какая будет нужна помощь, звони сразу.

Глава 7

Миронов позвонил раньше, чем через месяц и сообщил, что готов для доклада.

– Докладываю, – сказал он, – интересующий нас человек этнический немец в третьем поколении. Его дальний предок фон Казен прибыл в Россию по приглашению императрицы Елизаветы из Саксонии. Крещён в православие. Дети были записаны Казеновыми. Внуки уже записаны Казановыми. Наш человек – отпрыск мужской ветви рода. Так что он вправе претендовать на дворянский титул в Саксонии и на полноценное гражданство Германии.

– Что обозначает фамилия Казен? – спросил я.

– Если вольно перевести, то можно сказать, что Сыров или Творожников. По-немецки звучит приличнее, – сказал Миронов. – Фон Казен – значит, что это владелец поместья, в котором делают отличные козьи сыры.

– Хорошо, продолжай, – сказал я.

– Ничем себя не запятнал, – продолжил Миронов. – В гражданской войне не участвовал. Симпатии к большевикам и к революции не высказывал. Считал нашу революцию возвратом к диктатуре. Выполнял наши поручения за границей, но отказывался официально оформить отношения с органами госбезопасности. Твёрд в своих убеждениях. Человек слова и чести. На чины, ордена, почести и деньги не падкий. Сторонник демократического развития России. Полагаю, что он будет с нами сотрудничать в интересах России, если не будет связан никакими обязательствами. Я готов встретиться с ним и сделать предложение.

– Ну, ты и сказанул, – задумчиво сказал я, – кто же даст санкцию с такой характеристикой. С такой характеристикой ему дорога только во внутреннюю тюрьму, а не в разведку.

– Ты дашь санкцию, – твёрдо сказал Миронов, – ты-то понимаешь, что разведка – это не лагерь с его правилами – шаг влево, вправо – стреляю без предупреждения. Ещё никогда никакие расписки не останавливали от противоправных действий, а партийные предпочтения всегда становились причиной самых крупных провалов. Только свободный человек может быть настоящим патриотом Родины и работать не за страх, а за совесть.

– Слушай, Николай, – я встал и начал ходить по кабинету, – ты вольтерьянец, ты опасный человек. За такие мысли у нас сейчас знаешь, что делают? То, о чем ты говоришь, может быть будет лет через двести, а, возможно, не будет никогда. Чем я докажу, что этот человек работает с нами? Чем? Где его расписка? Где написанное им донесение, где материалы проверки? Где, я тебя спрашиваю? Ты что, не знаешь приказов и не знаешь, что нужно прикладывать к рапорту на вербовку? И ты не знаешь, какое количество листов должно быть в этом рапорте? Ты на что меня толкаешь? Всё, что предлагаешь – это чистейшей воды авантюра.

– А не ты ли мне предложил участвовать в авантюре? – спросил Миронов.

– Вы что себе позволяете, товарищ полковник? – не любил я, когда меня даже друзья упрекали в том же, в чем упрекал их я.

– Извините, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга, – сказал Миронов, – считаю, что данная задача в ближайшие годы невыполнима, пока не будет собрано достаточное количество данных для составления подробного психологического портрета и идейно-политической характеристики изучаемого лица. Затем объект должен быть проверен на практических поручения и на основании этого будет вынесено решение о привлечении его к работе.

Конец ознакомительного фрагмента.