Личная жизнь Петра Великого. Женитьба Петра (Е. И. Майорова, 2011)

Женитьба Петра

Тем временем Петр вошел в возраст. Молодого человека не воспитывали в мысли, что ему предстоит править государством. Он вырос с убеждением, что он царь гонимый и что ему не видать власти и даже не жить, пока у власти его сестра и Милославские. Соответственно, наклонности Петра получили крайне одностороннее направление. «Вся политическая мысль его была поглощена борьбой с кланом Милославских; все гражданское настроение его сложилось из ненависти и антипатий к духовенству, боярству, стрельцам, раскольникам», – писал В.О. Ключевский.

Но пока его позиция никак не проявлялась; Петра знали лишь как командира потешных полков. Кроме военных потех, младший царь пристрастился к пьянству и разврату. Надо было спешно поправлять его репутацию. Царица Наталья и ее советники приняли демонстративное решение женить Петра. Понятно, что ревнивой Нарышкиной нелегко дался подобный шаг. Но тут имелось и еще одно, пожалуй, главное обстоятельство: женатый мужчина не будет нуждаться в опеке старшей сестры Софьи.

Царский брак представлял интерес государственный и был делом исключительно сложным. Нельзя сказать, что имелось мало кандидатур в царицы. Например, одно время обсуждалась возможность женить Петра на княжне Трубецкой. Но слишком близкое родство с Голицыными сыграло не в ее пользу. Другие кандидатуры знатных девушек также были отвергнуты Нарышкиными, комплексовавшими из-за своего «худородия». Наталья Кирилловна как огня боялась невестки княжеской крови. Уж та бы не упустила случая попрекнуть свекровь происхождением. Поэтому жену Петру искали в домах не особенно знатных, но и не низких, чтобы не стыдно было.

Внимание царицы и ее партии обратилось на многочисленную фамилию Лопухиных.

В «Российской родословной книге» род Лопухиных признан происходящим от Редегиных, якобы потомков убитого князем Мстиславом Владимировичем в 1022 году касожского князя Редеги. Его будто бы второй сын Роман, окрещенный Мстиславом, получил в жены княжну Мстиславну и стал родоначальником дворянских фамилий Глебовых, Лаптевых и Лопухиных. Но потомство Романа после 1022 года не прослеживается; указывается, и то только предположительно, его праправнук в пятом колене Михаил Юрьевич Сорокоум. Праправнук Сорокоума уже более реален: это Варфоломей Глебов-Лапоть. Его сын Василий, прозванный Лапуха, и стал родоначальником фамилии Лопухиных.

«История родов российского дворянства» отвергает происхождение Лопухиных от легендарного Редеги, но считает фамилию уже существовавшей в XV веке.

Представители этой семьи в первых шести коленах не отличались, правда, особенными заслугами до того счастливого случая, когда царица Наталья Кирилловна за личную к ней приверженность не остановила выбор невесты сыну на дочери мелкопоместного дворянина Иллариона Абрамовича Лопухина. А пять братьев Лопухиных составляли большую спаянную силу, которой так не хватало вдовствующей царице. Ведь в ее партию входили в основном родственники Нарышкины, не считавшиеся «дельными» людьми, Апраксины, возвысившиеся через царицу Марфу, и умный, достаточно образованный, говоривший по-латыни, но вечно пьяный князь Борис Голицын, ловко ведущий кампанию против царевны Софьи. О двух других временщиках: брате царицы Льве Кирилловиче и свойственнике обоих царей по бабушке Тихоне Стрешневе – князь Куракин говорил, что первый был человек очень недалекий и пьяный, взбалмошный, но не злой, а второй неглупый, но лукавый и недобрый, «интригант дворовый».

Отец царской невесты был переименован из Иллариона в Федора по имени святыни Романовых, Федоровской иконы, и получил боярство вместе с четырьмя своими родными братьями.

Невеста родилась 30 июня 1670 года в селе Серебрено Мещовского уезда в родовой вотчине бояр Лопухиных. Ее матерью была Устинья Богдановна Ртищева, которая останется с дочерью до самой своей смерти.

Ртищевы не относились к знатным фамилиям и вели свой род от Ослана-Челеби-Мурзы, выехавшего в 1389 году из Орды на службу к московскому князю Дмитрию Ивановичу Донскому. Сын Ослана, Лев Прокопьевич по прозвищу Большой Рот – «Ртище», – и стал главой семьи. Один из выдающихся представителей фамилии, Федор Михайлович Ртищев-старший, сторонился двора, все свое время посвящая наукам и Церкви. Один из первых русских благотворителей, он привечал сирых и убогих, раздавал богатую милостыню. Царь Алексей Михайлович заметил его, приблизил, сделал постельничим. Но юноша не стремился делать карьеру. Он был привержен науке, церковной святости. Из своего скита он создал Спасо-Преображенский монастырь, в котором основал так называемую «Ртищевскую школу». Ее ученики переводили с греческого на славянский язык Библию, Моисеево Пятикнижие и другие богословские труды. Целью Федора Ртищева было «научение словено-российского народа детей греческой, латинской и славянской грамматике, философии и риторике – науке о том, как говорить хорошо, правильно и красиво».

Но насколько забота о собственных интересах и расчетливость отца Федора, Михаила Ртищева, спокойно воспринимались придворным окружением, настолько бескорыстие и безразличие к чинам его сына вызывали бурю негодования при дворе. Его обвиняли в «нарушении православной веры», и неизвестно, как повернулось бы дело, если бы Б.И. Морозов не отвел от Ртищева эти обвинения и оправдал перед царем. Однако против Ртищева выступил Никон, возмущенный его советом не вмешиваться в светские дела. Вопрос вставал даже о физическом уничтожении Ртищева. Но пронесло и на этот раз. Пал Никон, а Ртищев добился перевода своей школы в Москву, в Заиконоспасский монастырь – впоследствии, в 1685 году, она станет ядром Славяно-Греко-Латинской академии. Сам Федор Михайлович до этого не дожил: он умер в 1673 году, сорока восьми лет от роду.

Конечно, тот факт, что родственником Евдокии был выдающийся человек, не доказывает, что и она была женщиной незаурядной. Но то, что эти сведения замалчиваются, наводит на определенные размышления.

Тем более что не принято говорить и о том, что внучатым племянником Евдокии, внуком ее брата Абрама, был модный в свое время поэт Авраам Лопухин, которого ценил и приглашал к сотрудничеству Карамзин.

О детстве, юности и воспитании девушки никаких документальных упоминаний не осталось. Известно, что ее крестили Прасковьей и она была старшей из четырех сестер. При избрании Лопухиной царской невестой она получила новое имя – Евдокия – либо в силу его большей «царственности», либо во избежание путаницы с царицей Прасковьей Салтыковой, женой царя Ивана. Может быть также, что царица Наталья настояла на этом имени в честь своей единственной сестры, которая звалась Евдокией.

Большинство сведений о жизни Нарышкиной и Лопухиной почерпнуты из мемуаров князя Бориса Куракина. Этот представитель одного из самых знатных родов России, блестящий дипломат-полиглот, оставил весьма интересные и эмоциональные воспоминания о выдающихся деятелях своего времени. В 1692 году он женился на сестре Евдокии Ксении. Ксения была на восемь лет младше Евдокии, и в тринадцать лет уже жила с Куракиным «как жена с мужем», поскольку брак князя еще не был решен его бабкой. Но через год четырнадцатилетняя невеста и семнадцатилетний жених обвенчались. Ксения умерла в возрасте двадцати одного года, родив сына Михаила.

Таким образом, Куракин становился свояком Петра, а его сын являлся двоюродным братом царевича Алексея, что в будущем сильно компрометировало бессменного «посла державы Российской».

Но особенно любила Евдокия единственного[9] брата Абрама, который всегда держал сторону сестры и был поддержкой в ее несчастливой судьбе.

С легкой руки А.Толстого Евдокию принято считать невежественной, косной, чуть ли не убогой. Даже о ее выдающейся красоте говорить как-то забывали. Между тем именно красота девушки обратила на себя внимание царицы Натальи Кирилловны, рассчитывающей через более взрослую, чем сын, толковую и во всем покорную себе невестку еще более упрочить влияние на мужавшего царя. В переписке иностранных послов содержатся похвалы внешности Евдокии, хотя нельзя сказать, что она постоянно «была на публике». Но вот в Кремле устраивается огнестрельный праздник с грандиозным ночным фейерверком, и на нем, по воспоминаниям Патрика Гордона, присутствуют «вдовствующая царица Наталья Кирилловна, молодая царица и царевны, сестры Петра и Ивана Алексеевичей».

Сохранившееся изображение Евдокии представляет лицо вовсе не заурядное, отмеченное чувством собственного достоинства. На большинстве портретов она изображена в иноческом платье; по-видимому, они относятся к тому времени, когда власть и корону получил ее родной внук. Но Евдокия в молодости напоминает портрет М.И. Лопухиной, урожденной Толстой, кисти В. Боровиковского.

стихи неизвестного современника относятся к изображению Марии Лопухиной, как и стихи Якова Полонского; но кажется, что писано это о Евдокии:

В отличие от Петра, впервые увидевшего невесту в день свадьбы, Наталья Кирилловна имела возможность досконально рассмотреть девушку, не раз приглашая ее с собой в «мыльню». И если пристрастная царица осталась довольна статями будущей невестки, та действительно была хороша.

Евдокия по тогдашним меркам была образованна – умела читать и писать. В ее письмах позднего периода обнаруживаются твердость, образность мышления, способность четко выражать свои убеждения.

Традиционный смотр царских невест не был устроен. То ли вторая семья покойного царя не располагала нужными средствами, то ли царица Наталья стремилась женить сына не мешкая.

27 января 1689 года была скромно сыграна царская свадьба. На невесте была легкая сорочка и чулки, красного шелка длинная рубаха с жемчужными запястьями, китайского шелка летник с просторными, до полу, рукавами. На шее – убранное алмазами, бобровое, во все плечи, ожерелье (воротник). Поверх летника суконный опашень со ста двадцатью финифтяными пуговицами, еще поверх – подволока сребротканая, на легком меху, затем мантия, тяжело шитая жемчугом. Пальцы были унизаны перстнями драгоценными, уши оттянуты звенящими серьгами. Коса переплетена множеством лент, на голове высокий, в виде города, венец.

Петр тоже ради подобного случая облачился в традиционную царскую одежду: «платье белое, кафтан верхний камчатой китайской, испод соболий, исподний кафтан камчатой же китайской; ожерелье соболье с запонками яхонтовыми и шитьем золотым, с конторгой (застежкой) рубиновой; на спине и груди – подоплеки узорчатые, шитые шелком и золотом; пояс золотой, осыпанный каменьями, на поясе конторги и калита (кошелек)». Наверное, смуглый черноглазый юноша был очень хорош в богатом белом праздничном платье.

Софья своим присутствием свадьбу не почтила – щедро отсыпала в подарок новобрачному кучу золотых червонцев и отъехала на богомолье.

После венчания и свадебного стола именитые гости проводили молодых в сенник – пристройку без земляного наката на потолке, – чтобы молодые легли спать не под землей, как в могиле. В трех стенах сенника были высоко прорублены цветные окошки. В простенках – тегеранские ковры, пол застелен ковром с птицами и единорогами. В углах воткнуто четыре стрелы, на каждой подвешено по сорок соболей и на острие – калач. На двух сдвинутых лавках, на двадцати семи ржаных снопах, на семи перинах постлана шелковая постель со множеством подушек в жемчужных наволоках, сверху на них лежала меховая шапка. В ногах – куньи одеяла. У постели стояли липовые бочки с пшеницей, рожью, овсом и ячменем.

Родные и гости уселись за стол, выжидая час боевой, когда дружка принесет весть, что у царя доброе свершилось.

«А на утро следующего дня, как это велось обыкновенно, царю и царице готовили мыльни разные, и ходил царь в мыльню, и по выходе из нея возлагали на него сорочку и порты, и платье иное, а прежнюю сорочку велено было сохранять постельничьему. А как царица пошла в мыльню и с ней ближние жоны, и осматривали ее сорочку, а осмотря сорочку, показали сродственным жонам немногим для того, что ея девство в целости совершилось, и те сорочки, царскую и царицыну, и простыни, собрав вместе, сохраняли в тайное место». Уж за соблюдением этой церемонии, детально описанной В. Котошихиным, царица Наталья проследила в точности.

Петр, и в десять лет выглядевший на все шестнадцать, рано познал физиологию любви, получив необходимые навыки на заднем дворе материнской усадьбы. «Задний двор был истинный содом в древнем быту дворян наших. Здесь развращалось молодое дворянство с издетства, без особого усилия, неприметно исподволь. Развратная от совместного сожительства дворовая челядь наперебой старалась угождать всем наклонностям своих молодых господ, будущих властителей, творила в них новые и грязные вожделения, зарождала суеверия и холопские предрассудки, воспитывала, пестовала порок по глупому невежеству, не из расчета».

К услугам Петра были многочисленные дворовые девушки, прачки, скотницы и другие прислужницы. Они не требовали предварительных ухаживаний и приятного обхождения, да царь и не был к этому склонен. Он привык безотлагательно, нахраписто и грубо удовлетворять плотские потребности, сразу же забывая о своей мимолетной подруге. К тому времени он стал завсегдатаем кабаков и других злачных мест, посещая их «для пития и блудства». По-видимому, именно в юности у него сложился идеальный образ женщины: простой, крепкой, необидчивой, не лезущей за словом (часто матерным) в карман, любящей выпить, темпераментной и щедрой на ласку.

Дурные привычки юности сформировали его отношение к женщинам на всю жизнь и, может быть, определили ее неустроенность и последующие разочарования.

Жениться он не хотел, понимая, что брак может стать ограничением его свободы. Однако мать сумела убедить Петра в необходимости создания домашнего очага для продолжения рода и оберега от страшной опасности в лице правительницы Софьи.

Первый месяц брачной жизни был действительно медовым. Современники отмечали, что любовь между супругами была «зело изрядная». Молодая царица, видимо, сумела угодить супругу. Но был ли приятен ей он – нервный, дерганый, громоздкий, ничуть не ласковый, требующий от жены того же, чего хотел и от подневольных женщин, обязанных ему покоряться беспрекословно, – вопрос. Конечно, Евдокия и в мыслях не смела осуждать или оценивать мужа, но разве вольна она была в своих сокровенных чувствах…

В допетровской России «секса не было». С одной стороны, имелась необходимость продолжить род, чтобы было кому передать нажитое; с другой стороны, общение полов почиталось грехом, за который приходилось каяться. Женщина, считавшаяся порядочной, должна была скрывать свои порывы, отбивать перед иконами многочисленные поклоны и как бы противиться греху, но на самом деле угождать воле господина, постоянно поминая при этом Господа.

Воспитанная в патриархальной семье, Евдокия, наверное, слишком часто упоминала о грехе и Господе и не была так раскована, как хотелось Петру. На третий месяц супружества он уже рвался к своим потешным войскам и привычным воинским забавам. Может быть, слегка обиженная, но порядком измученная двухмесячным «медовым месяцем», Евдокия с некоторым облегчением восприняла мужнин отъезд и свободу собственного тела. Молодая женщина чувствовала свою силу и знала, что Петр вернется. Она же готова была любить своего нескладного и безалаберного молодого мужа несколько снисходительно, но верно и преданно.

Не так отнеслась к случившемуся Наталья Кирилловна. Ей показалось, что Евдокия, уверенная в своей притягательности для супруга, смотрела теперь на нее свысока, и царица-мать была оскорблена. Кроме того, неблагодарная «ночная кукушка» не проводила политику свекрови – а ведь для этого ее и взяли в царский терем! – и Наталья Кирилловна обвинила невестку в неумении удержать мужа. К тому же она не оправдала ожидания вдовой царицы и в другом – не забеременела. Вслед за Евдокией при дворе появилось около тридцати Лопухиных обоего пола, не знавших «обращения дворового». Это вызывало раздражение чувствительной к таким вещам Нарышкиной. Наталья Кирилловна «невестку возненавидела и желала больше видеть с мужем в несогласии, нежели в любви», – вспоминал Куракин.

Ненавидеть она умела. Не зря ее называли Медведихой.

Но пока в молодой царской семье ничто не предвещало страшного будущего. Царь и царица вели себя как любые другие молодые супруги. Царская чета любила приезжать в подаренное отцу Евдокии московское село Ясенево, где молодежь развлекалась и веселилась, как это всегда принято у молодежи.