Глава 6
Эмма не могла больше ждать. За окном шел мерзкий дождь со снегом, но она по-прежнему прижималась носом к стеклу, стараясь разглядеть что-либо за сплошной пеленой мокрых снежинок.
Они должны скоро приехать, Джонно сам говорил. А она была уже достаточно умна, чтобы понимать: если начнет приставать к нему с вопросами, как скоро это случится, он лишь огрызнется в ответ. Но терпение было уже на исходе. Кончик носа у нее замерз окончательно, и она отошла от окна, начав пританцовывать, чтобы не стоять на месте. Папа и Бев должны вот-вот вернуться домой вместе с ее новым братиком. Дарреном. Ее братика звали Даррен. Она шепотом произнесла его имя, словно пробуя его на вкус. От одного этого звука она почему-то заулыбалась.
До сих пор в ее жизни не случалось ничего настолько большого и важного, как появление братика. Он будет принадлежать ей и нуждаться в том, чтобы она ухаживала за ним и заботилась о нем. Вот уже несколько недель она тренировалась на куклах, которых теперь у нее было великое множество.
Она уже знала, что маленьких деток надо очень осторожно поддерживать под головку, иначе она может отвалиться и сломаться. Иногда дети просыпаются посреди ночи и плачут, потому что хотят молочка. Ничего, она не будет протестовать, думала Эмма. Она потерла свою собственную плоскую грудь и подумала, а хватит ли у нее молочка для Даррена?
Ее не взяли в больницу, чтобы она могла хоть одним глазком взглянуть на него. Она так сильно обиделась на них, что впервые за все время, что жила в новом доме, Эмма спряталась в чулане. Она до сих пор злилась из-за этого, хотя и знала, что взрослые не обращают внимания на детей, когда те сердятся.
Устав стоять, она присела на диван у окна и принялась нянчить Чарли и ждать.
Попытавшись отвлечься, девочка стала думать о других вещах. О том, как ей жилось в Америке. Негромко напевая себе под нос, Эмма стала представлять себе все то, что видела раньше. Большую серебристую арку в Сент-Луисе. Озеро в Чикаго, которое показалось ей огромным, словно море. И Голливуд. Ей очень понравился большой белый знак. Вспомнив о нем, она попыталась воссоздать в памяти начертание всех тех букв.
Ее отец играл в большущем концертном зале прямо под ними. Его еще называли чашей. Это показалось ей странным, но слышать приветственные крики и восторженные вопли на открытом воздухе было забавно и приятно.
Свой день рождения, третий по счету, она отпраздновала в Голливуде. Все пришли отведать белого торта, увенчанного маленькими серебристыми шарами.
Почти каждый день они летали на самолете. И всегда ей становилось очень страшно, но она научилась справляться с тошнотой. С ними вместе путешествовало много людей. Ее отец называл их «роуди».[4] Это прозвище казалось ей глупым, ведь они часто летали по воздуху, а не ездили по дороге.
Больше всего ей понравились отели, с их обслуживанием номеров и новыми кроватями, которые менялись почти каждую ночь. Ей нравилось смотреть в окно по утрам на новые города и новых людей.
Зевнув, она откинулась на спинку дивана, не выпуская из рук плюшевую собачку.
Когда снова поедут в какой-нибудь отель, Даррен сможет составить им компанию. Все будут любить его, представляла она.
Глядя на сплошную пелену дождя со снегом за окном, она почувствовала, что ее клонит в сон. И тогда Эмма вспомнила о Рождестве. Оно стало первым, когда у нее появился свой чулок, свисающий с каминной полки, на котором было вышито ее имя. А под елкой, украшенной всей семьей, огромной грудой были свалены подарки. Игрушки, игры, куклы в нарядных платьях. После обеда они играли в лилу. Играть сели все, даже Стиви. Он пытался мухлевать, чтобы рассмешить ее, а потом катал ее на спине, визжащую от счастья, по всему дому.
А затем отец разделал большого рождественского гуся. После столь обильного угощения ее потянуло в сон, и она свернулась калачиком перед камином, слушая музыку.
Это был лучший день в ее жизни. Самый лучший. До сегодняшнего дня.
Ее разбудил шум двигателя подъезжающего автомобиля. Вновь прижавшись носом к стеклу, она выглянула наружу. А потом с криком спрыгнула с дивана.
– Джонно! Джонно! Они вернулись. – Эмма со всех ног помчалась по коридору, звонко топоча по деревянному полу, который был тщательно восстановлен и натерт воском.
– Постой! – Джонно бросил записывать слова песни, которая уже крутилась у него в голове, и перехватил ее на бегу. – Кто «они»?
– Мой папа, Бев и мой ребеночек.
– Твой ребеночек, говоришь? – Он потянул ее за нос и обернулся к Стиви, который что-то наигрывал на пианино. – Ну что, идем, поздороваемся с новым Макэвоем?
– Одну минуту.
– Уже иду. – Пи-Эм сунул в рот последний кусочек кекса к чаю и поднялся с пола. – Интересно, удалось им удрать из больницы незамеченными?
– Те меры предосторожности, которые предпринимает Пит, посрамили бы самого Джеймса Бонда. Два подставных лимузина, двадцать здоровенных охранников, а все заканчивается побегом в грузовичке для перевозки цветов. – Рассмеявшись, он зашагал по коридору, и Эмма засеменила следом. – Слава делает нас нищими, Эмма, запомни это, радость наша.
Но сейчас ей не было решительно никакого дела до славы, нищих и всего прочего. Она хотела только одного – увидеть своего братика. Не успела отвориться дверь, как она вырвала потную ладошку из руки Джонно и стремглав помчалась по коридору.
– Покажите мне его! – потребовала она.
Брайан наклонился к ней и откинул край одеяла со свертка, который держал в руках. И при первом же взгляде на братика Эмма испытала одно-единственное чувство – любовь. Всепоглощающую и безоговорочную. Это было куда больше того, что она ожидала.
Он не был похож на куклу. Даже когда спал, она различала легкий трепет его темных ресничек. Ротик его был маленьким и влажным, а кожа – тонкой и прозрачной. На голове у него красовалась голубая шапочка, но отец сказал ей, что волосы у него – такие же темные, как и у Бев. Крошечная ручка была сжата в кулачок, и Эмма осторожно коснулась ее кончиками пальцев, ощутив тепло и слабое биение жизни.
Любовь вырвалась из нее наружу, словно лучик света.
– Ну, что скажешь? – поинтересовался у нее Брайан.
– Да-аррен. – Она произнесла его имя едва слышно, наслаждаясь им. – Он самый красивый малыш на свете.
– Красавчик, как и все Макэвои, – пробормотал Джонно, на которого вдруг нахлынула неожиданная сентиментальность. – Отличная работа, Бев.
– Спасибо! – Она была очень рада, что справилась. Ни одна из прочитанных ею книг так и не подготовила ее к дикой, опустошающей боли деторождения. И теперь Бев гордилась тем, что привела сына в этот мир естественным способом, хотя в последние часы жизнь обоих висела на волоске. Сейчас ей ничего так не хотелось, как прийти в себя и начать быть матерью.
– Врач требует, чтобы на протяжении следующих нескольких дней Бев поменьше оставалась на ногах, – начал Брайан. – Может, поднимешься наверх и отдохнешь? – обратился он к жене.
– Меньше всего мне сейчас хочется укладываться в очередную постель.
– Тогда входи и присаживайся, а дядя Джонно сделает тебе чашечку замечательного чая.
– Прекрасно.
– Я поднимусь наверх и уложу малыша. – Брайан улыбнулся, когда Пи-Эм попятился, глядя на происходящее с разинутым ртом. – Он не кусается, старина. У него и зубов-то еще нет.
Пи-Эм ухмыльнулся и сунул руки в карманы.
– Просто не проси меня потрогать его прямо сейчас, только и всего. Мне надо привыкнуть, – пояснил он свое поведение.
– В таком случае можешь развлечь Бев. Ей досталось выше крыши. Сегодня после обеда должна прийти сиделка, и я не хочу, чтобы до ее прихода Бев пришлось напрягаться.
– Это запросто. – И Пи-Эм фланирующей походкой удалился в гостиную.
– Мы уложим ребеночка спать, – провозгласила Эмма и взялась за краешек одеяла. – Я могу показать тебе, как это делается.
Они стали подниматься по лестнице. Эмма показывала дорогу.
В детской комнате на окнах висели занавески с оборками, а на бледно-голубых стенах играла радуга. Плетеная кроватка для новорожденного была отделана снежно-белым ирландским кружевом с розовыми и голубыми завязками. В уголке, под охраной шестифутового плюшевого медведя, притаилась старомодная коляска. У окна застыло в ожидании антикварное кресло-качалка.
– Он скоро проснется?
– Не знаю. Мне начинает казаться, что новорожденные – существа крайне непредсказуемые. – Брайан присел рядом с нею на корточки. – Мы должны обращаться с ним очень бережно, Эмма. Сама видишь, какой он беспомощный.
– Я не позволю, чтобы с ним случилось что-либо плохое. Никогда! – Положив руку на плечо отца, она стала смотреть, как спит малыш.
Эмма вовсе не была уверена в том, что ей нравится мисс Уоллингсфорд. У молодой сиделки были красивые рыжие волосы и чудесные серые глаза, но она редко позволяла Эмме прикасаться к малышу Даррену. Бев проинтервьюировала несколько дюжин претенденток и остановилась на Алисе. Девушке исполнилось двадцать пять лет, она была из хорошей семьи, обладала приятными манерами и располагала прекрасными рекомендациями.
В первые месяцы после рождения Даррена Бев чувствовала себя настолько слабой, у нее случались столь резкие и неожиданные перепады настроения, что услуги Алисы оказались поистине неоценимыми. Кроме того, с ней как с женщиной можно было запросто поболтать о таких вещах, как прорезывание зубов, кормление грудью, диета. Бев вознамерилась вернуть себе прежнюю стройность фигуры с той же решительностью, с какой хотела стать и хорошей матерью. Брайан постоянно уединялся или с Джонно – записывать песни, или с Питом – договариваться насчет записи очередной пластинки. Ей пришлось в одиночку создавать тот дом и уют, о котором мечтала.
Разумеется, она внимательно слушала его, когда он рассуждал о войне в Азии или расовых беспорядках в Америке, но ее личный мирок вращался вокруг того, достаточно ли тепло светит солнце, чтобы Даррен отправился на прогулку. Она научилась печь хлеб и попробовала себя в вязании, пока Брайан писал песни и выступал против войны и расизма.
По мере того как тело ее обретало прежние формы, уходило и нервное напряжение. Для Бев наступило лучшее время в жизни. Сын лучился розовощеким здоровьем, а муж обращался с ней в постели как с принцессой.
Прижав Даррена к груди, с Эммой у ног, она тихонько покачивалась в кресле у окна детской. С утра шел дождь, но сейчас выглянуло яркое солнышко. Она решила, что после обеда отправится с малышом и Эммой на прогулку в парк.
– Мне надо уложить его, Эмма. – Бев поправила блузку, прикрывая грудь. – Он уже заснул.
– Можно мне подержать его, когда он проснется?
– Да, но только когда я буду рядом.
– Мисс Уоллингсфорд никогда не дает мне подержать его.
– Она всего лишь проявляет необходимую осторожность. – Бев поправила одеяло, которым был укрыт Даррен, и отступила на шаг. Вот, ему еще нет и пяти месяцев, подумала Бев, а она уже не может представить свою жизнь без него. – Давай сойдем вниз и попробуем испечь что-нибудь вкусненькое. Твой папа просто обожает шоколадные кексы.
Завидев их, в коридоре остановилась Алиса, она несла свежее постельное белье в детскую.
– Он немного поспит, – сказала ей Бев. – Животик у него полный.
– Да, мадам.
– Мы с Эммой будем на кухне.
Часом позже, когда они вынули противень с кексом из духовки и поставили его остывать, с шумом отворилась и захлопнулась входная дверь.
– Папа так рано сегодня вернулся домой? – Бев машинально поправила волосы и поспешила ему навстречу. – Бри, я не ждала тебя так… Что случилось?
Лицо его заливала смертельная бледность, глаза покраснели, а взгляд затуманился. Он тряхнул головой, словно наводя резкость, когда Бев протянула к нему руки.
– Они убили его.
– Что? – Она больно стиснула его руку. – Кто? Кого убили?
– Кеннеди. Роберта Кеннеди. Они убили его.
– О господи! Господи боже мой.
Она замерла, в ужасе глядя на него. Бев вспомнила, как был убит американский президент и весь мир погрузился в траур. А теперь наступила очередь его брата, полного жизни и оптимизма младшего брата.
– Мы репетировали запись альбома, – заговорил Брайан, откинувшись спиной на дверь. – Вошел Пит. Он услышал новость по радио. Никто из нас не поверил, пока мы не услышали собственными ушами. Проклятье, Бев, всего несколько месяцев назад был убит Кинг[5] – и вот тебе снова! Что творится с миром?
– Мистер Макэвой! – По лестнице медленно спускалась Алиса. Лицо девушки бледностью соперничало с ее фартуком. – Это правда? Вы уверены?
– Да. Этого не может быть, но это правда.
– Ох, бедная семья. – Алиса принялась мять в руках фартук. – Бедная мать.
– Он был хорошим человеком, – выдавил Брайан. – Он бы наверняка стал их следующим президентом. Уверен, он бы прекратил эту чертову войну.
Заметив слезы в глазах отца, Эмма пришла в смятение. Взрослые слишком увлеклись собственными переживаниями, чтобы обращать внимание еще и на нее. Она не знала никого по имени Кеннеди, но уже жалела о том, что он умер. Может, он был другом папы. А может, солдатом на той войне, о которой всегда говорил ее отец.
– Алиса, приготовьте чаю. Пожалуйста, – пробормотала Бев, уводя Брайана в гостиную.
– Что это за мир, в который мы привели своих детей? Когда они поймут все, Бев? Когда они поймут все до конца?
Эмма поднялась наверх, чтобы посидеть с Дарреном, предоставив взрослых их слезам и чаю.
Часом позже там они и обнаружили ее, в детской. Она пела одну из тех колыбельных, которые частенько напевала Бев, укладывая Даррена.
Бев мгновенно охватила паника, она уже рванулась было внутрь, когда Брайан схватил ее за руку:
– С ними все в порядке. Неужели не видно?
Глядя на детей, он почувствовал, как начала оттаивать его душа. Эмма раскачивалась в кресле, не доставая ногами до пола, на руках она бережно держала младенца.
Подняв голову, девочка счастливо улыбнулась им:
– Он плакал, но теперь с ним все в порядке. Он даже улыбнулся мне. – Наклонившись, она поцеловала малыша в щеку, и тот принялся довольно агукать. – Он любит меня, правда, Даррен?
– Да, он любит тебя. – Подойдя к креслу-качалке, Брайан опустился перед ним на колени и крепко обнял их обоих. – Слава богу, что вы у меня есть, – прошептал он, протягивая руку Бев. – Без вас я бы сошел с ума.
На протяжении нескольких следующих недель Брайан старался быть как можно ближе к семье. При любой возможности он оставался работать дома и даже подумывал о том, чтобы пристроить к особняку студию звукозаписи. Но ему не давала покоя война в Юго-Восточной Азии. Душу также надрывала и жестокая, бессмысленная бойня в его родной стране, Ирландии. Его песни занимали первые места в хит-парадах, но удовольствие, которое он получал от работы совсем еще недавно, поблекло. Музыка стала для Брайана средством выражения своих чувств и одновременно защитой от самых сильных из них. Лишь любовь к семье не давала ему сорваться. Он не сомневался, что именно эта любовь стала для него спасительным якорем, не позволявшим ему сойти с катушек.
Бев навела его на мысль взять Эмму с собой в студию. Они как раз собирались записать первые песни для своего третьего альбома, который Брайан считал еще важнее дебютного. На сей раз он намеревался доказать, что «Разрушение» – не случайный каприз или нежданная удача, не группа-однодневка, не жалкая пародия на таких титанов, как «Битлз» или «Роллинг стоунз». Он должен был доказать, прежде всего самому себе, что их волшебство и очарование, изрядно потускневшие за прошедший год, никуда не делись.
Брайан хотел создать нечто уникальное – музыку, которая всегда будет выделять их среди всех прочих групп, и потому безжалостно отложил в сторону несколько рок-композиций, написанных ими с Джонно. Эти подождут. Несмотря на возражения Пита, остальные члены группы поддержали его в стремлении приправить тексты политическими заявлениями, сыграть бунтарский рок и аранжировать ирландские народные песни. Электрические гитары и свистульки.
Входя в студию, Эмма даже не подозревала о том, что на ее глазах будет твориться история. Она полагала, что всего лишь проводит день в обществе своего папы и его приятелей. Все происходящее казалось ей грандиозной игрой: оборудование, инструменты, стеклянная комната с высоким потолком. Она сидела в большом вращающемся кресле, потягивая кока-колу прямо из горлышка.
– Тебе не кажется, что малышке будет скучно? – осведомился Джонно, настраивая электрический орган. Теперь он носил два перстня сразу, с бриллиантом и внушительным розовым сапфиром.
– Если уж мы не сумеем развлечь одну маленькую девочку, тогда нам пора собирать вещи и готовиться на выход. – Брайан поправил ремень гитары. – Мне станет спокойнее, если она какое-то время будет в поле моего зрения, Джейн опять поднимает шум.
– Сука, – беззлобно заметил Джонно, после чего потянулся за стаканом колы, щедро разбавленной ромом.
– Она и на этот раз ничего не добьется, хотя нервы опять потреплет. – Метнув быстрый взгляд на Эмму, Брайан отметил, что девочка оживленно болтает о чем-то с Чарли. – Она пытается доказать, что ее вынудили подписать бумаги. Пит занимается этим вопросом.
– Ей просто нужны деньги.
Мрачно улыбнувшись, Брайан кивнул.
– Но от Пита она их не получит. И от меня тоже. Ладно, давай проверим звук.
– Привет, Эмма, дорогуша. – Приостановившись рядом с нею, Стиви шутливо ткнул ее пальцем в живот. – Ты пришла на пробы? Хочешь стать участницей группы?
– Нет, я только посмотрю на вас. – Она, словно зачарованная, уставилась на золотое кольцо, покачивавшееся у него в ухе.
– Отлично. Перед аудиторией мы всегда играем лучше. А скажи-ка мне кое-что, Эмма. – Он наклонился к самому ее уху и зашептал: – Только правду и ничего, кроме правды: кто здесь лучший?
Эта игра уже стала для них привычной. Прекрасно зная правила, Эмма подняла взгляд, опустила его, посмотрела налево, потом направо. И наконец, втянув голову в плечи, громко воскликнула:
– Папа!
Наградой ей стало наигранно-недовольное фырканье и ласковая щекотка по ребрам. Изо всех сил сдерживаясь, чтобы не обмочить трусики, она заерзала, отодвигаясь в кресле.
– В этой стране промывать детям мозги запрещено законом, – вздохнул Стиви, присоединяясь к Брайану.
– Просто у малышки есть вкус.
– Тогда с этим вообще ничего не поделаешь. – Он достал из футляра свою гитару и бережно пробежался пальцами по грифу. – Что у нас идет первым?
– Играем минусовку для «Крика души».
– Понятно. Лучшее приберегли для затравки. – Кивнув в знак согласия, Стиви взял несколько пробных аккордов. – Поехали, парни.
Изо всей четверки Стиви был единственным, кто вырос в состоятельной семье и настоящем доме с садом и двумя слугами. Он привык к роскоши, ожидал ее, как нечто само собой разумеющееся, и быстро терял к ней интерес. Он влюбился в гитару с первого взгляда, заставив родителей горько пожалеть о том дне, когда они подарили ее сыну.
Уже в пятнадцать лет он сколотил свою первую группу – «Стиви и лоботрясы». Она продержалась целых шесть месяцев, прежде чем развалиться в результате ожесточенных внутренних распрей. Не утратив присутствия духа, он собрал следующую, а потом еще одну. Его природный талант искрометного обращения с гитарой привлекал к нему многих начинающих музыкантов. Но при этом они желали видеть в нем же и лидера, а вот с этим, в силу личностных особенностей, возникали проблемы.
С Брайаном и Джонно он познакомился в Сохо, на одной из тех вечеринок с зажженными свечами и благовониями, что приводили в ужас его родителей. Одержимость музыкой Брайана и беззаботное, едкое остроумие Джонно покорили его. Впервые в жизни Стиви присоединился к кому-то вместо того, чтобы создавать самому, и с облегчением признал за Брайаном лидерство.
Постные дни, когда приходилось побираться в барах, умоляя дать им возможность сыграть, чередовались с пьянящими и сумасшедшими, когда они писали песни и творили музыку. Были и женщины, целые легионы роскошных красоток, готовых упасть на спину по первому слову светловолосого юноши с гитарой в руке.
А потом в его жизни случилась Сильвия, девушка, которую он встретил во время их первого ангажемента в Амстердаме. Симпатичная круглолицая Сильвия с ее ломаным английским и простодушным взглядом. Они занимались любовью с маниакальной страстью в грязной маленькой комнатушке с протекающей крышей и окнами, покрытыми сажей и копотью. Он влюбился в нее настолько, насколько вообще считал себя способным полюбить. Он даже подумывал о том, чтобы привезти ее с собой в Лондон и поселить в какой-нибудь тесной квартирке без горячей воды.
Но Сильвия забеременела.
Он вспомнил, как она призналась ему в этом, бледная и перепуганная, глядя на него полными надежды и страха глазами. Детей он, мягко говоря, не планировал. Боже правый, ему ведь едва исполнилось двадцать! Музыка стояла у него на первом месте, и по-другому быть не могло. А что будет, когда его родители узнают о том, что он прижил ребенка с голландской официанткой?… Осознание того простого факта, что, как бы далеко он ни убежал и сколь бы шумно ни протестовал, мнение родителей по-прежнему очень много значит для него, обдало Стиви холодным душем.
Пит договорился насчет аборта, втайне и за большие деньги. И Сильвия, по щекам которой ручьем текли слезы, сделала то, о чем он просил. После этого она развернулась и ушла из его жизни. Только тогда Стиви понял, что любил ее гораздо сильнее, нежели сам ожидал от себя.
Ему не хотелось думать об этом, он ненавидел себя за то, что до сих пор не может забыть ее. Но в последнее время мысли о Сильвии неотступно преследовали его. «Скорее всего, это из-за Эммы», – подумал он, оглянувшись на девочку, сидящую во вращающемся кресле, раскрасневшуюся и счастливую. Его ребенку сейчас уже должно было исполниться примерно столько же.
Тот день в студии стал для Эммы настоящим праздником. Она получила массу удовольствия и сожалела лишь о том, что с нею не было Даррена. Да и отец с друзьями предстали перед ней совсем в другом свете, чем когда она наблюдала за их выступлениями в театрах и концертных залах по всей Америке. Здесь ощущалась совсем иная энергетика. Она не понимала ее, но ощущала буквально кожей.
Во время гастролей Эмма привыкла относиться к ним как к единому целому, телу с четырьмя головами. Представив себе их в таком виде, она рассмеялась, но картинка выглядела правдивой. А сегодня они спорили, переругивались или просто сидели молча во время воспроизведения записи. Она не понимала значений технических терминов, которыми они обменивались между собой, но в том и не было нужды.
Она коротала время в одиночестве, пока они играли или совещались, или веселилась, когда они по очереди развлекали ее в свободное время. Она горстями поглощала хрустящие картофельные чипсы, а живот у нее раздулся от бесчисленных бутылочек колы.
В перерыве она уселась на колени Пи-Эму и принялась изо всех сил колотить по барабанам. Затем проговорила свое имя в один из микрофонов, и эхо разнесло его по всей комнате. Сжав в руке запасную барабанную палочку, она прикорнула во вращающемся кресле, подложив под голову верного Чарли, и проснулась уже от папиного голоса, взлетевшего под самый потолок в балладе о трагической любви.
Эмма смотрела на него, словно зачарованная, протирая сонные глаза и зевая в шерстку Чарли. Сердечко ее было еще слишком юным и неопытным, чтобы его тронули проникновенные слова, а вот музыка проникла в самую душу. И всякий раз, слыша эту песню, она будет вспоминать тот миг, когда проснулась под звуки отцовского голоса, зазвучавшего у нее в ушах. И наполнившего собой весь мир.
Когда он умолк, она забыла о том, что ей полагалось сидеть тихо. Подпрыгивая на кресле, Эмма захлопала в ладоши:
– Папа!
Пит, сидя в аппаратной, выругался, но Брайан выставил перед собой ладонь:
– Оставим это! – Рассмеявшись, он повернулся к Эмме. – Оставим это, – повторил он, протягивая к ней руки. И, когда она подбежала к нему, он подбросил ее в воздух. – Что скажешь, Эмма? Я только что сделал тебя звездой.