Глава 4
В своем первом перелете через Атлантику Эмма путешествовала первым классом. При этом ее отчаянно тошнило. Хотя Бев временами и тормошила ее, девочка не могла ни любоваться чудесными облаками, ни рассматривать цветные картинки в книжках, которыми Бев набила ее сумочку. Даже будучи уже пустым, желудок Эммы никак не желал успокаиваться. Мимо ее сознания прошли и прикосновения ладони Бев ко лбу, и успокаивающий голос стюардессы.
Не имело никакого значения, что на ней «ой какая новенькая красненькая юбочка и яркая блузочка в цветочек». Не имело значения, что ее обещали поднять «на са-амый ве-ерх Эмпайр-стейт-билдинг». Ее уже не радовало даже то, что скоро она увидит «дэ-эдди». Тошнота не отступала.
К тому времени как самолет зашел на посадку в аэропорту имени Джона Фитцджеральда Кеннеди, она ослабела настолько, что едва могла стоять на ногах. Измотанная и расстроенная, Бев на руках понесла девочку к выходу.
Пройдя таможню, она едва не расплакалась, завидев среди встречающих Пита.
Одетый в безукоризненный костюм Savil Row,[1] он окинул долгим взглядом малышку с бледным, одутловатым лицом и женщину, явно находящуюся на грани нервного срыва.
– Тяжелый перелет? – озабоченно спросил Пит.
Вместо того чтобы разрыдаться, Бев вдруг нервно хохотнула.
– О нет, он был чудесен от начала до конца. А где Брайан?
– Он хотел приехать, но мне пришлось наложить вето. – Пит подхватил ручную кладь Бев и взял ее под руку. – Парни не могут даже окно открыть, чтобы вдохнуть свежего воздуха, не вызвав массовую истерию.
– И тебе это нравится, – сделала она вывод, коротко взглянув на него.
Он ухмыльнулся, направляя ее к выходу из терминала.
– Даже я, несмотря на свой врожденный оптимизм, такого не ожидал. Брайан будет очень богатым человеком, Бев. Мы все до неприличия разбогатеем.
– Деньги никогда не стояли для Бри на первом месте.
– Да, но я не вижу, чтобы он отбивался от них, когда они льются на него дождем. Идем, нас ждет машина.
– А наши чемоданы? – Она постаралась умостить Эмму поудобнее на своих руках, но девочка лишь слабо застонала в ответ.
– Их доставят в отель. – Пит освободил одну руку и ладонью стал подталкивать ее в спину поскорее к выходу из терминала. – В журналах для фанатов полно и твоих фотографий, – пояснил он.
Их ждал белый лимузин «мерседес», огромный, как пароход. Увидев на лице Бев растерянность, Пит только хмыкнул:
– Раз уж ты вышла за короля, дорогуша, то и путешествовать будешь со всеми удобствами.
Ничего не ответив, Бев откинулась на спинку сиденья и закурила, надеясь, что ощущение пустоты и обреченности вызвано лишь долгим, изматывающим перелетом. Эмма, сидевшая между нею и Питом, свернулась клубочком и благополучно проспала свою первую поездку на лимузине.
Пит не стал задерживаться в фойе «Уолдорфа», а повлек их к лифту, по дороге так и не решив для себя, то ли вздыхать с облегчением, то ли поддаться чувству разочарования. Толпа встречающих в аэропорту или на улице перед отелем причинила бы им, конечно, массу неудобств, зато хорошо смотрелась бы в газетах. А статьи в прессе обеспечивали продажу пластинок.
– Я снял для вас номер с двумя спальнями.
Лишние расходы жгли его бережливую душу, но он нашел им оправдание: теперь, когда Бев рядом, Брайан должен стать более управляемым и конструктивным. Да и репортерам вовсе не помешает узнать, что семья Брайана путешествует вместе с ним. Не удалось сделать рекламу Брайану как сексуальному отшельнику – удастся имидж любящего мужа и отца. Лишь бы было что продвигать.
– Мы все живем на одном этаже, – продолжал он. – Меры безопасности здесь очень строгие. В Вашингтоне две девочки-подростка умудрились пробраться в номер Стиви, спрятавшись в тележке уборщицы.
– Очень смешно.
Пит лишь пожал плечами, вспоминая, что Стиви был достаточно пьян, чтобы одобрительно отнестись к тому, что предложили ему девчонки. Гитарист подсчитал, что две шестнадцатилетние девицы в сумме равны одной тридцатидвухлетней даме. То есть особе уже слишком взрослой для него.
– Сегодня у парней запланировано несколько интервью, а завтра они участвуют в шоу Салливана,[2] – выложил расклад на день Пит.
– Брайан не сказал мне, куда мы поедем дальше.
– Сначала в Филадельфию, потом в Детройт, Чикаго, Сент-Луис…
– Понятно.
Бев издала долгий вздох облегчения, когда двери лифта разъехались в стороны. Какая теперь разница, куда они поедут? Она здесь, это главное. Не имело ровным счетом никакого значения, что она валится с ног от усталости, что у нее отнимаются руки от тяжелой спящей Эммы, – она здесь и уже буквально кожей ощущает исходящую от Брайана энергию.
– Еще одно, – обронил Пит, доставая из кармана ключ. – У вас есть пара часов до начала интервью.
Она взяла ключ, в душе радуясь тому, что он проявил достаточно такта, не став посягать на те два часа, что выделил им с Брайаном.
– Спасибо, Пит. Я позабочусь о том, чтобы он был готов.
Не успела Бев открыть дверь, как из соседней комнаты выбежал Брайан, подхватил ее с Эммой на руки и закружил их по комнате.
– Слава богу! – шептал он упоенно, покрывая лицо Бев поцелуями. Затем наступила очередь сонной и вялой Эммы.
– А что это с нами случилось? – обеспокоился Брайан.
– Уже ничего. – Свободной рукой Бев пригладила волосы. – Просто в самолете ее ужасно тошнило и она почти не спала. Думаю, все будет в порядке, как только немножко отдохнет.
– Отлично! – Он отнес Эмму в другую спальню. – Ложись, детка.
Она шевельнулась лишь раз, уже когда он укрывал ее.
– Пап?
– Да? – Он до сих пор не мог привыкнуть, что кто-то называет его папой. – Тебе нужно немножко поспать, радость моя. Все хорошо. – Он поцеловал ее в лобик.
Успокоенная звуком его голоса, она поверила ему и моментально заснула вновь.
Машинально оставив дверь открытой, он остановился на пороге, глядя на Бев, бледную от усталости, под глазами тени. От этого сами глаза стали еще выразительнее – глубже и темнее. В душе у него вдруг разгорелось пламя такой жаркой и требовательной любви, какой он еще никогда не испытывал. Не проронив ни слова, он подошел к ней, подхватил на руки и понес на кровать.
Сейчас у него не нашлось нужных слов, хотя он никогда не лез за ними в карман. Он всегда был готов перейти от прозы к поэзии, от поэзии – к песням. Немного позже они переполнят его, захлестнут с головой, их будет бесконечно много, и все они будут обязаны своим рождением этому самому драгоценному часу, что он проведет с ней. В этот час она принадлежала ему одному.
Радиоприемник на столике у кровати был включен, как и телевизор в изножье. Их голосами он изгонял одиночество из своих комнат. Теперь же стоило ему лишь прикоснуться к ней, как она стала для него той музыкой, в которой он так отчаянно нуждался.
И потому он не спешил и наслаждался каждым мгновением. Он раздевал ее медленно, пожирая глазами и впитывая. За окном шумел большой город – немного погодя он вспомнит о нем в басах и высоких частотах. Негромкие стоны наслаждения, которые она издавала, уходили в низкие контрапункты. Он слышал даже музыкальный шепот своих рук, скользящих по ее телу.
В окно вливался яркий солнечный свет, и большая мягкая кровать приняла их в свои объятия.
Ее тело уже начало меняться, медленно и исподволь, под влиянием растущей в ней жизни. Он накрыл ладонью ее округлившийся животик, изумленный, очарованный, смиренный, и с благоговением прикоснулся губами к ее плоти.
Глупость несусветная, думал Брайан, но он ощущал себя солдатом, вернувшимся с войны, покрытым шрамами и увешанным наградами. Хотя, пожалуй, никакая это и не глупость: он не мог взять ее с собой на арену, на которой сражался и побеждал, ей всегда придется ждать его, о чем сейчас красноречиво говорили ее глаза, руки, обвившиеся вокруг него… Это обещание и терпение ожили в ее губах, когда они приоткрылись для него.
Ее страсть всегда была надежнее и постояннее, чем чувство Брайана, менее эгоистичной, уравновешивающей его нетерпеливые и куда более опасные порывы. С нею он начинал чувствовать себя мужчиной, а не символом в мире, который столь отчаянно нуждался в подобных символах.
Скользнув в нее, он наконец заговорил, шепча ее имя на долгом и текучем выдохе благодарности и надежды.
Немного погодя, когда она лежала в полудреме, укрывшись смятыми простынями, Брайан в одних трусах сидел в изножье кровати. Она до отказа насытилась сексом, а вот он по-прежнему был возбужден. Все, чего он когда-либо желал и о чем мечтал, лежало у его ног, стоило только протянуть руку.
– Пит снял фильм о концерте в Атланте. Господи, это было нечто, Бев! Визжали не только фанатки, хотя этого добра тоже было вдоволь. Иногда из-за шума я даже не слышал собственного голоса. Не знаю, это, наверное, было похоже на то, как если бы я стоял на взлетной полосе в аэропорту, а вокруг взлетали бы самолеты. Но вместе с теми, кто кричал, были и люди, которые просто слушали музыку. Иногда, сквозь огни рампы и табачный дым, я вдруг натыкался взглядом на лицо такого человека, и можно было петь только ради него одного. А потом Стиви запускал импровизацию, как в «Легенде», и они снова начинали сходить с ума. Это похоже, ну, не знаю, на роскошный секс.
– Извини, что я не аплодировала.
Смеясь, он потянул ее за лодыжку.
– Я так рад, что ты здесь. Нынешнее лето – особенное для нас. Это ощущается в воздухе, в людской суете. И мы являемся его частью. Мы уже не вернемся обратно, Бев.
Она насторожилась, не сводя с него глаз.
– В Лондон?
– Нет, что ты, я не о том. – То, что она восприняла его слова буквально, едва не заставило его потерять терпение и даже позабавило. – К тому, как все было раньше. Когда мы умоляли разрешить нам сыграть в каком-нибудь занюханном баре, радуясь тому, что в качестве платы получали пиво и чипсы. Господи, Бев, мы – в Нью-Йорке, и послезавтра нас услышат миллионы людей. И это будет очень важно. Мы обретем смысл и значение. Это – все, чего я когда-либо хотел.
Она села и взяла его руки в свои.
– Ты никогда не был пустым местом, Бри.
– Нет. Я был всего лишь очередным патлатым певцом. Но я перестал быть им, Бев. И больше им не стану. Люди слушают меня. Деньги дадут нам возможность немного поэкспериментировать – создать нечто большее, чем просто рок для мальчиков и девочек. Идет война, Бев, поднялось и взбунтовалось целое поколение. И мы можем стать его голосом.
Она не разделяла его огромных и размашистых мечтаний, но ведь его в ней с самого начала привлекал именно идеализм.
– Только не оставляй меня больше.
– Ни за что. – Он говорил совершенно искренне. – Я намерен дать тебе все самое лучшее, Бев. Тебе и ребенку. Клянусь!
Он взглянул на часы.
– Мне пора одеваться. – Брайан расцеловал обе ее руки, после чего откинул назад взлохмаченные волосы. – Пит действительно в полном восторге оттого, что интервью с нами появится в номере этого нового журнала, который выйдет только в ноябре, кстати. «Роллинг Стоун», кажется. – Он бросил ей футболку с ярким абстрактным рисунком. – Идем.
– Я думала, что останусь здесь.
– Бев… – Они уже много раз говорили на эту тему. – Ты – моя жена. Люди хотят знать о тебе, о нас. – Он постарался подавить раздражение, когда она осталась сидеть, комкая футболку в руках. – Если мы дадим им хоть немного, они уже будут не так оголтело преследовать нас ради всего остального. – Сейчас он и сам верил в свои слова. – Это особенно важно в связи с Эммой. Я хочу, чтобы все увидели: мы стали настоящей семьей.
– Семья – сугубо частное дело.
– Может быть. Но в газетах уже полно рассказов об Эмме.
Он видел эти статьи, их было много, и во всех Эмму называли «дитя любви». «Могло быть и хуже», – думал он: Эмма появилась на свет в результате чего угодно, только не любви. А вот второй его ребенок, сказал он, вновь бережно накрывая ладонью живот Бев, как раз и стал плодом их любви.
– Так что мне нужна твоя помощь, – резюмировал Брайан.
Презирая себя за проявленную слабость, она слезла с кровати и принялась одеваться.
Через двадцать минут Бев уже ответила на стук в дверь.
Джонно.
– Так я и знал, что ты не сможешь долго обходиться без меня. – Он одарил ее летящей улыбкой, подхватил на руки и поцеловал. Она рассмеялась в ответ, и тут как раз в прихожую вышел Брайан.
– Ага, он нас застукал! – воскликнул Джонно. – Что ж, остается только признать свою вину.
– Где ты взял эту дурацкую шляпу? – только и сказал Брайан.
Опустив Бев на пол, Джонно поправил мягкую белую фетровую шляпу с широкими полями.
– Нравится? Это импровизация, знаешь такое слово?
– Ты похож в ней на сутенера, – заметил Брайан, направляясь к бару.
– Ну вот, дождался. Я так и знал, что сделал правильный выбор. Это едва не стоило мне жизни, но я сумел удрать отсюда и прошвырнуться по Пятой авеню, а там сделать несколько покупок. Я, пожалуй, возьму себе стаканчик, дорогой. – Он кивнул на виски, которое разливал Брайан.
– Ты выходил на улицу? – Брайан замер на мгновение, держа в одной руке бутылку, а в другой – стакан.
– Солнцезащитные очки, цветастая туника… – Джонно наморщил нос. – И бусы братской любви. Этот маскарад оказался ничем не хуже любого другого и сработал просто отлично, пока я не попытался вернуться. Пришлось расстаться с бусами. – Он забрал у Брайана стакан, который тот по-прежнему держал в руке, и с удовлетворенным вздохом повалился на кушетку. – Этот город подходит мне как нельзя лучше, Брайан, мой мальчик. Я и есть Нью-Йорк!
– Пит открутит тебе башку, если узнает, что ты выходил один.
– В задницу Пита! – жизнерадостно отозвался Джонно. – Хотя он не совсем в моем вкусе. – Ухмыльнувшись, он одним глотком прикончил виски. – Ну, и где же маленькое отродье?
– Она спит. – Бев потянулась за сигаретой.
В дверь снова постучали, но теперь открывать пошел Брайан. В комнату с важным видом вплыл Стиви и, рассеянно кивнув Бев, направился прямиком к бару. За ним проследовал Пи-Эм, выглядевший немного бледным, и моментально плюхнулся в кресло.
– Пит распорядился, чтобы интервью мы давали здесь, – сказал он. – Репортера он приведет с собой. Где ты раздобыл такую шляпу, Джонно?
– О, это долгая и печальная история, сынок. – Оглянувшись, в приоткрытой двери спальни он заметил Эмму. – Кажется, у нас гости. Привет, синеглазка!
Она захихикала, но не двинулась с места, не сводя глаз с Брайана.
Он подошел к ней и, подхватив на руки, ласково шлепнул по попке.
– Эмма, ну как, тебе понравилось странствовать над морями и океанами? – поинтересовался Брайан.
А она-то думала, ей приснилось, как он укладывал ее в постель и поцеловал перед сном. Так, оказывается, это был не сон: папа здесь, он улыбается ей, и от звука его голоса желудок у нее унялся, как по волшебству.
– Я хочу есть, – сказала она и широко улыбнулась ему.
– Почему-то я ничуть не удивлен. – Он поцеловал ее в ямочку в уголке губ. – Как насчет шоколадного торта?
– Суп, – вмешалась Бев.
– Торт и суп, – поправил он. – И капельку сладкого чая.
Он опустил дочь на пол, чтобы подойти к телефону и позвонить в обслуживание номеров.
– Иди сюда, Эмма. У меня для тебя кое-что есть. – Джонно похлопал по подушке рядом с собой.
Она заколебалась: мама часто говорила так, и у нее этим «кое-что» неизменно оказывалась оплеуха. Но Джонно улыбался ей совершенно искренне. И, когда она уселась рядом с ним, он достал из кармана небольшое прозрачное пластмассовое яйцо. Внутри лежало игрушечное колечко с ярким красным камешком.
Эмма ахнула от неожиданности, когда он вложил эту драгоценность ей в руки. Потеряв дар речи от изумления, она принялась крутить яйцо и так и эдак, глядя, как кольцо скользит из стороны в сторону.
«Надо же, а ведь сущая безделица», – подумал Джонно. Автомат принимал американские четвертаки, а у него как раз осталась мелочь после стремительной пробежки по магазинам…
Растроганный куда сильнее, чем ему хотелось показать остальным, он открыл для Эммы яйцо и надел колечко ей на палец.
– Ну вот. Теперь мы помолвлены, – лучезарно улыбнулся Джонно.
Эмма улыбнулась, глядя на кольцо, а потом подняла сияющие глазенки на него:
– Можно посидеть у тебя на коленках?
– Конечно! – Он наклонился и прошептал ей на ухо: – Но если ты намочишь трусики, то помолвка считается разорванной.
Она засмеялась, устроилась у него на коленях и принялась играть со своим колечком.
– Сначала моя жена, а теперь и моя дочь, – заметил Брайан.
– Ты мог бы начать волноваться, если бы у тебя был сын. – Стиви выпалил эту фразу с такой же легкостью, с какой опрокинул в себя стаканчик. И тут же пожалел о ней. – Извини, – пробормотал он, когда в комнате воцарилось молчание, – это похмелье, оно всегда приводит меня в гнусное расположение духа.
Но тут раздался стук в дверь, и Джонно лениво пожал плечами:
– Ну, надевай свою знаменитую улыбку, сынок. Шоу начинается.
Джонно был зол, но умело скрывал это, когда молодой бородатый репортер уселся рядом с ним.
«Они понятия не имеют, что это такое», – горячился он внутри себя. Ни один из них, за исключением Брайана, который ходил с ним в школу и был его другом. Его обзывали по-всякому – педиком, киской, голубым. Слова ранили его куда сильнее, чем избиения, которым он иногда подвергался. Джонно знал, что лицо его куда чаще превращалось бы в кровавую кашу, если бы не кулаки Брайана и его верность их дружбе.
Их потянуло друг к другу, двух десятилетних мальчишек, чьи отцы были запойными пьяницами. На востоке Лондона нищета не считалась чем-то исключительным, там всегда в избытке было хулиганов и бандитов, готовых сломать руку ради нескольких жалких пенни. Из этого для них с Брайаном был один выход – музыка.
Элвис, Чак Берри, «Мадди Уотерс». Все деньги, что им удавалось заработать или украсть, они спускали на эти драгоценные сорокапятки. В двенадцать лет они сочинили свою первую песню – довольно-таки убогую, как припомнил сейчас Джонно: детские стишки в три аккорда. Этот незамысловатый ритм они лихо отбивали на своей раздолбанной гитаре, которую выменяли на пинту джина, принадлежавшего отцу Брайана, за что Брайану досталась жестокая трепка. Но они впервые сочинили свою музыку, какой бы она ни была!
Джонно стукнуло почти шестнадцать, когда он отдал себе отчет, к какому полу его тянет. Он страдал, плакал, с исступлением совокуплялся с любой попавшейся под руку девчонкой, чтобы повернуть судьбу вспять. Но все было напрасно – пот, слезы и секс не изменили его.
В конце концов именно Брайан помог ему принять себя таким, какой он есть. Однажды вечером они выпивали в подвале дома Брайана. На сей раз Джонно стащил виски у своего папаши. Под зловоние мусора и огонь свечи они передавали друг другу бутылку. В видавшем виды портативном проигрывателе надрывался Рой Орбисон, выводя свою «Только одиночество». Признание Джонно сопровождалось пьяными слезами и дикими угрозами покончить с собой.
– Я – никто, и останусь никем. Живу, как недорезанная свинья. – Он приложился к бутылке с виски. – Мой старик провонял всю комнату, а мать скулит и жалуется, но ничего не делает, чтобы изменить хоть что-либо. Сестра – на панели, а малого уже дважды арестовывали в этом месяце.
– Мы сами должны выбраться отсюда, – с пьяной философичностью заявил Брайан. Прикрыв глаза, он слушал Орбисона. Брайан хотел научиться петь, как Рой, с такой же потусторонней меланхолией. – Мы сами должны изменить свою судьбу, Джонно. И мы сделаем это!
– Изменить. Я ничего не смогу изменить. Разве что убью себя. Может, так и сделаю. Может, так будет лучше, и все на этом кончится.
– Что ты несешь, черт тебя подери! – Брайан порылся в смятой пачке «Пэлл Мэлл» и выудил одну сигарету.
– Я голубой. – Джонно уронил голову на скрещенные руки и заплакал.
– Голубой? – Брайан помедлил, не донеся зажженную спичку до сигареты. – Да ладно тебе, Джонно. Не гони.
– Говорю тебе, я – голубой. – Повысив голос, он поднял залитое слезами и полное отчаяния лицо на Брайана. – Мне нравятся мальчики. Я гребаный вшивый педик.
Хотя тот был потрясен, но спиртное сделало его восприимчивым и смягчило шок.
– Уверен?
– Да разве я бы заикнулся об этом, если бы не был уверен? С Алисой Риджуэй у меня получилось только потому, что я думал о ее брате.
«Вот же гадство», – чертыхнулся Брайан, но удержал своим мысли при себе. Они дружили вот уже больше шести лет, стояли друг за друга горой, врали и изворачивались как могли, чтобы помочь друг другу, делились самыми сокровенными мечтами и секретами.
Брайан зажег новую спичку, прикурил и задумался.
– Знаешь, что я тебе скажу. Если уж ты такой, то ничего тут не поделаешь. И резать себе вены не из-за чего.
– Ты-то не голубой, – с неопределенной интонацией откликнулся Джонно.
– Нет.
Он отчаянно надеялся, что нет, и поклялся доказать это себе в течение следующих недель на любой девчонке, которую сумеет уговорить раздвинуть ноги. Нет, никакой он не голубой, сказал он себе. Сексуальная акробатика, которую он испытал с Джейн Палмер, была отличным свидетельством его предпочтений. От одной только мысли о ней у него началось шевеление в паху, и он уселся поудобнее. Сейчас не самое лучшее время, чтобы возбуждаться. Надо было поразмыслить над проблемой Джонно.
– Многие люди – голубые, – начал Брайан. – Писатели, художники и все прочие. Мы с тобой – музыканты, так что отнесись к этому как к проявлению твоей творческой личности.
– Дерьмо собачье! – пробормотал Джонно, но носом хлюпать перестал.
– Может быть, – не стал отрицать Брайан, – но это лучше, чем перерезать себе вены. Иначе мне придется искать себе нового партнера.
Криво улыбнувшись, Джонно вновь потянулся за бутылкой.
– Значит, мы остаемся партнерами? – с надеждой в голосе несмело спросил он.
– Конечно. – Брайан протянул ему сигарету. – До тех пор, пока я не начну возбуждать и заводить тебя.
Больше они к этой теме не возвращались.
Когда Джонно заводил себе очередного любовника, то старался делать это с соблюдением приличий и ни с кем не заговаривал об этом. В группе его сексуальные предпочтения были известны, но ради сохранения тайны личной жизни и по настоянию Пита Джонно строил из себя гетеросексуального жеребца. Что изрядно забавляло его.
Были, конечно, во всем этом и свои минусы, но он не хотел думать о них, пока те не вставали перед ним ясно и зримо. Вот как сейчас, когда, качая на коленях «голубоглазку», он невольно признался себе, что у него никогда не будет своих детей.
Посмотрев, как Брайан обнимает Бев, он ощутил безысходность. Глубокую и всеохватывающую. Единственный мужчина, которого он по-настоящему любит, никогда не ответит ему взаимностью.