Глава 3
Эмма сидела на большом диване и смотрела в сводчатое окно, как она делала на протяжении вот уже девяти дней. Она оглядывала сад, в котором кивали головками наперстянки и росли кустистые аквилегии, следила глазами за усыпанной гравием длинной подъездной дорожкой. И ждала.
Ее синяки уже пожелтели, но она не обращала на них внимания. Никто в большом новом доме еще ни разу не ударил ее. Пока, во всяком случае. Ее каждый день поили чаем, а папины друзья, запросто наведывавшиеся к ним в гости, приносили ей круглые леденцы и дарили китайских кукол.
Эмма пребывала в полной растерянности. Все это было крайне непривычно. Ее каждый день купали в ванне, даже если она не играла на улице, и наряжали в чистую и приятно пахнущую одежду. Никто не обзывал ее маленькой дурочкой из-за того, что она боялась темноты. Более того, теперь каждую ночь в ее спальне горела настольная лампа с розовым абажуром, от которого на стенах виднелись маленькие розовые бутончики. Чудища почти перестали приходить к ней.
Она боялась полюбить свою новую жизнь, потому что была уверена: скоро придет мама и заберет ее с собой.
Однажды Бев отвезла ее на красивой машине в большой магазин с яркими нарядами и чудесными запахами, где накупила для Эммы кучу всяких разных вещей. Но больше всего девочке понравилось розовое платье из органди с отделанной оборками юбкой. Она чувствовала себя принцессой в тот день, когда надела его, – в тот день, когда ее папа и Бев поженились. А еще у нее появились блестящие черные туфельки на ремешке и белые колготки. И никто не бранил ее, видя перепачканные коленки.
Свадьба показалась Эмме очень чуднóй и тожественной. Все собрались в саду, где солнце разогнало тучи. Один из дяденек, которого все называли Стиви, вырядился в длинную белую рубашку и мешковатые белые штаны. Он принялся напевать хрипловатым голосом, аккомпанируя себе на блестящей белой гитаре. Эмма решила, что он ангел, но, когда спросила об этом Джонно, тот лишь расхохотался в ответ.
Бев надела на голову венок из цветов и свободное разноцветное платье, доходившее ей до лодыжек. Эмме она показалась самой красивой женщиной на свете. И впервые в своей совсем еще юной жизни она испытала чувство черной зависти. Ей отчаянно захотелось быть такой же красивой, взрослой и стоять рядом с папой. Чтобы никогда больше не бояться и не голодать. И тогда она будет счастлива всю оставшуюся жизнь, как те девушки из сказок, которые любил читать ей Брайан.
Когда начался дождь, все вошли внутрь, чтобы поесть торта и выпить шампанского в комнате с книгами, цветами и свежей покраской. Заиграли еще несколько гитар, а гости стали петь и смеяться. Дом наполнился красивыми женщинами в коротких легких юбках или летящих хлопчатобумажных платьях. Некоторые из них сюсюкали с ней или гладили по голове, но в основном она была предоставлена самой себе. Никто даже не обратил внимания, что она съела целых три кусочка торта и перепачкала сахарной глазурью воротничок своего нового платья. Других маленьких девочек, с которыми она могла бы поиграть, здесь не оказалось, а сама Эмма была слишком маленькой, чтобы на нее произвели должное впечатление имена и лица знаменитостей из мира музыки, слонявшихся по дому. Ей стало скучно, и она отправилась в постель, убаюканная звуками продолжающегося гулянья, тем более что после торта ее немножко подташнивало.
Вскоре она проснулась. Не зная, чем занять себя, вытащила Чарли из кровати и побрела вниз.
Ее остановил сильный запах. Он был знаком ей, пожалуй, даже слишком хорошо. Подобно запаху джина, сладковатый аромат марихуаны прочно ассоциировался у нее с матерью, с оплеухами и затрещинами, которые неизбежно доставались ей, когда у Джейн была ломка или похмелье.
Чувствуя себя жалкой и никому не нужной, она свернулась калачиком на ступеньках, баюкая Чарли. Если сейчас здесь появится мама, то заберет ее с собой. Эмма уже успела смириться с тем, что больше никогда не наденет свое чудесное розовое платье, не услышит отцовского голоса и не пойдет в большой и яркий магазин вместе с Бев.
Услышав чьи-то шаги на лестнице, она съежилась, ожидая самого худшего.
– Привет, моя крошка Эмма! – Парящий в небесах и пребывающий в мире со всеми, рядом с нею плюхнулся Брайан. – Что ты тут делаешь?
– Ничего. – Она съежилась еще сильнее и стала маленькой и незаметной – меньше своего плюшевого Чарли. Когда тебя никто не видит, то и не может сделать тебе больно.
– Да, вечеринка удалась.
Откинувшись на локтях, он улыбнулся, глядя в потолок. Никогда, даже в самых смелых мечтах, он и представить себе не мог, что будет развлекать в собственном доме таких гигантов, как Маккартни, Джаггер, Долтри. Да еще и на собственной свадьбе. Господи милосердный, он женат! Женатый мужчина с золотым кольцом на пальце.
Постукивая босой ногой в такт музыке, грохот которой был слышен даже здесь, он внимательно рассматривал кольцо. «Все, пути назад нет», – удовлетворенно думал он, будучи в достаточной мере католиком и идеалистом, чтобы полагать, что теперь раз дело сделано, то таким оно и останется до скончания веков.
«Сегодня наступил один из самых знаменательных дней в моей жизни, – думал он, роясь в кармане штанов в поисках пачки сигарет. – Один из самых важных!» Если его отец был слишком пьян или ленив, чтобы воспользоваться теми чертовыми билетами, которые он отправил в Ирландию, то какое это имело значение? Вся семья, в которой нуждался Брайан, сейчас была здесь, рядом с ним.
Он постарался выбросить из головы все мысли о прошлом, о вчерашнем дне. Начиная с этого момента, для него существует только завтра. Теперь так будет всегда.
– Что скажешь, Эмма? Хочешь сойти вниз и потанцевать на свадьбе своего папочки?
По-прежнему сидя к нему спиной, она лишь покачала головой в ответ. От дыма, колдовскими кольцами повисшего в воздухе, ей сдавило виски.
– Хочешь еще торта? – Он протянул к ней руку, чтобы ласково привлечь к себе, но она отпрянула. – Что такое? – Озадаченный, он потрепал ее по плечу.
И без того переполненный до тошноты и ужасом, и слишком большим количеством сладостей, желудок Эммы рванулся к горлу. Она беспомощно икнула, и ее стошнило чаем с тортом прямо на колени отцу. Теперь уже просто насмерть перепуганная и несчастная, она лишь слабо застонала и вновь свернулась клубочком вокруг Чарли. И вот, пока она лежала так, беззащитная перед поркой, каковая с неизбежностью должна была последовать, папа вдруг расхохотался вовсю.
– Ну что ж, – резюмировал он сквозь слезы смеха, – теперь тебе, наверное, стало намного лучше.
Пребывая под слишком сильным кайфом, он с трудом поднялся на ноги и протянул ей руку. – Пойдем, приведем себя в порядок.
К величайшему изумлению Эммы, побоев, болезненных щипков или внезапных оплеух не последовало. Вместо этого они разделись догола в ванной, после чего он сунул ее под душ. Когда сверху на них обрушились струи воды, он даже запел – что-то о пьяных моряках, – отчего она моментально забыла о тошноте.
Когда оба они завернулись в простыни, он с трудом дошел на заплетающихся ногах до ее спальни, чтобы уложить ее в постель. Волосы его намокли и блестели, прилипнув ко лбу, когда он свалился в ногах ее кровати и через несколько мгновений благополучно захрапел.
Эмма осторожно выбралась из-под покрывала и присела рядом с ним. Собрав все свое мужество, она наклонилась и запечатлела влажный поцелуй у него на щеке. Влюбившись впервые в жизни, она подсунула Чарли под безжизненную руку Брайана и тихонько заснула.
А потом он уехал. Всего через несколько дней после свадьбы к дому подкатило большое авто, и двое мужчин вынесли его багаж. Он поцеловал ее и пообещал привезти подарок. Эмме оставалось лишь молча смотреть, как папа, любимый папа, уезжает из ее жизни. Конечно же, она не верила, что он вернется, даже когда услышала его голос в телефонной трубке. Бев сказала, что папа сейчас в Америке, где девушки визжат от восторга всякий раз, когда видят его, а люди раскупают его пластинки с такой быстротой, что магазины не успевают завозить их.
Но, пока его не было, в доме почти не играла музыка, а Бев иногда плакала.
Эмма вспомнила, как плакала Джейн, и шлепки и толчки, коими обычно сопровождались слезы. Она ждала чего-то подобного, но Бев ни разу не тронула ее и пальцем, даже по ночам, когда рабочие уходили и они оставались в большом доме только вдвоем.
Изо дня в день Эмма залезала вместе с Чарли на диван у окна, подбирала под себя ноги и смотрела. Ей нравилось воображать, будто длинная черная машина уже едет по подъездной дорожке, потом останавливается, открывается дверца, и из нее выходит ее папа.
Но машины все не было и не было, и с каждым днем девочка все сильнее убеждалась в том, что он не приедет уже никогда.
Он уехал, потому что не смог полюбить ее.
Она была ему не нужна.
Потому что она мешала ему. А еще потому, конечно же, что она была чертовски глупа – bloody stupid, как повторяла ей мама.
Теперь Эмма ожидала, что и Бев тоже уедет, оставив ее в большом доме совсем одну.
И тогда за нею
придет
мама.
«Интересно, о чем думает эта девочка?» – спрашивала себя Бев.
Она с порога наблюдала, как Эмма сидит на своем обычном месте у окна. В этом положении ребенок мог оставаться долгие часы, демонстрируя поистине старушечье терпение. Она редко играла с чем-либо, кроме дешевой и потрепанной старой плюшевой собаки, которую привезла с собой. Еще реже просила о чем-либо.
Эмма вошла в их жизнь почти месяц назад, но Бев так и не разобралась в своих чувствах к ней.
У Бев давно были составлены четкие и ясные планы. Да, разумеется, она хотела, чтобы Брайан добился успеха. Но еще сильнее она хотела создать с ним семью и дом.
Она росла и воспитывалась в англиканской вере, в семье, принадлежавшей к верхушке среднего класса. Мораль, ответственность и внешний вид – эти понятия стали неотъемлемой частью ее воспитания. Беверли получила хорошее, солидное образование с прицелом на благоразумное замужество и воспитание столь же уравновешенных и благоразумных детей. Ни разу она не восставала против чего-либо. Главным образом потому, что подобная мысль даже не приходила ей в голову. До тех пор, пока не встретила Брайана.
Она знала, что, хотя родители и пришли на свадьбу, они так и не простили ее за то, что она переехала к Брайану и жила с ним до замужества. Как никогда не поймут они и того, почему она предпочла выйти замуж за одного из ирландских музыкантов, которые не только бросают вызов властям, но и песни пишут соответствующие.
Вне всяких сомнений, само наличие незаконнорожденного ребенка Брайана, да еще и принятого их дочерью, привело их в ужас, повергло в шок! Но что она могла поделать? Этот ребенок есть – вот он.
Бев любила своих родителей. Какая-то часть ее всегда будет стремиться заслужить их одобрение. Но все-таки Брайана она любила сильнее – настолько, что иногда это даже пугало ее. А ведь это его ребенок, и, чего бы ни хотела она сама, какие бы планы ни строила, это означало, что отныне он стал и ее ребенком тоже.
Нет, смотреть на Эмму и ничего не чувствовать было невозможно. Она была не из тех детей, кто превращается в предмет мебели, какой бы тихой и незаметной она ни старалась казаться. Разумеется, виной такому впечатлению была ее ангельская внешность, которую она унаследовала от отца. Но не только. В ней ощущалась невинность, тем более удивительная, если знать, какими были первые три года ее жизни. Невинность и смирение, размышляла Бев, сознавая, что если прямо сейчас войдет в комнату и начнет кричать на девочку, раздавая ей тумаки, то Эмма стоически вытерпит унижение, не издав ни звука. Этот глубокий внутренний трагизм, присущий девочке, поражал Бев куда сильнее жалкой нищеты, из которой ее вырвали.
Ребенок Брайана. Бев инстинктивно накрыла ладонью жизнь, которую носила в себе. Она страстно мечтала о том, чтобы подарить Брайану первенца. Увы, этому не суждено было случиться. Но негодование, вспыхивавшее при мысли об этом, моментально угасало, стоило ей взглянуть на Эмму. Разве можно не смириться при виде столь бесконечно ранимого и уязвимого существа? Тем не менее она никак не смогла заставить себя полюбить ее столь же безусловно, без рассуждений, как любил свою дочь Брайан.
В глубине души Бев признавалась самой себе, что попросту не хочет любить ее. В конце концов, это был ребенок другой женщины, который всегда будет напоминать ей о том, что Брайан был близок с кем-то еще. Пять или десять лет назад – какая разница! До тех пор, пока жива Эмма, Джейн тоже будет оставаться частью их жизни.
Брайан был первым мужчиной, с которым Бев переспала. И, хотя она узнала, когда они стали близки, что до нее у него были другие женщины, отогнать от себя все мысли об этом оказалось легко. Как и убедить себя в том, что сама судьба свела их вместе, что их встреча стала откровением для обоих.
Проклятие, ну почему он должен был уехать прямо сейчас, когда все застыло в неустойчивом равновесии! Ребенок, скользящий по дому, как призрак. Рабочие, час за часом стучащие молотками и орудующие визжащими пилами. И еще пресса. Все оказалось столь же гадко, как и предупреждал ее Брайан, когда заголовки закричали о ней, о нем и о Джейн. Ее охватывала жгучая ненависть и презрение, когда она видела на одной странице свои фотографии и снимки Джейн. Отвратительные истории, смакующие нелицеприятные подробности жизни новых жен и старых любовниц, всегда вызывали у нее омерзение, а тут они сами в таких новостях!
Этот репортерский шум улегся далеко не сразу, на что она надеялась и рассчитывала. Грязные инсинуации и спекуляции относительно самых интимных подробностей ее жизни продолжались. Отныне она стала миссис Брайан Макэвой, то есть превратилась в вещь общего пользования. Она раз за разом повторяла себе, что сама хотела выйти замуж за Брайана, так что теперь вынесет и публичное препарирование, и ущемление свободы, и глумливые заголовки.
И она действительно вынесла все. Даже сама не поняла как. В этот раз вынесла. Но пережитое журналистское преследование заставило ее задуматься: а сможет ли она вот так вот всю жизнь – под прицелом объективов, убегая от микрофонов, меняя парики и солнцезащитные очки, когда даже Брайана нет рядом, – выбираться из дома ради такого пустяка, как покупка новых туфель? А сам Брайан сможет ли когда-нибудь понять, как унизительно для нее видеть нечто столь интимное, как собственная беременность, выплеснутым в заголовки газет, которые совершенно незнакомые ей люди читают за утренним чаем?
Она не могла легко смеяться над дикими выдумками газетчиков, когда его не было рядом, и не могла не обращать на них внимания. И потому во время его отлучек вообще редко выходила из дома. Меньше чем за две недели дом, каким она представляла его себе для них двоих, с уютными комнатами и солнечными окнами, превратился в тюрьму. Которую она делила с ребенком Брайана.
Но она в достаточной мере оставалась дочерью своих родителей, чтобы сознавать, в чем заключается ее семейный долг, и исполняла его неукоснительно.
– Эмма? – Бев успела надеть на лицо жизнерадостную улыбку прежде, чем ребенок повернулся к ней. – Я подумала, что ты была бы не прочь выпить чаю.
Но на свете не было ничего, что Эмма не научилась бы распознавать быстрее и чему не доверяла бы больше, нежели фальшивые улыбки.
– Я не хочу есть, – ответила она и крепче прижала к себе Чарли.
– Ты знаешь, я тоже. – Если уж они вынуждены довольствоваться обществом друг друга, решила Бев, то по крайней мере могут поговорить. – Трудно наслаждаться чаем под непрерывный стук молотков. – Шагнув вперед, она присела на диван у окна рядом с Эммой. – Какое славное местечко ты себе нашла. Пожалуй, мне следует высадить больше роз. Что скажешь?
Нижняя губка у Эммы оттопырилась, она равнодушно передернула плечами.
– У нас был чудесный сад, когда я была совсем маленькой, – в отчаянии продолжала Бев. – Я любила сидеть в нем с книгой летом и слушать, как жужжат пчелы. Иногда я не могла прочитать ни строчки, а просто мечтала. Смешно, но впервые голос Брайана я услышала, когда сидела в саду.
– Он тогда жил с вами?
«Что ж, это уже успех», – решила Бев, ей удалось привлечь внимание Эммы. А ведь понадобилось всего лишь упомянуть имя Брайана.
– Нет. Это было по радио. Их первый сингл – «Земля теней». Он начинался со слов «В ночь-полночь, когда тени обнимают месяц…»
Бев начала негромко напевать своим мягким голосом и тут же умолкла, когда Эмма подхватила мелодию своим ясным, на удивление чистым контральто:
– «…и земля горяча, неподвижна, и я, затаив дыхание, жду тебя…»
– Да, она самая! – Бев машинально потянулась, чтобы погладить Эмму по голове. – Это было так здорово, что мне показалось, он поет только для меня. Уверена, так думали все девушки.
Эмма ничего не сказала, вспоминая, как мать снова и снова проигрывала эту пластинку, прикладываясь к стакану с джином и плача, пока слова песни эхом разносились по квартире.
– Ты полюбила его, потому что он спел эту песню? – решилась она спросить.
– Да. Но, когда я познакомилась с ним, я полюбила его гораздо сильнее.
– Тогда почему он уехал?
– У него же своя работа. Музыка – это и есть его работа.
Глаза девочки заблестели от слез. «Надо же», – поразилась Бев – близость проявилась там, где она никак не ожидала и даже не думала ее встретить.
– Ох, Эмма, – призналась она, прижав к себе девочку и уткнувшись носом в ее макушку, – я тоже так скучаю по нему. Но он вернется домой только через несколько недель.
– А что, если не вернется?
Глупо, конечно, но иногда Бев просыпалась от того же самого ужасного страха посреди ночи.
– Ну конечно же вернется. Просто такому человеку, как Брайан, нужна аудитория – люди, которые бы слушали его музыку, и он сам должен присутствовать при этом. Так что периодически ему необходимо уезжать, но потом всегда – возвращаться. Он любит тебя и любит меня. – Желая утешить малышку и сама нуждаясь в утешении, она взяла Эмму за руку. – И вот еще что, – посчитала она уместным добавить, – ты знаешь, откуда берутся дети?
– Мужчины засовывают их в женщин, но потом они перестают быть им нужными.
Бев едва успела проглотить уже готовое сорваться с губ проклятие. В эту минуту она бы с радостью задушила Джейн собственными руками!
И все же. Мать Беверли всегда была чересчур чопорной и сдержанной, об интимных вопросах говорила лишь весьма иносказательно. Но сама Бев твердо верила в прямоту и откровенность. Так что решила договорить.
– Мужчина и женщина, по-настоящему любящие друг друга, делают детей вместе и оба очень хотят их. И вот у меня уже есть ребеночек вот здесь. – Взяв руку Эммы, она приложила ее к своему животу. – Ребенок твоего отца. Когда он родится, то станет твоим братиком или сестричкой.
Поколебавшись, Эмма провела ладонью по животу Бев и хмыкнула: разве может здесь поместиться ребеночек? Вот у миссис Перкинс на другой стороне улицы живот раздулся до поистине невероятных размеров, прежде чем на свет появился маленький Дональд.
– И где же он? – удивилась Эмма.
– Внутри. Сейчас он очень-очень маленький. Он будет расти еще почти шесть месяцев, прежде чем наступит время ему выйти на свет.
– А он будет любить меня?
– Наверняка. Брайан станет его папой точно так же, как и твоим.
Эмма, словно зачарованная, принялась гладить Бев по животу. Так она гладила только своего Чарли.
– Я буду хорошо заботиться о ребеночке. Никто не сделает ему больно.
– Да, никто! – Бев со вздохом обняла Эмму, принимая ее заботу. На этот раз Эмма не отпрянула, а сидела не шелохнувшись, словно в забытьи прижав ладонь к животу Бев.
– Я немножко побаиваюсь быть матерью, Эмма, – искренне призналась Бев, уже как подруге. – Быть может, ты позволишь мне немножко попрактиковаться на себе?
Сделав глубокий вдох, Бев встала, и Эмма последовала за ней.
– Давай начнем прямо сейчас, – предложила Бев. – Пойдем наверх и примерим твое чудесное розовое платье. А потом выйдем куда-нибудь выпить чаю. А репортеры пусть убираются к дьяволу вместе со всеми зеваками. Мы будем двумя самыми красивыми женщинами во всем Лондоне и выпьем чаю в «Ритце».
Для Эммы это стало началом ее взаимоотношений с какой-либо другой женщиной без страха или принуждения. На протяжении нескольких следующих дней они заглянули за покупками в «Хэрродс», погуляли в Грин-парке и отобедали в «Савое». Бев уже не обращала никакого внимания на встречавших их повсюду фотографов. Обнаружив, что Эмме нравятся красивые ткани и яркие цвета, она буквально завалила ее ими. Не прошло и двух недель, как гардероб маленькой девочки, которая приехала к ней в одной тенниске, уже не помещался в шкафу. Лишь по ночам одиночество тайком пробиралось к ним в души, и обе лежали в постели, тоскуя об одном и том же мужчине.
Желания Эммы отличались большей непосредственностью. Она ждала возвращения Брайана, потому что с ним ей было хорошо. Она еще не научилась распознавать любовь или мучиться из-за нее.
Бев же страдала по-взрослому. Она беспокоилась, что надоест ему, что он найдет себе женщину, лучше нее соответствующую тому миру, в котором живет он. Ей отчаянно недоставало того пылкого, энергичного секса, которым они занимались. В то спокойное, умиротворенное травкой время, после занятий любовью и перед сном, было так легко поверить, что он всегда будет любить ее, всегда будет с нею рядом. Но сейчас, одна на большой кровати, она спрашивала, а не скрашивает ли он собственное одиночество не только музыкой, но и женщинами?
Небо едва начало светлеть, когда зазвонил телефон. Бев спросонья нащупала трубку лишь после третьего звонка.
– Да. – Она откашлялась. – Алло.
– Бев! – Голос Брайана прозвучал настойчиво и громко.
Мгновенно сбросив с себя сонную одурь, она резко села на постели.
– Бри? В чем дело? Что случилось?
– Ничего. Все. Мы сделали всех, Бев. – В его смехе прозвучали нотки ошеломления и удальства. – С каждым вечером толпа становится все больше. Им пришлось удвоить число охранников, чтобы не дать девчонкам прорваться к сцене. Это невероятно, Бев. Чистое безумие! Сегодня вечером одна из них схватила Стива за рукав, пока мы со всех ног мчались к автомобилю. Она разорвала его пиджак пополам, хха-хах, о-ой! Пресса называет нас «авангардом второй волны британского вторжения». Авангардом, представляешь?
Вновь опустившись на подушки, Бев попыталась разделить с ним его удачу.
– Это же чудесно, Брайан! У нас тут показывали отрывки ваших концертов по телевизору, но очень короткие.
– Я чувствую себя гладиатором, выходящим на арену под рев зрителей. – Он даже не думал, что сумеет передать ей весь ужас-восторг, который он испытывал. – Даже на Пита это произвело неизгладимое впечатление.
Бев улыбнулась, вспомнив их менеджера, прагматичного и делового до мозга костей.
– В таком случае вы действительно сотворили нечто.
– Ага. – Он затянулся косяком, который раскурил, чтобы продлить кайф. – Как я хочу, чтобы ты была здесь, рядом!
Сквозь шум в трубке временами прорывались громкая музыка и смех, мужской и женский.
– Я тоже.
– Так приезжай! – Он оттолкнул от себя полуголую блондинку с остекленевшим взглядом, попытавшуюся было усесться ему на колени. – Собери вещи и прилетай.
– Что?
– Я серьезно. Без тебя все совсем не так классно, как могло бы быть.
Какая-то брюнетка чуть ли не в шесть футов ростом принялась демонстрировать стриптиз у дальней стены. Соло-гитарист Стив проглотил метаквалон, словно сладкий леденец.
– Послушай, я помню, что мы с тобой говорили об этом и решили, что тебе лучше остаться дома, но мы ошиблись. Ты должна быть здесь, со мной.
Она почувствовала, как глаза ее наполнились слезами, и рассмеялась.
– Ты хочешь, чтобы я прилетела в Америку?
– И как можно скорее. Ты найдешь нас в Нью-Йорке в… вот дерьмо! Джонно, где мы остановились в Нью-Йорке?
Развалившись на диване, Джонно перелил в стакан последние капли «Джим Бима».
– А где мы сейчас, черт тебя возьми? – был ответ.
– Ладно, забудь. – Брайан потер усталые глаза и попытался сосредоточиться. Но после выпивки и травки голова была словно набита ватой. – Я попрошу Пита проработать детали. Но ты собирайся.
– А как быть с Эммой? – Она уже спрыгнула с кровати.
– Возьми ее с собой. – В приливе семейных чувств Брайан улыбнулся блондинке. – Пит договорится, чтобы она получила паспорт. Кто-нибудь перезвонит тебе после обеда и скажет, что нужно делать. Господи, как же я скучаю по тебе, Бев!
– Я тоже. Мы прилетим так быстро, как только сможем. Я люблю тебя, Бри, больше всего на свете!
– Я люблю тебя. Скоро увидимся.
Взвинченный и не находящий себе места, Брайан потянулся за бутылкой бренди сразу же, как только положил трубку. Он хотел, чтобы Бев оказалась рядом немедленно, а не через день или через час. От одного звука ее голоса он ощутил желание до боли в паху.
Голос ее сейчас звучал точно так же – застенчиво и немного неуверенно, – как и в тот вечер, когда он познакомился с ней. Она выглядела очаровательно неуместной в полном сигаретного дыма пабе, где тогда играла его группа. Но, несмотря на всю ее застенчивость, в ней ощущалась некая надежность и искренность. Он так и не смог выкинуть ее из головы ни в тот вечер, ни после него.
Он поднес к губам бренди и сделал большой глоток. Похоже, брюнетка и Стиви не собирались уединяться в одной из спален, чтобы заняться сексом. Блондинка оставила в покое Джонно и теперь терлась своим длинным гибким телом о Пи-Эмма, их барабанщика.
Опешив и даже немного завидуя, Брайан вновь приложился к бутылке. Пи-Эму едва стукнуло двадцать один, его лицо до сих пор сохраняло юношескую округлость и прыщи на подбородке. Его явно охватил восторг, к которому стал примешиваться ужас, когда блондинка соскользнула на пол и зарылась лицом ему между ног.
Брайан закрыл глаза, музыка зазвучала у него в голове, и он заснул.
Ему снилась Бев и та первая ночь, которую они провели вместе. Они сидели, поджав ноги, на полу его квартиры и разговаривали – о музыке, поэзии: о Йетсе, Байроне, Браунинге. Мечтательно передавая друг другу косячок. Он и понятия не имел, что это было ее первое знакомство с наркотиками. Как и о том – пока не вошел в нее там, прямо на полу, в окружении мерцающих и оплывших свечей, – что это ее первый сексуальный опыт.
Она тихонько заплакала. Но вместо того, чтобы вызвать чувство вины, ее слезы пробудили в нем желание защитить ее. Вот тогда он и влюбился в нее без памяти, как-то возвышенно и трогательно. Это случилось больше года назад, но за это время у него не было другой женщины. Даже когда искушение становилось сильнее некуда, перед его внутренним взором вставало лицо Бев.
Он женился на ней ради нее и ребенка – их ребенка, которого она носила под сердцем, – совершенно не веря в брачные узы, в этот глупый контракт на любовь, но не чувствовал себя загнанным в западню. Впервые после жалкого, несчастного детства у него, помимо музыки, появилось нечто иное, что утешало и возбуждало его.
Я люблю тебя больше всего на свете.
Нет, он не мог повторить этих слов с такой же легкостью и искренностью, с которой она только что произнесла их. Пожалуй, сказать их ей он не сможет никогда. Но он любил ее, а вместе с любовью хранил и верность.
– Идем, приятель. – Джонно растолкал его и поднял на ноги. – Тебе пора баиньки.
– Сюда летит Бев, Джонно.
Выразительно приподняв бровь, Джонно оглянулся на клубок тел.
– Судя по всему, все остальные уже прилетели, – выдал он.
– Она встретит нас в Нью-Йорке, ха-ха! – Брайан закинул вялую, как шланг, руку на шею Джонно. – Мы едем в Нью-Йорк, Джонно. В новый гребаный Йорк! Потому что мы – лучшие!
– Это же здорово, нет? – Джонно с кряхтением свалил Брайана на постель. – Проспись, Бри. Завтра нам предстоит та же самая чертова карусель.
– Надо разбудить Пита, – пробормотал Брайан, когда Джонно принялся стаскивать с него туфли. – Паспорт для Эммы. Билеты. Я должен поступить с ней со всей заботой.
– Поступишь, не волнуйся. – Слегка покачиваясь из стороны в сторону – сказывалось благотворное действие виски «Джим Бим», – Джонно с трудом сосредоточился на циферблате своих недавно приобретенных швейцарских часов. Что-то ему подсказывало, что Пит будет не очень рад, если разбудить его в такой час, но приказ есть приказ. Нетвердой походкой он отправился выполнять поручение.