Глава 3. Первые ласточки на деревне
Тот, кто ни разу в жизни не был в древней Нусекве, не дышал её божественным воздухом, тому просто бесполезно объяснять, с каким предметом он имеет здесь дело. Этому неописуемому предмету, разнесённому на чёрт знает какие расстояния, несомненно следует уделить в нашей книге хотя бы несколько фраз. В древности про Нусекву говорили: «Нусеква не жнёт, не пашет, а чужого скоромного пожрать норовит». И в древности, и сейчас – не пахала Нусеква, не сеяла ничего, а скоромного пожрать – всегда была горазда. Этого у неё не отнять и сейчас. В былые времена не в шутку взялась она за собирание чужих земель, и гребла, гребла, гребла, совершенно не интересуясь тем, сможет ли удержать их и обиходить. Всю жизнь лезли сюда искатели приключений, карьеристы, авантюристы, двурушники и к концу прошлого века она была полна подобным сбродом. Впрочем, оперившийся и зажившийся новым имуществом, сброд таковым себя никогда не считал, а даже наоборот, нос задирал, столь высоко, что и земли часто от этого не видел. И потому спотыкался на ровном месте.
Город этот, строившийся всегда по горделивому наитию князей и вельмож, был ужасен. Дома стояли здесь абы как, хибарки были на пригорках, башни отдыхали в болотных низинах, всё было не там, не так, и не таких размеров. Около маленькой, сирой, покосившейся избушки мог располагаться роскошный высотный дом, а вслед за ним – склад за угрюмым забором. В отдельные века, почувствовав свою вину, некоторые правители выписывали иностранцев для исправления общей картины города, но всё было настолько запущено, что у иностранцев быстро опускались руки и они либо покидали Сан Репу не солоно хлебавши, либо спивались, а их мемуары всегда грешили многочисленными двусмысленностями и подмигиваниями. Проследить в этом городе какие-то градостроительные планы умудрялись только самые безрассудные архитекторы, да не в планах дело, не в планах. Чёрт с ними, с планами! И с ними, с этими архитекторами, тоже чёрт, они всегда придираются – красивый Нусеква город, красивый – и точка. Как могли архитекторы умудриться испортить такие холмы – вот вопрос вопросов?
После великих походов и пожаров полуторавековой давности Нусеква быстро отстроилась и долгое время была одноэтажным городом-государством, распластанным на бог весть какие территории. Находясь где-нибудь на окраине и не видя всего остального, можно было ошибочно подумать, что ты находишься в маленькой деревне, конец у которой вон там, за теми деревьями. Даже пожарная каланча не умаляла этого невольного зрительного обмана. Её улочки в то время были не столь чисты, сколь уютны, на площадях круглый год кипела торговля разнокалиберным товаром, народ не столь беден, как в других местах. В эпоху революций, когда сюда, подальше от дифтерита, холода и свинки переселилось правительство, она ожила, полезла вверх, захотела экспериментов и огней. Но так и осталась Нусеква в глубине души городом, который ничего не сажает, если уж жнёт, то не своё, в общем, городом – вампиром. Действительно, соседние с Нусеквой города, когда-то большие и красивые, влачили теперь убогое, беспросветное существование и получали талоны на топлёное молоко в качестве компенсации за кровь, которую у них высосали. Говорили, что там иногда даже свирепствовал голод. Характер существования, разумеется наложил неизгладимый отпечаток на жителей Нусеквы, они тоже искали лёгкой жизни и лени под грибком.
В центре Нусеквы высился златоверхий Кром – отстроенная иностранцами военная база, где правители веками укрывались за непреодолимыми кирпичными стенами не столько от внешних врагов, сколько от собственного квёлого народа. Они не любили своего народа. Они боялись его. Он был неприятен им, потому что бедность неприятна сама по себе, но ещё и как напоминание власть имущим, что они ничего не делают для людей, кроме вреда Они боялись своего тихого народа, потому что знали, что в минуты гнева этот народ превращается в льва и убивает, невзирая ни на пол, ни на звание, ни на возраст. Они знали, что если их поколение пронесёт и ничего подобного не случиться, то их детишек перережут точно, или выкинут из пределов, как это уже неоднократно случалось.
Сверху, с высоты птичьего полёта Кром напоминал торт, какие дети ваяют из приречного песка, башенки с бойницами в восточном стиле являлись на всех углах, разные по форме, причудливые, витиеватые. Однако при всей их причудливости было видно, что зодчие их были иностранцы. Богата земля Сан репейная талантами, а как нужно сделать что-нибудь правильно, так без иностранцев не обойтись.
Высокая кирпичная стена, переходя от башни к башне, замыкалась неправильным кольцом. Стены были разной высоты и сделаны из разных матерьялов. Внутри крепостных стен располагалась куча разносортных зданий, настроенных за многие века, несколько соборов, горевших в солнечные дни золотом куполов, а в дни нашествий – огнём пожаров, почерневшие арсеналы – почти всё пространство было занято. У нескольких въездных ворот, постоянно сменяясь, дежурила охрана. Ворота были заперты. У восточных, так называемых Книпперовских ворот располагался вросший в землю саркофаг народного царя Лаваря.
Странный господин Гитболан при своей ещё более странной компании Нусекву, как оказалось, знал и скоро оказался перед фасадом всем известного международного отеля «Метрополь» в сопровождении только двоих спутников – уже знакомого нам толстого брюзги с круглыми мешками под глазами и вечного студента с возмутительной чёлкой и арфой в руках. Бесштанные бабы куда-то подевались. Запахнув полу чёрного кожаного пальто, он решительно вошёл в здание. Его приятели остались на время снаружи и долго вихлялись там и перешёптывались. Потом разом снялись с места и тоже вошли в парадную дверь.
Гитболан стоял у стойки и пытался склонить вечно улыбающуюся женщину дать номер, а та убеждала его, что все люксы заняты и заняты надолго.
– Вот сегодня вселился один губернатор, так его номер заказывали за месяц и за месяц вперёд оплатили. А вы хотите попасть в лучшую гостиницу, где номера разобраны на месяцы вперёд!
– О как? Как жаль, что я был не в курсе!
– А как, если не секрет фамилия депутата?
– Секрет! Не то Штоф, не то Шмоп, немецкая какая-то фамилия. С ним в номере ещё один!
– А рожа у этого немца не немецкая, не так ли?
– А вы откуда знаете? – удивилась несговорчивая богиня гостиничного дела.
– Встречались! – одновременно встряли Нерон и Кропоткин и переглянулись.
– Ясно! Это наш лучший друг Моппс вкупе с неизвестным солдатом! Когда я объезжаю континентальную Европу на белом коне, то снять приличный номер в гостинице не представляется чем-то неосуществимым, пришёл с деньгами – и всё! Мальчики кидаются за чемоданами, девочки начинают ластиться и клацать вставными зубами. Но ведь вы понимаете, – тактично намекал Гитболан, я хорошо знаю, что не бывает гостиниц без одного единственного номера на всякий случай пустого, ну не бывает, у вас есть всегда что-нибудь в загашнике, на худой конец, какой-нибудь завалященький бейкеровский рояль в кустах всегда есть!
– Да нет же! Нет! Сейчас у меня нет ни одного номера, не говоря уже ни о каких роялях! – убеждённо проговорила интеллигентная женщина. И разумеется, соврала!
– Вдруг, начавший терять всякое терпение, Гитболан изменил тему и спросил:
– Скажите, а если я подожду, и кто-нибудь срочно съедет сейчас с номера люкс, вы позволите, милая барышня, в нём поселиться?
– Это невозможно! – сказала упёртая женщина, – Никто не съедет, не морочьте мне голову, лучше обзвоните другие гостиницы, наверняка что-нибудь найдёте! Кругом тьма гостиниц, что вам далась именно эта?
– Видите ли, Я останавливался в «Метрополе» в 1897 году, будучи здесь с важной дипломатической миссией…
– Восемьсот какого? – иронически спросила сметливая баба, уставшая от шуток хитрозадых инородцев.
– Восемьсот девяносто седьмого! Нет, и всё-таки, если случиться чудо и кто-нибудь по собственному желанию, по делам ли или по каким-то другим причинам съедет с номера, я могу рассчитывать на место?
– Могу допустить, но…
– Никаких но!
Из белой руки Гитболана, сплошь украшенной кольцами, по стойке сами собой поползли две зелёные бумажки и плавно нырнули в прорезь декольте дамы. Ощутив любовное прикосновение вожделенных купюр к основным частям тела, египетская мумия сразу оживилась:
– Вы знаете, у нас большая напряжёнка, но несмотря на это вы конечно вправе рассчитывать на номер…, если он освободиться… вы сами сказали…
– Да, подождём минут пять! – сказал Гитболан и стал листать журнал.
Не прошло и минуты, как на лестнице послышались какие-то торопливые перестукивания, подвывания, потом топот, и вдруг в холл выскочил возбужденный гражданин в одном ботинке и с пачкой денег в руке. Только хотел излить даме свою жалобу, а может быть и вызвать милицию, как увидел Гитболана и двух ухарей.
– Они уже здесь! – в ужасе закричал он, в ужасе отшатнулся от надменной компании и тут же ретировался.
А в это время на третьем этаже, в люксовом номере губернатора далёкого округа, час назад занятом, творилось нечто чрезвычайно интересное. Не для него, правда. Ко всему был привычен губернатор. К оленьим упряжкам, диким морозам, стадам оленей, вольности нравов. Всё могло случиться в его округе – лопнуть теплоцентраль, хлынуть наводнение в пустыне, приключиться сход лавины, на поля среди зимы могла обрушиться саранча, но в стольной Нусекве он не ждал никаких сюрпризов. А они случились.
В обширной гостиной, заставленной поддельной резной мебелью находился всего лишь один человек, (Второй был грубо выброшен за дверь минуту назад) стоявший в испуге у окна, но шум в комнате был такой, как будто там ворочала делишки целая бригада ухарей. Никем не понукаемые, сами двигались предметы, пытаясь зацепить уворачивающегося от них губернатора. Сама слезла со стены рама картины и стала гоняться за ним, и потом с силой обрушилась ему на голову. Голова осталась торчать в дырке, между синих гималайских гор, какие так любил рисовать в штате Пенджаб гениальный Рерих. Если бы Рерих был жив, то картину, представшую его глазам, он наверняка назвал бы» Всклокоченная Голова губернатора Мокшева в Гималаях».
Потом новенький сотовый телефон повертелся, как будто его разглядывал некто невидимый и разлетелся на куски, брошенный в стену неподалеку от бесценной головы. Во всех углах раздавался нездоровый, но чрезвычайно заразительный смех. Загорелась купюра явно не из своего портмоне, и кто-то прикурил от неё невидимую сигару. Потом заказанный по случаю приезда в Нусекву торт медленно полетел по воздуху и быстро влетел вместе с блюдом в рожу высокопоставленного лица. Пока лицо обтиралось вафельным полотенцем, кто-то с криком «Эй, дубинушка, ухнем!» растворил окно и швырнул туда чемодан с важными персональными бумагами. Слышно было, как чемодан тяжко ухнул внизу, и как хлопнула крышка, отскакивая от него. А чемодан между тем и вовсе загорелся.
– Кто это? – злобно вопрошал губернатор и поводил глазами, как Отелло, убедившийся наверняка в неверности Дездемоны и решивший покарать подружку и её дефлоратора-негра булатным клинком.
Вместо ответа кто-то щёлкнул ему свёрнутым в трубку журналом по яйцам и губернатор недовольно согнулся и стукнулся зубами об умывальник. Глаза его, вопреки законам ботаники, сошлись в одной точке.
Кто-то то чем-то всё время шуршал, то гасил, то вожжигал свет, пускал воду в ванне, потом стал вытряхивать довольно таки пыльный коврик прямо в нос хозяина Нортумбрии, в результате чего тот стал неистово чихать и налился кровью. Ко всему происходящему виновник торжества испытывал самые отвратительные чувства. Его обижали. Потом вылили на голову ковш холодной воды. Налившись кровью, губернатор с нечеловеческой прытью устремился к телефону, по пути решая, вызывать ли ему охрану, милицию или звонить в администрацию чёртовой гостиницы и разбираться с ними на повышенных тонах. Ему сделали талантливую подножку и вместо того, что бы по пасть к телефону, он попал под стол и раскроил там об острую ножку нос. Неожиданно под столом кто-то схватил губернатора Мокшева за горло железным хватом и замогильным голосом прорычал: «Собрать вещи, …! Убраться отсюда к …! Молчать как рыба, …! Через три минуты тебя не должно здесь быть, …! Ясно, гнида … … …?»
Его снова пребольно щёлкнули по яйцам журналом «Законность и порядок» и пронесли ритуальным маршем по комнате..
Чувствуя нешуточность угроз, и не понимая, откуда они исходят, ополоумевший Мокшев отчитался, как рядовой перед дембелем:
– Ясно! Ясно, товарищ! Не давите горло! Я понял! Я всё понял! Может быть вам деньги нужны? Я дам! Я дам сколько нужно!
– Взятку, сука, даёшь лицу при исполнении? Наворовал в своём вонючем сейме и думаешь, что все вокруг такие же, как ты? Чешутся, чешутся, шеф, мои руки! Дозвольте его избить до полусмерти? А можно я ему по просьбе трудящихся нефтянников гранату в жопу засуну? Позвольте кастрировать его по древнему шотландскому обычаю? Не могу видеть его гнусную рожу! Ух! Не могу! Вот бы актик на такого радетеля народного составить! Курва! К стенке бы тебя поставить! В Китае таких как ты расстреливают на площадях из рогаток! Шпонками! Терпелив здесь народец, однако! Таких, как ты – терпит! Мы взяток не берём, заруби себе на носу раз и навсегда, чернь! Пинжак на нём какой, просмотрите-ка, люди добрые! – прорычали в эфире нечеловеческим голосом, порвали лацкан пиджака и вырвали клок волос из головы жертвы административного восторга.
– Убирайся к …! Сейчас же! Немедля!
– Ой! – отчаянно крикнул губернатор, хватаясь за голову.
Губернатору не было ничего ясно, но трясущимися руками только что заселившийся в номер чиновник стал шустро бросать в чемоданы вещи, рядом кто-то другой без разбора тоже бросал его вещи в большой полиэтиленовый мешок. Кажется блеванули напоследок в мешок. И через каких-то пять минут, прыгая через три ступени, с воспалёнными, выпученными глазами, с раздраконенной ширинкой, сам волоча чемодан, из которого торчал воротник рубашки, и уродский полиэтиленовый мешок с мокрыми и почему-то донельзя вонючими вещами, Иван Поллитиктович Мокшефуев пробежал как церковная мышь мимо удивлённой сотрудницы отеля и сочувствующего Гитболана, пискнул: «Я уезжаю! Всё!», ничего не ответил на вопрос, почему, и скрылся за массивной входной дверью.
– Ну вот, а вы говорите, что чудес на свете не бывает! – укоризненно сказал Гитболан, белыми руками подавая озадаченной администраторше заграничный паспорт. – А это вам не чудо?
Однако он не дождался ответа на столь простецкий вопрос. Далее вселение иностранца пошло, как по маслу, и через минуту всё было улажено окончательно.
Номер, занятый замечательным гостем оказался великолепен. Три огромные комнаты отличной дорежимной планировки сразу пришлись по вкусу не только придирчивому мистеру Гитболану, но и двум его помощникам. В огромной гостиной царила тёмная лакированная мебель с этакой обивкой ситцевыми цветочками, огромный солидный камин из чёрного камня создавал атмосферу воистину домашнего уюта, рядом лежала большая гора колотых дубовых дров, каждый дрын по цене пять баксов. С потолка свисала огромная хрустальная люстра, тех ещё времён. Посреди комнаты был овальный стол с ножками в форме звериных лап. Нерон от удовлетворения стал бегать по комнатам и свистеть в нос, брезгливый Кропоткин разглядывал полотна на стенах, надменно приподнимаясь на носках и вдувая в нос какое-то сомнительное зелье. На стенах висели картины в основном абстрактного свойства и Кропоткин огорчённо крякал, читая названия сквозь монокль, к примеру, такое: «Кит с фаллосом в руке».
– Имея деньги, как видите, можно прожить весьма сносно и здесь, в дикой Сан Репе! Наше счастье, что у очень немногих они есть! – удовлетворённо изрёк Гитболан, потирая руки. – Ну-ка, Кропоткин, выкладывай свои этнографические изыскания! Если ты помнишь, я дал тебе задание отыскать здесь наших друзей и единомышленников, как обстоят дела?
Нерон рылся в котомке и хмурился. Потом вывалил всё поеденное молью тряпьё на пол, проинспектировал его и огорчился. Судя по тому, что он даже не ответил, можно было судить о его настроении.
– К нам повадились церковные мыши! Мою пайку сожрали! – крикнул он в голос, – Где всё?
– Может, клопы? В полёте всё могло вылететь из карманов! Может, правда, клопы съели? – участливо пытался поправить его Кропоткин, – Или Кит с фаллосом!
– Сам ты клопы!
– Мыши! С вагинами!
– Сам ты мыши!
– Что случилось? – спросил, вошедший в комнату Гитболан.
– Кошелёк украли! Ты, революционер? Я знаю – это твоих рук дело! Я всегда испытывал недоверие к санрепским революционерам и поделом – нельзя им верить, вижу по твоим глазам, что ты! Признавайся, Шут!
– Ну, я! Забирай, раз ты такой жадина-говядина, и товарищу не хочешь добровольно помочь! Зачем тебе деньги? Ты старый и противный! Он всё равно пустой!
И Кропоткин выбросил кошелёк на стол.
– А ведь там были деньги! – после некоторого раздумья мстительно соврал Нерон, не зная, какие ещё дивиденты можно высосать из покаяния друга, – там же были деньги!!!
– Ну, так как же у нас обстоят дела с тем человеком из провинции?
– Средне, мессир, в Нусекве приличных людей мне обнаружить не удалось, но в провинции мне удалось отыскать несколько человек приемлемых умонастроений. Много приличных людей простого званья, но они забиты выше меры и участвовать в разговорах как правило не желают. Но! Я уловил в мировом эфире отчаянный голос парня, призывавшего к возмездию, но он живёт не в Нусекве, он между нами говоря совершенно потерянный от горя парень проклял всё и призвал вас отомстить, кстати, очень приличный человек, его мать бросили в больнице на матрасы, в которых, простите, червяки копошились, помощи не оказывали, он не то, чтобы беден был, нет, так, нормальный человек, вот он и возненавидел это гнусное, по его мнению, государство. Обычная история, не правда ли? Сколько в мире невидимых слёз! Да-с… Человек слеп, он начинает понимать жизнь, когда ветер истории и поток неразберихи отодвигает его к обочине! Они ещё не привыкли к новой форме справедливости и не понимают, что мир не принадлежит идеалистам с горящим взором. В мире правят деньги и наглецы! Аристократы и идеалисты вымерли по их мнению и больше не будут оказывать влияние на судьбы мира! Я хочу доказать обратное! И докажу!
В разговор влез Нерон, как всегда ни к селу, ни к городу:
– При Робеспьере один отчаявшийся карбонарий, которого привели к мировому судье в народный трибунал с тем, чтобы приговорить к безболезненному усекновению головы, для того, чтобы уцелеть, бросился к судье и страстно чмокнул его в обе руки. Чмокнул, как собака. Просто от отчаяния. Можно сказать, совершенно потерял голову! Обслюнил его всего! Не представляю себе! Как это можно было сделать, но видно, судье такое самоотречение понравилось, раз он руку протянул. И что же из этого вышло? Да ничего. Беднягу прямым ходом отправили на цугундер, то есть, прошу прощения, на гильотину. А судья с тех пор, видя заключённого, и заранее приговорив его, как бы невзначай, протягивал руку для поцелуя.
– Это всё, милостивый государь? – холодно осведомился Кропота. – Нет, этот парень ничьи ручки не целовал!
– Ты выяснил, кто и откуда? – спросил иностранец Кропоткину и сразу посерьёзнел. – Это интересно!
– Не только выяснил, шеф. Чем живёт, чем занимается, но и скрал, между нами говоря, его сочинения, читать интересно довольно таки! Отчаянная вещь! Живёт он в провинции с кислой миной… Видеть никого в упор не хочет, в патруль не ходит…
– Неважно! Не забудь напомнить мне об этом завтра! Хочу почитать по твоей рекомендации! И где же?
– В неком Сблызнове. Это огромный по размеру город, но сущая дыра, по сути! Классический воровской анклав!
– Вдали столиц творилось чёрти что! Грабёж среди дороги, прозябанье остатков богоизбранных семей! Жизнь становилась трудной, невозможной, чтобы зайти в тупик в конце концов! – изловчился Нерон.
– Посмотрим! – прослушав его, изрёк Гитболан, продолжая потирать руки.
«Езус! Мезус! Резус!»
Тотчас же на столе перед ним оказался сверкающий стеклянный шар, в котором что-то переливалось и вспыхивало. Проведя несколько раз руками над поверхностью шара, Гитболан добился того, что шар понемногу стал крутиться, теряя прозрачность, и даже как будто слегка сплюснулся. Его матовая поверхность поблескивала. Через минуту он стал походить на глобус внушительных размеров. На его поверхности проступили моря, континенты заняли подобающее им положение.
Вдруг Гитболан резко сделал отмашку правой рукой, и шар стал огромен и занял почти всё пространство до потолка. Внезапно его вращательное движение замедлилось, а потом и вовсе остановилось. Перед глазами присутствующих пульсировала изъеденная вулканической коростой Европа, на севере – зелёный остров, внизу континентальные страны, сильно рассечённые горами, на востоке всё более выравнивающаяся площадь.
Масштаб изображения быстро менялся, уже были видны бескрайние поля с горящей кое-где стернёй, деревни, города, становившиеся всё более удалёнными по мере продвижения на восток. Раздвинулись лесные массивы. Стал отчётливо виден товарный поезд с таким количеством вагонов, что их трудно было сосчитать. Мелькали реки, заросшие небритыми кустами, потом появился город посреди степи на холмах, вспыхнул и исчез, только мелькнули наглые поля чудес воровских нуворишей посреди нищеты, место города заняло крупное изображение довольно обширного двора перед пятиэтажным неоштукатуренным домом белого кирпича, из железной двери которого вышей понурый молодой человек среднего роста в поношенной зелёной куртке. Он нёс чёрную сумку и явно о чём-то озабоченно размышлял. Тремя подъездами впереди него из такой же железной двери дома вышла толстая чернявая женщина, сначала решившая видимо идти своей дорогой, а потом остановившаяся и решившая дождаться идущего сзади.
– Это и есть твоя находка? – спросил Гитболан, с интересом рассматривая слегка размытое и искажённое изображение в магическом стекле.
– Не она! Парень! Да, но давайте посмотрим, мне и самому интересно, что будет! Первое встреча даёт самое верное впечатление о человеке, тем более, когда он тебя не видит. Если мы подружимся, мне придётся в дальнейшем извиниться перед ним за несогласованное вторжение в его частную жизнь!
Поравнявшись с женщиной, как будто при этом слегка отшатнувшейся, парень с неудовольствием поздоровался и уже готовился отправиться дальше, как женщина завела разговор, улыбаясь фальшивой накладной улыбкой:
– Алёша, добгые люди сказали мне, что ты пгодаёшь свою квагтигу…
Не дослушав, но сразу поняв смысл сказанного, парень прямо посмотрел ей в глаза и без всякой улыбки ответил резко:
– Плюньте в глаза добрым людям, которые это сказали! Нам надо дружить, а не караулить квартиры друг у друга!
Женщина, которой пришлось бы плевать в лицо себе самой, если бы она была честна, слегка отшатнулась и ответила:
– Плевать я, конешьно, не буду, но и пгиставать – тоже!
– Вот и хорошо! Не надо! Не надо приставать! – сказал парень и пошёл дальше, хмурясь. Потом исчез в арке.
Изображение в стекле на мгновение стало мутным.
Гитболан не улыбался. Спустя мгновение он повёл рукой, шар съёжился и со звоном пропал со стола.
– Что скажешь, Нерон?
– Что сказать, что сказать? – забурлил горлом обросший щетиной толстяк, – вот живёт порядочный человек, никого не трогает, картинки рисует, а потом, как это часто бывает у порядочных людей в этой, так называемой Сан Репе, у него умирает отец, потом – мать, тут эта гнусная воровская контрреволюция на дворе, рушатся вековые устои. Кругом мародёры с жирными валиками на шеях, свиньи полезли в храмы, в семье нелады, бывшая жена сына увезла за границу, кругом всё становится мерзкое, гадкое, лживое, настроение тоже гадкое, он остаётся жить один среди чужих и врагов, лишается работы и окружающие его хищные хорьки сразу чуют запах раненой, оскорблённой души, не желающей свыкнуться с новым мироустройством, начинают беспокоиться, клацать зубками и точить зубы на добро такого человека, кстати, в данном случае – без особых оснований. Оказывается, шеф, большинство людей хочет всего лишь хапать материальные блага. И всё. Больше им ничего не нужно! В былые времена их приверженность гуманитарным ценностям была просто мимикрией, просто приспосабливались людишки, это были в массе низкие лживые ряженые, не более того! А он пишет поразительные книги, прошу прощения, я выкрал самые-самые, вот они, советую почитать! Книжки эти никому не нужны, потому как жизнь стала почище любого триллера. Этот парень ведь одет не столь импозантно вовсе не потому, что беден, нет, денежки у него есть, поверьте мне, просто ему скучно и тоскливо среди них. Ему совершенно не нравится характер этого общества, оно противно ему, и делает, как мне кажется ошибку, не скрывая своих истинных чувств и намерений. Он уже не хочет больше быть с ними дипломатом и говорит то, что они заслуживают. В общем, тяжёлый случай высокого человека в низменной среде. Его родители были такие же честняги, и им было здесь крайне тяжело. Им не было позволено обрести здесь того, что они заслуживали в полной мере!
– Ну и как такие люди решают свои проблемы? Бросил ли хоть один из них камень в своих грабителей? Сказал ли кто-то из них открыто им в глаза: «Вы сделали нам зло! Я вас всех ненавижу, и уважать ваши святыни больше не намерен! И подчиняться вам не буду! Прочь от меня!»? – продолжил допрос Гитболан.
– Именно так! Именно так! Этот парень – один из немногих, кто может позволить себе такое. Плевать ему на всё! Класс! Класс! Просто класс! Это что-то!
– А другие? Наверно там немало обиженных? Что они?
– Куча фигни, сэр! Не то слово, шеф! Почти все! Девяносто девять процентов нищих, что вы хотите? Молчат, как рыбы! Я думал о них лучше!
– Что ты говоришь? Что же за революция здесь случилась?
– Это революцией даже назвать невозможно! Хуже!
– И что?
– Хуже! У них контрреволюцию сделали двоечники – управленцы, ни к чему не способные, ни к чему не стремящиеся. Сделали с тем, чтобы самим остаться у власти! Им это пока удалось! А люди? Они слабы и ничтожны! Сидят по норам, и слова сказать не смеют! Все ограблены! Все сметены духом! Живут как в тумане! Стандарты жизни нарушены все! Вы можете представить государство, способное реквизировать без войны, чумы и голода все сбережения граждан? О как! Никакого отдыха для большинства, никакого здравоохранения, ничего! Конец света ничто по сравнению с этой пыткой! Жизнь из народа забирают по капле, как иезуиты! И на виду у голого нищего народа урод, бывший прездюга, вместо того, чтобы в петле висеть, получает содержание в год, вы себе представьте – полтора миллиона долларов. Газ бесплатный, вода из крана бесплатная дополнительно! Шофер, повар, врач – собственные! Зачем народу такая власть, не понимаю! Это правительство никакого позитивного влияния на жизнь большинства не оказывает всё равно! Без такой власти было бы много спокойнее и чище! Хорошо только то, что они здесь ненадолго, не задержатся, скоро от этой гадости и следа не останется!
– Я тоже так думаю! Да, я всегда имел определённое мнение об этом народе, и в особенности о его начальниках. Отпетые негодяи, в своём большинстве! Таких уродов нигде в мире нет! В любой стране, сделай с любым гражданином десятую долю того, что сделали эти хряки со всем народом, так люди сразу начинают стрелять и бросать камни, а эти… Кстати, это правда, что их государство решилось на реквизицию вековых накоплений частных лиц, я правильно понял?
– Правда! Правда! Вот уже десять лет всё украли, по процентам не платять ничего, закона о вкладах нетути, всё у них шито-крыто, если бы в мире был сатана, он поступил бы точно так! Единственно, что получается у них и – всегда получалось – это содержать целую банду совершенно бесполезных вояк, полицейских и доносчиков разных мастей!
– Что вы говорите? Так может быть, и за нами уже наблюдают?
– Не может быть шеф, а я знаю точно – наблюдают и наблюдают внимательно!
– Да уж! Хуже поступить невозможно! Да это не правители, а ублюдки какие-то! Я шокирован и так этого не оставлю! А кто это придумал? Может быть, в государстве действительно нет денег для обманутых вкладчиков?
– Есть и немалые, на блуд, бордели, готические замки у них деньги есть! На это – нетути! На нужные вещи у них ни копейки нет, у них малолетние дети по помойкам зимними ночами лазють, и ничего! Им хоть… в глаза – божья роса! А придумал это, заложу, заложу с удовольствием, один алкоголик… – Нерон наклонился к уху Гитболана и сказал что-то.
У Гитболана по лицу промелькнула мудрая усмешка.
– Ну, уж? Да, иногда в людских муравейниках строится такое, что муравьи потом начинают с ума сходить, глядя на дела лап своих, потому что сотворили такое, что не хочется жить среди своих изобретений! Как ты думаешь, нужно ли проявлять жалость к хищным и безжалостным, Нерон?
– Я вас умоляю, никакой жалости! Это будет просто неправильно понято помимо всего! Кстати, многие из них не только отпетые сволочи, но ещё и правоверные християне! В церкву ходють! Крестются! У них культ всех этих превосходительств, высочеств, короче всей этой бездарной шелупони, какую народ послал однажды к чёрту и которая снова над ним множится, как короста.
– Да-а? Ещё чище! Так говоришь, и никакой жалости? Христяне? – гаркнул Гитболан так, что в люстре зазвенели сосульки. – Иудео-христиане! Хорошо, давай, я почитаю сочинения этого человека, вечер велик, и надо занять его чем-нибудь полезным! Надеюсь, это не слезливые мемуары какой-нибудь зреющей прыщавой гимназистки! – сказал Гитболан, отмахнул чёрную чёлку со лба и с удовольствием уселся на кресло с двумя кожаными подлокотниками и с тиснёным вензелем над головой. Упорная гордая складка прочертила его лоб. Потом Гитболан посмотрел туда, куда указывал Кропоткин и взял со стола в руки две довольно объёмистые папки. Взвесил, какая больше весит. Потом со свистом открыл первую. Открыв её, он прочитал на заглавном листе, уже пожелтевшем аккуратный, начертанный круглым каллиграфическим почерком вензель «Лихтенвальд из Сан Репы».
Далее шёл текст, написанный разборчивым, убористым почерком. «Первое правило вежливости – умение разборчиво писать!» – с улыбкой подумал Гитболан.
Гитболан с преувеличенным интересом взял кипу листков разного размера и приступил к чтению незнакомого текста, сначала пропуская неинтересные для него куски, а потом всё подряд, с самого начала.
Его лицо стало каменным, а потом стальным.
Автор этого повествования, заинтересованный во внимании своего читателя, не допустит, чтобы столь интересный текст ускользнул от его глаз, и приводит его почти полностью, выбросив только смутные и не имеющие никакого отношения к основному разговору заметки, разбросанные то и дело на полях.
Гитболан же читал всё:
«Человек, окончательно свихнувшийся и пытающийся написать путеводитель по Сблызнову, должен знать, какую невыносимую ношу он берёт на себя, какую ответственность принимает на грудь. Гораздо легче описать амёбу, медузу или содержимое болотного бегемота, чем внутренности любимого города, являющегося, к сожалению, моей родиной. Хмурый и гордый сблызновец должен знать лишь то, что автором движет только любовь к родному так сказать краю, любовь во всех её проявлениях. Автор никоим образом не может быть обвинён в насмешке и очернительстве. Очернить абсолютно чёрное невозможно. Любимый город может спать! Спокойно! Мы начнём рассматривать его исторические руины с места обычно описываемого во всех поэтических дифирамбах…
«Я была молода, занималась воровством, грешила беспорядочными половыми отношениями. Прошли годы – я поверила в Бога. Это случилось после того, как я упорядочила половые отношения и поверила в Бога… После того, как я упорядочила Бога и поверила в беспорядочные половые отношения, я…»
– Там ведь нет такой фразы, шеф?! – осмелился нарушить уединение Гитболана Нерон.
– Тебе всегда было свойственно ответственное отношение к жизни, Нерон! – ответил великий полководец и философ и засмеялся, – Слушай лучше!