Интервью Ольги Топровер:
«Талантливый писатель не отказывается ни от мужского, ни от женского
в самом себе»
Галина Врублевская – писательница, живущая в Санкт-Петербурге, прекрасно совмещающая в себе «лед и пламень», физика и лирика. Получив два технических образования, Галина когда-то оставила НИИ, в котором работала, и ринулась в психологию, но не задержалась и там, став в итоге писателем.
– Галина, как вы считаете, вам было предначертано судьбой стать писательницей или в этом виновата перестройка, заставившая искать пути выживания?
– Говорят, что от судьбы не уйдешь – согласна, но мы сами принимаем участие в том, как она складывается. Для меня судьба – это сплетение двух цепочек событий. С одной стороны, это ряд «вбросов» в нашу жизнь случайностей: болезней, трагедий или нежданного везения, а с другой – собственные решения и поступки, сопутствующие критическим моментам жизни. Не знаю, насколько предопределены случайности, но уверена, что они всегда открывают новые возможности. Они привлекают внимание человека к собственным поступкам и жизни – подобно камню, возникшему вдруг перед колесами автомобиля.
Это как в игре в шахматы: судьба бросает вызов, а ты должен сделать ответный ход. И моя судьба – не исключение. У меня был свой «обвал» – пять дней в реанимации. После выздоровления я круто повернула жизнь, а перестройка оказалась благоприятным фоном для решения оставить инженерную деятельность. Почему-то мне казалось неуместным рассказывать о трудной странице своей жизни, и я прикрыла ее мифом о том, что перестройка «столкнула меня с инженерного стула». Но теперь, двадцать лет спустя, можно и открыться.
– И все-таки, почему вы изменили свою жизнь? Что после «обвала» вас перестало в ней устраивать?
– Все случается не вдруг. Интерес к работе был исчерпан ранее, поскольку я достигла потолка в своей области, была ведущим инженером и деятельность моя казалась мне рутиной. До «обвала» мне не хватало смелости уволиться в никуда, просто уйти «на улицу». Но в новых обстоятельствах прежние причины, удерживающие меня от резкого шага, потеряли всякий смысл. Ведь все теряет смысл перед столкновением с вечностью.
Еще работая в НИИ, я редактировала большую стенгазету, писала для нее рассказы и очерки; посещала литобъединение. Поскольку я уже прикоснулась к литературному творчеству, естественным для меня было найти журналистскую подработку. Я стала внештатным корреспондентом «Вечернего Петербурга», освещая социальные темы.
– Какие темы вы затрагивали?
– Мой проблемный репортаж «Ночлежка без ночлега» (от 8 февраля 1993 года) едва ли не впервые приоткрыл в печати проблемы бездомных. Две недели спустя этот репортаж был перепечатан в «Комсомольской правде». Также я писала репортаж о домах престарелых. Я могла бы рассказать, что мне показывали, и что пытались скрыть, но это тема для отдельного разговора.
Однако больше всего меня расстроило обстоятельство, вызвавшее гордость администрации – идеальный порядок в комнатах. Вот отрывок из моего репортажа: «Кровати застелены без единой складочки. Эта комната – победительница соревнований за чистоту. На тумбочках кое-где молитвенники, но чаще поверхности тумбочек пусты. Нигде на стенах я не видела фотографий детей, родственников». Вымуштрованным старикам не разрешалось иметь никаких личных вещей, что-либо держать в тумбочке – как в казарме. Теперь, если мне случается заходить в комнаты престарелых людей, и видеть там груду милого хлама, я радуюсь за них. Они все же живут, а не уныло существуют.
Но, разумеется, заработком разовые гонорары нельзя было считать. Поэтому после курсов, оплаченных биржей труда, я приобрела профессию менеджера по рекламе. Бизнес-акцент этой сферы мне претил. Зато творческая составляющая создания рекламы повела меня далее в Институт психологического консультирования. Потом я уже сама давала частные психологические консультации, одновременно стала вести колонку сновидений в издательском доме «Женское счастье». Из статей в газете сложились просветительские книжки по этой теме. И – сюжет замыкается в кольцо – опять на горизонте замаячила художественная проза.
– Почему «сюжет замыкается»?
– А как же! В ЛИТО я писала рассказы. И повесть одну написала («Ошибка №99» – о программистах, она есть в сети на Литресе). Я посещала несколько городских ЛИТО: при заводе «Электросила», при заводе «Ленинец», «Клуб сатиры и юмора».
– В повести «Еще один шанс» ваша героиня пытается проанализировать, в какой момент она пропустила свое счастье. Есть ли в вашей жизни такие моменты, к которым вы хотели бы вернуться и поступить по-другому?
– Например, жалею, что, занимаясь в спортклубе при Ленинградском университете (в секции фехтования), отказалась поступать в это учебное заведение, причем, могла бы быть зачислена вне конкурса на факультеты физико-математического цикла. И причина донельзя глупая: не хотела «просто так сочинять теоремы» на матмехе или «идти в бухгалтеры» на экономический. А мечтала проектировать нечто особенное.
Да, мне было семнадцать лет… А время было такое романтическое и пафосное одновременно… Возможно, вся моя жизнь сложилась бы радикально иначе, окажись я в университете сразу после школы, а не в Кораблестроительном институте, куда я решила поступать.
И вторая ошибка в том, что я все же стала учиться на матмехе через десять лет, уже поработав после «Корабелки» в НИИ. Ушли годы, которые можно было бы потратить на развитие гуманитарных способностей, ведь еще в школе я пыталась что-то писать.
– Итак, у вас техническое образование. Как вам удается совмещать в себе физика и лирика?
– Техническое, и еще второе – математическое. Физик и лирик заложены в каждом человеке, а во мне они – как близнецы.
Физик помешал лирику стать поэтом, но позволил писать прозу. А лирик был добрее. Он своей необузданной фантазией расширял представления физика и помогал тому распутать головоломные сцепления прозрачных объемных фигур в начертательной геометрии.
– А как сегодня? Помогает ли вам математика писать романы?
– Помогает только общая дисциплинированность, необходимая при работе над крупной формой. Но пока игнорирую автоматизированные методы писательства, про которые читала в интернете. Хотя думаю, что они могут пригодиться тем авторам, кто вынужден ускорять процесс творения, если подписывает кабальный договор с издательством на какое-то количество романов в год. При большей производительности автора ему предлагаются более выгодные финансовые условия.
Ну а мне, перед «встречей с мирозданьем» уже торопиться некуда. Поэтому я творю кустарным методом – и первую версию обычно пишу авторучкой. Даже такой посредник, как компьютер, мешает перетеканию слов из головы на бумагу. Потому что включаются не вовремя мыслительные процессы для осуществления всяких опций и функций на мониторе, что гасит поток чувств. Но когда ведущая идея наметилась, компьютер уже не помеха, а помощник.
– Что вы вкладываете в понятие «женская проза»?
Женская проза – это, в первую очередь, проза, написанная женщиной. Но, чтобы написать хорошую женскую прозу, писательница должна быть готова предъявить миру и природное, женское, и рассудительное. И, если ей удается достичь гармонии в этом процессе, то получаются отличные книги. Но нередко авторы-женщины по каким-то причинам проявляют в творчестве только одну из своих внутренних сущностей.
Одни писательницы сдвигаются в сторону физиологии или эмоций, тогда на выходе получаем чисто сентиментальную женскую прозу. А критики, порой, ставят знак равенства между сентиментальной прозой и вообще всей прозой, написанной женщинами.
И есть другая крайность, когда женщины-писательницы культивируют в своем творчестве сугубо мужскую тональность, как бы говорят басом, подавляя свои женские интонации или даже не находя их в себе. И, назвав прозу таких писательниц «женской», вы смертельно обидите их – хотя по сути, это тоже женская проза.
– А что такое тогда «мужская проза»?
– Мужская проза – аналогично: написана мужчинами. Она тоже неоднородна по текстам. Как и женская, бывает гармоничной или с уклонами: у кого в сторону умозрительных рассуждений, у кого к физиологии. Когда слишком много мужского взгляда на физиологию, то мне, женщине, становятся неприятны или скучны такие произведения. По этой причине я перестала читать Михаила Веллера.
Например, в его романе «Самовары» – так автор назвал несчастных безногих инвалидов – герои, проснувшись утром в многоместной палате госпиталя, сидят в кроватях, хвастаясь друг перед другом движением своих «мущинских достоинств». Есть также множество откровенных сцен, связанных с общением с медперсоналом. Но написано убедительно!
Так что, не бывает просто текстов, созданных вне пола. Хотя есть писатели – мужчины и женщины – которые игнорируют свой пол, создавая «рассудительную» прозу. Иногда писателям даже удается внедренную в книгу мысль вознести к философским вершинам, но при этом книга не затрагивает чувств читателей, оставляет их равнодушными, потому что они живут в реальном мире, во всем его разнообразии, а не в монастыре.
Другая крайность – сдвиг в сторону проблем своего гендера. Это сразу отсекает заметную часть читателей противоположного пола.
Так что я за мужскую и женскую прозу, но такую, где явлена гармония души и тела.
Замечу, что я веду сейчас разговор в рамках психологического литературоведения, дисциплины сравнительно новой, хотя и по ней уже написаны диссертации.
– Кто ваши читатели? Хотели бы вы, чтобы ваши книги читали не только женщины, но и мужчины?
– Я могу лишь косвенно судить о составе читателей по рейтингам на электронных ресурсах и соседям по этому рейтингу. Моя читательская аудитория почти везде пересекается с аудиторией популярной писательницы Даниэллы Стилл. Составляют ее, в основном, женщины. Помимо соседства в списках магазинов с этой американской писательницей, немало общего у нас в самих книгах. В наших романах находят место авантюрные приключения героев, взаимоотношения мужчин и женщин, реализация в профессии, вера в себя, борьба с социальным злом. С той лишь разницей, что, живя в России, я вижу социальное зло в другом воплощении.
Думаю, что мои книги могут быть интересны и мужчинам (их с удовольствием читают мои коллеги по писательскому цеху), но женщинам они должны нравиться в большей степени. Вообще, тут многое зависит от того, на какие полки поставит в магазине твои книги продавец.
– В трудные времена перемен, которые мы все еще переживаем, хочется открыть книгу и помечтать о принце на белом коне. Но ваши произведения заставляют думать. Например, не все так просто в судьбах женщин в романе «Жена, любовница, подруга». Так почему вы не пишете про принцев?
– Да, издатели могли бы предъявить мне претензии, что я нарушаю чистоту жанра, отведенного моим книгам сегодня. Мои принцы отличаются от сказочных. А гипотетические критики способны упрекнуть: пишешь, дескать, любовные романчики и не прикрывайся «осмыслением» явлений. А в упомянутом романе все перипетии с героями происходят на фоне строительных махинаций вокруг Олимпиады в Сочи. Вот и получается, что и осмысляешь, и развлекаешь одновременно. И еще о «принце на белом коне». Каждой читательнице он видится по-разному. А мужчин-героев у меня во всех романах порядочно: и толковые, и глуповатые, и оборотистые, и себе на уме, и смелые, решительные – выбирай любого и возводи его в ранг принца (что в жизни мы обычно и делаем).
– А вы сами когда-нибудь мечтали о принце на белом коне?
– А как же! Вначале для себя, потом уже для дочерей. Этот миф живет в женском сердце вечно! Все подвержены идеализациям, даже мужчины не исключение: они ведь тоже мечтают, что их избранница будет особенной. Только женщины труднее расстаются со сказочными снами – значит, им это зачем-то надо.
– Кого из писателей вы могли бы назвать своим кумиром?
– Пожалуй, таким писателем для меня стал еще в 90-е годы Владимир Набоков, когда я впервые прочитала и «Машеньку», и «Защиту Лужина», и «Дар», и «Другие берега» и остальное, что у нас начало тогда издаваться. Почему? Я давно нашла ответ и на этот вопрос: сколько бы я ни пыталась разгадать секрет его удивительной прозы, понять «как это сделано», я пасую. Попадаю под очарованье его стиля, будто в паутину, и, углубляясь просто в чтение, постепенно забываю свое дотошное «Ну, как?!».
– Все-таки ваш любимый писатель – мужчина. Почему?
– Именно потому, что Набоков представляет собой не рассуждающего философа, а писателя мужского-гармоничного. Исключая, пожалуй, «Лолиту», во всех остальных его произведениях мужское и духовное переплетено очень тесно, в почти идеальных пропорциях.
А среди современных писателей я назвала бы Людмилу Улицкую, но у нее я больше люблю рассказы, чем романы.
– Улицкая тоже не пишет про принцев. Не по этому ли принципу вы ее выделяете?
– Я ее выделяю не по отсутствию чего-то, а по наличию. В лучших ее произведениях можно найти всё: и чисто женские проблемы, и социальные, и мировоззренческие.
– Можно ли сказать, что если писатель талантлив, то его проза обязательно будет или женской, или мужской? И где граница, не позволяющая произведению стать «слишком мужским» или «слишком женским»? А нужно ли вообще задумываться о таких границах?
– Талантливый писатель, делая ставку на мысль в произведении, не отказывается ни от мужского, ни от женского в самом себе, то есть от своего природного естества. А если кто-то пожелает отмежеваться от своего пола, говоря о своем творчестве, это бессмысленно. Безусловно, любая проза является мужской или женской. Как говорил господин Журден: «Я и не подозревал, что вот уже более сорока лет говорю прозой».
При этом писателю не вредно поразмышлять: не слишком ли он склонился к своему полу? Или полностью утратил половую идентичность? Потому что оскопленные произведения отражают жизнь лишь на уровне одного полюса (рассудительного либо природного-телесного).
А критикам-литературоведам и вовсе необходимо ознакомиться с курсом «психологического литературоведения» прежде, чем навешивать гендерные ярлыки на писателей.
Лишь читателю можно не задумываться над всякими границами и терминами, а просто интуитивно искать свое – то, что ложится на его душу или трогает разум.
Диалоги в виртуальной гостиной
• irina_lazareva – писатель Ирина Лазарева
Галя, для себя я заказала книгу «Половина любви». Думаю, не прогадала, если, как ты говоришь, книга – первенец. В первой книге всегда самые свежие, самые яркие впечатления. А как ты сама относишься к этому роману?
Г.В. • galina_vr
Ира, не стану перечислять все огрехи, которые я могу видеть с моим нынешним опытом – это для частного профессионального разговора. Но отмечу лишь то, за что я его люблю.
Этот роман писался без всякой оглядки на жанр, а потому он с большой полнотой отражает реалии начала 90-х. Охват слоев жизни тоже колоссальный: бизнес, наука, мелкие предприниматели, и забулдыга там есть – очень удачный образ. И героиня интересная.
Статья Галины Врублевской: «„Лишние люди“ в романах двух Александров»
Я выделю две причины, заставляющие меня запомнить имя автора книги. Первая – чтить творца. Другая прагматичная: через его биографию глубже проникнуть в произведение, и этот момент рассмотрю подробнее.
Каждый из нас знаком с Евгением Онегиным. Еще в школе мы разобрались, почему герой стал «лишним человеком», заскучал, отчего не служил Отечеству. Добавляло ли новых красок при восприятии романа знание имени автора, его биографии? На мой взгляд – самую малость. «Энциклопедию русской жизни» Александра Пушкина можно читать и как безымянное произведение, поскольку в романе дан подробный контекст происходящего.
А теперь представьте, что вам в руки попал роман «Матисс» современного писателя, тоже Александра, но Иличевского. Вы незнакомы с биографией автора, но пытаетесь вникнуть в мотивы поведения его героя: математика, лишенного возможности работать по специальности. Вам даются мельчайшие нюансы движения ума (не души) этого персонажа. Вот как он тоскует:
«Когда Королев тосковал, он старался глубже задумываться. Энергия рассуждения растрачивала тоску». Далее следуют рассуждения о судьбе Родины (с большой буквы) и вывод о том, что «снаружи Родины теперь нет. Зато она есть внутри и давит». В поисках цели существования герой обращается к жизнеописаниям старцев-пустынников, трудам философов и находит истину в изречении: «отказ от себя – погружение в „пропасть абсолютной бедности“ растворит личность в Боге».
Однако растерянный математик, утративший работу, сворачивает с проторенных дорожек поиска смысла жизни. Его не привлекает ни монастырь, ни тибетское уединение, ни стремление оказать помощь, скажем, бездомным людям. Бездомность я сюда приплюсовала умышлено, ибо герой выбирает модную тропу даун-шифтинга, то есть, бросает все и подается в бомжи (даже ключи от квартиры бросает в реку). Готовится к своему походу в нижний мир персонаж основательно, как альпинист. Только покоритель гор тренируется в спортивном зале, лазая по специальным стенкам, а математик Королев берет теплое одеяло, мадеру и сыр и устраивается ночевать в парадном. Автор так и сообщает читателю: «Это была тренировочная ночевка» – идет подготовка к бездомной жизни.
Далее герой назначает себе «день отбытия» и, следуя своему плану, устремляется «на дно». Каждый читатель находит свои смыслы в романах, не всегда совпадающие с авторским замыслом. Я, например, нахожу в действиях персонажа такой утонченный поиск адреналина, но автор не подкрепляет мои догадки. Он наделяет героя возвышенными мотивами, утверждая, что тот вносит своим поступком моральный вклад в обустройство страны. Новый «лишний человек» в своем больном состоянии выводится на роль почти спасителя Родины.
Конец ознакомительного фрагмента.