Борис Кунин. «Обжорство. Смелость. Трусость»
Не суди, и несудимым будешь
Обжорство
Виталий, так звали соседа по столику в вагоне-ресторане скорого поезда «Москва – Новосибирск», был главным редактором и хозяином популярного журнала и ехал брать интервью у какого-то известного американского профессора, который в ближайшую неделю планировал прочитать несколько лекций в Академгородке.
Так что первые минуты знакомства в ожидании заказанных блюд Сергей провел за приятной, можно сказать – светской, беседой. Удивило только, что Виталий несколько раз нервно оборачивался, пытаясь найти взглядом «надолго» исчезнувшего за перегородкой официанта. Сергей тогда еще подумал, что спешить-то вроде бы и некуда: до конечной станции было почти трое суток пути. А если человек торопился, то вполне мог бы воспользоваться самолетом – зарплата явно позволяла.
В это время принесли холодные закуски, и продолжения истории про американского научного светилу Сергей так и не услышал – Виталий занялся приемом пищи и не стал отвлекаться на «посторонние» разговоры.
Рассказывая позднее друзьям об этом случае, Сергей неизменно подчеркивал, что словосочетание «прием пищи» в данном контексте не следует понимать буквально – это было только первое, сиюминутное впечатление…
Любые параллели с миром животных, как диких, так и домашних, были совершенно неуместны. Да любая Хавронья проиграла бы соревнование в обжорстве с этим «венцом творения» уже через минуту после старта ввиду явного преимущества последнего. Да еще заработала пожизненное несварение желудка на нервной почве.
Самому талантливейшему живописцу вряд ли хватило красок, чтобы во всей полноте запечатлеть сей процесс. Да и рассказ Сергея доносил до слушателей в лучшем случае только десятую долю увиденного и услышанного.
Да, там было и что послушать. С неимоверной быстротой поглощая все, лежащее на тарелках, Виталий утробно крякал, громко икал, причмокивал, шумно сглатывал постоянно набегающую слюну.
Колечки репчатого лука, листики петрушки на несколько мгновений прилипали к еще недавно иссиня черной и холеной бородке клинышком, быстро пропитавшейся сложно комбинированной смесью из оливкового масла, майонеза и кетчупа, чтобы позднее плавно спланировать на тарелку. Наиболее «наглые» умудрялись добраться до изначально крахмально-белой салфетки, весьма предусмотрительно расстеленной на коленях Виталия, а самые продвинутые долетали даже до мелко вибрирующего пола вагона.
Понятно, что на подобных «дезертиров» господин редактор даже внимания не обращал. Перед ним постоянно появлялись новые «жертвы».
Салат «Оливье» сменила «Шапка Мономаха», затем последовало мясное ассорти, салат из помидоров по-гречески, фаршированный перец сорта «гамба». А на уже кухне дожидались своей очереди бефстроганов, яйца «Сюрприз», чорба из бараньей печенки и легких, грибное рагу, котлеты по-киевски, рыба, запеченная в тесте, гювеч с бараниной в горшочке, блинчики с мясом… по мелко вибрирующего пола вагрвинутые долетали даже до мелко вибрирующего пола вагрнатчупа, чтобы позднее алавно
И это только те из блюд, которые Сергей смог идентифицировать по внешнему виду или с помощью лежавшего рядом меню. А сколько еще осталось «безымянных». Естественно, все это запивалось недешевым крымским вином. Для улучшения усвояемости, надо понимать. Невольно подумалось: «Есть свои прелести у капитализма, при наличии в кошельке достаточно количества купюр с портретами американских президентов».
Сам Сергей уже давно съел заказанный ужин, но решил досмотреть неожиданное действо до логического завершения и уже около часа молча сидел в своем кресле, задумчиво потягивая великолепное немецкое пиво. Наблюдая за процессом «жрачки» – другого слова просто нельзя было подобрать, ибо сидевший напротив него дорого и со вкусом одетый мужчина с чуть наметившимся животиком именно жрал, а не ел и тем более не вкушал – он прекрасно понимал первых христиан, причисливших обжорство к числу смертных грехов.
Ведь в те времена несколько таких вот «виталиев» вполне могли довести до голодной смерти десятки своих соплеменников. Так этот хоть старался съесть все, что ему приносили, а история знает немало примеров тому, что потом метко отразилось в поговорке: «Не съем, так понадкусываю». Потом – собакам или свиньям…
Конечно, сейчас другое время и, сидя за одним столом с Виталием, Сергей тоже не остался голодным. Да и запаса продуктов в вагоне-ресторане хватит на всех с лихвой.
Хотя и в начале третьего тысячелетия на Земле хватает стран, где люди постоянно недоедают, а дети умирают от голода. Так что перечень смертных грехов явно еще рано пересматривать…
А финала чревоугодничества в тот день Сергей все-таки не дождался. Даже и медленно выпитый литр золотистого пенного напитка начал, в конце концов, давить на некоторые жизненно важные органы и, выйдя в тамбур, он уже не стал возвращаться назад.
Смелость
На каникулы Максима отправили к дедушке. Нет, не за тридевять земель и даже не в деревню: дед Ефим жил в своем доме минутах в двадцати пешком от центра города, а если на трамвае, так раза в три быстрее. И уж тем более это нельзя было расценивать, как наказание. Просто родители затеяли небольшой ремонт в квартире и не хотели, чтобы не совсем оправившийся после тяжелой ангины сын целыми днями нюхал все эти краски, лаки, шпаклевки…
Честно говоря, Максим деда немного побаивался или – точнее – робел в его присутствии. Все-таки две войны прошел человек, потом долгие годы работал директором большого завода. Когда они иногда вместе гуляли по городу, Максим часто замечал с каким уважением здоровались с его дедушкой самые разные люди. И тогда его переполняла гордость. А вот оставаясь с дедом наедине, Максим вначале чувствовал себя слегка неуютно и обычно некоторое время сидел молча, уткнувшись в экран телевизора.
В этот раз там показывали фильм про войну и, когда он закончился, Максим, без всякой, в общем-то, связи с последними кадрами, спросил:
– Деда, а ты на войне тоже смелый был?
– На войне? – Ефим несколько секунд помолчал. – Я думаю, что о смелости в ее хрестоматийном значении во время последней войны говорить не совсем корректно. Все, что угодно: эффект толпы, массовый психоз, страх перед тем, что тебя будут считать предателем…
– А как же Матросов, Гастелло, герои-панфиловцы?
– Знаешь, внук, это, конечно, мое личное мнение и не стоит его повторять при каждом удобном случае, но… И личное мужество было, и осознание безвыходности ситуации, и понимание того, что отступать действительно некуда. Не в смысле, что сзади обрыв или «край земли», а что само отступление уже ничего в твоей личной судьбе все равно не изменит. Всей и разницы, что пуля попадет не в грудь, а в спину. Так в грудь все-таки… Потом хоть скажут или напишут, что пал смертью храбрых.
Максим весь превратился в слух, не обращая внимания на слегка отвисшую нижнюю челюсть, словно заранее знал, что в эти минуты дедушка не хлопнет его по подбородку, добавив знакомое: «Не боишься, что муха влетит?».
– Ты можешь со мной не соглашаться, но там, где человек вынужден поступать вопреки заложенному природой инстинкту самосохранения, нет места истинной смелости. Хотя, если подумать… И все-таки, если бы меня попросили назвать имена действительно смелых людей, то это Джордано Бруно, Николай Коперник, Христофор Колумб, десятки и сотни менее известных путешественников и ученых. А еще те семеро, что вышли в 1968 году на Красную площадь протестовать против вооруженного подавления пражской весны, Сахаров, Солженицын. Это должна быть внутренняя позиция, убеждения, а не мгновенный эмоциональный порыв или помутнение разума.
Дедушка Ефим грустно улыбнулся и внимательно посмотрел на притихшего внука. Наверное, не стоило ему всего этого говорить – мал еще. Да и в школе учителя, скорее всего, пытаются внушить детям совершенно иное. Так называемое массовое сознание. Но ведь человечество своим прогрессом обязано все-таки смелости одиночек.
Трусость
Максим влетел в дом весь в грязи и с заметно припухшей левой скулой. Его маленькие кулачки были судорожно сжаты, кожа на костяшках в нескольких местах содрана.
– Деда, де-да! – он хрипло дышал и никак не мог успокоиться. – Они… Они обозвали меня трусом. А потом сказали, что и ты… такой же. А когда я им сказал, что ты воевал, они… Они сказали, что ты, наверное, всю войну просидел в штабе. Писарем или…
– Так, – Ефим отложил в сторону «Витязя в тигровой шкуре», которого с удовольствием время от времени перечитывал, и пристально посмотрел на внука. – Сначала иди умойся, немного успокойся и приведи себя в порядок. А потом и поговорим. Да, ссадины не забудь йодом смазать.
Когда Максим, уже умывшийся и несколько успокоившийся после пережитого, вернулся в комнату, дедушка Ефим сидел, откинувшись на спинку своего любимого старого кожаного кресла, и ритмично постукивал пальцами по обложке книги.
– Ну вот, а теперь рассказывай!
– Понимаешь, дед, Ванька и Сашка с соседней улицы захотели залезть к Ермолаевым в сад и набрать вишен. А когда я им сказал, что это нехорошо, да и у них самих во дворе тоже вишни растут, они назвали меня трусом. Ну-у, и еще по-всякому… Потом они и про тебя сказали. Тут я уже не сдержался. Только их все же двое было, и они меня на год старше…
– Синяк на щеке максимум через неделю пройдет, да и ссадины на руках, – ласково улыбнулся старик. – Конечно, это не самый лучший способ убеждения в своей правоте, но…
– Так они же и тебя обзывали. И, вообще, если я не согласился лезть в чужой сад, значит, я – трус?
– Нет, конечно. Один известный писатель как-то сказал: «Мужчины дерутся только в двух случаях: за свою землю и любимую женщину. Во всех остальных случаях дерутся только петухи». Я не уверен, что это дословно, но смысл точно этот. Пройдет не так уж много лет, и ты станешь взрослым. И если кто-нибудь предложит тебе ограбить чужую квартиру или незнакомого человека, изнасиловать женщину, убить кого-то за деньги – я очень надеюсь, что ты откажешься. И те люди тоже будут, скорее всего, считать тебя трусом.
– Да ты что, деда, конечно откажусь…
– Подожди, не перебивай. Но, если ты не станешь защищать от хулиганов любимую девушку (да просто любого более слабого и беззащитного человека), если легко нарушишь данное слово, если готов будешь продать за деньги все… Я очень надеюсь, что сын моего сына и мой старший внук выберет правильную дорогу в жизни. И у тебя никогда не будет повода обвинить самого себя в трусости. Что же до людей… Мнением любого человека не следует пренебрегать, особенно тех, с кем ты дружишь, кому веришь. А вот бездумно следовать за толпой, претворять в жизнь чьи-то бредовые идеи… Это как раз и будет трусость. Ведь только шакалы нападают стаями, львы охотятся по одиночке.
Смелость не в том, чтобы в критическую минуту прыгнуть с обрыва в пропасть, покончив все счеты с жизнью, а как раз в том, чтобы удержать себя от этого шага, постаравшись преодолеть возникшие трудности. Так что сегодня ты не был трусом. И я этому очень рад.