Осколок второй
Каждый день, приходя домой после уроков, штатный учитель господин Керин с зарплатой во столько-то, угодивший в ловушку родного города, снимал плащ, ботинки, тщательно расчесывал волосы деревянным гребешком, тянул с гвоздя домашнюю куртку (ох уж это сладкое слово – домашняя!) – ступал в комнате на старый оранжевый пыльный ковер, полностью вытряхивал из головы всякие мысли о школе – и только после этого начинался второй круговорот обязанностей – по дому, близкий ко второму кругу кровообращения… Круговорот обязанностей, как и процесс обновления крови, занимал теперь в его жизни слишком большое место, чтобы делать что-то неправильно.
Жизнь, которая была до этого, могла по праву считаться и подарком судьбы, и фантастическим скопищем передряг, из которых чудом удавалось выбираться.
Окончил школу с золотой медалью. Оставил полгорода друзей, уехал учиться в столицу, а после института некое столичное восходящее светило утащило его, посчитав за обязательный искусственный спутник, по тропе обмена опытом куда– то на юг, в жаркие страны, где в то время – разумеется, внезапно! – случилась гражданская война.
Возвращаться приходилось кружным путем, через дружественные государства, но письма приходили регулярно, а потом Лес пропал.
Пропал надолго, на десять лет, и никто не знал, что случилось, после чего пропавший объявился в другом полушарии планеты – и не просто объявился! Газеты были полны историями о нем – и его историями. Почти что небылицами о монастырях в неизведанных землях, дикарях, серебряных птицах, акулах, шпионах и самых разных неизвестных науке вещах. Единственное, что оправдывало отсутствие вестей от него, как считали слегка обиженные старые знакомые, было то, что все родные Леса умерли ещё до того, как он закончил школу. Такой вот маленький горестный штрих, добавляли они, большой случайной карьеры…
Побродив ещё немного, случайный карьерист написал очень популярную книгу о своих приключениях. Насладился относительно долгим успехом в другой стране. Получил какое-то формально почетное место в бывшем родном университете – и неожиданно для всех вернулся обратно. Выложил совершенно несуразные деньги за домик на окраине, бросил под кровать свой вещмешок, в котором была – это уже классически! – старая трофейная палатка и прочие необходимые вещи, и зажил без всяких приключений в свое удовольствие – если вообще можно назвать удовольствием работу в местной школе.
А теперь ему было почти сорок лет, и, как ни странно, он был этому рад. Если бы не то, что случилось вскоре после приезда – напоминал он себе – это было бы обычное возвращение героя домой.
Если бы он только был героем! У героев все происходит по-другому. Герои живут в почете или просто в покое, и к ним никогда не приходит учтивый человек, сообщая, что бежать некуда. Он тогда думал, что вернулся домой, вернулся навсегда, и очень удивился.
Вы опасны, Лес. За вами нужен присмотр, Лес. Мы подумаем, что с вами делать.
Работайте мирно в родном городке и не смейте никуда уезжать. Вот вам убедительные доказательства того, что уехать нельзя, посмотрите. Вы незаконно жили за границей и участвовали в боевых действиях. Вы написали безобидную на вид книгу, вызвавшую волнения. Ее читают те, кто мутит воду.
Герои не шутят с приставленными к ним стражниками, герои не ловят себя на ощущении, что их тюрьма – это родной неизменный дом, не теряются в трех соснах, герои не ходят на виду у всего города на постылую работу…
«А еще вы видите то, чего не может быть, господин Керин – как и все уроженцы ваших краев. Мы не можем вас потерять. Вы нам очень дороги.
Сидите и ждите, господин Керин». И захлопнул папку, и тут стало ясно – жизнь кончилась.
Почему он тогда промолчал, ссутулился и вышел? Почему он не попытался уйти сразу же?..
Очевидно, потому, что вырос здесь.
Клён тянулся к окну веткой, осыпанной золотом. Клён видел человека, застывшего напротив окна.
Клён подслушивал.
Мысли у человека были странные.
…Туман… Крутится
колесо
тумана… Взгляд.
Ветра нет слова…
…Белые искры, серебряная грива…
Серебряная.
Как странно думать об этом на собственной старой кухне.
…Чайник издавал звук, которому позавидовал бы разъяренный слон.
Лес очнулся, выплыл из глубины сосредоточенности и позволил своей руке дотянуться до плиты. Налил себе стакан чая, рассеянно осмотрел кухню – не случилось ли чего – и пошел в комнату, разбираться.
Книжные полки были забиты до отказа. За три года оседлой жизни Лес успел взять из библиотеки, получить в подарок, купить и отобрать у кого-нибудь за ненадобностью такое количество книг, что хлипким полкам становилось страшно. Большая часть этого барахла была ему совершенно не нужна – с возрастом он постепенно сживался с полученным опытом, который как броня, становился все привычнее и легче, поэтому книги, которые он читал, тоже были всё легче и привычнее… Однако внизу, там, где стояли книги, требующие подклейки и прочей мелкой заботы, обнаружился старый томик без обложки – тот, который, если взять его ненадолго в руки, начинал светиться теплым оранжевым светом.
Зачем тому, кто не свободен, детская книга?..
Спокойно, сказал он себе. Здесь никого нет, и, пока я читаю детские книги, я свободен.
Лес аккуратно покачал томик на руках, как младенца. Книжечка досталась ему уже после возвращения – от матери давно запропавшего друга детства. Друга он уже не помнил, от него осталась книга. Тех, не встреченных с детства друзей он теперь не вспоминал. Отчаянно старался быть легче.
Он всегда старался быть легче, чем остальные. Многие из его поколения относились к жизни слишком серьёзно – из университетской молодости он помнил в основном нескупые мужские и женские слезы, разговоры с редкими столичными духами, измены, посиделки с разговорами ни о чем, двадцать капель в стакане, самоубийства, дуэли и разговоры о политике прошлого и будущего… Но такие разговоры ни к чему не приводили, кроме бессильной ярости – и позже, оказавшись в другой стране и выжив, он дал себе слово быть легче.
Легким, как воздух, как огонь, что не имеет веса, но всегда способен поджечь, взорвать, обозначить путь, изменить настоящее!.. когда воевал, когда выздоравливал, когда учился быть свободным у тех, кто действительно свободен… А потом эта легкая мощь потяжелела, он стал чаще ошибаться, спотыкаться, привязываться, напрасно менял города – три страны сменил! – и знаменитый врач, обследовавший его уже после выхода «Моих путешествий», долго ворчал: " Меньше надо дергаться, господин писатель, меньше!» И говорил, что волноваться по пустякам не стоит. А замечать всякие мелочи – и того хуже. Духи и мелкий народец могут и не помочь. Надо жить для себя. И тогда сердце будет – как у двадцатилетнего.
Хорошо, послушно сказал Лес. Черт с ним, с сердцем. И уехал туда, где можно было не бояться быть исследованным и вылеченным. Домой. Туда, где можно было протянуть руку в гущу ветвей и попросить дриаду – «вылечи меня»!
Там никто не знал, что с ним было на самом деле. Но знали другое – и приставили к нему человека, и запретили уезжать, и читали его письма, и назначили жалованье. Уйти тихим путем не удалось. Сердцу это было не на пользу.
Теперь он обычно читал перед сном только то, что не даёт задуматься и бродить до рассвета по комнате. Не любил. Но в этот вечер что-то в нем надломилось, и он так и уснул за столом, положив голову на раскрытые страницы, которые не гасли, пока не настало утро и сонное заклятье не прервалось.
Если не знаешь, что с тобой, читай детские книги… Лучшее в мире утешение.
Клён старался поменьше шуметь – не случилось бы чего.
Клёны
слышат
всё.