Революция в России. Развал армии. Отъезд в Финляндию
Я выехал из Хельсинки 9 марта. Газеты сообщали, что в Петрограде произошли столкновения. Не хватало хлеба; толпы людей, доведенных до отчаяния, разграбили в крупных городах множество пекарен. По улицам шли демонстрации под красными флагами, лилась кровь, у гражданских лиц появилось оружие. На некоторых предприятиях вспыхнули забастовки.
На следующий день я смог удостовериться, что в центре Петрограда ничего такого не наблюдалось, движение транспорта было нормальным. Но правительство все же приготовилось к беспорядкам. На центральных улицах и площадях были расставлены пулеметы, полицию усилили казачьими патрулями. Впрочем, мне стало известно и кое-что другое. Говорили, что казаки отказались выступать против демонстрантов после того, как левая печать обвинила их в разгроме революции 1905 года. Начиная с 27 февраля почти непрерывно заседал Временный комитет Государственной думы, все более настойчиво выдвигались требования парламентского правления.
В воскресенье 11 марта мне удалось почти невозможное: я достал билет в Императорский оперный театр на балет. После спектакля я хотел было нанять таксомотор, чтобы доехать до своей гостиницы, однако, сколько я ни стоял, машины не подходили, площадь около театра была совершенно пустынна. Один мой старый полковой товарищ вызвался доставить меня до гостиницы, предложив место в своем автомобиле. На Большой Морской и Невском проспекте стояли пикеты солдат. Более ничего необычного не наблюдалось. Поздно вечером первые революционно настроенные толпы достигли центра города. Столичный гарнизон поднялся по тревоге. В одном из столкновений на Невском проспекте, по слухам, были убиты десятки людей.
В ресторане гостиницы я встретил своего друга Эммануэля Нобеля, директора фирмы «Нобель». Он предложил прогуляться в один из ближайших клубов, где имели обыкновение собираться депутаты Государственной думы. Когда мы пришли туда, то в гардеробе не увидели ни одного пальто, а сонный швейцар сказал, что за целый день в клубе не было ни единого человека. Мы развернулись и вышли на улицу. Мой друг показал мне дом, совсем недавно купленный его фирмой, – в нем размещалась контора предприятий Нобеля.
На следующее утро я услышал, а затем и увидел, что перед гостиницей собралось множество народа. По улице двигалась шумная процессия, на рукавах у манифестантов были красные повязки, в руках – красные флаги. Судя по всему, эти люди пребывали в революционном опьянении и были готовы напасть на любого противника. У дверей гостиницы толпились вооруженные гражданские лица, среди них было и несколько солдат. Неожиданно один из них заметил, что я стою около окна, и принялся с воодушевлением размахивать руками, показывая на меня, – ведь я был в военной форме. Через несколько секунд в дверь заглянул старый почтенный портье. Он задыхался, поскольку только что взбежал по лестнице на четвертый этаж. Совершенно потрясенный, старик, запинаясь, рассказал, что началась революция: восставшие идут арестовывать офицеров и очень интересуются номером моей комнаты.
Надо было спешить. Форма и сапоги были уже на мне, я набросил на плечи зимнюю шинель, лишенную знаков отличия, сорвал шпоры и надел папаху, которую носили и гражданские, и военные. Чтобы не повстречаться с восставшими на главной лестнице или в вестибюле, я решил пройти через черный ход, а по дороге предупредил своего адъютанта и пообещал по возможности позвонить ему в течение дня.
Около боковой двери не было видно ни охраны, ни какого-либо сброда. Выйдя на улицу, я пошел той же дорогой, что и ночью, когда мы гуляли с Нобелем. Оказавшись перед домом фирмы «Нобель», я подумал, что было бы неплохо зайти в контору и попробовать хоть немного разобраться в том, что происходит.
От Эммануэля я узнал, что восстание в полном разгаре. Судя по всему, официальные власти были в полной растерянности. Несколько войсковых частей уже перешло на сторону восставших, тюрьмы были взяты штурмом, и тысячи заключенных оказались на свободе. Сброд нападал на полицейские участки, грабил и поджигал их. Многие правительственные учреждения тоже были охвачены огнем.
В квартале, где находилось здание фирмы «Нобель», было совсем небезопасно, поэтому я согласился отправиться вместе с Эммануэлем и одним из служащих, французом, на квартиру Нобеля, расположенную на другом берегу Невы. Эта пешая прогулка могла кончиться печально. По пути к мосту мы остановились около сожженного полицейского участка, чтобы прочитать какие-то листовки. За нашими спинами раздалось: «Вон переодетый офицер!» – и наша маленькая группа тут же двинулась дальше. Когда мы шли по мосту, на мое плечо опустилась чья-то рука, бдительный прохожий подозвал военный патруль и радостно предложил солдатам проверить наши документы. Француз первым достал паспорт. Проверка документа заняла несколько минут, и мы получили необходимую паузу, чтобы собраться с мыслями. Когда французу вернули паспорт, в разговор вступил Нобель. Он объяснил, что является подданным Швеции, его паспорт находится в доме на другом берегу реки, и солдаты могут пройти туда, чтобы убедиться в этом на месте. Наконец человек, вызвавший патруль, повернулся ко мне и спросил: «А вы, где ваши документы?»
Я сказал, что только сегодня прибыл из Финляндии и мои документы находятся в багаже на Финляндском вокзале. Как этот человек сам мог видеть, извозчиков поблизости не было. Теперь уже я, в свою очередь, предложил солдатам отправиться со мной на вокзал, дабы они удостоверились, что я подданный Финляндии. Начальник патруля выказывал явные признаки нетерпения, он торопился и поспешил заявить, что ему все совершенно ясно и задерживать нас нет никакого смысла. Мы благополучно дошли до квартиры Нобеля, где меня приняли более чем хорошо.
Я опасался, что волнения распространятся и на завод фирмы «Нобель», строения которого образовывали единый комплекс с жилым домом. Тогда могли бы пострадать все члены семьи Нобель, поскольку в их доме находился генерал. Поэтому я решил перебраться к одному знакомому финну по фамилии Селин, который жил поблизости. В прошлом Селин был офицером, а в Петрограде он завел торговое дело. Однажды при встрече в Хельсинки Селин предложил мне располагаться у него в тех случаях, когда будут возникать проблемы с гостиницей.
Несмотря на все возражения гостеприимной семьи Нобель, я ушел от них тем же вечером. Брат хозяина Эмиль вызвался проводить меня. Мы прошли по территории завода, Эмиль вывел меня на спокойную боковую улицу и убедился, что путь свободен. Уличное освещение было очень слабым, а окна домов оставались темными – в квартирах предпочитали не зажигать света. Мимо проезжали машины с красными флагами, в них сидели солдаты, вооруженные гражданские лица и уличные проститутки. Кое-где горели костры, там собирались люди, чтобы погреться, – март стоял очень холодный. Небо было багровым от пожаров. Время от времени доносились звуки выстрелов.
Я добрался до дома Селина без каких-либо приключений, позвонил в дверь и с удивлением увидел, что передо мной стоит мой шурин, майор Микаэль Грипенберц, который только что приехал из Финляндии. Хозяев не было дома, но это не помешало мне расположиться в квартире. У Селина еще скрывался отставной финский генерал Лоде, который, будучи молодым прапорщиком, получил тяжелое ранение на Русско-турецкой войне 1878 года. Он также только что приехал из Финляндии, но сейчас вышел в город. Вскоре вернулся хозяин, а вместе с ним и Лоде.
На следующее утро, во вторник, 13 марта, в центре города разразилась громкая пальба. Телефон, который то молчал, то просыпался к жизни, заработал вновь, и мы смогли узнать, что полиция и последние войска, верные правительству, подавлены.
Манифест об отречении Николая II от престола
Нам вновь пришлось пережить тревожный момент. Я сидел в коридоре у телефона и безуспешно пытался связаться со своим адъютантом. На мне был халат Селина, из-под которого выглядывали сапоги со следами шпор. Неожиданно на лестнице послышались громкие голоса и раздалось бряцание оружия. О ступени стукнули приклады винтовок, кто-то остановился около входа в квартиру и позвонил в дверь. Хозяин открыл, а я продолжил разговор по телефону. Вошел патруль. Его возглавлял некто в гражданской одежде. Этот человек сразу же заявил, что в квартире прячется генерал. Не моргнув глазом, Селин ответил, что у него действительно уже много лет живет финский генерал в отставке, но сейчас его нет дома. Командир приказал обыскать квартиру, и солдаты прошли во внутренние комнаты.
Вскоре они снова появились в коридоре, где я по-прежнему сидел у телефона. Я был настолько неосторожен, что спросил, зачем им нужен генерал, и, разумеется, привлек к себе внимание. Командир патруля поинтересовался, кто я такой. Я ответил, что недавно приехал из Финляндии по торговым делам. Такое объяснение удовлетворило патруль, что, конечно же, было весьма удивительно. Солдаты ушли, и мы вздохнули с облегчением.
К вечеру бой на левом берегу Невы усилился, небо вновь озарилось пожарами. Кто-то сказал, что Петропавловская крепость перешла в руки восставших. Следующую ночь я тоже провел у Селина.
Утром 14 марта мне наконец удалось связаться с адъютантом, который только сейчас узнал, где я нахожусь. Через несколько часов около дома остановилась машина, и на лестнице снова раздался лязг оружия. В дверь позвонили. Я с облегчением узнал голос своего адъютанта. Он рассказал, что вновь назначенный начальник гарнизона смог навести в городе кое-какой порядок. В моей гостинице разместился комендант, ему придано несколько солдат охраны. Этот комендант уполномочен выдавать гостям удостоверения личности для передвижения по городу. В тот же день я с предосторожностями снова въехал в гостиницу.
В ночь на 15 марта мне удалось достать билет в спальный вагон московского поезда, и я прибыл в бывшую столицу России одновременно с вспыхнувшей в ней революцией.
В Москве мне стало известно, что 15 марта император отрекся от престола в пользу своего брата – великого князя Михаила Александровича. Известие о том, что великий князь Михаил возьмет бразды правления в свои руки, породило некоторые надежды. Однако 17 марта Михаил Александрович также отрекся от прав на престол.
В Киев я тоже прибыл вместе с революцией. Проезжая мимо памятника Столыпину, я увидел, что он украшен красным шарфом.
Отправляясь на юг в свою дивизию, я посетил командующего Южным (румынским) фронтом генерала Сахарова. Я рассказал ему о своих впечатлениях от событий в Петрограде и Москве и попробовал уговорить генерала возглавить сопротивление. Однако Сахаров считал, что время для таких действий еще не настало.
Сразу же по прибытии на фронт я понял, что за несколько недель моего отсутствия произошли значительные изменения. Революция распространилась как лесной пожар. Первый известный приказ Советов, который касался поначалу только столичного гарнизона, начал действовать и здесь, поэтому дисциплина резко упала. Усилились анархические настроения, особенно после того, как Временное правительство объявило о свободе слова, печати и собраний, а также о праве на забастовки, которые отныне можно было проводить даже в воинских частях. Военный трибунал и смертная казнь были отменены. Это привело к тому, что извечный воинский порядок, при котором солдаты должны подчиняться приказам, практически не соблюдался, а командиры, стремившиеся сохранить свои части, вынуждены были всерьез опасаться за собственные жизни. По новым правилам солдат мог в любой момент взять отпуск, или, попросту говоря, сбежать. К концу февраля дезертиров было уже более миллиона человек. А военное руководство ничего не предпринимало для борьбы с революционной стихией.
И все же в моем воинском подразделении продолжало сохраняться согласие. В мае 1917 года я получил приказ принять оборону в Трансильванских Альпах к западу от города Сучава. В середине июня я получил звание генерал-лейтенанта и меня назначили командующим 6-м кавалерийским армейским корпусом, который состоял из трех дивизий. Моя прежняя 12-я кавалерийская дивизия была одной из них.
Следующий факт может служить ярким примером того, какие события происходили на фронте в то время. Одна из моих дивизий должна была сменить другую, и в тот момент, когда частям следовало выдвигаться на передовую, ко мне прибыл дивизионный командир. Я спросил генерала, доверяет ли он своим частям, однако мои сомнения, казалось, оскорбили его. Я предупредил командира, что на всякий случай направил несколько пушек в ту сторону, где должны были располагаться его части. Через полчаса генерал доложил, что войска отказываются идти в траншеи. Но лишь только первые снаряды разорвались рядом с лагерем, все стало на свои места, и честь генерала была спасена.
В начале июля мы начали продвигаться вперед. После нескольких небольших удачных операций наступление на главном направлении было остановлено, хотя на южном фланге 8я армия под командованием генерала Корнилова выдвинулась на тридцать километров. После этой успешной операции он был назначен командующим Юго-Западным фронтом.
К сожалению, спустя короткое время военное счастье отвернулось от него. 14 июля противник начал контрнаступление в Галиции и на Буковине, и наши войска обратились в неуправляемое бегство. Тернополь и Черновцы пали, вся Украина оказалась под угрозой.
Тогда генерал Корнилов решил применить суровые меры. Были созданы специальные подразделения для отлова дезертиров, нерешительные и неспособные командиры безжалостно увольнялись и заменялись другими, все «митинги» были запрещены, а власть солдатских Советов ограничена. Отдельным приказом генерал Корнилов восстановил военные трибуналы и смертную казнь. Эти меры сыграли свою роль, и наступление противника было остановлено, однако линия фронта уже откатилась на 100 километров назад.
Провал июльского наступления и последовавшее контрнаступление, конечно же, еще более осложнили положение командования. Все чаще случались аресты офицеров. Они представали перед какими-то революционными судами, которые возглавляли комиссары с очень широкими полномочиями. Вступать с этими комиссарами в переговоры было практически невозможно.
Однажды несколько солдат арестовали моего офицера, который вел монархические разговоры в офицерском клубе. Его отвезли в Кишинев. Я попытался освободить офицера и снять с него все обвинения. Я обращался по инстанциям, строго выполняя все требования того времени. Казалось, я постепенно приближаюсь к поставленной цели. Когда все бумаги дошли до армейского комиссара, он сам прибыл ко мне и заявил, что хочет разобраться с виновниками непосредственно в полку (тот в данный момент располагался вдали от линии фронта). Комиссар поздравил меня с положительным решением вопроса и объявил о полной поддержке моих действий. Он пообещал, что солдаты, арестовавшие офицера, будут переведены в другой полк.
На следующий день я отвез комиссара в расположение части и приказал полку выстроиться в честь гостя. Комиссар выступил перед солдатами с небольшой речью и распорядился, чтобы те, кто незаконно арестовал офицера, вышли вперед, после чего унтер-офицер увез их в штаб армии. Потом было собрание дивизионного комитета. Там армейский комиссар тоже произнес речь, в которой указал на противоправные действия солдат, однако закончил тем, что после понесения наказания у них будет право вернуться в полк.
Солдаты, незаконно арестовавшие командира, вернутся в полк! Это была та капля, которая переполнила чашу моего терпения. Я окончательно утвердился в мысли, что командир, который не способен защитить своих офицеров от насилия, должен расстаться с российской армией.
Ситуация в войсках ухудшалась с каждым днем, и это лишь укрепляло мое решение покинуть русскую армию. Но ведь нужно было придумать какую-то причину! Помог случай.
Однажды во время лихой скачки мой горячий жеребец споткнулся и упал. При падении я повредил ногу, однако мне удалось вновь сесть в седло и доехать до штаба. Врач армейского корпуса подтвердил, что вывих очень серьезный. Мне следовало провести в постели как минимум два месяца.
Ночью меня осенило, что этот счастливый случай предоставил мне редкую возможность. Я попросил отправить меня в Одессу. Там я найду повод для поездки в Петроград, а из Петрограда как-нибудь доберусь и до Финляндии. Направление было выписано. На следующее утро я с грустью попрощался с наиболее близкими мне людьми и поблагодарил их за службу.
В Одессе мне часто приходили мысли о судном дне, и я совсем не удивился, когда 8 ноября газеты написали, что Керенский и его правительство свергнуты. Двое суток в столице шли бои, после чего Ленин и Троцкий, встав во главе большевистского правительства, захватили власть. Эта новость была совершенно спокойно воспринята в Одессе. С друзьями-офицерами мы спорили о том, что следовало бы организовать сопротивление этой диктатуре меньшинства, но мне пришлось осознать, что ни они, ни общество в целом не считали необходимым приступить к каким-либо действиям.
Я наконец решил организовать свой отъезд и выправил командировочное удостоверение, которое позволяло мне ехать в Петроград для лечения. Прежде дорога до Петрограда занимала всего два дня, но сейчас следовало приготовиться к нескольким суткам пути, кроме того, поезда были ужасно переполнены, пассажиры и пошевелиться не могли. Чтобы уберечься от возможных неприятностей, я обратился к коменданту города, который, как выяснилось, в прошлом был командиром Ахтырского гусарского полка, и попросил, чтобы мне предоставили целый вагон. Комендант выполнил мою просьбу. Трое англичан – две сестры из Красного Креста и морской кадет, которые возвращались на родину, – с воодушевлением приняли мое предложение о совместной поездке. К ним присоединились три румынских врача, направлявшиеся в Японию. Список дополняли мой адъютант, денщик и персонал, обслуживающий вагон.
Февральская революция повлияла на дисциплину в армии. Усилились анархические настроения, особенно после того, как Временное правительство объявило о свободе слова, печати и собраний
Обрадованные таким поворотом дела, мы расположились в вагоне и постарались организовать нашу жизнь как можно удобнее. Через три остановки после Одессы к нам пришли какие-то люди и объявили, что вагон нуждается в ремонте, поэтому пассажирам лучше переместиться в другой. Ремонт должен был продлиться сутки, но, поскольку я приобрел продукты питания для себя и своих попутчиков на много дней, мы решили никуда не переходить, а остаться в этом вагоне. Через день мы двинулись в путь, но вскоре все повторилось, причем на этот раз мне сказали, что ремонт займет уже не сутки, а гораздо больше. Я обратился к коменданту вокзала. Тот разъяснил, что на станции есть несколько исправных вагонов, однако они перешли в руки солдат, и те превратили их в казармы. На эти вагоны власть коменданта не распространялась. Я отправил своего денщика к обитателям одной из таких «казарм» с предложением поменяться вагонами за соответствующее вознаграждение. Договоренность была достигнута, и мы вновь смогли отправиться в путь.
На вокзале города Могилева, где располагалась Ставка Верховного главнокомандующего, царила странная атмосфера. На платформе стояла небольшая группа охваченных ужасом людей, а в середине было большое кровавое пятно. Я узнал, что застрелен временно исполняющий обязанности Верховного главнокомандующего генерал-лейтенант Духонин. Он без охраны прибыл на вокзал для подписания соглашения с только что назначенным большевистским главнокомандующим, бывшим кандидатом в офицеры Крыленко. В тот самый момент, когда они встретились на платформе, из поезда Крыленко выскочили солдаты и быстро расправились с Духониным.
Через шесть суток мы добрались до Петрограда. Я пробыл там неделю и за это время встретился со многими старыми друзьями. Было совершенно очевидно, что все они в ужасно подавленном состоянии. Людьми владел страх, и они не проявляли никакого стремления к борьбе против нового режима. Как-то раз, обедая в «Новом клубе», который был основан высокопоставленными членами Охотничьего общества, я оказался между двумя великими князьями. В это время пришло известие, что большевики провели обыск в Охотничьем обществе и арестовали несколько его членов, среди которых был мой товарищ – кавалергард Арсений Карагеоргиевич, брат короля Сербии. Этот инцидент вызвал горячие споры о вооруженном сопротивлении. Я сказал, что сопротивление необходимо и хорошо бы, если бы во главе движения стал кто-либо из великих князей. Лучше погибнуть с мечом в руке, чем получить пулю в спину или быть расстрелянным. Мои соседи по столу придерживались другого мнения и считали борьбу против большевиков безнадежным делом. Я был глубоко разочарован тем, что в столице и Одессе общественное мнение оказалось единым.
В то время никто не имел права покидать столицу без разрешения Петроградского совета большевиков. Командировочное удостоверение было единственным моим документом, поэтому я обратился в канцелярию статс-секретаря по Финляндии с просьбой оформить мне паспорт. Канцелярии было запрещено выдавать такие документы, и я получил всего лишь удостоверение, в котором говорилось, что я финн и нахожусь на пути в Финляндию. Следующим моим шагом было посещение Генштаба, где я надеялся получить командировку в Финляндию. Там царила атмосфера тихой подавленности, все офицеры были в гражданском платье, это производило ужасное впечатление. Мне сообщили, что, кроме большевистского Петроградского совета, никто не может выдать разрешение на выезд из города. Это я уже знал, но в Смольный идти не хотел. Прежде чем покинуть Генштаб, я оставил там заявление, что, хотя меня направили из Одессы на лечение, на самом деле моей целью было вернуться в Финляндию, которая 6 декабря объявила независимость, и я более не испытывал намерений оставаться в российской армии. Кстати говоря, в этой армии я, будучи гражданином Финляндии, прослужил почти тридцать лет.
В тот же вечер я поехал на Финляндский вокзал. Перед дверями, ведущими на платформу, стоял стол, за которым сидели военные. Они проверяли бумаги отъезжающих. Не задумываясь, я прошел прямо к столу и протянул свое командировочное удостоверение. С облегчением я заметил, что солдаты плохо владеют русским языком – они были ингерманландцами. После того как мы, перейдя на финский язык, пришли к выводу, что мой документ действителен, один из солдат протянул его мне и сказал: «Хорошо, хорошо»…