Первая мировая война. Неудачи на фронтах и положение внутри страны
Поражение России и последующие волнения, которые поколебали основы царской власти, решительным образом повлияли на всю мировую политику. Одним из важнейших последствий было то, что девять лет спустя руководители Германии недооценили своего восточного соседа и ввязались в войну на два фронта.
Перед мировой войной я в чине генерал-майора командовал расположенным в Варшаве драгунским полком лейб-гвардии Его Императорского Величества. Этот полк считался одним из лучших кавалерийских подразделений, и назначение туда расценивалось как значительное повышение. Такая служба была для меня очень желанна.
Среди гвардейских уланов я провел в общей сложности три года, и мое положение было настолько прочным, что я отказался от предложения принять командование над второй кирасирской бригадой в Царском Селе. Я рассчитывал, что место командующего гвардейскими частями в Варшаве довольно скоро освободится, и действительно, в 1914 году я получил именно это назначение.
Как финн и убежденный противник политики русификации, я думал, что понимаю чувства поляков и их точку зрения на те вопросы, которые можно было считать взрывоопасными. Несмотря на это, поляки относились ко мне с предубеждением.
Отрицательное отношение поляков к русским было почти таким же, как и наше, хотя после восстаний 1830–1831 и 1863–1864 годов (особенно последнего, которое было жестоко подавлено) Польша оказалась совершенно в другой ситуации, нежели Финляндия. Королевство Польское фактически прекратило свое существование, и государство, по сути, превратилось в российское генерал-губернаторство. Русский был объявлен официальным языком, школы и администрация русифицированы. Польша как суверенное государство больше не существовала, но глубокие патриотические чувства, разумеется, никуда не делись. Контакты между русскими и поляками были сведены к минимуму, поэтому к моим попыткам наладить в полку нормальные отношения поляки относились с подозрением.
Ревматизм, полученный мною в Маньчжурии, заставил меня задуматься над тем, стоит ли дальше продолжать активную военную карьеру. Летом 1914 года через несколько дней после убийства в Сараево наследника австро-венгерского престола Франца-Фердинанда и его супруги я отправился на лечение в Висбаден. В Германии царила напряженная обстановка.
Ежедневно можно было наблюдать, как в обществе нарастает военный психоз, который находил все более открытое выражение в неприязненном отношении к гостям из России.
Возвращаясь в Варшаву, я ехал через Берлин. Поскольку у меня было несколько часов между поездами, я решил использовать это время и посмотреть на лошадей. Я посетил одного лошадника, которого давно уже считал одним из лучших в Европе, – он торговал превосходными ирландскими и немецкими скакунами. С удивлением я увидел, что конюшни практически пусты. Волтман, торговец лошадьми, радушно встретил меня и сказал: «Извините, господин генерал, вам надо было прийти вчера, до того как я отправил сто пятьдесят лошадей в армию». Поразительно – немецкая армия, которая ранее платила лишь 1200 марок за лошадь, теперь была в состоянии закупить немалое количество качественных скакунов по цене около 5000 марок за каждого. Я сказал об этом Волтману, и тот, лукаво улыбнувшись, ответил: «Кто хочет воевать, должен быть готов заплатить». Это заставило меня призадуматься.
В окопах. Фото времен Первой мировой войны
Я прибыл в Варшаву 22 июля и, пробыв в польской столице два дня, отправился в лагеря, находившиеся за чертой города, – полк выехал туда на учения. В лагерях я вновь повредил ногу. Едва меня уложили в постель, как вошел начальник штаба с телеграммой в руке – полк было необходимо перебросить в Варшаву. Отдав соответствующий приказ, я сел в машину и поехал в город.
В городских газетах я прочитал, что накануне Австро-Венгрия выдвинула угрожающие требования к Сербии. Это объясняло и чрезвычайное возбуждение немцев, и цену в пять тысяч марок за лошадь для немецкой армии.
Могла ли Россия выстоять в войне великих держав? Каково было состояние ее вооруженных сил?
Русско-японская война обнажила огромные недочеты в обучении и организации армии. В то время только треть армии находилась в состоянии боеготовности, а по причине мирного времени склады были практически пустыми. Можно было бы перебросить в Европу снаряжение с арены прошлых военных действий, но его уже практически не существовало. Все снаряжение либо вышло из строя, либо пропало. Именно поэтому Россия в 1905–1910 годах и позже была настолько слаба, что не могла вести успешные военные действия в Европе, а ведь война могла разразиться и в 1909, и в 1912 годах.
В случае всеобщей мобилизации для резервистов не было сапог и обмундирования, не хватало оружия и патронов.
Реформирование вооруженных сил требовало много времени, денег и еще раз денег. Военные действия против Японии обошлись в два с половиной миллиарда рублей, что очень тяжело сказалось на финансовом положении государства. Было очень трудно добиться от Думы такого бюджета, при котором царская власть могла бы соперничать с Германией и Австро-Венгрией по части военных приготовлений. Ответом России на эти приготовления была так называемая «большая программа» – на ее реализацию отводилось пять лет, с 1913 по 1917 год. Первоначальные ассигнования составляли полмиллиарда рублей, после чего военный бюджет должен был ежегодно увеличиваться на 140 миллионов. Численность вооруженных сил должна была возрасти в три раза, что означало пополнение армии двенадцатью тысячами офицеров и пятью миллионами солдат. Война прервала процесс реформирования армии, но и то, что Россия успела сделать, было совсем не малым.
Для столь масштабной работы требовалась твердая рука. У императора было много других дел и обязанностей; думаю, у него просто не хватало времени и сил, чтобы заниматься еще и военной реформой. Соответствующие обязанности были возложены на генерала от кавалерии Сухомлинова, который в 1909 году стал военным министром. Отношения между ним и начальником Генштаба в эти годы были весьма напряженными. Надо отметить и то, что в течение 1905–1914 годов Генштаб шесть раз менял своих начальников. Впоследствии генерал Сухомлинов был подвергнут резкой критике, но если более внимательно посмотреть на результаты его пятилетней деятельности в качестве военного министра, то нельзя не сказать, что армия, находившаяся до того в полном развале, за достаточно короткое время стала вполне боеспособной, хотя в техническом отношении она и отставала от Германии. Мобилизация проходила в соответствии с разработанными планами. Однако военная промышленность не выдерживала сроков, особенно это касалось снабжения армии боеприпасами, что впоследствии оказалось роковым.
Обучение военному делу за последние годы сильно продвинулось вперед. Наконец-то в армии начали учитывать уроки Русско-японской войны. В ожидании нового устава полевой службы, который бесконечно обсуждался на заседаниях различных комитетов, военные подразделения получали тактические установки в виде отдельных приказов. Устав был одобрен в тот самый день, когда объявили мобилизацию. Между прочим, война показала, что ни французская, ни немецкая армии не учли уроков военных действий в Маньчжурии.
Самым слабым местом были резервы, которые не прошли своевременного обучения. Массы людей, подлежавших призыву, как и весь русский народ, морально не были готовы к военным действиям. Все патриотические демонстрации первых месяцев войны выглядели скорее показными выступлениями.
Внутреннее положение в государстве было чрезвычайно сложным, и начиная с 1906 года все четыре созыва Государственной думы находились в жесткой оппозиции к царю.
Хотя материальное обеспечение российской армии было гораздо лучше, чем десять лет назад, Россия все же не была готова к затяжной войне в Европе. Между тем, считалось – и это было всеобщим заблуждением, – что конфликт между великими державами не сможет длиться долго.
Полк выгрузился из поезда 30 июля в Люблине и проследовал оттуда конным порядком в город Красник, располагавшийся примерно в тридцати километрах от границы Галиции, что проходила севернее реки Сан. Между государственной границей и Саном у австро-венгров был обширный плацдарм. Мы знали, что война еще не началась и что мобилизация коснулась только военных округов Москвы, Казани, Одессы и Киева. Однако 31 июля в Германии был опубликован приказ о призыве в армию, и в России сразу же началась всеобщая мобилизация, а 1 августа Германия объявила войну России.
Мы с нетерпением ожидали возможности атаковать австрийцев, но проходили дни, а Россия и Австро-Венгрия все не начинали войну. Только 6 августа Австро-Венгрия последовала примеру Германии.
Удержать Красник представлялось стратегически важной задачей, так как этот город был узловым пунктом, лежавшим к югу от железной дороги Ивангород (Демблин) – Люблин – Холм. В районе дороги были сконцентрированы четыре армии. Для обеспечения безопасности этих сил на 60 километров южнее выдвинулось кавалерийское соединение под командованием генерал-лейтенанта князя Туманова, созданное из 13-й кавалерийской дивизии и гвардейской кавалерийской бригады.
17 августа были неожиданно атакованы войска, которые держали оборону против основных сил австрийцев. В то же утро я получил в своей штаб-квартире в Краснике приказ генерал-лейтенанта Туманова выдвинуться на южную окраину и удерживать город всеми возможными средствами. Приказ в спешке был написан на оборотной стороне донесения разведывательного эскадрона. В этом донесении говорилось, что противник направляет в сторону Красника пехотную дивизию, три батареи и многочисленную кавалерию.
Мои части сражались в полосе шириной семь километров. В бой ввязался весь полк. Огнем превосходящей артиллерии противника моя батарея была подавлена, и сразу после начала столкновения в ней осталось всего два орудия, которые вынуждены были сменить позицию. Это означало, что уланский полк какое-то время действовал без поддержки артиллерии. Наконец командующий армией прислал свежую батарею, и ее точная стрельба оказала существенную помощь в бою.
В течение дня противник стремился захватить центральную позицию – там ему противостояли гвардейские уланы – и отсечь мой левый фланг, но этого австрийцам не удалось.
К вечеру прибыл пехотный полк, которому предстояло заменить мои подразделения. В ходе этой замены австрийцы начали в беспорядке отступать; наши войска взяли в плен несколько сотен вражеских солдат – основную часть двух пехотных полков, участвовавших в наступлении. По сведениям, полученным от пленных, силы противника насчитывали еще три батареи и одну кавалерийскую дивизию. Нас удивило, что они так и не были введены в бой.
28 августа я получил приказ разведать силы противника в районе города Ополе и воспрепятствовать его переправе через Одру. Мои части были усилены 13-м уланским полком и 13 м драгунским полком, а также конной батареей. Ополе еще не был занят, однако австрийцы уже подошли к его южной окраине – по нашей оценке, их там было не менее дивизии. Обогнув наш правый фланг, противник занял три села и попытался обойти Ополе с запада – это представляло для нас серьезную угрозу. Таковым было положение, когда я получил приказ переправиться ночью через Одру в обратном направлении. После того как села перешли к противнику, оборонять переправы должна была 13-я кавалерийская дивизия. И все же следующей ночью мы их потеряли. Теперь у противника на северном берегу Одры было четыре плацдарма для переправы.
29 августа я получил новый приказ: мое соединение, усиленное 10-м Донским казачьим полком, должно было отбить у противника эти переправы. Осмотрев свои укрепления и обратив внимание, что противник расширяет плацдармы для переправы, я решил ударом с фланга прорвать фронт на южном берегу реки и одновременно атаковать переправы в лоб. Небольшая часть под командованием отважного ротмистра Носовича смогла переправиться через Одру ниже по течению и атаковала противника с тыла на западной переправе. В течение дня остальные переправы также оказались в наших руках. Все попытки противника вновь овладеть ими были нами отбиты.
В конце ноября 1914 года я посетил командующего нашим армейским корпусом генерала Безобразова, с которым был хорошо знаком. Его пессимистический взгляд на ситуацию чрезвычайно удивил меня. «Скоро нам придется драться просто дубинами», – предсказывал он. Временами поступление боеприпасов было действительно скудным, нас призывали экономно расходовать заряды, в особенности – беречь артиллерийские снаряды. До сих пор считалось, что причиной этого были затруднения в доставке боеприпасов. От генерала я услышал, что в действительности все обстояло несколько иначе. Он мне объяснил много разных вещей. Оказалось, резервы мирного времени истощены, а промышленность, которой не хватало сырья, техники и специалистов, не в состоянии быстро удовлетворить потребности, соответствующие военной обстановке. Мобилизационные планы для промышленности не были разработаны вовремя. Поскольку Франция и Англия еще не успели провести мобилизацию своей промышленности, то наша армия в течение долгого времени не будет получать помощь от союзников. Нехватка артиллерийских снарядов начала чувствоваться уже через шесть недель после начала войны. Артиллерия с первых дней имела решающее значение в боевых действиях, а пехота привыкла к ее поддержке. Когда эта поддержка начала ослабевать, стали расти потери, что, в свою очередь, пагубно отразилось на боевом духе, особенно если учесть, что у пехоты тоже появились затруднения с оружием и боеприпасами.
Гибель русских солдат от осколков снарядов
Даже боеспособные части вызывали обеспокоенность. В мирное время к подготовке кадров относились легкомысленно, в итоге армия отправилась на войну, имея в каждой отдельной роте, батарее или эскадроне не более трех-четырех боевых офицеров. В первые месяцы войны потери среди активных офицеров были значительными, поэтому нехватка командного состава очень быстро стала просто вопиющей. То же самое касалось и унтер-офицеров. Вакансии заполнялись офицерами и унтер-офицерами из резервистов, компетенция которых вызывала большие сомнения. Людские потери были неожиданно большими – имелись полки, личный состав которых насчитывал не более 400 человек. Большая часть армейских подразделений оказалась в плену. Нехватка вооружения осложняла комплектацию фронтовых соединений, и, несмотря на огромные людские резервы, формирование новых войсковых частей сталкивалось с большими затруднениями. Такова была русская армия в конце 1914 и начале 1915 годов.
Совсем не удивительно, что за удачным контрнаступлением русских войск в Польше последовал ответный удар. К концу года австрийцы, в свою очередь, нанесли контрудар в Галиции и заставили русскую армию отступить на 70 километров от Кракова в восточном направлении. Когда же немцы одновременно начали готовить наступление в Восточной Пруссии, то для выдвинувшейся далеко на запад русской группировки создалась угрожающая ситуация. Поэтому группировка получила приказ отойти на 50–100 километров и создать протяженный фронт по линиям рек Бзура, Равка и Нида. Вскоре начались жестокие морозы. Русская армия встретила их практически без зимнего обмундирования.
В конце февраля 1915 года мой полк присоединился к армейскому корпусу, располагавшемуся в 60 километрах к югозападу от Самбора. Нас встречал лично генерал Брусилов. Когда полк торжественным маршем прошел мимо командующего, он пригласил меня в штаб и предложил рассказать о действиях полка в Польше. Затем генерал спросил о моих планах. Я ответил, что хотел бы остаться в полку, – ходили слухи, будто бы его скоро преобразуют в дивизию. Если что-нибудь будет зависеть от него, сказал генерал Брусилов, то вопрос решится положительно. На этом мы расстались.
Вечером, едва мы со штабом сели за обеденный стол, я получил от командующего армией телеграмму: мне предлагалось занять место командира 12-й кавалерийской дивизии. Прежний командир – генерал Каледин – выбыл из строя по причине ранения. Мне было тяжело оставлять полк. Я командовал этим подразделением уже второй год и сроднился с ним – мы сообща выносили все тяготы службы и опасности войны. Прежде чем штаб закончил обед, пришла вторая телеграмма того же содержания. Я решил дать ответ лично и поехал к генералу Брусилову. Поблагодарив командующего за доверие, я попросил у него совета: ведь 12-я кавалерийская дивизия была мне незнакома, и совсем недавно мы говорили с генералом о возможности совсем иного назначения. На это командующий ответил: «Двенадцатая кавалерийская дивизия – это такое соединение, что если его предлагают, то от него не отказываются». Мне не оставалось ничего другого, как согласиться…
В один из первых апрельских дней мне удалось навести понтонный мост через Днестр и создать на противоположном берегу плацдарм, что заставило противника отвлечь большие силы для обороны. Я безуспешно ждал, когда соседние части начнут артиллерийскую поддержку, – однако, несмотря на приказы, оттуда не было произведено ни единого выстрела. В течение трех суток мы отражали контратаки противника, после чего я был вынужден отвести свои части назад, за реку. Таким образом, мы не смогли развить успех, потому что части графа Келлера не поддержали нас артиллерией. Командующий объяснил ситуацию тем, что намокший от дождей чернозем Бессарабии не позволил его частям продвигаться вперед. На самом деле причина неудачи коренилась в плохих отношениях между военачальниками, что зачастую препятствовало их правильному взаимодействию; решающую роль в таких ситуациях играли не тактические соображения, а личные интересы. Я уже наблюдал подобное отношение к моим действиям во время Русско-японской войны, и оно стоило большой крови.
Сразу же после прорыва линии Горлице – Тарнув 9-я армия получила приказ начать наступление для поддержки Юго-Западной группировки с правого фланга. Об этой попытке следует сказать только то, что участок фронта 9-й армии находился слишком далеко и ее действия не могли хоть сколько-нибудь повлиять на общую ситуацию. Более практичным было отправить часть 9-й армии на запад, а оставшиеся войска использовать на оборонительных позициях на Днестре. Однако такую возможность нельзя было реализовать из-за перегрузки железных дорог и хаоса на транспорте. 10 мая 9-я армия начала наступление через Днестр.
Я принимал участие в этой операции в качестве командира кавалерийского корпуса, состоявшего из 12-й кавалерийской дивизии, кавалерийского полка, которым я командовал ранее, и двух драгунских полков, переведенных с Дальнего Востока и временно объединенных в одно формирование. Мы переправились через Днестр вблизи города Залещики, прикрывая с левого фланга Сибирский армейский корпус, который продвигался в сторону Коломыи. Австрийцы, начавшие общее отступление, упорно обороняли важнейшие узловые пункты. Во время продвижения передовых частей я и мои ближайшие офицеры вполне могли пасть на поле боя близ городка Заболотова на реке Прут. Мы оказались тут под сильнейшим артиллерийским обстрелом, который стал причиной гибели большого количества офицеров и рядовых. Закрепившись на правом, более высоком берегу Прута, противник имел возможность наблюдать за продвижением наших частей задолго до того, как мы подошли к реке.
В связи с тем, что основные военные действия проходили в верхнем течении Днестра, командование посчитало необходимым перебросить сюда подкрепления с фронта на Буковине. В начале июня моя 12-я дивизия получила приказ выдвинуться западнее села Галич для прикрытия отступления 11-го армейского корпуса и переправы его через Днестр.
Когда нам, по счастливой случайности, также удалось переправиться через Днестр, нашей задачей стало прикрытие 22-го армейского корпуса, отступавшего в сторону Гнилой Липы и переправлявшегося через северные притоки Днестра. При сильной артиллерийской поддержке противник смог навести переправу через Днестр к северо-западу от Галича, тем не менее мы несколько суток удерживали рубежи – до тех пор, пока все соединения не оказались в безопасности за Гнилой Липой.
Июньские бои наглядно продемонстрировали, насколько развалившейся была армия: за все это время у меня в подчинении перебывало поочередно одиннадцать батальонов, причем боеспособность их раз от разу снижалась, и большая часть солдат не имели винтовок. Мне передавали в подчинение и артиллерийские батареи, но всегда с напоминанием, чтобы я не вводил их в действие одновременно. Снаряды надо было беречь!
В течение лета мой «маньчжурский ревматизм» все чаще напоминал о себе, а к концу августа уже каждый шаг давался мне с трудом. Поддавшись упорным настояниям дивизионного врача, я уехал лечиться на теплые источники Одессы. Было довольно мучительно находиться вдали от дивизии, но, с другой стороны, я получил хорошую возможность изучить военную и политическую ситуацию, что на фронте мне даже в голову не приходило. Беседы с ранеными и больными офицерами, которые так же, как и я, проходили курс лечения в Одессе, были полезными и интересными.
Картина, которая получилась в итоге, была гораздо более тревожной, чем мне представлялось до сих пор. Хотя гарнизоны и призывные пункты заполняли миллионы мобилизованных, которые коротали время в бездействии и были благодатной почвой для революционной агитации, в то же время армия к концу года потеряла около полумиллиона боеспособных солдат. Во многих дивизиях было всего до двух тысяч штыков. Пополнение по-прежнему представляло серьезную проблему, поскольку не хватало оружия. Личный состав, прибывающий на фронт, был практически не обучен, так что о его участии в боях говорить не приходилось. Тысячи солдат совершенно не умели обращаться с винтовкой. Нехватка офицеров и унтер-офицеров становилась все более ощутимой. Единственным светлым пятном был Кавказский фронт, где турки не так давно понесли тяжелое поражение. Однако те части, благодаря которым эта победа стала возможной, были все же гораздо больше нужны на основном театре военных действий.
Ситуация со снаряжением была очень тревожной. Все изнашивалось, пропадало или терялось во время боев и отступлений: винтовки, орудия, телефоны, транспортные средства, полевые кухни и прочая, и прочая – словом, утрачивалась вся та амуниция, которая была столь необходима для войск. Нехватка боеприпасов заставляла предельно их экономить.
С другой стороны, не было и намеков на интенсификацию промышленности. Именно этими обстоятельствами можно объяснить военные успехи Центральных держав – Германии и Австро-Венгрии.
Поражения русских войск разрушили надежды на то, что политика на Балканах повернется в нужном направлении. Ожидалось, что весной 1915 года к державам Антанты присоединится Румыния, но она этого не сделала, а те силы, основной целью которых был разрыв связей с Россией, победили. Болгария, все более склонявшаяся к Центральным державам, в октябре напала на Сербию.
Общественное мнение в России было, конечно же, очень возбуждено такой ситуацией, поэтому, как всегда, следовало найти козла отпущения. Среди министров, которых в этот период отправили в отставку, был и военный министр генерал Сухомлинов. На самом деле его просто очернили. Сухомлинову более, чем кому-либо другому, вменяли в вину плохую мобилизацию промышленности. Однако эта критика была явно не по адресу. Как я уже говорил ранее, в годы, предшествующие войне, Сухомлинов вполне удачно занимался реорганизацией армии, а то, что промышленное производство оказалось не на высоте, следовало спрашивать в основном с финансистов и других деятелей.
История показывает, что сильный редко обладает чувством меры и талантом видеть далёкую перспективу.
В начале Первой Мировой войны Маннергейм был командиром гвардейской кавалерийской бригады на австро-венгерском и румынском фронтах
В конце августа Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич был назначен главнокомандующим Кавказской армией, а верховным стал лично император. Великий князь был солдатом до кончиков пальцев и прекрасным профессионалом. Он руководил вооруженными силами твердой рукой, и его авторитет был значительным не только в армии, но и вне ее. Почти все понимали, что император может быть лишь номинальным главнокомандующим и из-за своего тихого и нетребовательного характера вряд ли завоюет достаточный авторитет и всеобщую популярность в армии. Встав на самой вершине вооруженных сил в столь неудачно выбранное время, Николай II поставил под угрозу само существование своей династии. Императору, по причине отсутствия его в столице, было трудно следить за другими проблемами государства, а этот факт еще в большей степени обусловил его конечную изоляцию и недееспособность.
Неудачи все же привели к сильному подъему патриотических настроений, а это давало надежду, что все здоровые силы, до сей поры невостребованные, объединятся для спасения Отечества. Николай II был окружен советниками, которые не могли ясно представить себе положение в стране, император же хотел править лично, без помощи нации. В начале августа 1914 года он приостановил деятельность Думы, и все государственные вопросы решались посредством правительственных указов. Только в феврале следующего года Дума собралась вновь, но сумела провести всего лишь три заседания, после чего была распущена из-за резкой критики ею правительства. В августе 1915 года деятельность Думы возобновилась: под давлением общественности император в очередной раз дал добро собранию народных представителей. Политические фракции, охваченные патриотическими чувствами, образовали так называемый Прогрессивный блок. В начале сентября он выдвинул программу, в которой содержались требования парламентского правления, политической амнистии, а также ряда других демократических реформ. В ответ на это император вновь приостановил деятельность Государственной думы. Он зашел так далеко, что отказался принять председателя Государственной думы Родзянко, который должен был обрисовать положение в стране и просить императора отказаться от запрета Думы. Этот вызов, брошенный народным представителям, дорого обошелся правящей системе, открыв дорогу такому развитию событий, которое, в конечном счете, привело к революции.
…В начале 1917 года 12-я кавалерийская дивизия, которой я по-прежнему командовал, получила приказ передислоцироваться с румынского фронта в Бессарабию, а точнее – в окрестности Кишинева. Прибыв в Бессарабию в конце января 1917 года, я обратился с просьбой о кратковременной поездке в Финляндию и получил соответствующее разрешение. В середине февраля я уже был в Петрограде и, узнав, что император находится в Царском Селе, поехал туда. Поскольку я входил в свиту Его Величества, а ранее командовал гвардейскими уланами, то мог рассчитывать, что государь примет меня. В тот день прием был назначен только для двух человек, и я очень быстро получил аудиенцию. В обычае императора было внимательно выслушивать все то, что ему докладывали, и я полагал, что он заинтересуется сообщением о положении на румынском фронте. Но, как мне показалось, в тот момент его мысли занимали совершенно другие проблемы.
Общее настроение в Петрограде было подавленным. Люди открыто осуждали не только правительство, но и самого царя. Усиливающаяся усталость от войны, экономическая разруха и хаос на транспорте накладывали свой отпечаток на повседневную жизнь. Денег в обороте становилось все меньше и меньше. Вдобавок ко всему последние недели свирепствовали страшные морозы. Из-за сильных метелей на путях застряли десятки тысяч товарных вагонов, и вследствие этого положение с хлебом и топливом в столице и других крупных городах стало особенно тяжелым.
Конечно, на фронте было практически невозможно следить за развитием ситуации внутри страны. Теперь же, оказавшись в столице, где я провел несколько дней, я услышал много любопытных новостей. На заседаниях Думы, которая была вновь созвана в ноябре 1916 года, звучали революционные речи. За последнее время резко изменились настроения даже правых фракций, и правительство потеряло там много своих сторонников. В декабре заседания Думы были приостановлены до конца января 1917 года, а затем и до конца февраля. Немалое значение имел тот факт, что суровые старцы Государственного совета, высшего совещательного органа Российской империи, заняли сторону оппозиции, которая требовала введения парламентского правления. Еще одна новость: правительство впервые открыто заявило, что оно напало на следы революционной организации и полиция произвела многочисленные аресты. Словом, когда 25 февраля, за два дня до заседания Думы, я выехал в Финляндию, обстановка была очень тревожной.
До Хельсинки эта тревога еще не добралась, поэтому я несколько успокоился. На обеде у моего давнишнего приятеля по кадетскому корпусу я встретил несколько бывших офицеров и старых друзей. Во время обеда никто даже не обмолвился о том, что за последние два года около двух тысяч добровольцев выехали в Германию, чтобы получить там военное образование. Между тем именно эти люди должны были вступить в армию, которая в случае давно ожидаемой революции в России могла освободить Финляндию. И уж во всяком случае, я не мог и предположить, что буквально через год часть моих друзей, сидевших за столом, займут высокие посты в армии, о которой мы так мечтали. Армии, в которой я буду главнокомандующим.