Лингво. Языковой пейзаж Европы. Часть 2. Давным-давно прошедшее (Гастон Доррен, 2014)

Языки и их история

Носители одних языков малочисленны, на других же говорят миллионы людей из самых разных регионов. При этом некоторые гиганты начинали с малого (немецкий, галисийский), а иные малыши знали лучшие времена (датский, нормандский, еврейские языки). А вот у исландского, например, прошлое и настоящее одинаковы.

Послужной список большинства основных языков мира полон насилия и военных операций. Например, латынь маршировала в ногу с римскими легионами, насаждавшими в Западной Европе Pax Romana (Римский мир). Арабский несся, оседлав ислам, покорявший неверных. Английский – это язык Британской империи. Испанский, русский и турецкий росли и набирались сил за счет кровавых войн, которые вели их носители. С увеличением ареала росло и культурное влияние.

А вот у самого популярного в Европейском союзе языка – немецкого, – как ни удивительно, совсем другая история. Разумеется, носители немецкого далеко не всегда были привержены делу мира. Однако расширение ареала и рост культурного влияния немецкого языка в довольно малой степени обусловлен насильственной оккупацией. Скорее наоборот: насилие приводило к потере приобретенного.

Уже в начале II тысячелетия немецкие диалекты процветали на значительной части Центральной Европы. Их территория на карте выглядит очень знакомо, напоминая в общих чертах нынешний ареал распространения немецкого языка за вычетом сáмого восточного региона. Но затем этот ареал значительно расширился за счет трех мощных рывков.

Замок Тевтонского ордена в Пайде (Эстония)

Paide castle: Ivo Kruusamägi Wikipedia.

Первый, в различных формах, происходил в XII–XIV вв. В это время фермеры всей Европы расширяли зону культурного земледелия. К востоку от немцев располагались малонаселенные регионы, и множество немецких фермеров переселялось туда, часто по приглашению местных правителей. Таким образом, территории современной Польши, Чешской Республики и Восточной Германии оказались полностью немецкоязычными. А на территории современной Словакии, Венгрии, Румынии и Словении среди туземных поселений возникали немецкие анклавы. Их редко рассматривали как вражеские. Эти регионы уже и так представляли собой смесь языков и этнических групп, и только намного позже – после провозглашения лозунга «Один народ – одно государство!» – этническое разнообразие Восточной Европы стало проблемой.

Далее, в XIII–XIV вв., множество немецких евреев, спасаясь от антисемитских погромов, охвативших их родные места в Центральной и Южной Германии, хлынули в основном на восток, на территорию нынешней Польши, Литвы и Беларуси. Язык, который они несли с собой – идиш, – был не совсем немецким, но корнями уходил в многочисленные немецкие диалекты. (Даже в наше время немцы более-менее понимают тексты на идише, если они написаны латинскими буквами.) Также в XIV в. господство над торговлей в регионе Балтийского и Северного морей надолго захватил Ганзейский союз со штаб-квартирой в Любеке. Конечно, скандинавы не отказались от своих языков, но влияние ганзейских купцов было чрезвычайно велико: от четверти до трети современной датской, шведской и норвежской лексики образовалось на основе нижненемецкого языка, на котором в то время говорили на севере Германии.

И наконец, еще одна форма экспансии: в XIII в. тевтонские рыцари, военно-религиозный орден, созданный крестоносцами, завоевали и обратили в свою веру жителей региона, в котором ныне располагается Эстония и Латвия. На долгие годы в этих краях воцарилась немецкоговорящая элита. Это, пожалуй, единственный пример долгосрочного расширения ареала немецкого языка, достигнутого военными средствами.

Так что к 1400 г. немецкий язык уже широко распространился по Центральной, Северной и Восточной Европе. Довольно долго он оставался на тех же рубежах: в середине XIV в. немецкое население значительно сократилось из-за эпидемии Черной смерти, так что земли всем хватало. Ганзейский союз медленно приходил в упадок, а с 1618 по 1648 г. немецкие земли опустошала Тридцатилетняя война. Но вскоре после этого конфликта начался новый рывок: немецкие фермеры снова стали переселяться на территорию нынешней Польши. А многие воспользовались приглашением местных властей, таких как Екатерина Великая, и отправились в Россию, чтобы обрабатывать земли, пустующие или занятые нерусскими племенами. И все это время росло культурное влияние Германии. В эпоху Возрождения и романтизма немецкая литература и философия распространились по всему Западу, а в XIX в. Германия стала всемирным центром науки, техники и образования. Европейские и американские ученые считали необходимым читать по-немецки, поскольку в начале XX в. этот язык обогнал английский и французский, став на несколько лет основным языком научных публикаций.

В конце XIX в. Германия захватила несколько колоний в Африке и Тихоокеанском регионе, включая Намибию и Соломоновы Острова. Тут, конечно, распространение немецкого языка нельзя назвать мирным: по части зверств в отношении африканцев немцы не отставали от других колониальных держав. Однако после поражения Германии в Первой мировой войне ей пришлось уступить свои заморские колонии (как и некоторые приграничные земли на востоке и западе страны) победителям. Недолгая эра колонизации практически не имела лингвистических последствий, если не считать Намибии, где немецкий и сейчас является родным примерно для 30 000 человек. То, что на немецком продолжают говорить за пределами Европы, например в Северной и Южной Америке, – результат не колонизации, а эмиграции.

В начале 1930-х гг. положение немецкого языка, несмотря на потерю колоний, было лучше, чем когда-либо: на нем говорили в значительной части Европы. Однако через пятнадцать лет все изменилось. Если Первая мировая война лишь слегка сократила ареал немецкого языка, то в результате Второй мировой он резко уменьшился. К концу 1940-х практически все немцы были изгнаны из Польши, Чехословакии и Балтийских стран – это был исход миллионов. Многие носители немецкого покинули – добровольно или принудительно – и другие восточноевропейские страны, оставшиеся ассимилировались. Массовое истребление немцами евреев привело почти к полному исчезновению идиша, братского немецкому языка. Большинство его уцелевших носителей покинуло Европу и не передало этот язык своим детям. Великое множество немецких ученых переехали или были перевезены в Америку и в Советский Союз. В научной сфере безраздельно воцарился английский.

Столетия миграции, торговли и творческой деятельности сделали немецкий широко распространенным и крайне влиятельным языком. Первая мировая война значительно пошатнула престиж всего немецкого, но еще более серьезный ущерб нанес Третий рейх с его манией величия и чудовищными зверствами. Можно сказать, что немецкий язык пострадал от войны, развязанной его носителями.

В английском сотни заимствований из немецкого. Удивительно, что в их число входят такие слова, как noodle (лапша), abseil (спускаться на веревке), seminar (семинар) и rucksack (рюкзак). Более очевидны blitz (блиц), glitz (блеск), quartz (кварц) и pretzel (крендель).

Gönnen (в ином написании goennen) – антоним к слову завидовать: радоваться чьей-то удаче. В древнеанглийском было слово geunnen для обозначения этого чувства, но, видимо, современные носители английского утратили способность его испытывать.

Добро пожаловать туда, где написана большая часть этой книги, – в мой кабинет. Мне бы и в голову не пришло запечатлеть его на этих страницах, если бы не жалюзи. Но именно они превосходно иллюстрируют историю Пиренейского полуострова, особенно его северо-западного уголка: Галисии, известной в первую очередь благодаря собору в Сантьяго-де-Компостела или – если футбол интересует вас больше, чем храмы и религия, – благодаря команде «Депортиво» города Ла-Корунья.

Галисийский очень похож на португальский. До такой степени, что если бы Галисия была частью Португалии, у этих языков было бы одно название. Но при современном состоянии дел у них разная орфография, и сейчас, когда все галисийцы знают испанский, галисийский стал слегка походить на испанский. Однако сходство с португальским по-прежнему очень сильное. Галисийцы и португальцы могут разговаривать между собой без особого труда. На галисийском говорят три миллиона – неплохо для регионального языка! – но носителей португальского намного больше: 200 миллионов человек (из них 10 миллионов в Португалии, остальные – в Бразилии и Африке). Поэтому можно было бы подумать, что галисийский – дитя португальского. На самом деле в этой паре все наоборот: галисийский не дитя, а отец.

Лингвистическая история Пиренейского полуострова, проиллюстрированная жалюзи в кабинете автора

Iberian blinds: Gaston Dorren.

Чтобы разобраться в этом, придется вернуться к римлянам. Между 220 и 19 гг. до нашей эры они завоевали весь Пиренейский полуостров и назвали его Испанией. Латынь постепенно вытеснила все местные языки, кроме баскского. Теперь перенесемся сразу в 711 г. новой эры. В этом году в Испанию вторглись мавры, чьи войска состояли из североафриканских берберов с примесью арабов (и те и другие были мусульманами). Всего за несколько лет они захватили почти весь полуостров от южного мыса до северных гор. Испания стала называться Аль-Андалус. Новым официальным языком стал арабский, но большинство местных жителей продолжали общаться на латыни. По крайней мере, так они называли свой язык. Но, честно говоря, он уже так мало походил на латынь, что заслуживал нового названия. Намного позже ученые решили назвать его мосарабским, что несколько сбивает с толку, потому что упор делается на арабском, хотя мосарабский вовсе не был разновидностью арабского языка – это был слегка арабизированный романский язык.

Маврам принадлежал не весь Пиренейский полуостров. На северо-востоке полуострова, к югу от Пиренеев, протянулась полоска земли, которой владел король франков Карл Великий и его наследники. Еще важнее то, что в дальних горах на северном побережье уцелело маленькое христианское королевство – Астурия. Оно стало очагом сопротивления, породившим Реконкисту – процесс возвращения Аль-Андалуса под власть христианских королей. Дело шло небыстро: около 900 г. христианам принадлежал лишь узкий, шедший с востока на запад коридор на севере (менее четверти всей Испании). Затем этот коридор распался на множество мелких княжеств, каждое со своим романским языком.

И вот теперь наконец мы пришли к окнам в моей комнате. В начале X в. ситуация на испанском полуострове напоминала то, что вы видите на фотографии. Правые жалюзи могут символизировать Каталонию, которая добилась независимости от франков, – тут говорили на каталанском. Левые жалюзи – это Галисия, независимая от Астурии, со своим галисийским языком. А центральные жалюзи – это обширный регион, разделенный на отдельные королевства, включая Астурию и Кастилию. Последняя стала колыбелью испанского, называвшегося также кастильским. В остальных центральных королевствах проживали языки, которые сейчас считаются диалектами кастильского, и баскский. Открытая часть окон – это Аль-Андалус, где писали на арабском, а разговаривали на мосарабском.

Возврат Аль-Андалуса христианам завершился в 1492 г. С возвратом Испании христианским владыкам мосарабский умер, но языки, пришедшие ему на смену, впитали множество оставшихся после него арабских слов. Весь восточный регион полуострова говорил теперь на каталанском. Широкая центральная полоса говорила по-испански, за исключением упрямых жителей Страны Басков. А вся западная часть говорила на галисийском. В северной четверти этой западной полосы язык по-прежнему назывался галисийским (galego). Но южные три четверти к тому времени стали отдельной страной, Португалией, и галисийский язык этой страны стали называть португальским (português). Став великой морской державой, Португалия распространила свой язык по всем известным к тому времени континентам: в Америку (Бразилия), Африку (Ангола, Мозамбик и другие страны) и Азию (Макао, Восточный Тимор).

Так галисийский пошел гулять по свету под псевдонимом.

Вошедшее в английский испанское слово costa (ребро), похоже, имеет галисийские корни, хотя, может быть, и каталанские.

Curman и curmá – кузин и кузина (в английском языке оба обозначаются словом cousin).

Двести лет назад на датском говорили жители четырех континентов, на площади, в двенадцать раз превосходящей площадь Великобритании. Теперь ареал датского съежился практически до размеров одной страны – по площади чуть больше половины Шотландии. И вот вам история его упадка.

Все началось в 1814 г., когда Дания, потерпевшая поражение в Наполеоновских войнах, была вынуждена уступить часть своей территории. Вся Норвегия – во много раз превышающая размерами саму Данию – неожиданно получила независимость, хотя сначала и под властью шведского короля. Датский язык, бывший в течение столетий государственным, оказал огромное влияние на норвежский, особенно на язык городской элиты. Перед норвежскими националистами встало две задачи: долой шведского короля и долой датский язык. Они справились с обеими, хотя и не сразу.

А датский язык продолжал терять свои позиции. В 1839 г. школьники Датской Вест-Индии (да, была такая страна) стали получать образование не на датском, а на английском. В 1845-м датчане продали Великобритании свои торговые поселения в Индии, а в 1850-м – и западноафриканские колонии. В 1917-м была продана Датская Вест-Индия, на этот раз США. Так Дания перестала быть тропической страной. На самом деле в тех колониях и раньше мало кто говорил по-датски. А в 1864 г. удар был нанесен по самой метрополии: в результате войны датское герцогство Слезвиг перешло к Пруссии и было переименовано в Шлезвиг. До сих пор в немецкой земле Шлезвиг-Гольштейн проживает датскоговорящее меньшинство, насчитывающее десятки тысяч человек.

Начавшись при жизни Ханса Кристиана Андерсена (1805–1875), упадок Дании превратил ее в гадкого утенка.

Hans Christian Andersen statue: Carlos Delgado/Wikipedia.

В 1918 г. датский снова понес потери: получила независимость Исландия, пятьсот лет находившаяся под властью Дании. Надо признать, что датский был там всего лишь административным языком, но теперь он потерял и этот статус. Чуть позже Исландия лишила датский и звания самого важного иностранного языка. С тех пор исландские школьники сосредоточились на английском.

В 1948 г. Фарерские острова, расположенные к северу от Шотландии, получили автономию в рамках Датского королевства и быстро объявили своим национальным языком фарерский. Чтобы смягчить удар, за датским сохранили административный статус, но на практике он использовался только при контактах с основной территорией.

Таким образом, у Дании оставалась всего одна колония, самая большая и самая малонаселенная: Гренландия. Оставалась до 1979 г., когда острову была предоставлена ограниченная автономия и право управления на собственном языке – калааллисуте, иначе называемом гренландским. Это решение никого не удивило. Хотя датский был в Гренландии обязательным школьным предметом, многие гренландцы говорили на нем с трудом, поскольку он не имел ничего общего с их родным языком. В автономной Гренландии датский сначала сохранил за собой больше официальных функций, чем на автономных Фарерских островах. Но потом и это изменилось: в 2009 г. гренландский стал единственным государственным языком. Таким образом, Гренландия добилась уникального положения: это единственная в Америке (да, Гренландия является частью Америки), от Канады до Чили, страна, в которой язык коренного населения не занимает подчиненное положение по отношению к языку колонизаторов.

Бедные датчане. Отвергнутые норвежцами, преданные своими знойными колониями, потерпевшие поражение в Слезвиге, а затем брошенные и своими морозными колониями. Но у датчан есть одно утешение: их предки в V в. приняли участие в оккупации Англии и таким образом заложили фундамент английского – языка, завоевавшего мир.

Narwhal (нарвал) – происходит из датского. А ugly duckling (гадкий утенок) – это калька (заимствованный перевод) с датского названия сказки Ханса Кристиана Андерсена Den grimme ælling.

Farmor – бабушка со стороны отца. Для другой бабушки и обоих дедушек тоже есть отдельные названия: mormor, farfar и morfar.

Британию завоевывали неоднократно. Наполеон и Гитлер потерпели поражения, но до них была длинная вереница захватчиков, доминировавших на значительной части острова политически и культурно. И если политическое влияние со временем сошло на нет, то культурное осталось: языковое разнообразие Британии в большой мере обусловлено множеством проигранных ею битв.

Из всех языков завоевателей только нидерландский – родной язык Вильгельма Оранского, ставшего королем Англии, Шотландии и Ирландии в 1688 г., – не делал попыток укорениться в Британии. Возможно, это отчасти объясняется тем, что Вильгельм был не простым завоевателем, а приглашенным – его позвала группа политиков, названная впоследствии «Бессмертной семеркой». И все-таки он мог хотя бы попытаться научить англичан нидерландскому. Вместо этого, едва ступив на английскую землю, он сам принялся говорить по-английски.

Если Вильгельм занял последнее место в борьбе за языковое покорение Британии, то победителями надо считать западногерманские племена, которые, как и он, пересекли южную часть Северного моря, но сделали это на тысячу лет раньше. Без них – англов, бриттов, а также, вероятно, щепотки ютов, фризов и, может, даже франков – английского языка сейчас бы попросту не было. По крайней мере, в Британии. Значительная часть английской обиходной лексики имеет англосаксонское происхождение: the, a, is, was, in, out, house, town и т. д.

И это были не последние германские племена, пришедшие на остров. Древние скандинавы совершали набеги на бóольшую часть Британии с VIII в., а потом начали селиться на востоке Англии и севере Шотландии. В Англии они быстро ассимилировались, оставив, однако, свой отпечаток на языке: такие базовые слова, как they и take, – это их вклад. А вот на дальнем севере, особенно на Оркнейских и Шетландских островах, на основе их древнескандинавского сформировался отдельный региональный язык – норн. Когда в конце средневековья острова вошли в состав Шотландского королевства, норн стал медленно и постепенно приходить в упадок. Настолько медленно, что последний его носитель дожил до середины XIX в. Таким образом, в течение тысячи лет на территории Британии проживал не только западногерманский, но и северогерманский язык. И поныне на северогерманском языке говорят всего в 260 километрах от побережья Шетланда – на Фарерских островах.

Хватит о немцах, точнее, о германских народах. Перейдем к бриттам. Под бриттами я понимаю настоящих кельтских бриттов, чью культуру унаследовали валлийцы. Бритты пришли из региона, который теперь называется Францией, в районе 500 г. до н. э., а может быть, и намного раньше – точное время их прибытия неизвестно. Наверняка мы знаем одно: в основном они тут и остались, хотя при появлении англосаксов некоторые их потомки, по-видимому, убежали в Бретань, дав этой части Франции ее нынешнее название (раньше эта область называлась Арморикой). Несмотря на то что валлийцам пришлось делить Британию с экспансионистски и империалистически настроенными англосаксами, им удалось сохранить свой язык, хотя число его носителей в XIX–XX вв. сильно сократилось. Валлийцы продержались две с половиной тысячи лет, а то и больше – бесспорные чемпионы Британии по языковому долголетию. По крайней мере, в исторические времена. На каком языке и как долго говорили их предшественники, можно только гадать.

Другой кельтский народ – шотландцы, говорящие на гэльском языке, уникальны тем, что завоевали часть Британии, двигаясь не с материка, а из Ирландии. И сделали они это, по-видимому, в IV в. нашей эры, потеснив пиктов, чье этническое и языковое происхождение до сих пор вызывает споры. Точно так же, как норн продержался дольше всего на паре островов, для гэльского самой прочной крепостью оказались Внешние Гебриды.

Англосаксы, древние скандинавы, два кельтских народа – это уже четыре волны захватчиков, или пять, если считать Вильгельма Оранского. А нужно учесть еще две. Или – с языковой точки зрения – одну, потому что два завоевателя, которых я имею в виду, принесли, можно сказать, два варианта одного языка: винтажную версию и своего рода ремикс.

Первая волна, разумеется, пришла с Юлием Цезарем и его войсками, которые в 55 г. до н. э. вторглись в Британию, а затем, захватив Англию и Уэльс, принялись обустраиваться: строить виллы, бани, дороги и хорошее крепкое ограждение от шотландцев. Так продолжалось четыреста пятьдесят лет, а потом они ушли навсегда. Если не считать того, что в 1066 г. явилась армия Вильгельма Незаконнорожденного, большая часть которой говорила на обновленной версии латыни – нормандском. Нормандский заметно отличается от латыни, но нельзя сказать, что в какой-то момент в Нормандии перестали говорить на латыни и начали говорить на нормандском. Один язык просто постепенно превратился в другой.

У Комитета по культуре Гернси есть девиз: Маленький, упрямый, но полный сил!

Guernésiaise: Man vyi/flickr.

Однако задолго до 1066-го нормандский подвергся серьезному влиянию германских племен, с которыми мы уже сталкивались: франков и древних скандинавов. Примерно в то самое время, когда некоторые франки вместе с англами, саксами и всеми остальными отправились в Британию, значительная их часть переселилась на север Франции (дав этой стране ее нынешнее имя – ранее она называлась Галлией). А примерно в то время, когда одни древние скандинавы обустраивались в Британии, другие отправились дальше на юг и захватили недвижимость в Нормандии (дав этому региону его нынешнее название – и это хорошо, потому что раньше его вообще никак не называли). Так что язык, который Вильгельм Незаконнорожденный принес в Британию, был поздней формой латыни, приправленной германскими специями.

Но, как все мы знаем, это было ненадолго. Несмотря на то что Вильгельм Незаконнорожденный был коронован королем Англии и вошел в историю как Вильгельм Завоеватель, его нормандский язык смог стать языком только правящей верхушки. Через каких-то сто лет верхушка отломилась, и правящие классы вернулись к тому языку, на котором говорили простолюдины, – к английскому.

Хотя и не везде. До настоящего времени среди населения Британских островов[1] существует крошечное меньшинство, которое продолжает говорить на нормандском. В него входит около шести тысяч человек, которые живут на небольших островах – Нормандских. Большинство из них говорит на джерсийском диалекте, более тысячи – на гернсийском, а десяток человек поддерживает жизнь в сарксском. Эти три языка часто скопом называют островным нормандским. Этот язык, как и следовало ожидать, похож на материковый нормандский, но носит английский отпечаток. Любители местного языка из сил выбиваются, чтобы сохранить островной нормандский, но их старания не идут ни в какое сравнение с активностью жителей острова Мэн или даже Корнуолла. Возможно, спустя две тысячи лет для латыни наконец настала пора покинуть Британские острова.

После 1066 г. английский заимствовал из нормандского французского массу слов: от hostel (хостел) и very (очень) до castle (замок) и warrant (ордер).

Pap’sée – что-то завернутое в бумагу. Например, eune pap’sée d’chucrîns – сласти, завернутые в бумагу. Еще одно полезное понятие – ûssel’lie – постоянное открывание и закрывание дверей.

Много столетий, от поздней античности до раннего средневековья, европейские евреи говорили на языках народов-соседей – христиан и мусульман. Конечно, говорили они на этих языках не совсем так, как неевреи. У христианских и мусульманских народов не было специальных слов для понятий и атрибутов еврейской религии и культуры. Так что, на каком бы языке ни говорили евреи, эти термины им приходилось заимствовать из иврита и арамейского – языков Торы и Талмуда. А там, где господствовали антисемитские настроения, различия между еврейской и нееврейской речью порождались и относительной изолированностью еврейских общин. В результате во многих регионах Европы евреи создавали собственные разновидности языка, такие как еврейско-итальянский, еврейско-каталанский, шуадит (еврейско-провансальский) и йеванский (еврейско-греческий).

Многие из этих еврейских языков позже исчезли вследствие эмиграции, ассимиляции или геноцида. Однако три из них заняли в лингвистическом мире более заметное место, хотя эмиграция, ассимиляция и геноцид сыграли свою роль и в их жизни. Речь идет о караимском, ладино и идише.

Первые дошедшие до нас сведения о караимском языке относятся к началу 1390-х, когда один из крупных правителей того времени литовский князь Витаутас Великий переселил на территорию Литвы 300–400 еврейских семей из свежезавоеванного Крыма. Эти семьи входили в состав этнической группы караимов, которые говорили на тюркском языке, сходном с крымскотатарским. Переселенцы оказались оторваны от остальных караимов, но не ассимилировались с местными евреями, а сохранили собственный – совершенно отличный от местного – язык на протяжении столетий. Еще относительно недавно, в начале XX в., караимский был живехонек и даже после ужасов холокоста и сталинских репрессий сохранил маленький бастион в литовском городке Тракай, где им по-прежнему пользуются несколько десятков человек. Сообщается, что на караимском языке продолжает говорить и небольшое число жителей Крыма и Галиции (северо-запад Украины).

История ладино началась через сто лет после переселения караимов, в другой части Европы. В 1492 г. так называемые католические правители Испании – королева Изабелла I и король Фердинанд II – изгнали из Испании всех евреев, отказавшихся принять христианство. Испания была не единственной страной, предпринявшей подобный шаг: за двести лет до этого король Эдуард I несколько сот евреев казнил, а остальных (около двух тысяч человек) выслал из Англии, из Франции около ста тысяч евреев было изгнано в 1396 г. Различие в масштабах: по оценкам историков, покинуло Испанию и рассеялось по Средиземноморью около четверти миллиона евреев. При этом значительная часть переселилась в Османскую империю, молодую сверхдержаву континента, которая приняла их с распростертыми объятиями. В мусульманских странах вообще терпимее относились к евреям.

Исходно язык испанских изгнанников был очень близок к испанскому христиан, но в последующие века эти две разновидности развивались совершенно по-разному. Ладино, как часто называют еврейско-испанский язык, сохранил множество особенностей XV в., которые современный испанский утратил: например, в нем различаются звуки b и v, а вместо soy (я есть) и eres (ты есть) говорят so и sos. И вместе с тем еврейско-испанский испытал сильное влияние своих новых соседей: турецкого и сербохорватского, особенно в том, что касается лексики. Но, как ни странно, и пятьсот лет спустя испанцы без особого труда понимают еврейско-испанский. Хотя им вряд ли доведется услышать ладино на улицах Мадрида, потому что большинство его носителей проживают в Стамбуле и Израиле.

Еще один особенный язык сформировался в Средние века у группы евреев, поначалу малочисленной, но впоследствии ставшей самой большой в еврейском мире. Ее члены называли себя ашкеназами, а свой язык – идишем (слово происходит от немецкого слова Jüdish – еврейский). Идиш возник несколько ранее 1250-го (более точная датировка не представляется возможной) среди евреев, которые, по-видимому, пришли в Германию с севера Франции и Италии. Они стали говорить на немецком, сохранив небольшое количество романских слов и добавив необходимую еврейскую лексику из иврита и арамейского. В следующие столетия основной ареал обитания ашкеназов сместился из Германии, где они подвергались суровым гонениям, в Польшу, которая в то время была редким оазисом религиозной толерантности в христианском мире. (Меньшая часть переместилась в другой такой оазис – Нидерландскую Республику.) Этот ареал представлял собой широкую полосу в Восточной Европе, включавшую Литву, Белоруссию и некоторые регионы Украины и России.

В начале XX в. на идише говорило миллионов десять евреев в Европе и других регионах. Эта фотография была сделана в 1910 г. в Нью-Йорке.

Yiddish demonstration: Kheel Center, Cornell University.

В результате на идише – как и на караимском и ладино – стали говорить в регионах, где язык большинства значительно отличался от того, из которого вырос идиш, что привело к значительному отходу идиша от родительского языка. Ряд звуков подвергся систематичной замене, были отброшены некоторые сложности немецкой грамматики, а кроме того, добавилось бесчисленное множество слов из польского и других славянских языков. Идиш процветал, и в некоторых регионах был настолько распространен, что языки-соседи заимствовали из него многочисленные слова (в основном жаргонные), как впоследствии сделал и американский английский. Например, предшественниками американского chutzpah (нахальство) были, в частности, немецкое Chuzpe, польское hucpa, чешское chucpe и нидерландское gotspe.

Сейчас европейские евреи снова говорят на языке того нееврейского большинства, среди которого живут, а караимский, ладино и идиш находятся на грани вымирания. Разумеется, основной причиной их гибели стал фашистский геноцид, но это не единственное объяснение. В Германии и Нидерландах идиш вышел из употребления в XIX в. в результате ассимиляции. В Советском Союзе, начав с поддержки идиша и языков других национальных меньшинств, в 1930-х гг. перешли к русификации всех этнических групп. В Израиле в качестве национального языка был выбран не идиш, а возрожденный иврит. А евреи, бежавшие из Третьего рейха в США и другие страны, ассимилировались на протяжении жизни одного поколения.

Если носители караимского исчисляются десятками, а носители ладино – десятками тысяч, то на идише продолжает говорить от полутора до трех миллионов человек по всему миру, прежде всего в США и Израиле. Это число может показаться внушительным, но редко где идиш является языком повседневного общения и передается от родителей к детям. (В Европе самые большие такие сообщества есть в Лондоне и Антверпене.) В основном же идиш используется как второй язык, а носители его – люди уже пожилые. Когда же их не станет, будущее языка будет зависеть от того, найдутся ли желающие его учить.

В английском нет заимствований из ладино и караимского, но очень много сленга взято из идиша. Примерами могут служить tush (задница), schmooze (сплетничать), klutz (растяпа) и т. п. Есть даже заимствованная приставка shm: politics, shmolitics.

Самые лучшие слова идиша уже вошли в (американский) английский.

Те, кого волнует, что английский катится в тартарары, не найдут сочувствия у лингвистов. Что бы вас ни беспокоило – двойные отрицания, пропажа whom (кого), нестандартное использование слова literally (буквально), – лингвисты скажут вам, что язык – живое существо и постоянно меняется. Процесс нельзя остановить, поэтому лучше с ним примириться.

Примерам несть числа. Русский, английский, венгерский, баскский – какой язык ни возьми, у всех за сотни лет значительно изменилась грамматика, произношение и словарный запас. Впрочем, есть и по крайней мере один контрпример: исландский. Исландский – это исключение, которое опровергает правило. Что такого в этом холодном краю горячих гейзеров и вулканов, что делает его язык не похожим на остальные?

Его история началась в IX в., когда на острове обосновались древние скандинавы (возможно, среди них затесалась и горстка кельтов, но они быстро растворились). В XII–XIII вв. исландцы писали величественные произведения, известные как саги. Эти шедевры были написаны на местном наречии. И вот что удивительно: современные исландцы по-прежнему могут их читать – и читают. Не расшифровывают, а именно читают для собственного удовольствия. Примерно как читается проза XIX в., написанная Диккенсом, Троллопом или сестрами Бронте: некоторые слова и предложения звучат старомодно, но даются нам без труда. Вот насколько современный исландский близок к средневековому.

Разумеется, словарный запас языка, идя в ногу со временем, расширился, поэтому авторам саг было бы сложно читать современные газеты. Кроме того, язык не сводится к письменной речи, а произношение за это время определенно изменилось. Тем не менее исландский оставался удивительно стабильным на протяжении восьмисот – или даже тысячи ста лет, поскольку считается, что первые поселенцы говорили на сходном языке.

Одна из причин такого застоя видна с первого взгляда на карту: Исландия полностью изолирована от прочих населенных мест. Расстояние до материковой Европы составляет около тысячи километров, а Дания, которая веками была для Исландии метрополией и воротами в мир, еще почти в два раза дальше. До XIX в. большинство исландцев за всю свою жизнь ни разу не слышали иностранной речи.

Но этим все не объясняется, потому что языки склонны к переменам даже без внешнего влияния. Только очень специальные условия могут помешать им меняться. По мнению социолингвистов, для этого нужно, в частности, чтобы большинство людей, знакомых каждому конкретному носителю языка, были знакомы между собой – именно так поддерживается консенсус в отношении языковых норм. До XIX в. исландское общество, состоявшее из менее чем 50 000 человек, могло бы – благодаря своей малочисленности – обеспечивать столь тесные связи. Новый взгляд на карту подсказывает возражение против этой гипотезы: Исландия – очень слабо населенная страна, к тому же гористая местность и быстроводные реки крайне затрудняют контакты. Это так, но историки утверждают, что несмотря на все эти препятствия исландская элита путешествовала и общалась гораздо больше, чем можно было бы ожидать: местные лидеры ежегодно съезжались на заседание своего парламента (альтинга), богатые семьи переезжали из одного имения в другое, дети элиты учились в одной из всего двух имевшихся в стране школ, а священнослужителей направляли в приходы, далекие и от места их рождения, и от предыдущего места службы. Плюс ко всему периодически сотни, а то и тысячи людей снимались с места из-за извержений вулканов. Видимо, все эти переезды и обеспечивали стабильность языка – такую высокую, что в нем практически не было диалектов.

Исландский язык не слишком изменился со времени создания саг в XII–XIII вв.

Saga: Luc Van Braekel/flickr.

Важная роль, которую играли в исландской культуре саги, тоже помогала сохранению языка. Есть и еще одно объяснение тому, что исландский не развивался. По мнению некоторых лингвистов, главной движущей силой развития языка служат молодежные тусовки. Стремясь отличаться от своих родителей, желательно вызывая их возмущение, молодые люди выбирают простейший вариант: начинают говорить на своем особом языке. И часть молодежного жаргона они сохраняют на всю жизнь – таким образом местный язык меняется.

Однако исландской молодежи было трудно создавать и поддерживать собственный жаргон: молодые люди были рассеяны по отдельным, далеко отстоящим друг от друга усадьбам вне пешей доступности. Тусоваться им оставалось только с родными и (быть может) двоюродными братьями и сестрами. В двух местных школах дела могли обстоять по-другому, но по возвращении домой элитарное меньшинство сталкивалось с непониманием или постоянными поправками, как только пыталось использовать школьный жаргон.

Таким образом, основные причины стабильности исландского на протяжении веков сводятся, по-видимому, к следующему: замкнутая моноязычная среда, тесные социальные связи и отсутствие молодежной культуры. Сейчас, конечно, все уже не так. За последние сто с небольшим лет Исландия сильно изменилась благодаря развитию транспорта, усовершенствованию связи и урбанизации. Но саги по-прежнему остаются понятными. Почему? Как удается исландцам противостоять естественным процессам изменения языка?

Одна из причин – сознательное сопротивление. Когда в середине XIX в. национализм добрался и до этого удаленного уголка Европы, исландцы тут же поняли, что их объединяет как нацию: их особенный, сохранившийся в первозданном виде язык. В ходе вековой борьбы за независимость лидеры всегда могли положиться на язык как основу единства. Общее отношение было впоследствии выражено лозунгом: Land, þjóð og tunga, þrenning sönn og ein (земля, народ, язык – подлинное триединство).

Учитывая роль чистоты и стабильности языка в формировании самосознания нации, нужно было решить неотложную задачу: исландский должен был сохранить чистоту и стабильность, обслуживая в то же время своих носителей во всех областях современной жизни – от управления до зоологии. Над этой задачей исландцы и работают с тех самых пор. Новые слова создаются в строгом соответствии с языком саг. Грамматику подвергли ревизии с тем, чтобы старая литература стала еще доступнее. Обязательное обучение помогает распространять по стране новые слова и новые грамматические правила, что позволяет еще больше сгладить небольшие диалектные различия.

До самого недавнего времени такая языковая политика не вызывала никаких возражений. Бытовало убеждение, что чистота исландского языка гарантирует широкому читателю понимание любого текста независимо от его темы. При этом стабильность языка обеспечит будущим поколениям доступ к любой национальной литературе, как старой, так и новой. А литература очень важна для Исландии: здесь издается больше новых книг на душу населения, чем в любой другой стране мира, и исландцы явно самый малочисленный народ с собственным лауреатом Нобелевской премии по литературе (Халлдором Лакснессом).

Однако сегодня лингвистический национализм Исландии пошел на спад. Заимствование иностранных слов уже перестало быть табу, а в грамматику просочились некоторые изменения. Правда, к этим изменениям приковано всеобщее внимание и протест против них довольно широк, так что, возможно, они все же не войдут в нормативный язык. Стабильности исландского языка не угрожает немедленный коллапс.

Поэтому если вы думаете, что английский приходит в упадок и что с этим надо бороться, не воображайте, что исландцы показали возможность остановить процесс. В Исландии больше нет тех факторов, которые столетиями оберегали язык от изменений, а в Британии их и раньше не было. Более того: в современной Исландии на стражу стабильности стал чисто исландский национализм, который превратил сохранение древнего языка в национальную идею. А в Британии – учитывая беспорядочные прошлые связи английского – массовое движение за чистоту национального языка трудно себе даже представить.

Два английских слова имеют исландское происхождение: слово geyser (гейзер) было заимствовано напрямую, а слово eiderdown (от æðardun – стеганое одеяло) – через датский или немецкий.

Jólabókaflóð – буквально «рождественский поток книг».