Глава третья
Любовь Степановна Виноградова, наш литературный редактор, в курилке, между прочим, заметила:
– Как быстро течёт время! И как медленно оно тянется до получки…
Не успел я и глазом моргнуть, как получил от Серёжи телеграмму о предстоящем приезде. Прошло три года, и мой старший сын, благополучно закончив Иркутское авиационное военно-техническое училище, стал офицером. К сожалению, мне не удалось побывать на выпускном вечере, но я и так знаю, какие дерзкие мысли и чувства переполняли его душу в тот счастливый момент. С получением лейтенантских погон открывались такие перспективы, от которых дух захватывает. И, чего греха таить, где – то в глубокой пещерке подсознания щекотала тщеславная мысль о возможной вершине военной карьеры – генеральском звании. Почему бы и нет? Почему не замахнуться на нашего уважаемого Вильяма Шекспира, как говорил герой знаменитой киноленты «Берегись автомобиля»? Правда, руководящий аппарат армии и государства стареет, Сталина на них нет. Члены Политбюро на своих постах остаются посмертно, а высшие армейские чины переходят в так называемую «райскую группу». Но и они вымирают, освобождая престижные должности победителям из кучи претендентов в жестокой битве за власть.
Накануне приезда Сергея в доме дым стоял коромыслом. Лада затеяла генеральную уборку и подключила к ней всех членов семьи. Леночка мыла полы, я выбивал ковры на улице, а жена решила надраить окна. Все были в приподнятом настроении, словно перед майскими праздниками. Только и разговоров, что мой сын любит, чем его угощать, да где поставить раскладушку. Ясное дело, не на один же день прибудет дорогой гость.
Глядя на хлопоты Лады и её озабоченность, внутренне я благодарил судьбу, что она послала мне женщину без комплексов, подспудно осознающей себя не мачехой, а матерью моего сына от первого брака.
Вечером, пока я занимал Андрюшу играми, Лада с дочкой колдовали на кухне, создавая салаты и торт «Наполеон». Сын уже свободно разговаривал и задавал уйму вопросов, настолько неожиданных, что порой ставили меня в тупик. Вот и сейчас, с увлечением возясь с детской железной дорогой, он между прочим, без всякого видимого интереса спросил:
– Папа, что такое писька?
От неожиданности у меня отвалилась челюсть:
– Ты где услышал такое слово?
– В садике. Наташка сказала, что у мальчиков растут письки, а у девочек пирожки.
– Гм, – прочистил я горло, собираясь с мыслями для ответа. – Так называют стручочек, из которого ты писаешь.
Удовлетворённый, сын тут же забыл о вопросе, а я, с интересом поглядывая на своё чадо, подумал, не рано ли наследник заговорил о гениталиях.
Сергей рассчитал правильно. В Москву он приехал рано утром, в субботу. Знал, что у меня выходные, и что вся семья будет в сборе.
С лёгким фибровым чемоданчиком в одной руке и тортом в другой, он нарисовался в дверях ровно в полдень. В новенькой парадной шинели, с лихо заломленной на макушку фуражкой, со щедрой улыбкой в тридцать два зуба, нахальным и озорным взглядом, он был точной копией своего отца образца шестидесятого года.
За последний год сын раздался в плечах, заметно подрос и подобрел лицом. Он осторожно поставил поклажу у ног, браво вскинул руку к виску и отрапортовал баритоном:
– По случаю успешного завершения учёбы прибыл на побывку!
Лена зааплодировала, Лада заулыбалась, а сын с любопытством уставился на незнакомого дядю из-за юбки матери.
– Ну, здравствуй, отец!
Мы крепко, по-мужски, обнялись и расцеловались. Сын сбросил шинель, по-джентельменски преподнёс жене букетик жёлтых гвоздик, приложился к протянутой руке, чмокнул дочку в раскрасневшиеся щёчки, подхватил младшего братца и высоко поднял его над головой:
– Ого, какой богатырь! – восхитился он. – Копия – я! А я тебе подарок привёз. Хочешь?
– Сначала опусти меня на пол, – серьёзным голосом потребовал Андрей. «А там, мол, и поговорим», – закончил я мысленно недосказанную фразу.
Через пять минут все уже сидели за праздничным столом. Сергей выудил из чемодана коньяк и шампанское, поставил бутылки в центре.
– Неси фужеры, мать! – распорядился я. – По такому случаю и выпить не грех.
– А мы вас так ждали, так ждали! – не сдержала своих эмоций Леночка, от волнения переходя на «вы». – Думали, не приедете.
– Да как это можно, сестричка? Ты ведь у меня одна, – искренне произнёс сын. – Не будь паровозов, я и пешком бы пришёл, – закончил он фразу к всеобщему удовольствию.
– Ну, за династию! – поднял я хрустальный бокал с шампанским. – За первое офицерское звание!
Все, как по команде встали, звонко чокнулись и дружно выпили. Даже Леночка пригубила глоточек.
– А теперь рассказывай, куда попал по распределению, как встретились с матерью, с челябинскими друзьями, – когда насытились, потребовал я на правах старшего.
Сергей закатил глаза от удовольствия:
– Не поверите, но моё появление около дома произвело эффект разорвавшейся бомбы. Пока разгружался и расплачивался с таксистом, заметил, как наши дворовые старушки оживлённо зашептались и заспорили. Не знаю, о чём был разговор, но точно – обо мне. Понятное дело, в наших краях военные встречаются редко. Только потом мать со смехом передала возникшие вокруг меня сплетни. Оказывается, за глаза меня называли не только уличным хулиганом и ворюгой, но и бандитом, по которому тюрьма давно плачет. И когда я внезапно исчез, все были твёрдо уверены, что меня, наконец – то, посадили.
Военная форма престарелых кумушек тоже не смущала. «Переоделся, шельмец! Как есть – переоделся. Нынче в военторге любую форму купить можно. В милицию надо заявить».
И ведь заявили. Приходил участковый, проверил документы, я как раз на учёт в комендатуре встал, и, к великой досаде, разочаровал зловредное племя. Но отношение ко мне изменилось. Смотрели с растерянным недоумением и немым уважением: надо же, Серёга человеком стал.
Я слушал сына и впервые ощутил, как чувство самоуважения заполняет моё сердце. Несмотря на измену прошлой жены, сумел – таки перешагнуть порог отчуждения к нашему ребёнку. Не махнул на него рукой, взяв на себя материальные обязательства по его обеспечению. Пришёл в нужную минуту и вырвал со дна нравственного падения.
– Ты нам главного не сказал, – вставила слово Лада, подкладывая пасынку очередную ложку оливье. – Где служить будешь?
– Будто вы не знаете. Весь выпуск распределили по сибирским гарнизонам, и только несколько человек попали на Запад. Твоя работа, отец?
Я неопределённо пожал плечами. Не скрою, был телефонный разговор на эту тему с начальником политотдела училища. Хотелось, чтобы сын служил поближе, где – то в Астафьево, например. Там хорошая авиабаза, и до Москвы – рукой подать.
– Одним словом, назначен служить в гарнизоне города Иваново. Классное, говорят, место. Девчонок столько – хоть пруд пруди! – невольно вырвалось из него тайное признание.
Я про себя хмыкнул. Естественно. О чём ещё может мечтать курсант, изолированный от женского пола на целых три года. По себе знаю, как нелегко бывает сдерживать сексуальное влечение. А миллиону солдат и такому же количеству заключённых? Как им решать эту проблему? Не потому ли и всплывают на поверхность педофилы, лесбиянки и извращенцы? Будь моя воля, я бы в каждом гарнизоне узаконил бюджетные дома свиданий. Другого выхода не вижу.
Вся последующая неделя у Сергея была переполнена культурной программой. Он побывал в Мавзолее, в Большом театре и театре оперетты, соблазнил семью на совместный поход в цирк, и при моём содействии познакомился со Звёздным городком. Мы встречались только вечером, и сидя за столом, сын с восторгом делился своими впечатлениями. Он быстро нашёл общий язык с детьми. Лена для него музицировала на фортепиано, а младший брат не слезал с колен.
Вскоре, однако, семейной идиллии пришёл конец. Сергея ждали ратные дела. В воскресенье вечером я проводил его на вокзал, и уже у вагона задал главный для себя вопрос:
– Как думаешь строить свою жизнь, сын?
– Знаешь, – склонил он голову набок, – откровенно говоря, пока не задумывался об этом. При хорошем раскладе неплохо было бы поступить в инженерную академию или в какой – нибудь ВУЗ. «Поплавок» не помешает, поможет выплыть в бушующем мире страстей. У тебя – то их два. Считай – катамаран, на которых древние не боялись бороздить океаны.
– Академия, конечно, хорошо, – одобрил я. – Но для неё созреть надо, а, стало быть, время. Почему бы его не использовать для получения высшего политического образования заочно? Представляешь, какие горизонты раскроются перед выпускником академии Жуковского с высшим политическим образованием?
– Заманчиво, отец, – кивнул Серёжа. – Я подумаю.
– Что ж, думай. Но не долго, пока у меня есть наработанные связи с руководством Курганского ВПУ.
Поезд осторожно и почти неслышно стронулся с места. Сын шагнул в тамбур, выглянул из – за плеча проводницы, прощаясь, помахал рукой.
– Не забывай о бабушке и деде! – пожелал я ему на дорожку. – Пиши!
По своему характеру и манерам поведения полковник Миронов был добрым, сентиментальным человеком. Особенно к женскому персоналу. Офицеров Илья Александрович держал в ежовых рукавицах, чтобы служба мёдом не казалась. И для поддержки своего авторитета его позиция тоже имела оправдание. Но вот чем другим, а персональным креслом полковник дорожил трепетно. И всякое поползновение, любой намёк на возраст или нецелесообразность использования его опыта в журналистике пресекал на корню, затаивая ревностную обиду на реформатора.
Как и у всякого руководителя, у него были свои любимчики и оппоненты. Первых Главный поощрял и оберегал от нелётной погоды, со вторыми вёл тайную войну на выживание. Одним из своих приближённых считал заместителя полковника Бессонова, который, прежде чем произнести фразу, заглядывал в рот своего шефа. По существу, этот коротышка и руководил работой редакции, поскольку Миронов вечно отсутствовал на приёмах, симпозиумах, презентациях и прочих подобных мероприятиях. Худо ли, бедно ли, но такой расклад в распределении обязанностей журналистов устраивал. Бессонов безвылазно сидел в своей каморке, яростно и лихо барабаня по клавиатуре старенькой машинки. Неизлечимый графоман, он был уверен, что талантлив и неповторим, и вносит в литературу заметный вклад о новых временах. Писал Евгений обо всём, брался за любые темы на заказ и без заказа, и щедро рассылал свои гениальные произведения во множество редакций. И я, и Кисляков, и Жилин и другие восхищались плодовитостью зама и его способностью восемь часов кряду стучать по истерзанной клавиатуре.
Характер Бессонова испортила заграница. Годы, проведённые в Ливии, быстро научили ценить его материальное благополучие. Он настолько привык кататься в достатке, как сыр в масле, что при возвращении на Родину так и не адаптировался к суровой советской действительности.
Он любил и страдал. Он любил деньги и страдал от их недостатка, – так примерно говорили про Бендера авторы знаменитого романа. Да полно те. Зачем незаслуженно оскорблять Остапа в губительном недуге? Наш Женечка был на порядок выше даже Коробочки – скряги.
Образом его жизни стала погоня за гонораром. О его страсти знали все и снисходительно прощали, как прощают чудачества человеку со слегка сдвинутой крышей.
Крепко сбитые, монолитные, как партия, статьи и очерки Бессонова иногда публиковались в солидных газетах и журналах. Кое – какие из них мне удалось почитать. Мнение создалось двоякое. С точки зрения профессионализма написано грамотно, лаконично, но не интересно. Всё равно, как сваренный борщ, в который забыли бросить заправку. И форма есть, и содержание просматривается, а не вкусен, – и всё тут.
Возможно, я чего – то недопонимал и как – то высказал свои сомнения Кислякову. Юрий Александрович рассмеялся и вдруг спросил:
– Ты знаешь, чем отличается столица Камбоджи от нашего зама?
– ?
– Столица Камбоджи Пномпень, а наш зам – пень пнём!
– Так эта байка про прапорщика, – возразил я.
– А ты что думаешь, среди полковников прапорщиков не бывает?
В том, что Юрка прав, я вскоре убедился на своём опыте. Бессонов вызвал меня в кабинет и выразил недовольство, что фотоматериалы вовремя не представляются на обсуждение.
– Евгений Иванович, здесь вы, безусловно, правы. Мне тоже не нравится, когда начальники отделов берут меня за грудки и требуют иллюстрации, нужные ещё вчера. Но чтобы удовлетворить спрос, я должен знать содержание корреспонденций. А их нет до последнего момента. Вашей, кстати, тоже пока не видел. И что прикажете делать в таком случае?
– У вас что, архива нет?– возмутился Бессонов при упоминании своего прокола.
– Загашник – то есть, но он не актуален. Кому нужны снимки годовалой давности? Может, ребят и в живых уже нет, – вспомнил я про скандал двухлетней давности, случившийся в одной из центральных газет.
Тогда опубликовали мужскую фотографию не первой свежести. А бедняга возьми и умри от инфаркта. Ляп может быть и не заметили, но дядька был каким – то профсоюзным боссом и имел авторитет среди партийной элиты. Происшествие в ежедневной печати крайне редкое. Не то, что в ежемесячных журналах, технология выхода в свет которых растянута на три месяца. За это время с отснятыми людьми могло произойти что угодно. И чтобы не попасть впросак, приходилось часами висеть на телефоне, добиваясь подтверждения с мест, что с идущими в печать персонажами ничего негативного не произошло.
– Дело даже не в этом, – продолжал я развивать свою мысль. – Отдел не может работать в трясучем режиме. Тематический снимок требует организации и подготовки, и, стало быть, времени. Вот и используем дежурные заставки.
– А это ваши проблемы, – отмахнулся от меня, как от назойливой мухи, Бессонов. – Не подменяйте творческий процесс банальным ремеслом.
– Об этом и речь.
Евгений Иванович взглянул на меня с иронией:
– Вы что же, предлагаете мне заняться вашими обязанностями?
– Зачем так круто. Просто было бы не лишним на летучке напомнить редакторам о сути нашего разговора. Вам, как руководителю, сделать это сподручней.
Лицо полковника побагровело и приняло выражение людоедки Эллочки. В его глазах ясно прочитывалась её знаменитая фраза «Не учите меня жить!». Но он не дал воли эмоциям и пообещал выполнить мою просьбу.
Неосторожные откровения с Бессоновым приобрели вдруг негативную окраску. Любовь Степановна Виноградова, женщина жёсткая и бескомпромиссная, не терпящая сплетен за своей спиной, поймала меня в курилке и, выпустив длинную струю дыма, в лоб спросила с сарказмом:
– И чем я тебе, голубок, не угодила? Вкалываю по двадцать пять часов в сутки, беру для работы рукописи домой, а вы утверждаете, что я бездельничаю.
– Не понял, – в растерянности развёл я руками. – Откуда такой поклёп?
– Да здесь и понимать не чего. Ведь это вы нашептали заму, что вычитки к вам поступают с большим опозданием? Не возражайте, – вы!
– Та-ак! – крякнул я, сообразив, откуда ветер дует. – У нас действительно состоялся разговор с Бессоновым. Но речь шла не о времени прохождения рукописей, а о заявках для их иллюстраций. При чём здесь вы?
– А разве не вы заявили, что неудовлетворенны моей работой?
– Клянусь мамой, ничего подобного не было. Оценивать труд офицеров и служащих – не моя прерогатива. Для этого есть начальство.
– Странно. Очень странно, – всё ещё сомневаясь, проговорила Любовь Степановна. – Если вы сказали правду, то Евгений Иванович передёргивает карты. С него может статься.
Она размазала окурок о пепельницу и ровным голосом произнесла:
– Я вам верю. Плести интриги – не ваш удел. Прикроем пока эту тему. Но если вы меня обманули… – многозначительно оборвала женщина фразу и строго погрозила пальчиком.
Мой шурин Александр Михайлович, старшина сверхсрочной службы и бравый танкист, в далёком моём детстве как – то сказал речитативом, характеризуя дамочек:
– Пол – грамма правды – пуд коварства, три грамма совести – пуд зла. Притворства девять килограммов и пылкой страсти два ведра. Всю эту смесь взять и разбавить, сто граммов влить в неё «ерша». В холодном месте дать остынуть – и выйдет женская душа!
Не знаю, почему мне понравилось дерзкое высказывание родственника, но я запомнил его навсегда. И хотя мнение о женщинах с возрастом у меня менялось, и я уже критически относился к его мнению, ставил его под сомнение, тем не менее фразу иногда вспоминал, будучи обманутым и оскорблённым девчатами.
Не менее неприятный разговор произошёл и с Юрием Кисляковым. Человек решительный и резкий, не терпящий компромиссов и двусмысленностей, он сам пришёл в наш отдел и мрачно пригласил на два слова.
– Послушай – ка, приятель, у тебя что, перо из задницы выросло? – с жёстким сарказмом, ничего хорошего не предвещающим, выплюнул он вопрос. – Кто тебе дал право копаться в чужом белье?
– Что ты имеешь в виду, полковник?
– Какое тебе дело, когда мы сдаём свои материалы Виноградовой?
– Не поверишь, но никакого, – отреагировал я, сообразив, о чём идёт речь.
– Тогда почему я должен получать втык от секретаря? Ведь это ты выразил недовольство за их задержку Бессонову?
– А, вот ты о чём. Поверишь или нет, дело твоё. Но мне кажется, что наш союз хотят развалить и используют недозволенные приёмы. Если хочешь, расскажу всё, как было. Как на исповеди.
– Говори.
И я подробно выложил суть своих требований на предварительные заявки по иллюстрациям. Не более того.
– Евгений Иванович ловко использовал моё недовольство в своих целях. Ему не по душе, что их компашке так и не удалось заполучить меня в свои сети. Вот и пытаются добиться цели не мытьём, так катаньем. Наша ссора как раз то, что им требуется. Отсюда и пустили по редакции дезу. Неужели непонятно?
– В общем-то, похоже на правду, – поразмыслив, остыл Кисляков. – Да есть ли предел человеческой подлости? Зачем, спрашивается в задачнике, мутить в коллективе воду? Или рыбки половить хочется?
Он с возмущением хлопнул себя по бёдрам и пообещал грозно:
– Ничего, мы ещё поборемся. Мы ещё сделаем журнал читабельным!
Поссорить меня с редакторами отделов «доброжелателям» не удалось. Однако стало ясно, что охота на лис объявлена.
Противостоящая группировка на время затаилась и стала плести новые интриги.
Не зря говорят: пришла беда – отворяй ворота. Не минуло и пол – года, как горькое известие снова заглянуло в наш дом. В первый день Пасхи на моё имя пришла телеграмма о кончине матери. И хотя я всё ещё находился «под колпаком», Миронов не препятствовал моему отъезду на похороны. Перед смертью все равны.
Взяв пятидневный отпуск по семейным обстоятельствам и забрав у Редькина «Лейку», я кинулся на аэровокзал к Владимиру Михайловичу Басову. Знал, что у начальника всегда имелась броня для оперативников КГБ, государственных персон и влиятельных людей. В крайнем случае, он мог устроить бывшего лётчика в пилотскую кабину на откидное сиденье. Неудобства меня никогда не смущали.
В тот же вечер я был в родительском доме, утешал, как мог, отца и принимал соболезнования от многочисленных родственников, друзей и подруг усопшей, планируя свои действия на завтра. Отец находился в глубоком стрессе, бил себя ладонью по лбу и всё повторял, что виноват в смерти жены. Я налил ему стакан коньяку, мы выпили, и он через несколько минут расслабился:
– Как я её ни уговаривал, а настояла – таки на поездку в места нашей юности. Да ты ведь знаешь о её непреклонном характере. Сердцем чуял беду, а сдался под её напором!
Приехали в Котово, отыскали немногих друзей своей юности, пообщались, а потом перебрались в Серино.
Вот там – то всё и произошло. Сначала – то путём было. Нашли общих знакомых, как полагается, выпили за встречу, на улицу вышли, песняка задали. А потом Настёна дом своей подруги угадала. По высокому крыльцу. И разволновалась. «Давай, – говорит, – навестим. Может, кто живой остался». Только на крыльцо шагнули, только она занесла ногу на вторую ступеньку, – здесь её назад и потащило. Не успел поддержать, она и грохнись со всего маха затылком! Скорую бы помощь надо, да где там. В деревне даже фельдшера нет. Только через час санитарка из района приехала. Врач осмотрела, рекомендовала госпитализацию, а хирурга в Котово нету. Пришлось нанимать автобус и везти жену в Волгоград. Ну, её по дороге и растрясло. Сам знаешь, какие у нас дороги, мать их итти!
Отец с досадой поковырял вилкой в квашеной капусте:
– А тут новая беда. Привезли Настёнку в областную больницу ночью, – дежурного хирурга не оказалось на месте. Только утром сделали операцию, да неудачно. Померла жена под ножом, не приходя в сознание. От инсульта померла. Теперь вот в морге замерзает… Эх, давай добьём Колчака, – плеснул он остатки из поллитровки в свой стакан, произнося отрешённо любимую фразу. – Пойдём ночь пополам делить.
Я долго лежал без сна, планируя свои действия наутро. Ни сестра Мария из Челябинска, ни брат Юрий из Марково пока не прибыли. Приходилось рассчитывать на свои силы. И я вдруг подумал, что без помощи Ивлева мне не обойтись. Только он в состоянии обеспечить похоронной командой, оркестром и транспортом. И дело не в том, что родственники с захоронением усопшей не справятся. Мне хотелось отдать матери последние военные почести. Разве не она, сердешная, вынесла на своих плечах тяжкий труд кровавой войны и уберегла от гибели троих детей? Не она ли отчаянно сражалась, перебиваясь с хлеба на квас, за их достойное воспитание? Не она ли родила и подарила сына для армии? Это самое главное.
Ивлев, слава Богу, оказался на месте. С первых слов он вник в суть моей проблемы и, не теряя времени, отвёл к начальнику политотдела училища. Без его благословения такие вещи не делались.
– Читал, читал, – пожимая мою руку, с одобрением отозвался он на прошлогоднюю публикацию в журнале о Каче. – Снова к нам? Какие проблемы?
Говорить о ритуалах – скорбно и грустно. И я, поблагодарив за высокую оценку моих прошлых скромных заслуг, коротко изложил цель своего визита.
– Как ни банально звучит, но прими, подполковник, мои соболезнования, – склонил пепельную голову НАЧПО, и тут же вызвал по телефону нужного подчинённого.
Прапорщик уже в годах, выслушав поставленную задачу, понимающе кивнул и, обратившись ко мне, уточнил, что, где и когда он должен выполнить.
– Не смею более задерживать, – подвёл итоги переговоров хозяин кабинета. – Знаю, что у вас хлопот – полон рот.
К вечеру на похороны собрались дальние родственники, а наутро прибыли военные, и я на одном из выделенных автобусов приехал в морг за телом матери.
– Смотрите, – совершенно нейтральным голосом сказал патологоанатом, откидывая с лица усопшей простыню, – ваша?
Я смотрел на безжизненно – желтоватое, застывшее лицо женщины и не узнавал. По моему растерянному виду служитель строгого заведения понял мои сомнения и ещё раз предложил:
– Смотрите лучше…
И здесь я заметил на левом виске небольшой шрам, отметину от операции, перенесённой матерью несколько лет тому назад. Несомненно, это была она. Но какой не похожей от жизни! Я похоронил не один десяток друзей и товарищей по оружию, и только теперь заметил, что у смерти есть свои, таинственные краски.
Не буду описывать о соблюдении ритуала, похожего на дипломатический протокол, из которого ничего не выкинешь и не прибавишь. Был и почётный караул, и море слёз, и военный оркестр, сопровождающий прискорбной музыкой тело мамы в процессии от крыльца до конца улицы, где она прожила последние двадцать лет. Были и скупые, от сердца идущие, речи, и венки и цветы, которые она так обожала. И последняя горсть земли, брошенная в её могилу на Алюминиевом кладбище. И, конечно, поминки, на которых её товарки, выпивая за упокой, вслух удивлялись:
– Надо же, как сподобилась – на самую Пасху! Господь Бог, говорят, в этот праздник забирает к себе угодных.
На следующий день все разъехались, оставив горевать отца в опустевшей квартире.
– Ты уж постарайся, братец, вышли фотографии, как сделаешь, – просила и волновалась Маня.
– Нет проблем, – заверил я родных. – Как только, так сразу.
– Вот умру, – пожелала как – то мать, – поставьте мне, дети, памятник до самого неба.
Через год после её погребения я выполнил её пожелание. До неба построить не удалось, но не было в этом молчаливом, перенаселённом городе стелы, выше маминой.
С фотографиями вышел конфуз. Когда я возвратился в Москву и отдал цветную плёнку на проявление, оказалось, что из тридцати шести слайдов получился один, снятый на одну тридцатую выдержки. Корифеи фотодела объяснили, что такое в «Лейке» могло произойти только при отсутствии питания. Когда я об этом сказал Редькину, мой подчинённый с ухмылкой сказал:
– К – камера – то редакционная, а б – батарейки были мои.
– Да – а, – только и выдохнул я, наповал сражённый откровенной наглостью подчинённого. И не стесняясь присутствия дамы, закончил:
– Ты редкая сука, Редькин! Из таких, как ты, во время войны и выходили предатели и полицаи. Пиши – ка заявление об увольнении по собственному желанию.
– И напишу! – пообещал Редькин. – Мне не с руки работать в подчинении у дилетанта.
Но прежде, как уйти, мстительный заика успел подложить для меня ещё одну свинью. Каким – то образом он прознал, что хоронить мать мне помогали военнослужащие из Качи, и подкинул Светлицыну идею об использовании мной служебного положения в личных целях. Но даже у моих откровенных оппонентов хватило ума и такта не ворошить эту проблему и приберечь информацию на потом. До генерального сражения. В том, что оно назревало, теперь, после случая с плёнкой, вычислялось легко.
Работать без фотокорреспондента в иллюстрированном цветном журнале чрезвычайно сложно. Тем более мне, любителю в художественной съёмке.
В связи с обстоятельствами, я стал активнее сотрудничать с начальниками отделов оформления других печатных издательств. Как правило, они охотно шли навстречу не только номинальному коллеге, но и возможностью получить определённый гонорар.
Уходя, Редькин злобно предвещал скорый конец моей карьеры. Но парень ошибался. К этому времени у меня уже сложились деловые отношения с заведующим отделом оформления «Советского воина» Акутовым Леонидом Евсеевичем – непревзойдённым мастером войсковых баталий и художественного изыска, Игорем Мурашовым, Толей Стасовым и Юдиным из «Советской милиции», Славой Тимофеевым из «Крыльев Родины», – всех и не перечислишь. Ребята все именитые, входящие в элиту советской фотохроники, они, выезжая в поле, не жалели плёнки и всегда имели в «загашнике» негативы и слайды на любую тему. Кроме того, у каждого из них было преимущество в техническом вооружении, позволяющим использовать свои возможности в широком диапазоне. У Якутова был даже объектив «бычий глаз», с помощью которого он делал необычные панорамные снимки.
Естественно, я был не так глуп, чтобы считать предложенные мне фотографии единственными и неповторимыми в своём роде. Самые лучшие публиковались в изданиях, на которые журналисты работали. Но и то, что предлагалось, помогало мне на первых порах удержаться на плаву. Кроме того, я использовал в практике фото наших сотрудников. Славы Горькова из отдела космонавтики, Жилина и Долгова – из боевой подготовки и даже Светлицына. По большому счёту снимки не выдерживали критики, но если ты хочешь иметь сторонников, почему бы не поощрить ребят и дать возможность заработать несколько монет на карманные расходы?
Александр Михайлович Джус, высокий, как каланча парень без комплексов, в поле моего внимания попал давно. Мне он нравился простотой общения, профессиональными знаниями фотоаппаратуры и технологий изготовления её производных. Он долгое время служил издательству «Плакат» на правах нештатного корреспондента, подвизался в других печатных органах и мечтал о самостоятельной работе. В редакции, где он появлялся с завидным постоянством и отснятым на авиационную тему материалом, его любили за общительность и простоту и считали почти своим сослуживцем. И когда встал вопрос о замещении вакантной должности, ни у кого не вызывало сомнения, что лучшей кандидатуры, чем Джус, не найдёшь. Тем более, что он, единственный на наше время фотограф, кто имел допуск к полётам на всех типах летательных аппаратов в составе экипажа. Случай в Военно – Воздушных Силах беспрецедентный и удивительный. Прежде, чем его получить, парень прошёл лётную углублённую медицинскую комиссию, и пришлось немало походить по кабинетам, доказывая, что близорукость – не умаляет его профессиональной ориентации, и что его работа в небе, снимки, выполненные в воздухе, нужны не только сегодняшнему, но и будущим поколениям. С ним охотно соглашались, но никто не хотел брать на себя ответственность и разрешить гражданскому лицу летать на учебно-боевых самолётах, подвергая риску.
С виду наивный, но головастый Джус сообразил, что проблему его может решить только высокое начальство. И будучи по характеру настырным и пробивным, ему удалась аудиенция с Главкомом. О чём они говорили, никто не знает. Но документ, разрешающий вписывать свою фамилию в полётные листы многоместных экипажей, он отхлопотал.
Если вопрос о Джусе решился положительно, то с художником – дизайнером пришлось повозиться. Не прошло и месяца с уходом Редькина, как Анна Михайловна положила передо мной заявление об увольнении. На мои потуги выяснить причину её крутого решения она стеснительно улыбалась и плела что – то о сложном семейном положении. Однако я понимал, откуда дует ветер, и недоумевал, как эта миловидная женщина могла так крепко подпасть под влияние нашего заики. Не иначе влюбилась, а может, и пожалела пацана за его речевой недостаток. Русские женщины, они жалостливые, а любовь и жалость ходят в одной упряжке. Впрочем, я мог и ошибаться.
Никакие уговоры и предложения о сокращении рабочего времени ни к чему не привели. Женщина твёрдо решила уйти из редакции.
И я не на шутку запаниковал. Подменить её я не мог. Знаний, полученных заочно на факультете журналистики, явно не хватало. Кроме общих сведений, в макетировании и технологии полиграфической печати я ничего не соображал. Откровенно говоря, с трудом мог отличить петит от боргеса, а самый мелкий шрифт бриллиант запомнил только по его красивому названию. Никаких программ и правил вёрстки, никаких знаний принципов создания макетов и подготовки материалов для них, ни об использовании декоративных элементов оформления текста на практике я не знал. А в создании обложки журнала чувствовал себя вообще полным невежественным идиотом. Крепко же и жёстко ты меня подставила, Анна Михайловна! А ведь я тебя так уважал! Вот к чему приводят игры с подчинёнными в демократию.
Мы договорились, что она отработает положенные по закону две недели и попробует найти себе замену. Я не сомневался, что среди её знакомых есть люди её профессии, заинтересованные в работе в журнале. Однако я ни на йоту не сомневался, что и на этот раз она палец о палец не ударит, чтобы оказать мне какую – то помощь. В поисках нужного мне работника я положился на себя и на свои связи.
– Зачем тебе ломать голову? Позвони Домахиной. Она мигом предложит не только техреда, но и весь штат редколлегии, – посочувствовал мне Кисляков.
Домахину я знал. В прошлом году на время отпуска Анны Лидия Петровна удачно исполняла её обязанности. Да так славно, что мне захотелось её поощрить.
Пожалуй, я так бы и поступил. Но вмешался Джус. Он уже работал в редакции и укатил в Прибалтику. Мы давно не печатали снимков из этого региона.
Во вторник он как бес ворвался в отдел, наговорил кучу комплиментов Анне, выложил передо мной с десяток отснятых катушек и кипу фотографий, и с удовольствием констатировал, что давненько не отводил душу по полной. И налетался всласть, и информации – море и в сауне успел попариться.
– А уж какой песочек на Балтике – закачаешься! Зернистый, отборный и чистый, как сахар! В следующий раз поедем вместе, командир. Не пожалеете. И Анюту с собой возьмём. Хватит ей устранять зазоры между стулом и попкой.
От удовольствия Анна Михайловна зарделась, а я ввернул фразу:
– С Анной не получится. Решила уйти по личным соображениям.
– Ну, – развёл в стороны длинные руки Джус, – это никуда не годится. Что, приспичило?
– Приспичило, – согласилась Анна. – Решение окончательное и обжалованию не подлежит.
– Ещё чего, – фыркнул, задетый за живое, Алекс. – Я тебе не прокурор. Жаль, что не пришлось поработать вместе. Ты мне понравилась. А для тебя, шеф, у меня припасено потрясное предложение: знаю талантливую девочку, которая бредит работать в журнале.
– И чего же ты медлишь? Звони, пока не остыло.
Александр немедленно набрал номер телефона, выисканный в записной книжке, дождался отзыва и спросил:
– Таня, ты почему не вышла на работу? Как это на какую? В журнал «Авиация и Космонавтика». Сколько можно ждать? Шеф волнуется, я – в растерянности, а ты, наверное, кофе глотаешь? «Кокур»? Тоже неплохо. Адрес знаешь? Значит, шпарь к нам.
– Всё, шеф, едет. Если я ошибся в подборе кадров, – увольняй меня с места работы!
Динамика наших отношений была настолько неординарной, что я не удержался от смеха:
– Так таки и уволить…
Не хочу лукавить. За давностью лет этот эпизод выглядел, может быть, и по – другому, но смысл его сохранён.
Через два часа протеже Александра появилась на нашем горизонте. Как и Джус, она заметно превосходила меня в росте, достаточно широка в плечах и совсем не дурнушка.
– Привет! – мило улыбнулась женщина всей компании, демонстрируя в улыбке ряд безупречно белых зубов, и протянула длинную руку Джусу. – Как поживаешь, старый бродяга?
– Твоими молитвами, дорогая. И забочусь о твоей карьере.
И уже ко мне:
– Разрешите представить, товарищ подполковник – Татьяна Ивановна Павлова, художественный редактор газет и журналов столицы, мастер импровизации по части макетирования.
Нас оставили вдвоём, я задал несколько рабочих вопросов, поинтересовался семейным положением и пропиской и сделал вывод, что человек нам подходит. Однако я понимал, что без поддержки ответственного секретаря кандидатура может не пройти: в найме на работу Миронов был чрезвычайно щепетилен.
Владимир Иванович, когда я ему доложил о беседе с новенькой, переспросил:
– Татьяна? Из «Крылышек»? Так я её знаю. Вполне деловая женщина. Я – за!
Что меня больше всего поражало в Обухове, – так это владение информацией. В любой момент он знал обо всех и обо всём. Ну, допустим, о журналистах и свежих новостях в столичной печати – понять ещё можно. Как – никак, а секретарь всю жизнь проработал в прессе. Но откуда ему известны закулисные интриги Пугачёвой?
Главный редактор мнением Обухова дорожил, и на следующий день Павлову приняли на работу. Но с испытательным сроком на три месяца.
Татьяна организовала свою «прописку» в отделе, принесла бутылку шампанского с марципанами, которые мы после трудового дня немедленно прикончили.
– Что ж, – поднял стакан и подытожил символическое торжество Владимир Иванович, глядя заблестевшими зрачками на нашу троицу снизу вверх, – вон вы какие высокие! Стало быть, будет с вас и высокий спрос!
…– «Завет»? – запросил я оператора внутренней связи Главного штаба ВВС. – Дайте, пожалуйста, «Логику»… «Логика»? Будьте добры, – «Редакцию».
Так уж совпало, что позывным военного аэродрома транспортной авиации, где начал свою офицерскую службу мой сын, определили кодовым словом «Редакция».
– «Редакция»? Журнал «Авиация и Космонавтика», – представился я. – Прошу соединить с лейтенантом…, – назвал я фамилию сына.
На другом конце провода произошла заминка. Понятно, почему. Солдат – телефонист очевидно впервые столкнулся с представителем прессы и в растерянности спешно консультировался с начальством. Я терпеливо ждал. Связь с периферией, как всегда, была никудышной, но сквозь шум и треск прорвался ответ, что лейтенант на стоянке. Другого я и не ожидал. Где, как не на аэродроме искать техника самолёта «Ан – 12» – го?
– Передайте, пусть во время обеда не уходит из столовой. Я перезвоню.
На встречный вызов я не рассчитывал. Офицерскому составу из провинциальных частей связаться с центром практически было невозможно.
Через три часа я разговаривал с Сергеем. Как всегда, он коротко сообщил о своих делах, а в конце доклада ошарашил неожиданным сообщением:
– Решил жениться, отец. Невеста – прелесть! Лучшей не хочу. Да ты её знаешь. Я тебя знакомил во время твоего наезда в Иваново. В июле – свадьба. Приглашаю.
От неожиданности я чуть трубку не проглотил. Действительно, два месяца тому я ездил в командировку к вертолётчикам в Тейково, а потом заглянул к сыну, где впервые увидел Людмилу – его подружку. Внешне девушка была хороша, стройна и задорна, но в моём понимании не очень скромна. Много смеялась в кафе, где мы решили поужинать, острила и совершенно не стеснялась будущего свёкра. Мне она показалась излишне развязной, и, улучшив минутку, когда сын отошёл к стойке, я напрямик шепнул ей, что не одобряю её выбора:
– Тебе бы, дорогая девушка, капитана в мужья.
– А где его найдёшь, капитана? – недовольно сверкнула она антрацитовыми глазами. – Капитаны и майоры на дороге не валяются.
Инстинктивный страх перед родителем возлюбленного она тщательно пыталась скрыть под своей наносной бравадой.
Всё это я припомнил, лихорадочно соображая, как отреагировать на предложение наследника.
– Что ж, – спокойно ответил я. – С горы виднее. Поступай, как знаешь. Но учти, я сторонник одноразовых браков.
– Я тоже, – твёрдо поддержал мою позицию Серёжа. – О времени свадьбы известим приглашением.
В моменты наплыва депрессии я иногда с горечью осуждаю себя за слабохарактерность в принятии ответственных решений. Почему мы предпочитаем спокойно плыть по течению, вместо того, чтобы активно вмешиваться в судьбу? Что мешает родителям откровенно высказать своё мнение по поводу предстоящего брака детей с точки зрения прожитой жизни? Боязнь навредить? Не испортить бочку мёда ложкой дёгтя? Не разрушить чистую, искреннюю любовь?
Наверное, так. Перебори я эту свою двусмысленность, вмешайся в ситуацию, разрушь отношения молодых, – и, возможно, не случилось бы той страшной трагедии, которая ждала меня впереди…
По вполне понятным причинам ехать на свадьбу пасынка Лада отказалась. Детей с собой не возьмёшь, а оставлять Андрея под присмотром Леночки было тревожно.
– Лучше мы съездим в Тулу, на дачу родителей, – предложила она свою альтернативу.
На том и порешили. Но меня не покидала мысль, что причина её отказа заключается не в детях, а в интуитивном отвержении возможности встречи с моей первой женой.
Откровенно говоря, не ожидал, что на самый торжественный день молодожёнов придёт столько народа. И двух лет не прошло, а сын приобрёл целую кучу друзей и приятелей. И Людмила назвала хоровод из девчат, численностью не меньше, чем у знаменитой «Берёзки».
В свадьбе участвовали и всё взрослое население двухэтажного престарелого дома, окружённого тесной стаей сараев и бытовых построек.
Гостей собралось человек сорок, но они ещё подходили, и Евгения Александровна, мать невесты, принаряженная женщина с модной причёской и в меру насурьмленными бровями, по – хозяйски хлопотала то на кухне, то в зале, то встречая прибывающих. Мужа у неё не было, и она, в одном лице и жнец, и швец и на дуде игрец, разрывалась на части. Не будь на подхвате соседок – хоть караул кричи.
Почти одногодки, мы быстро нашли общий язык и взаимопонимание.
Двор, запруженный народом, гудел и дымил сигаретами. По-праздничному ярко светило солнце, блестели промытые ночным дождём изумрудные листья на деревьях и кустарнике, ругаясь, чирикали воробьи в ветвях, создавая настрой на предстоящее веселье. Все с нетерпением ждали кортеж из Загса.
Форменная одежда меня не стесняла. Наоборот, я чувствовал себя тем самым «генералом», без которого не происходит никакая свадьба. Не важно, что не вышел чином, зато – военный.
Томимые ожиданием, мужики нещадно смолили, лениво обменивались армейскими новостями и травили анекдоты. Авиаторы, как известно, без юмора обходиться не могут.
– Едут! Едут! – с энтузиазмом известили нас вездесущие ребятишки. И подтверждая их слова, за углом дома вдруг раздалось длинное трио автомобильных сирен. Во двор вальяжно вкатилась разнаряженная шёлковыми лентами головная машина, над крышей которой в вечном переплетении блестели золотом обручальные кольца.
Из «Волги» выскочил дружка, перепоясанный красной лентой через плечо, открыл заднюю дверь и выпустил на свободу жениха и невесту. Они сияли первозданной чистотой, аплодисменты и выкрики «ура» встретили в растерянности, и глупо и щедро улыбались всему свету. Сын, «как денди лондонский одет», и новенькая, только что с печки, вся в кипенно – белых кружевах жена важно и чинно направились к подъезду, где мы с Евгенией плечом к плечу стояли, встречая детей хлебом – солью.
В двух шагах от нас они остановились, звуки смолкли, птички, словно понимая торжественность минуты, притихли, и в наступившей тишине отчётливо слышалось сухое щёлканье фотокамер и стрекотание кинокамеры, фиксирующих для потомков момент зарождения новой семьи.
Евгения держала на вытянутых, дрожащих от волнения, руках «хлеб – соль» и заворожено молчала. Я незаметно подтолкнул её локтем, и сватья проснулась:
– Дорогие детки! Поздравляем вас с законным браком!
– Урр – а – а! – словно по команде дружно заорали вплотную стоящие гости.
– Примите, – протянула она подношение, – как символ родительского благословления, плодородия и долгой и счастливой жизни! – звонко закончила складную речь тёща моего сына, передала хлеб с солонкой Серёже и поклонилась в пояс. Я уже забыл, как это делается, но тоже последовал её примеру.
Детки ухватились за каравай и вонзили в него острые зубы.
– Урр – а – а! – завизжали в восторге девчонки. – Невеста больше кусок отхватила! Быть ей хозяйкой в доме!
По лицу сына скользнула только мне знакомая тень недовольства.
– Правильно, девчонки! Пусть будет хорошей хозяйкой! – громко поддержал я Людиных подруг, смеясь и целуя Сергея. А на ухо тихо шепнул:
– Главное, кто в доме командует парадом.
Сергей понимающе улыбнулся, легко подхватил жену на руки и под громкие рукоплескания, поощрительные выкрики понёс в квартиру. Людмила доверчиво прилипла к широкой груди мужа и поцеловала, крепко обхватив длинными руками его могучую шею. Вслед за ними, как в почётном эскорте, шли приглашённые. Матери Сергея среди них не было. Не знаю, что ей помешало прибыть на торжество. Возможно, болезнь. Или определённые трудности с деньгами. Или просто опаздывает. Я спросил об этом у сына, но и он ничего не знал. По телефону приехать обещала.
Меня лично это вполне устраивало. Несмотря на время, раны, нанесённые мне моей первой любовью самым коварным и бессовестным образом, нет – нет, да и напоминали. Поэтому, как бы критически я не относился к преданьям старины глубокой, появление на горизонте Светланы было бы равносильно соли на них.
По большому счёту, в тайне от других, спрятавшись под толстым одеялом, я шепотом могу, но только себе, признаться, что уже давно стал беззастенчивым лицемером. С лёгкостью прощая свои недостатки, я с негодованием осуждаю их у других.
С точки зрения сегодняшней морали измена куда как безнравственна. Но правильно ли поступаем мы, подавляя в себе природные инстинкты? Не приведёт ли это в конечном счёте к их акселерации? Я с тревогой думаю о далёком будущем, обещающем воплощение в жизнь теории разумной достаточности. Представить себе не могу, как влюблённые на пике страсти хладнокровно отказываются от сексуальных наслаждений. Если это случится, тогда конец эмоциям, без которых невозможны интимные отношения между полами. В самом деле, зачем природе пестики и тычинки, если жизнь появляется в пробирках? Оплодотворил яйцеклетку, поместил её в инкубатор, – и всё. Будущее человечества в безопасности.
Не буду возражать, если вдруг назовут кретином за мои измышления. Бестолочь, её никакими приправами не перебьёшь. Только я глубоко уверен, что в таинстве деторождения принимает участие не только сперма, но и аура, и то самое энергетическое поле, окружающее возлюбленных, при которых хромосомы пробивают себе дорогу в будущее. Без этого зачатая жизнь будет похожа на суррогат. Нельзя из тщательно отфильтрованного природой набора компонентов любви выбрасывать даже пустяковый фрагмент. Иначе пострадает гармония. Из песни слов не выкинешь.
Несмотря на трудности населения с питанием, свадебный стол ломился от закусок и напитков. Евгения Александровна, работающая в авиационной лаборатории, имела прямой доступ к спирту, который раскрывал широкие возможности по обмену продуктами первой необходимости. Нет, она не была злостным расхитителем социалистической собственности, беспощадная борьба с которыми заметно усилилась. Умная женщина, она знала меру своих возможностей и никогда не переступала рубеж, за которым светился Уголовный кодекс. Кроме того, тёплое местечко обеспечивало ей широкий круг знакомств с нужными людьми, работающими в сфере торговли.
Конец ознакомительного фрагмента.