Лествица, возводящая на небо. Краткое описание жития аввы Иоанна,. игумена святой горы Синайской, прозванного схоластиком[1], поистине святого отца, составленное монахом Раифским Даниилом, мужем честным и добродетельным (Иоанн Лествичник, 2013)

Не могу сказать с достоверной точностью, в каком достопамятном граде родился и воспитывался сей великий муж до исшествия своего на подвиг брани, а какой град ныне покоит и нетленной пищей питает сего дивного – это мне известно. Он пребывает ныне в том граде, о котором говорит велегласный Павел, взывая: наше же жительство – на небесах (Флп. 3, 20); невещественным чувством насыщается он блага, которым невозможно насытиться, и наслаждается невидимой добротой, духовно утешается духовным[2], получив воздаяния достойные подвигов и почесть за труды, не трудно понесенные, – тамошнее наследие; и навсегда соединившись с теми, нога которых стоит на правом пути (Пс. 25, 12). Но как сей вещественный достиг невещественных сил и совокупился с ними, это я постараюсь изъяснить по возможности.

Будучи шестнадцати лет телесным возрастом, совершенством же разума тысячелетен, этот блаженный принес себя самого, как некую чистую и самопроизвольную жертву Великому Архиерею и телом взошел на Синайскую, а душой – на небесную гору с тем, думаю, намерением, чтобы от видимого того места иметь пользу и лучшее наставление к достижению невидимого. Итак, отсекши бесчестную дерзость отшельничеством, этой обладательницей наших мысленных отроковиц[3], восприяв же благолепное смиренномудрие, он, при самом вступлении в подвиг, весьма благоразумно отогнал от себя обольстительное самоугодие и самоверие, ибо преклонил свою шею и вверил себя искуснейшему учителю, чтобы при благонадежном его руководстве непогрешительно переплывать бурное море страстей. Умертвив себя таким образом, он имел в себе душу как бы без разума и без воли, совершенно свободную и от естественного свойства. А еще удивительнее то, что, обладая внешней мудростью, он обучался небесной простоте. Дело преславное! Ибо кичливость философии не совмещается со смирением.

Потом, по прошествии девятнадцати лет, предпослав к Небесному Царю своего учителя как молитвенника и заступника, и сам он исходит на поприще безмолвия, нося оружия, сильные на разрушения твердынь (2 Кор. 10, 4) – молитвы великого (своего отца), и, избрав место удобное к подвигам уединения, в пяти стадиях[4] от храма Господня (место это называется Фола), он провел там сорок лет в неослабных подвигах, всегда пылая горящей ревностью и огнем божественным. Но кто может выразить словами и восхвалить сказанием труды его, там понесенные? И как явно представить всякий труд его, который был тайным сеянием? Впрочем, хотя бы через некоторые главные добродетели известимся о духовном богатстве этого блаженного мужа.

Он употреблял все роды пищи, без предосуждения разрешаемые иноческому званию, но вкушал весьма мало, премудро сокрушая и через это, как я думаю, рог кичливости.

Итак, малоядением угнетал он госпожу оную, то есть плоть, многого похотливо желающую, голодом восклицая к ней: «молчи, престань»; тем же, что вкушал от всего понемногу, порабощал он мучительство славолюбия, а пустынножитием и удалением от людей утолил он пламень этой (то есть телесной) печи, так что он совсем испепелился и угас совершенно. Милостыней и скудостью во всем необходимом стойкий сей подвижник мужественно избежал идолослужения, то есть сребролюбия (см. Кол. 3, 5), от ежечасной смерти душевной, то есть от уныния и расслабления, восставлял он душу, возбуждая ее памятью телесной смерти, как остном[5], а сплетение пристрастия и всяких чувственных помыслов разрешил невещественными узами святой печали. Мучительство гнева еще прежде было в нем умерщвлено мечом послушания, неисходным же уединением и всегдашним молчанием умертвил он пиявицу паутинного тщеславия. Что же скажу о той победе, которую тот добрый таинник одержал над восьмой отроковицей[6]. Что скажу о крайнейшем очищении, которое сей Веселеил послушания начал, а Владыка небесного Иерусалима, придя, совершил Своим присутствием, ибо без этого не может быть побежден диавол с сообразным ему полчищем. Где помещу, в настоящем нашем плетении венца, источник слез его (дарование не во многих обретающееся), которых тайное делателище и до ныне остается, – это небольшая пещера, находящаяся у подошвы некоторой горы. Она настолько отстояла от его келии и от всякого человеческого жилища, насколько нужно было для того, чтобы заградить слух от тщеславия, но к небесам она была близка рыданиями и взываниями, подобными тем, которые обыкновенно испускают пронзаемые мечами и прободаемые разжженным железом или лишаемые очей. Сна принимал он столько, сколько необходимо было, чтобы ум не повредился от бдения, а прежде сна много молился и сочинял книги – это упражнение служило ему единственным средством против уныния. Впрочем, все течение жизни его была непрестанная молитва и пламенная любовь к Богу, ибо день и ночь, воображая Его в светлости чистоты, как в зеркале, он не хотел или, точнее сказать, не мог насытиться.

Некто из монашествующих, именем Моисей, поревновав житию Иоанна, убедительно просил его, чтобы он принял его к себе в ученики и наставил на истинное любомудрие. Подвигнув старцев на ходатайство, Моисей через их просьбы убедил великого мужа принять себя. Некогда авва повелел тому Моисею переносить с одного места на другое землю, которой требовало удобрение гряд для зелий: достигнув указанного места, Моисей без лености исполнил повеление, но так как в полдень настал чрезвычайный зной (а тогда был последний летний месяц), то он уклонился под большой камень, лег и уснул. Господь же, Который ничем не хочет опечалить рабов Своих, по обычаю Своему предупреждает угрожавшее бедствие. Ибо великий старец, сидя в келии и размышляя о себе и о Боге, преклонился в тончайший сон и видит священнолепного мужа, который возбуждал его и, посмеваясь сну его, говорил: «Иоанн, как ты беспечно спишь, когда Моисей в опасности?» Вскочив немедленно, Иоанн вооружился молитвой за ученика своего, и когда тот вечером возвратился, спрашивал его, не случилась ли с ним какая-нибудь беда или нечаянность. Ученик отвечал: «Огромный камень едва не раздавил меня, когда я спал под ним в полдень, но мне показалось, будто ты зовешь меня, и я вдруг выскочил из того места». Отец же, поистине смиренномудрый, ничего из видения не открыл ученику, но тайными воплями и воздыханиями любви восхвалял благого Бога.

Сей преподобный был и образцом добродетелей, и врачом, исцелявшим сокровенные язвы. Некто по имени Исаакий, будучи весьма сильно угнетаем бесом плотской похоти и уже изнемогший духом, поспешил прибегнуть к сему великому и объявил ему свою брань словами, растворенными рыданием. Дивный муж, удивляясь вере его, сказал: «Станем, друг, оба на молитву». И между тем, как молитва их кончилась и страждущий еще лежал, повергшись лицом ниц, Бог исполнил волю раба Своего (см. Пс. 144, 19), дабы оправдать слово Давидово: и змей, мучимый биениями истинной молитвы, убежал. А недужный, увидев, что избавился от недуга, с великим удивлением воссылал благодарение Прославившему и прославленному.

Другие, напротив, подстрекаемые завистью, называли его (преподобного Иоанна) излишне говорливым и пустословом. Но он вразумил их самих делом и показал всем, что все может в укрепляющем всех Христе (Флп. 4, 13), ибо молчал в течение целого года, так что порицатели его превратились в просителей и говорили: «Заградили мы источник приснотекущей пользы ко вреду общего всех спасения». Иоанн же, чуждый прекословия, послушался и снова начал держаться первого образа жизни.

Потом все, удивляясь преуспеванию его во всех добродетелях, как бы новоявленного Моисея, поневоле возвели его на игуменство братии, и, возвысив сей светильник на свещник начальства, добрые избиратели не погрешили, ибо Иоанн приблизился к таинственной горе, войдя во мрак, куда не входят непосвященные, и, возводимый по духовным степеням, принял богоначертанное законоположение и видение. Слову Божию отверз уста свои, привлек Духа, изрек слово и из доброго сокровища сердца своего вынес слова добрые (ср. Лк. 6, 45). Он достиг конца видимого жития в наставлении новых израильтян, т. е. иноков, только тем отличаясь от Моисея, что вошел в горный Иерусалим, а Моисей не знаю как, не достиг земного.

Дух Святой говорил его устами. Свидетелями этому служат многие из тех, которые спаслись и доныне спасаются через него. Превосходным свидетелем премудрости сего премудрого и подаваемого им спасения был новый оный Давид[7]. Свидетелем того же был и добрый Иоанн, преподобный наш пастырь (раифский игумен). Он и убедил этого нового боговидца усильными своими просьбами для пользы братии сойти помышлением с Синайской горы и показать нам свои богописанные скрижали, в которых наружно содержится руководство деятельное, а внутренне – созерцательное[8]. Таким описанием покусился я в немногих словах заключить многое, ибо краткость слова имеет красоту и в искусстве витийства[9].

Некогда авва Мартирий пришел с аввой Иоанном к Анастасию Великому, и тот, взглянув на них, говорит авве Мартирию: «Скажи, авва Мартирий, откуда этот отрок и кто постриг его?» Тот отвечал: «Он раб твой, отче, и я постриг его». Анастасий говорит ему: «О, авва Мартирий, кто бы подумал, что ты постриг игумена Синайского?» И святой муж не погрешил: по прошествии сорока лет Иоанн был сделан нашим игуменом.

В другое время авва Мартирий, также взяв с собой Иоанна, пошел к великому Иоанну Савваиту, пребывавшему тогда в пустыне Гуддийской. Увидев их, старец встал, налил воды, умыл ноги авве Иоанну и облобызал его руку. Авве же Мартирию ног не умывал и потом, когда ученик его Стефан спросил, почему он так поступил, отвечал ему: «Поверь мне, чадо, я не знаю, кто этот отрок, но я принял игумена Синайского и умыл ноги игумену».

В день пострижения аввы Иоанна, а он постригся на двадцатом году своей жизни, авва Стратигий предсказал о нем, что он будет некогда великой звездой.

В тот самый день, когда поставили Иоанна нашим игуменом и когда сошлось к нам около шестисот посетителей и все они сидели, вкушая пищу, Иоанн видел мужа с короткими волосами, одетого по-иудейски в плащаницу, который, как некий распорядитель, ходил повсюду и раздавал приказания поварам, экономам, келарям и прочим служителям. Когда те люди разошлись и служители сели за трапезу, искали его, повсюду ходившего и раздававшего приказания, но нигде не нашли. Тогда раб Божий, преподобный отец наш Иоанн, говорит нам: «Оставьте его: господин Моисей ничего не сделал странного, послужив в своем месте».

Некогда в Палестинских странах было бездождие. Авва Иоанн, по прошению тамошних жителей, помолился – и сошел обильный дождь. И нет ничего тут невероятного, ибо желание боящихся Его исполнит Господь, и молитву их услышит (Пс. 144, 19).

Надобно знать, что Иоанн Лествичник имел родного брата, чудного авву Георгия, которого он еще при жизни своей поставил в Синае игуменом, сам любя безмолвие, которое и сначала уневестил себе сей премудрый. Когда же этот Моисей, преподобный игумен наш Иоанн, отходил ко Господу, тогда авва Георгий, брат его, стоял перед ним и говорил со слезами: «Итак, ты оставляешь меня и отходишь. Я молился, чтобы ты проводил меня, ибо я не смогу без тебя, господин мой, руково́дить эту дружину, но теперь мне должно проводить тебя». Авва Иоанн сказал ему на это: «Не скорби и не заботься: если буду иметь дерзновение ко Господу, то не оставлю тебя провести здесь и один год после меня». Что и сбылось, ибо потом в десятый месяц отошел и он ко Господу[10].

Вышеестественному и равноангельному отцу отцов и превосходнейшему учителю грешный раифский игумен желает радоваться о Господе.

Знавая прежде всего беспрекословное твое о Господе послушание, украшенное, впрочем, и всеми добродетелями, и в особенности там, где надлежит умножить данный тебе от Бога талант, мы, убогие, употребляем поистине убогое и недостаточное слово, припоминая сказанное в Писании: спроси отца твоего, и он возвестит тебе, старцев твоих, и они скажут тебе (Втор. 32, 7). И потому, припадая к тебе как к общему всех отцу и старшему в подвижничестве, сильнейшему в быстроумии и превосходнейшему учителю, этим писанием нашим молим тебя, о глава добродетелей, преподай нам невежественным то, что ты видел в боговидении, как древний Моисей и на той же горе; и изложи это в книге, как на богописанных скрижалях, в назидание новых израильтян, т. е. людей, новоисшедших из мысленного Египта и из моря житейского. И так как ты в оном море вместо жезла богоглаголивым языком твоим при содействии Божием чудодействовал, то и ныне, не презирая нашего прошения, благоволи о Господе для спасения нашего благорассудительно и неленостно начертать законы, свойственные и приличные монашескому житию, будучи поистине великим наставником всех начавших такое ангельское жительство. Не подумай, будто слова наши происходят от лести или ласкательства: тебе, о священная глава, известно, что мы чужды таких действий, но в чем все уверены, что, вне всякого сомнения, видимо всеми и о чем все свидетельствуют, что и мы повторяем. Итак, надеемся о Господе скоро получить и облобызать ожидаемые нами драгоценные, на скрижалях оных начертания, которые могут служить непогрешительным наставлением для истинных последователей Христовых и, как лествица, утвержденная даже до небесных врат (см. Быт. 28, 12), возводить произволяющих, чтобы они безвредно, безбедственно и невозбранно проходили полчища духов злобы, миродержителей тьмы и князей воздушных. Ибо если Иаков, пастырь бессловесных овец, видел на лествице такое страшное видение, то тем более предводитель словесных агнцев не только видением, но и делом, и истиной[11] может показать всем непогрешительный восход к Богу. Здравствуй, о Господе, честнейший отче!

Получил я воистину достойное высокого и бесстрастного жития твоего и чистого и смиренного твоего сердца, посланное тобой к нам, нищим и убогим в добродетелях, честное твое писание или, лучше сказать, заповедь и повеление, превосходящее нашу крепость. Так, это поистине тебе и твоей священной душе свойственно просить поучительного слова и наставления у нас, необученных и невежественных делом и словом, ибо она привыкла всегда показывать нам в себе образец смиренномудрия. Впрочем, скажу и я теперь, что если бы мы не боялись впасть в великую беду отвержением от себя святого ига послушания, матери всех добродетелей, то и не дерзнули бы безрассудно на предприятие, превосходящее нашу силу.

Тебе, дивный отче, следовало бы, спрашивая о таких предметах, научаться от мужей, хорошо познавших это, ибо мы находимся еще в разряде учащихся. Но как богоносные отцы наши и тайноучители истинного познания определяют, что послушание есть несомненная покорность повелевающим и в тех делах, которые превышают нашу силу, то мы, благочестно презрев нашу немощь, смиренно покусились на труд, превосходящий нашу меру; хотя и не думаем принести тебе какую-нибудь пользу или объяснить нечто такое, что и ты, священная глава, знаешь не меньше нас. Ибо не только я уверен, но и всякий, думаю, из здравомыслящих знает, что око ума твоего чисто от всякого земного и мрачного возмущения мрачных страстей и невозбранно взирает на Божественный свет и озаряется им. Но, боясь смерти, рождающейся от преслушания, и как бы движимый этой боязнью на послушание, приступил я к исполнению всечестного повеления твоего со страхом и любовью, как искренний послушник и непотребный раб превосходнейшего живописца, и при скудном моем знании и недостаточном выражении, одним только чернилом, однообразно начертав живые слова, предоставляю тебе, начальник учителей и чиноначальник, все это украсить, уяснить и как исполнителю скрижалей и закона духовного недостаточное восполнить. И не к тебе посылаю сей труд, нет, это было бы знаком крайнего неразумия, ибо ты силен о Господе не только иных, но и нас самих утверждать в божественных нравах и учениях, но к богозванной дружине братий, которые вместе с нами учатся у тебя, о избранный учитель! К ним-то через тебя начинаю сие слово. Их и твоими молитвами, как бы некими водами надежды будучи подъемлем, при всей тяжести невежества простираю вертило трости и со всяким молением предаю кормило слова нашего в руки доброму нашему сокормчему. Притом прошу всех читающих: если кто здесь усмотрит нечто полезное, то плод всего такого, как благоразумный, да приписывает великому наставнику нашему, а нам да просит воздаяния у Бога за сей слабый труд, не на бедность сочинения (поистине всякой неопытности исполненного) взирая, но принимая намерение приносящего, как вдовичье приношение (см. Мк. 12, 41–44; Лк. 21, 1–4), ибо Бог воздает награду не множеству даров и трудов, но множеству усердия.