10
Внезапно в широко распахнутые окна засквозил горный и студёный ветерок со смешанным запахом хвои, палых листьев, осенних цветов и почвы. И три напряжённых человека в столовой одновременно и зябко вздрогнули, ощутив этот лёгкий ветер. Затем они быстро переглянулись, и показалось им, что у всех троих одинаково шевельнулись ноздри… Наконец, вельможный хозяин усадьбы начал придирчиво созерцать безупречно сервированный стол…
А вскоре дворецкий церемонно и длительно поклонился в пояс, и хозяин усадьбы с нетерпеливым блеском в карих глазах пробурчал:
– Давайте же кушать. Я сегодня нагулял аппетит. Да и вы, сударыня, безусловно, проголодались.
И Серов привычно, но всё-таки слегка суетливо расположился за столом на самом высоком и увесистом стуле. Алёна с неподвижным и чопорным лицом уселась напротив хозяина поместья, поскольку именно там сверкал и матово светился под лучами солнца предназначенный для неё столовый прибор. Тимофей гулко и нервно похлопал в ладоши, и без промедленья в столовой появились двое бородатых лакеев в белых лайковых перчатках и в розоватых фраках с искрой. Официанты юрко втащили на пёстрых и металлических подносах и ярко-серебристые судки, и серую чугунную сковородку с чеканной крышкой, и пузатую эмалированную кастрюлю с длинным и кропотливо надраенным черпаком. Тимофей старинным и причудливым штопором аккуратно вынул пробки из винных бутылок…
Хозяин и его гостья ели неторопливо, молча и с удовольствием, но красное и густое вино в хрустальных бокалах оба сотрапезника, не чокнувшись, только пригубили. Вышколенные официанты служили бесшумно и расторопно, а Тимофей понимал, что его господа терпеливо ожидают, когда заботливые слуги оставят их наедине…
Тимофей уже смирился с тем, что сегодня не удастся ему тайком подслушать господскую беседу. Затем дворецкому почудилось, что не будет он подслушивать важный для себя барский разговор только по причине своего благородства…
Наконец, Серов порывисто махнул батистовой салфеткой и властно пробормотал:
– Я больше здесь не задерживаю ни тебя, Тимофей, ни нашу челядь.
Официанты сноровисто и беззвучно собрали и вынесли из столовой грязную посуду. На золотистой кружевной скатерти остались только две откупоренные и уже початые бутылки с таманским вином, пара хрустальных бокалов и большое фарфоровое блюдо с голландским сыром и с кавказской солёной брынзой. И ещё на столе остался в античной греческой вазе десертный виноград без косточек…
Затем уже и Тимофей, пятясь и кланяясь, покинул своих сытых господ; полированную массивную дверь старательный слуга притворил за собою очень плотно…
Серов медленно и со смаком отхлебнул из своего бокала основательный глоток ароматного хмельного вина и поощрительно изрёк:
– Мне очень понравился ваш выбор напитков и блюд. Именно эти нектары и яства избрала бы моя сестра. И наряд её оказался бы точно таким же, как у вас теперь. Такие же духи, макияж и грим… И все эти подобности, сходства и дежавю показались мне сейчас бесовски завлекательными…
Она учтиво улыбнулась ему и, слегка ломая свои пальцы, ответила:
– Я очень рада вашей лестной оценке. Я счастлива тем, что угодила вам! Поверьте: я хотела бы полностью уподобиться вашей сестре. Стать для неё не только нравственным, но и телесным двойником. Ведь я безмерно обожала её и всегда была готова спать около её постели даже на кошачьей циновке…
Алёна вдруг умолкла и подумала:
«Посмотрим, как ты сейчас клюнешь на мою нарочитую оговорку о кошачьей подстилке… Ведь по логике моей реплики следовало талдычить именно о моей собачьей верности… Кобели и суки – существа верные, прямые и честные… А кошки разные бывают… И среди них – пантеры и рыси…»
И Серов среагировал вполне предсказуемо для неё: приосанившись, он назидательно молвил:
– Вы сейчас допустили опасную оговорку. Прямо по теории Фрейда… Вам нужно было сказать: «Спать около её постели на собачьей циновке». Именно на собачьей!.. А вы, оговорившись, упомянули кошку… А ведь загадочному семейству кошачьих, в отличие от собак, верность не свойственна… Сколько кошек не корми и не ласкай…
И вдруг Алёне подумалось о том, что сначала она совершенно непроизвольно оговорилась, и уже только потом она сочла свою оговорку нарочитой. Но вскоре Алёна напрочь позабыла эту весьма обидную для неё мысль и окончательно уверилась в нарочитости своей оговорки о кошке…
И Алёна, глянув исподлобья на импозантного Серова, отпила глоток вина из своего бокала…
А Серова вдруг хищно возбудили её словесные огрехи, которые он со злорадным и страстным удовольствием счёл очевидными симптомами её духовной ущербности. И это возбужденье становилось тем более сильным, чем больше сходства он замечал между Алёной и своей рано умершей сестрой. И вдруг ему почти дословно вспомнилось то, что Алёна говорила о конфиденциальных, но несметных активах его покойной сестры и об её секретных, но жирных депозитах в зарубежных банках. Но вскоре Серов отчётливо понял то, что эти воспоминанья о щедрых посулах Алёны не были в нём порождены банальной алчностью: ведь чрезмерная жадность не была ему свойственна. Нет, его необоримые вожделенья к потаённым сокровищам сестры были в нём порождены отнюдь не его скупостью, а совсем другими и весьма сложными чувствами…
Серов уже начал болезненно отождествлять Алёну со своей извращённо любимой, но, увы, умершей сестрой. А ему уже давно и мучительно хотелось, чтобы его сестра полностью утратила престиж, влиянье и богатство, а, значит, и независимость, ибо он ещё в раннем отрочестве непроизвольно начал домогаться безраздельной власти над своей единокровной возлюбленной. Девичьи, а потом альковные и деловые тайны обожаемой сестры ревниво бесили его. И теперь все эти жутковатые чувства он извращённо перенёс на Алёну, и страстно ему захотелось, чтобы она вечно оставалась убогой, отверженной и нищей. Ведь финансовая, а тем паче квартирная зависимость всегда означала гарантию беспрекословной покорности…
И Алёна вдруг начала ему ярко воображаться нагой, безропотной и послушной…
Но внезапно он ощутил в себе привычный и чисто профессиональный азарт, и грозно и страстно захотелось Серову, преодолев опасные препоны, заполучить остаток законного наследства. Ведь иначе деньги и активы сестры могли бы достаться её зазнобам и хахалям…
Алёна по его жадным и пытливым взорам на её лицо поняла, что он ощутил, наконец, пылкое и необоримое влеченье к ней. И сразу потаённо к ней вернулась её прежняя самоуверенность, а затем появилось у Алёны сладостное чувство превосходства над ним. Но она не позволила себе утратить контроль над своими фразами, поведеньем и выраженьем лица; она трезво, но радостно подумала:
«В моих отношеньях с ним уже появилась полезная мне динамика, но мужчинам нельзя говорить правду…»
А Серов угрюмо и лицемерно молвил:
– Такие вот коврижки и пироги… Я довольно часто размышляю о своей умершей сестре, и всегда я досадую на то, что её страшное успенье прервало её прекрасное поприще… Однако, для неё была вполне возможна и более благородная стезя, нежели пошлое накопленье богатства… Моя сестра могла бы достигнуть уникального положенья…
И Алёне вдруг отчаянно захотелось едко уязвить его, но возражала она печально и сочувственно:
– И я чрезвычайно скорблю об этом, но достигла она весьма многого… И поверьте: она стала вдруг намного привлекательней, когда узнала, что дни её сочтены. Вот именно за это можно её по-настоящему уважать и любить. Не за богатство, а за жгучее достоинство, с которым она умирала. Меня буквально жалило её самообладанье!.. Разве не проявилась в этом её уникальность?.. А другие всюду распространяли токсины страха и напрасной мольбы…
Он оторопело и страстно глянул на неё, и она, помолчав, присовокупила:
– Но у вашей сестры было большое, неисчерпаемое горе: она существовала только для одной себя. У неё всегда наблюдалось внутреннее безразличие к людям. Вкупе с аллергией на душевность… Нет, ваша умная сестра быстро научилась быть учтивой, толерантной и корректной, но на мир она смотрела сквозь призму своего чудовищного эгоизма. Ей часто мерещилось, что она – подарок всему человечеству! Почти мессия! Она никого не считала ровней себе… И только перед смертью проявилась в ней истинная человечность. Лишь накануне неизбежной и очень мучительной кончины ваша сестра стала настоящей… И тогда я поняла, какими редчайшими достоинствами одарило Провиденье эту великолепную женщину. Но почти все они сгинули втуне…
Он растерянно и с нервной запинкой пробормотал:
– Но всё-таки вы… пожалели мою сестру…
Алёна пожала плечами и тихо произнесла:
– Да, я пожалела её… И, хотя она была безмерно мне благодарна, но её коробила такая коллизия. Ваша сестра любила, когда все люди вокруг полностью зависят от неё. И было ей весьма нелегко принять мою милость. Галина перечила, спорила и неоднократно порывалась всю вину принять на себя. Но она всегда была болезненно брезгливой, и её в нашей затхлой тюрьме и на таёжной лагерной зоне перманентно тошнило бы до конвульсий и до рвоты. А там подобной галантерейности не терпят…
Алёна судорожно поморщилась, а затем грустно уточнила:
– На время следствия у меня отобрали подписку о невыезде. Следственный изолятор миновал меня. И я довольно часто навещала вашу сестру в онкологической клинике, вернее в роскошном хосписе. Но срок заключенья был у меня реальным. Хотя и с амнистией… У меня взяли всё… Но я не избалована… Нет, я – не чета вашей сестре! Она не опустилась бы до полной нищеты. И она всё-таки сумела быстро и колоссально разбогатеть, а я – нет…
И вдруг ему очень захотелось отпустить ей утешительные комплименты, и он бодро заявил:
– Мне кажется, что вы сейчас лукавите! Просто вы поздно появились на финансовом ристалище! И все заманчивые активы и фонды успели уже до вас и прикарманить, и приватизировать, и чисто по-шакальи расхитить. Но если бы вы, бедняжка, не опоздали, то всё наверняка сложилось бы иначе.
Она огорчённо усмехнулась и сказала:
– У меня просто не было такого завидного брата, который оказался у неё. Ведь элитарное родство очень многому способствует… Иначе, большинство её начинаний пошло бы насмарку… Ей не хватило бы денег на мзду…
Серов искренне удивился и молвил:
– Но я не имел отношенья к её делам и прожектам. Она никогда не обращалась ко мне с меркантильными просьбами. Она не домогалась моей протекции. Моя сестра, к сожаленью, всегда была вполне автономна.
Алёна по наитию хмуро и дерзко возразила ему:
– Вашей сестре было достаточно только вашего присутствия на сцене. А точнее: в нашем цирковом балагане… Галина тонко распускала слухи, что она действует по вашей доверенности. И, якобы, в ваших интересах… А в уголовно-финансовых кулуарах ваше грозное и мрачное имя было хорошо известно, и поэтому она почти не нуждалась в вашем непосредственном участии. Но если раньше ей было достаточно только косвенного намёка на ваш интерес в её делах, то далее уже требовалась ей грязная, низкая и даже совершенно непристойная клевета относительно вас… Наверное, в результате именно этих поклёпов, туфты и изветов и выперли вас в отставку до обидного рано,… Хотя официально вы, конечно, убрались в отставку совершенно добровольно… по причине вашей насущной нужды управлять своим бесподобным наследством…
И они разом пытливо и пристально посмотрели друг на друга. И внезапно у них обоих появилось ощущенье, что теперь они способны друг друга полностью постичь. И как только они почувствовали это, им сразу захотелось исповедальной и полной искренности наедине. Но они не пытались понять, почему такие чувства вдруг случились у них…
А ей просто захотелось бросить, наконец, всю эту финансовую «лабуду» или «лажу». Ведь Алёна теперь именно такими жаргонными словечками обзывала в своих мыслях финансовые афёры и махинации, хотя прежде сопричастие её к биржевым, депозитарным и банковским операциям казалась ей несомненным доказательством её элитарности. А честолюбивая Алёна ещё с раннего детства мечтала оказаться в сонме аристократов…
Она родилась в уважаемой медицинской семье из областного центра. Её мать была известным врачом-онкологом, а отец, будучи популярным психиатром и кандидатом наук, широко прославился тем, что мастерски лечил алкоголизм с помощью гипнотического кодированья. К медицинскому поприщу готовили и Алёну… Но девушка внезапно пожелала стать бухгалтером и экономистом. Она с отличием закончила экономический факультет в московском университете, а заодно и престижные бухгалтерские курсы с подробным и практическим изученьем компьютерных учётных программ…
И вдруг Алёне подумалось о том, что ей нужно теперь окончательно признать своё жизненное пораженье и поскорее вернуться к родителям, которые имеют удобную четырёхкомнатную квартиру и лесную приозёрную дачу. А в областном центре с крупной промышленностью Алёна вполне могла рассчитывать на доходную должность, поскольку была весьма квалифицированным специалистом. Но ей показалось, что для её гордых и успешных родителей окажется чрезвычайно оскорбительным и обидным её бесславное возвращенье домой совершенно нищей, да ещё и с уголовно-тюремным прошлым, и она впервые прикинула свои шансы на супружество с Серовым…
И внезапно отставной генерал показался ей достаточно приемлемым супругом… Но бессознательным наитием Алёна ощущала, что он – по своей профессиональной привычке матёрого контрразведчика – не потерпит от жены никаких психологических загадок и жгучих душевных тайн. Он, как мудрый, хотя и бывший шпион, не допустит даже малейшей неопределённости и легко различит самое искусное притворство и любую двусмысленность!.. И, значит, с генералом нужно быть предельно откровенной… И Алёна почувствовала необоримое влеченье к исповедальной искренности…
А у Серова стремленье к исповеди было порождено внезапным ощущеньем безмерного одиночества. А затем его одиночество побудило к искусительным раздумьям:
«А почему бы мне сейчас не исповедаться ей, ежели вдруг мне захотелось этого? Чем я рискую? Только тем, что я буду смешон… Ну, и ради Бога… Ведь почти каждого человека подвергают насмешкам за его спиной… А моя родная сестра столь позорно и гадко меня оболгала, что мне стесняться уже, в общем, нечего… А возможность в любое время позволить себе абсолютную, неисчерпаемую искренность – это редчайшая… и даже почти эксклюзивная роскошь… Римские сенаторы из патрициев позволяли себе полную и бесстыдную откровенность даже перед целой оравой плебеев или рабов… А теперь передо мной всего лишь одна неприкаянная женщина, которую вовеки никто не кинется искать, если она пропадёт…»
И он проговорил путано, серьёзно и грустно:
– Странно, но мне почему-то совсем не хочется вам лгать. А моя репутация командира и батального аналитика требует, чтобы я объяснился с вами относительно пересудов об инцесте… о кровосмесительстве… Да и вам, наверное, будет очень любопытно узнать, на чём основаны все эти облыжные сплетни, осрамившие меня перед начальством…
Он умолк и выжидательно посмотрел на её лицо, и она, отрицательно и нервно покачав головой, сказала:
– По пикантным причинам я хорошо знаю, что она оклеветала вас. Но я чревом своей натуры чувствую, что ваша сестра выдавала бесстыдные фантазии за действительность!.. Галина, несомненно, вожделела к вам. Иначе, для поддержанья своего шаткого реноме она непременно придумала бы другой, не менее завлекательный сюжет… Она всегда была дьявольски изобретательной… И ей была несносна любая неряшливость…
Он оживился, ободрился и согласно покивал головой, а затем чеканно, хотя и негромко произнёс:
– Да, моя сестра была оголтелой сибариткой и снобом, и она всегда возмущённо куксилась при виде малейшей неопрятности. А я теперь безмерно сожалею, что я раньше не узнал об её извращённом чувстве ко мне. И я готов признаться, что я не оставил бы её влеченье безответным.
И Алёна мерцающим взором посмотрела на него и с подстрекательской улыбкой молвила:
– Уж не желаете ли вы сообщить, что вы при случае могли бы стать её нежным и томным любовником? Тогда немудрено, что вашей лукавой сестре безоговорочно поверили ушлые и тёртые калачи! На интуитивном уровне наши недруги и конкуренты поняли, что такая еретическая связь могла оказаться реальностью. Ведь они были далеко не остолопы…
Он жадно и вожделённо глянул на неё, и вдруг у него появился страх, с каким он бросался в атаку, сопряжённую со смертельным риском. Но Серов привычным усилием воли быстро преодолел хорошо знакомый ужас и твёрдо заявил:
– Конечно, я без колебаний стал бы её любовником. Хотя я понимаю, что я совершил бы неискупимый грех. Я нерушимо и истово верую в Бога, поскольку на войне не бывает атеистов! Но я внутренне готов на лютое и праведное Господне возмездие…
И он горделиво уставился в окно на горные выси, а настороженная Алёна с болезненным любопытством созерцала своего возбуждённого визави. И вдруг Серову пригрезилось, что горный и вечный мир с пиками, утёсами, хребтами и скалами, с обширными ледниками и прозрачным воздухом, с пещерами, ручьями, ущельем, вертепами и дебрями превратился в единую и разумную субстанцию, наделённую по Господней воле магической силой, страстями и чувствами. А затем Серову почудилось, что окрестная материальная субстанция превратилась в духовное, могучее и мудрое существо. И это всесильное существо взирало на Серова с благожелательным, хотя и суровым укором…
И внезапно Серову подумалось о том, что он, перестав сегодня быть человеком, превратился – и уже окончательно – в мистического зверя. Этот мистический зверь больше не был его ипостасью, но стал его единой и нераздельной сущностью. И Серову померещилось, что именно за то, что отказался он быть человеком, и пеняла ему сейчас одушевлённая, могучая и праведная материя. А вскоре его загадочно поманило в девственные и дикие чащи…
А затем ему стала ненавистна его прошлая жизнь, и память о ней уже раздражала, бесила и отвратительно обременяла его. Ведь его минувшее бытие было напичкано постыдными сплетнями о его кровосмесительной связи со своей единоутробной сестрой…
Одновременно ему мнилось, что он мистически сливается с окружающей субстанцией и становится её безраздельным владыкой. А небольшая барская усадьба уже воспринималась им, как важнейший плацдарм для стремительного захвата не только окрестных территорий, но даже всей страны. Однако у него в пучине подсознанья всё-таки брезжило ощущенье того, что он оказался сейчас на грани умопомешательства…
Наконец Серов, ёрзая на стуле за обеденным столом, начал предаваться мечтаньям, которые казались ему разработкой действенных, детальных и конкретных планов. Для начала он в самый короткий срок допишет свой автобиографический роман, а затем, не скупясь, оплатит и восторги критиков, и роскошную рекламу для своей мемуарной книги. Сенсационно быстро станет он знаменитым писателем, и его бесспорная гениальность полностью реабилитирует его за то, что он оплошно допустил мерзкие слухи о своей кровосмесительной связи. А затем во всей писательской, боевой и шпионской славе он храбро ринется в политику и станет для зачина популярным кандидатом на губернаторский пост. Разумеется, отважному и расторопному генералу, да ещё и всемирно расхваленному автору литературного шедевра избранье будет обеспечено…
И он лихорадочным залпом выпил до последней капли своё красное хмельное вино, и бдительная Алёна медленно и нервно пригубила почти полный бокал. Она по отрешённой гримасе хозяина усадьбы, – очень похожей на мину сестры его в редкие миги мечтаний, – вдруг поняла, что сейчас его обуревают яркие грёзы, и ощутила зависть к нему. Ведь и Алёне порой очень хотелось вовсю предаться безудержным мечтам, но она резонно и трезво полагала, что в её отчаянном положеньи крайне опасно оказаться под властью химер или чар. Но внезапно со страхом ей подумалось о том, что она сейчас непременно позволит себе полное безрассудство. Однако изощрённое подсознанье помогало ей, вопреки разуму, вести себя чрезвычайно эффективно и хитро. Она трепетно и бодро сказала Серову:
– Конечно, ваша сестра своими сплетнями и клеветой безмерно опозорила вас, и, вероятно, именно она была главной причиной того, что с государственной службы вас турнули на пенсию преждевременно и поспешно. Вы могли бы прекрасно управлять своими наследными капиталами, заводами и цехами, не расставаясь с казённой службой!.. Однако ещё и теперь в вас наблюдается преизбыток сил, как физических, так и духовных. А глубину и мощь вашего интеллекта я не комментирую… Я уверена, что вам нужно поскорее использовать очередную порцию вашего несметного наследства для продолженья карьеры на более высоком уровне. Ваша своеобразная и загадочная сестра для компенсации своих многих прегрешений оставила вам втайне дополнительный приз, который необходимо без промедленья легализировать. Все нужные атрибуты я помню.
– Но ведь весьма возможно и то, – задумчиво отозвался он, – что сокровища, о которых мы сейчас будем с вами долдонить, – не более чем заманчивый миф. А коли эти легендарные ценности всё-таки существуют в реальности, то почему они – тайные? Наверное, не зря претендуют на них мощные бандитские структуры! Но, допустим, что удастся нам хитро и ловко пресечь их беззаконные посягательства и поползновенья. Предположим, что мы вместе околпачим, облапошим разбойников… Но что же именно изменят в моём нынешнем прозябаньи новоявленные активы и суммы?
Алёна задорно встрепенулась и с готовностью ответила:
– Давайте сейчас прикинем! То огромное достоянье, которым вы теперь обладаете станет вашим неприкосновенным, основным капиталом… своего рода майоратом… А вот те дополнительные ценности, которые вы вскоре получите…
Он поощрительно улыбнулся и, прервав её, уточнил:
– Я получу их из ваших рук…
– Да, конечно, из моих… – бойко согласилась она, а затем увлечённо, хотя и негромко продолжила: – Этой ликвидностью можно распорядиться весьма рационально. Хоть риск, несомненно, есть… Но ведь не собираетесь вы кутить, мотать и транжирить по кабакам и злачным притонам?.. Эту немалую часть своего наследства вы истратите на продолженье своей патриотической карьеры, которая отныне потечёт по другому руслу. Будет у вас много публичности, майданов и выборов! На организацию этих мероприятий вы и начнёте расходовать деньги, которые вскоре вы получите от меня, ибо эти шальные суммы будто свалятся на вас с неба, и будет их менее жалко, чем основной капитал… Ведь и ваша честолюбивая сестра собиралась ринуться в политику! И вы сделаете то, что не удалось совершить ей. Ради благодарной памяти о вашей родственной любви…
И Серов с неожиданным сладострастьем содрогнулся от жутковато-приятного предвкушенья тех слов, которые ему захотелось ей сказать… А затем он ухарски взмахнул десницей и вкрадчиво промолвил:
– Кое-что я доселе не могу предположить… Ну, хотя бы это… Вы приходите сюда неприкаянной и нищей, а затем вы щедро сулите мне пароли, секретные номера счетов, коды, реквизиты и шифры для полученья огромных денег… Но какую же участь вы уготовили самой себе?.. Неужели вы, – после исполненья вашего долга перед моей сестрой, – заранее намеривались уйти из моего поместья столь же убогой и сирой, какой сюда проникли?.. Разве вы, – хотя бы невольно, – не строили планов о получении взамен крупной конфиденциальной награды? Неужели вы до святости бескорыстны?
И она весело откинулась на спинку своего стула…
Алёна сразу поняла, что ей сейчас добровольно, без её просьбы, предложили выбрать себе чрезвычайно щедрое вознагражденье. Значит, её поведенье оказалось безупречно тактичным, и он до конца поверил ей. И она мысленно похвалила себя за то, что не соблазнилась она вполне реальной, хотя и опасной возможностью заграбастать себе в собственность и тайные активы, и деньги на секретных депозитах умершей сестры отставного генерала Серова мошенническим способом через купленных юристов и подставных хапуг…
И Алёна, морща по-детски лоб, начала прикидывать, что же именно ей сейчас потребовать от Серова. И вдруг ей померещилось, что её вдохновенное наитие мысленно сказало ей:
«Нежели ты ещё полагаешься на свой ограниченный и жалкий разум, который уже не раз ввергал тебя в шальные афёры, интриги и авантюры?.. Твой рассудок часто обманывал тебя, и опасные последствия этого вранья всё ещё довлеют над тобой… Прекрати напрасно уповать на свой докучный и самоуверенный ум…»
И эти воображаемые увещеванья её наития показались ей абсолютной реальностью, и Алёна согласно кивнула головой. И Серов, заметив её быстрый кивок, улыбнулся ей поощрительно и страстно. А затем она, повинуясь своему загадочному наитию, произнесла с гармоничной модуляцией в голосе:
– Я отлично понимаю огромную степень риска, на который я сейчас решилась. Я намерена высказать чудовищную дерзость. Но, знаете ли, сударь, – и она смущённо усмехнулась, – что я в эти миги совершенно не властна над собой. Ведь меня внезапно заполонило таинственное чувство, которое меня влачит и принуждает к отчаянным действиям, лишённым и привычной разумности, и логики. Я заранее прошу меня извинить за кощунственные фразы…
И вдруг Серов явно растрогался, поскольку он сам неоднократно ощущал на войне нечто подобное, и эти чувства всегда оказывались спасительными для него. Ведь он, машинально повинуясь им, выживал без фатальных увечий и ран даже в тех жутких передрягах, в которых у него совсем не было шансов уцелеть… А ещё он был теперь крайне заинтригован… И вдобавок ему почудилось, что он сейчас находится рядом со своей умершей сестрой, и он, страстно потупившись, молвил:
– Я готов вас понять, Алёна, а, значит, я способен простить вам любую ересь. Я солидарен с вами в полном отрицании рутины!.. А теперь мне кажется, что вы – мистическая женщина, хотя на вас и нет флёра экстравагантности… Воркуйте, моя милая!
И она тревожно, но умильно сказала ему:
– Мне сейчас кажется, что вы могли бы взять меня в законные жёны… Конечно, это моё ощущенье лишено логических оснований. И, разумеется, это моё желанье не станет обязательным условием для передачи вам денег и ликвидностей вашей сестры: вы получите их в любом случае. Можно хоть завтра начать процедуру по приёму и передаче добра… А я прекрасно осознаю всё! И я без всяких иллюзий понимаю огромную социальную разницу, – вернее, необъятную бездну, – между сирой просительницей и вами… Я не забыла мою замызганную, утлую нишу… Но зато я во всех пикантных подробностях знаю, какова была в сексуальных забавах ваша неподражаемая сестра!..
– А я отлично знаю другое… – и задорно, и хмуро ответил он, – ведь я расчудесно понимаю, что моя женитьба на вашей особе – это непременное условие! Не обманывайте ни себя, ни меня! Ежели я сейчас откажусь от женитьбы, то обязательно отыщется множество причин для проволочек, задержек и весьма досадных казусов… Но ваши страстные уверенья в том, что вы, дескать, исключительно хорошо осведомлены о любовном темпераменте моей сестры, живо меня тронули… – Он слегка помялся, а затем внятно и задумчиво продолжил: – Ваши прозрачные намёки на извращённые и противоестественные шашни моей сестры ясно мне доказали вашу редкую проницательность. Да, верно и правильно: ещё с ранней юности я питал к моей сестре чрезвычайно нежные, но далеко не братские чувства. И я вовсе не исключаю, что у меня в душистой постели с вами вдруг могут возникнуть блаженные иллюзии. Ведь сегодня мне уже несколько раз сладко померещилось, что рядом со мной были не вы, а моя родная сестра.
И Алёна искусительно и трепетно улыбнулась ему, и после короткого, но сладкого для обоих молчанья он заявил:
– Я сейчас витийствовал перед вами только для того, чтобы вы догадались о полной неудаче вашей попытки обмануть, обмишурить меня. А теперь вы окончательно убедились в этом… Но я вовсе не отрицаю, что ваше свадебное предложенье может оказаться поводом для наших приятных и плодотворных дискуссий. А заодно и причиной для профессиональных дебатов юристов…
«Нет, хитрая бестия, – подумалось ей, – скоро ты женишься на мне. И ты обвенчаешься со мной без участия скотин-юристов… этих гадких пройдох и корыстных лицемеров… И, разумеется, без нашего брачного контракта, который в случае развода оставит меня нищей… Но пусть он теперь поярче вообразит, что он искусно одержал надо мной решающую победу. Я оказалась бы форменной дурой, если бы я не оставила его в столь приятном для него заблуждении… Вытаскивай, взвивай меня, небесное наитие, из грязной и зловонной колеи, из мутной лужи, ибо теперь – самое время…»
Но её свежее и упругое тело прекрасно скрывало её задние мысли, а плоть её казалась Серову лучистой, покорной, расслабленной и нежной…
А вскоре вдохновенная Алёна смиренно и грустно сказала ему:
– Наверное, вы сейчас имеете полное право воспринимать меня, как закоренелую дрянь… Тем паче, что меня угораздило вляпаться в уголовную тюрьму… Но даже в лагерной зоне из нормальной женщины очень трудно вытравить естественные чувства… Да, я теперь очень хочу замуж!.. Да, вы настолько мне понравились, что я и без официального штампа в моём паспорте охотно уступлю вам буквально во всём… Я стану говорящим орнаментом вашего бытия!.. И я не буду ломаться и кукситься, как принцесса!.. Но я прошу вас кое-что учесть… Я отнюдь не бесприданница… По несудимой воле вашей покойной сестры весьма большой кусок от её наследства вы можете получить только через меня. Значит, она загодя планировала наше свиданье! Но ведь она, хотя и оворясвоеобразно, но безмерно и до страстного обожанья любила вас!.. И она ни в коем случае не хотела для вас зла… Следовательно, ваша проницательная сестра не считала меня напастью и бременем для вас… А, верней всего, она воспринимала меня, как важнейшую составную часть своего завидного наследства возлюбленному брату. Поверьте: она отменно разбиралась в людях.
И Алёна, кротко улыбаясь, умолкла, и вдруг попытался он понять свои яркие чувства к ней. Ведь его чувства к ней казались ему сейчас настолько яркими, что Серов неслышно, но восхищённо прошептал: «Волшебный калейдоскоп блистательных и полярных впечатлений…»
Но его чувства к ней были теперь в невероятном смешеньи. Её проницательность изумляла и одновременно страшила его. Явно он умилялся её благородством, щепетильностью и честностью, – ведь Алёна всё-таки не цапнула для себя часть наследства его сестры, – но мысленно он сетовал на дерзость неприкаянной гостьи. В нём жгуче перемешались настороженность и жалость к ней…
И в придачу его нервы бередило вожделенье, и он не понимал, что именно сейчас его одурманило: страстное влеченье к мёртвой сестре или плотская тяга к Алёне?.. И вдруг в мыслях у него сложились фраза, которая необычайно ему понравилась:
«Я вожделею к святой и благодарной памяти о своей мёртвой сестре».
Но Серов уже чувствовал, что в нём появилось отчаянное вожделенье ещё и к Алёне, и внезапно он вспомнил дерзкое её предложенье жениться на ней. И вскоре ему померещилось, что его нутро заурчало от удовольствия…
А она терпеливо ожидала его ответа под личиной трепетной нежности. Но внутренне Алёна была теперь совершенно спокойна, поскольку она окончательно уверилась в том, что он уже полностью дозрел до своего согласья жениться на ней. И вдруг она догадалась, что он сейчас предложит ей совместную ночь. И чем упорней Алёна размышляла о предстоящих утехах, тем больше она ощущала самоё себя извращённой сестрой своего будущего любовника. И это ощущенье показалось Алёне чрезвычайно комфортным. И, наконец, забрезжило в ней, а затем стало в ней стремительно расти её страстное желанье совершенно преобразиться в любимую сестру владельца шикарной усадьбы…
А, в сущности, почему бы и нет?.. Конечно, теперь она – нищая! Но разве ей нельзя вообразить, что она пожертвовала своё достоянье на оплату политической карьеры своего единокровного брата?.. А ведь можно допустить и более пикантную версию… Например, то, что она по жёсткому требованью родного брата самоотверженно передала ему всё своё богатство в оплату за их кровосмесительную ночь?.. Дескать, её библейская любовь сильна столь непомерно!..
И внезапно Алёне показалось, что он сейчас интуитивно постигает её необычайные ощущенья и грёзы, и этим проникновеньем он, хотя и невольно, но стремительно увеличивает свою болезненную страсть к ней. А затем Алёне померещилось, что её плоть сейчас излучает незримые и пульсирующие токи, которые целительно и нежно вонзаются в него. И вскоре почудилось ему, что её дурманный и пристальный взор заботливо и страстно обволакивает его, и чуть румяный Серов опять почувствовал в себе военный задор и без экивоков промолвил ей:
– Мне совершенно ясно, что вы очень тесно общались с моей сестрой. Вы у неё переняли повадки, норов и образ мыслей. Я теперь полностью уверился в том, что она избрала вас в фаворитки из-за вашего бесспорного сходства с нею. Но ведь вас конфиденциально осведомили о моём не вполне естественном влечении к ней. А теперь у меня вновь появилась иллюзия того, что рядом со мной не вы, но моя родная сестра… Мне интересно: какой бы оказалась её реакция, если бы я предложил кровосмесительную ночь? Но я опасаюсь, что правдивый ответ на столь каверзный вопрос весьма затруднит вас…
И Алёна радостно улыбнулась ему…
– Искреннее моё признанье, – с трогательной простотой проговорила она, – нисколько меня не обременит. Я принимаю ваше предложенье и делаю это с весёлой радостью!.. Ваша сестра была сложной, многогранной и одарённой личностью, но весомая частица утончённой её натуры передалась и мне. Поверьте, что я не хвастаю!.. Именно ваша сестра украшала чертоги, в которых я теперь обитаю. Она уповала, что вы посетите их… Она мечтала о таком визите!.. Но если вы пожелаете, то я сама прыгну к вам…
И с ласковой грубоватостью он отозвался:
– Негоже первоклассной женщине самой шастать. Пусть это будет уделом чаровниц, кто сортом пониже… А я пожалую к вам за час до полуночи…
– Всё будет превосходно, – произнесла она с нарочитой покорностью в голосе. – Право, я чрезвычайно рада, что мы обошлись без околичностей… И я весьма благодарна вам за то, что у меня теперь нет смысла притворствовать. Ведь вы способны раскусить даже самое умелое актёрство… И сколь же мне приятно стать, будто в детстве, самой собою! Воистину, полная искренность – это неизъяснимая роскошь! Наверное, вам трудно это понять…
И он мягко прервал её:
– Но я прекрасно всё это понимаю! Ведь я и сам умею профессионально менять личины. – И вдруг Серов не удержался от банального бахвальства: – А в придачу я научился постигать чужие мысли! Вы не думайте, что качество это всегда приятно. Воистину, каждое занятие может превратиться в докучливую рутину…
И Алёна быстро и опасливо посмотрела на него, но он, упоённый самим собою, не заметил настороженного взора…
А затем они после короткой заминки одновременно встали со стульев и, церемонно покинув столовую, разошлись восвояси. И оба на ходу упорно размышляли: допустимо ли считать радостью обуявшие их чувства?.. И, наконец, оба, возвращаясь по коридору к себе, решили, что нынешние чувства можно воспринимать, как радость…