Леонид Агутин. Авторизованная биография. Глава третья. Начало пути (Л. Л. Агутина, 2018)

«Во поле березка стояла…» «Твоя противная музыка» Любимый праздник в году • Первый раз в первый класс • У страха глаза велики • Муштра на отдыхе • «Выхожу, уже выхожу…» • Первые аккорды • Рассеянный с улицы Бассейной • Семейные неприятности • Кем быть?

Когда сыну исполнилось шесть лет, мы решили отдать его в музыкальную школу. Тогда я думала, что это хорошо – просто для общего развития, учитывая, конечно, и детскую тягу Лёни к музыке. Отец был настроен иначе: он уже тогда видел сына профессиональным музыкантом. Бабуля же почему-то мечтала о том, чтобы внук стал дирижером большого симфонического оркестра. Она часто говорила мне, что представляет его, уже взрослым, во фраке за дирижерским пультом.

Как известно, чтобы поступить в музыкальную школу, надо было сдать экзамены, доказать наличие способностей к занятию музыкой – в общем, пройти конкурс.

Уже по дороге домой в машине Лёнька воодушевленно рассказывал, как успешно сдавал экзамен: старательно тянул ноты голосом вслед за инструментом, отстукивал ритм карандашом, пел свою коронную песню о вольном ветре, а потом под собственный аккомпанемент еще и «Во поле березка стояла» исполнил.

Мы с мужем изумленно переглянулись, но промолчали. Мы-то знали, что играть Лёнька не умел. Дома предложили повторить этот номер. Он уверенно сел за инструмент и под аккомпанемент одной-единственной клавиши спел эту песенку. Но спел абсолютно верно. Что тут скажешь?..

Оставалось ждать результата экзамена. К нашей радости, Лёня был зачислен по классу фортепиано. Вероятно, он «поразил» педагогов своей игрой. Его даже похвалили.

Так началась жизнь моего сына в музыке.

Недавно на сольном концерте в Кремле Лёня уже по-настоящему поразил нас всех своей игрой на клавишных! Какая была классная импровизация, как мастерски и уверенно работали руки! Он заслуженно сорвал аплодисменты всего зала! И я невольно вспомнила ту его «игру». Все-таки здорово, что отборочная комиссия смогла разглядеть в нем будущего музыканта!

Учеба в первом классе музыкальной школы давалась очень нелегко. Попробуй посиди за инструментом целый час, разучивая скучные гаммы, этюды, пьесы, играя точно те ноты, которые написаны! Это был кропотливый, каждодневный труд, и не только Лёнин, но и мой. Иногда во время занятий случались истерики и скандалы. Порой сын убегал в другую комнату, падал на кровать и, заливаясь слезами, кричал:

– Не буду больше заниматься твоей противной музыкой!.. И не уговаривай!

В такие моменты я вспоминала, как в детстве меня три года учили играть на пианино. Потом мне надоело, и в один прекрасный день я заявила, что мои занятия окончены и к инструменту я больше не подойду. А мама не настояла. Впоследствии я сильно жалела о своем решении, упрекая в душе маму. Поэтому, выждав некоторое время и дав сыну немного успокоиться, я отвечала:

– Будешь, обязательно будешь. – После чего я сажала Лёню за пианино и продолжала занятие.

Мне очень хотелось, чтобы мой сын играл лучше всех, и я часто его спрашивала:

– Ну почему ты не играешь, как Люда Сабитова? (Эта девочка была лучшей ученицей в классе.)

На что сын мне всегда отвечал:

– А я – Лёня Агутин!

Так он потом часто повторял.

Однажды в гости к нам пришла моя знакомая со своим сыном. Ее мальчик был немного постарше моего. Мы разговаривали на кухне, а дети играли в комнате. Наш маленький гость, Павлик, не сказал во время игры ни слова, а мой сын рта не закрывал – что-то рассказывал, доказывал, объяснял.

Когда гости ушли, я сказала Лёне:

– Ну что же ты даже слова не дал сказать Павлику – только и слышен был твой голос.

Тогда сын встал по стойке «смирно» и серьезно возразил:

– Знаю, мамочка, что ты хочешь, чтобы я был как Павлик: тихий-тихий, смирный-смирный, а я не такой. Я – Лёня Агутин!.

Часто я давала себе слово никого не ставить сыну в пример, но потом, к сожалению, забывала об этом. То пиши красиво, как Виталик, то играй хорошо на пианино, как Люда, то веди себя тихо, как Игорь. А в ответ я вновь слышала твердое:

– Я – Лёня Агутин!

Музыкальной грамотой, конечно, Лёня овладел. Наступил первый в его жизни академический зачет. Пока сын играл только небольшие пьесы «Школы игры на фортепиано».

На том экзамене я присутствовала в числе многих других родителей. Волновались мы, наверное, больше, чем ученики – исполнители, наши дети.

Они еще не понимали и не чувствовали серьезности первого отчета, подведения итогов проделанной работы. Их не особенно заботила оценка экзаменаторов, а больше смущало то обстоятельство, что играть нужно было для взрослых зрителей, среди которых находились их папы и мамы.

Лёня исполнил свою программу, как выразился его педагог, «вполне прилично», особенно учитывая его желание играть по-своему. Твердая четверка. Но главное – это были первые шаги маленького музыканта на сцене.

А впереди уже маячил первый класс общеобразовательной школы. Каждый проходил через это сам, но еще острее важность момента ощущается, когда в школу идут наши дети. Лёне же предстояло учиться сразу в двух школах. Год обещал быть нелегким.

Отдохнуть и провести отпуск всей семьей мы решили на Азовском море.

В путь отправились на машине – Лёнин папа сидел за рулем. Выехали рано утром, часа в три. Едва забрезжил рассвет: еще не погасли звезды, но уже таяла чернота ночи и чувствовалось, каким хорошим будет день. На Симферопольском шоссе пустынно – ехать легко, и к семи часам утра мы уже были где-то под Орлом. Все это время Лёнька сладко спал, комфортно устроившись на заднем сиденье с подушкой и одеялом.

Когда он открыл глаза, было совсем светло. Хотя солнце еще не поднялось над стеной дивного леса, плотно обступившего шоссе, его лучи уже красили позолотой редкие облака, легко скользившие по голубому небу. Причудливо меняя свою форму, они были похожи, как казалось Лёньке, на каких-то животных.

– Посмотрите, посмотрите, – тормошил он нас, – вон медведь, а это заяц…

Машина шла медленно, преодолевая затяжной подъем. Теперь Лёня выхватывал взглядом приметные и полюбившиеся ему встречные березки, а затем, поворачивая голову, провожал их взглядом, пока они снова не смешивались с другими деревьями. Окна в машине были открыты, и прохладный утренний ветерок трепал его волосы.

Но вот подъем закончился. Дорога свернула влево. Лес расступился, будто распахнулось окно, и прямо перед нами над горизонтом повис огромный красный шар, на миг ослепивший нас своим светом.

– Солнце! – закричал прямо над моим ухом Лёнька. И радостно запел: – Солнышко светит ясное…

– Совсем проснулся, – засмеялся молчавший до сих пор папа, занятый дорогой, – значит, пора сделать короткий привал.

Машина мягко остановилась у придорожных зарослей кустарника…

Наверное, воспоминания о тех детских дорожных впечатлениях позже воплотились в словах песни: «В зеркалах еще башня Спасская, а в багажнике – ласты с маскою…» Вот только ни вина, ни водочки тогда с нами не было. Так, ограничиваясь короткими привалами, мы потихоньку добрались до нашего заветного места…

Вот и попал Лёня еще раз на море. Это было такое счастье! Мы даже вещи не стали доставать – сразу побежали купаться.

Морская вода обладает необыкновенным свойством: только войдешь в нее, окунешься – и усталости как не бывало. А проплывешь немного – и чувствуешь, словно заново родился. Такая легкость во всем теле, такая бодрость – из воды выходить не хочется. Но надо было устраиваться.

Хозяйка, у которой мы остановились, владела несколькими домиками с множеством разных комнат – больших и маленьких. В каждой из них жили приезжие семьи, все с детьми. Одну комнату сдали и нам.

А какой чудесный сад был у этой женщины: сливы, яблоки, абрикосы, персики! Она не просто поощряла наш аппетит, а почти требовала, чтобы мы ели столько, сколько душа просит. Ох, и покушали мы в то лето фруктов!

Отдыхали весело: народу было много, люди все хорошие…

Но самым запоминающимся событием был концерт в честь Лёниного дня рождения, который он устроил сам (в то лето ему исполнилось семь лет).

Утром после завтрака он обошел своих приятелей, выясняя для начала, кто на что способен. Но желающих быть артистами нашлось немного – ребятам это было непривычно. Слышу – уговаривает одного:

– Неужели ты не хочешь прочитать стихотворение? Ты же в школе учишься! Ну, тогда станцуй или спой что-нибудь.

И так – каждого. Уж очень хотелось имениннику устроить задуманный им концерт!

И ему действительно это удалось. Вместе с папой сделали занавес: натянули веревку между деревьями, набросили на нее одеяла. Сами притащили стулья и расставили их во дворе. К дереву у калитки кнопками прикрепили красочную афишу и пригласили соседей.

Вечером «партер» заполнился гостями. Наверное, до полусотни набралось – люди пришли целыми семьями. Мальчишки уселись прямо на траве, а кто-то взобрался на дерево… Аншлаг! В ожидании концерта самые нетерпеливые начинали хлопать в ладоши…

Наконец, занавес раскрылся и на сцену вышел улыбающийся виновник торжества, громко и весело объявил о начале праздничного концерта.

Не зря он уговаривал детей и искал таланты – программа получилась обширной.

Наш Лёнька кроме конферанса появлялся на сцене через номер: он читал стихи, пел песни и даже показывал фокусы. А под конец концерта станцевал цыганочку с «выходом» – упал на колени, запрокинул голову и так азартно тряс плечами, что папа не выдержал, вскочил, подбежал к сыну, поднял его на руки и закричал:

– У меня артист растет!

– Чему он радовался? – в шутку говорит иногда Лёня, вспоминая сейчас слова отца.

А когда у него спрашивают, какой его любимый праздник, он серьезно отвечает:

– Свой день рождения. Не подумайте, что я эгоист. Но что может быть прекраснее, чем веселиться в свой собственный день рождения. Люблю, когда мне дарят подарки и говорят теплые слова. Здорово, когда все происходит весело и остроумно.

Может, при этом он вспоминает тот самый концерт на берегу Азовского моря?..

Вернулись мы бодрые, загорелые и начали готовиться к школе: купили сыну форму, портфель, новую обувь, в общем, все, что нужно первокласснику.

Лёню определили в школу № 863, расположенную в новом красивом здании на тысячу человек. Находилась она не близко, но главное – в ней работала я сама. Завуч начальной школы Анна Кузьминична предложила мне тогда передать мой третий класс учительнице, которой оставалось работать до пенсии один год, и взять новый первый, чтобы оказаться с Лёней в одной смене.

Уговаривать меня не пришлось, ведь это было очень важно и удобно во всех отношениях. Но к себе в класс я сына брать не стала.

Первый раз в первый класс проводить и поздравить внука приехала и наша бабуля.

Лёня с огромным букетом красных гвоздик шел гордый и счастливый – на торжественной линейке именно ему предстояло приветствовать учеников школы от имени первоклассников.

В нашем семейном альбоме сохранилась фотография: маленький Лёня с цветами стоит в центре огромного школьного стадиона перед собравшимися учениками, учителями и родителями, и в первый раз в жизни держит в руке настоящий микрофон…

Но праздники проходят быстро, и начинаются будни.

Учительница по музыке составила расписание так, что мы из общеобразовательной школы спешили сразу в музыкальную. Мне пришлось работать только в одну смену, без продленки, чтобы успевать с сыном на эти занятия. Каждый день недели был рассчитан по минутам. Пока у Лёни шел урок музыки, я успевала обежать ближайшие продовольственные магазины в поисках продуктов – другого времени на это не было.

Дома нас ждали задания из двух школ, выполнение которых занимало почти все внеклассное время. Хорошо, что устные предметы мы, как правило, готовили в автобусе по дороге в музыкальную школу и обратно. Лёня с удовольствием читал и учил стихи. Вечером ему оставалось только их повторить.

А вот с письменными заданиями дела обстояли хуже. Как же Лёня их не любил! При подходе к дому уже начиналась «торговля»:

– Мамочка, давай я тебе устно расскажу, как решается задача, и ответы в примерах назову.

– А как же о твоих ответах узнает учительница? – спрашивала я.

– Ты ей скажешь, – без тени смущения отвечал сын.

Едва войдя в квартиру, Лёня бросал портфель в угол и умоляющим голосом произносил:

– Только не говори мне, что надо делать уроки!

Я, педагог по профессии, к тому времени уже пятнадцать лет проработавшая в начальной школе, каждый раз в такой ситуации терялась, не зная, как поступить.

Пока сын переодевался, мыл руки, ел, он немного «оттаивал» и за письменный стол все же садился. Садиться-то садился, а дальше что? Надо же работать. У меня домашние дела – сидеть около ребенка времени нет. Подойду к нему – пишет, отойду – смотрит в окно, о чем-то своем думает. На какой букве ушла, на такой и вернулась. А впереди еще задание по музыке. Требовалось что-то менять.

Тогда я перевела сына заниматься на кухню, благо кухня просторная. Сама готовлю ужин, а Лёня рядышком за столом пишет. Дела пошли чуть-чуть лучше.

Но все равно: за то время, что он делал уроки, Лёня меня так выматывал, что я иногда не выдерживала и с горечью говорила:

– За что же мне такое наказание?! У всех дети как дети, а у меня такой трудный ребенок!

Валентина Петровна, учительница Лёни, рассказывала мне, что на уроках он постоянно отвлекался: не разговаривал, нет, а просто уходил в себя, и на каждом уроке она пыталась «вернуть его с другой планеты на Землю». Из-за своей несобранности Лёня мог решить контрольную работу из разных вариантов, написать в тетради букву вместо цифры.

Еще в раннем детстве сын очень не любил, когда я читала ему стихи Маршака «Вот какой рассеянный». Он начинал реветь, умоляя меня остановиться, и восклицал:

– Я не такой, не такой, не хочу про него слушать!

– Конечно, не такой, – успокаивала я его, хотя знала, что иногда Лёня походил на этого героя.

Именно из-за рассеянности сын в первом классе порой получал двойки. Сколько слез я пролила в начальной школе из-за его оценок! А он не плакал, только жалел меня и совсем не понимал, почему я столь сильно расстраиваюсь. Теперь это все кажется таким несущественным.

Но, несмотря на все трудности, в школу Лёня ходил с удовольствием. Он согласен был проводить в ней целый день, лишь бы не делать уроки.

Утром мы шли с ним в школу вместе. Она находилась не рядом с домом – минут двадцать пешком, но у нас постоянно получалось больше. Почти на каждом шагу сын останавливался и показывал мне что-нибудь, заинтересовавшее его. Вот птичка на ветке сидит (а посмотреть на нее надо было обязательно со всех сторон, если только она не улетала сразу). Или осень золотая, листопад: желтые, зеленые, красные листья, разлетаясь по ветру, падают на землю (как не полюбоваться этим разноцветным ковром). А в морозный зимний день снег искрится на солнце и так музыкально скрипит под ногами… Я Лёне говорю, что мы в школу опаздываем, а он возмущается, что я на окружающую красоту внимания не обращаю. И так повторялось изо дня в день. Он мне:

– Посмотри, ну пожалуйста.

А я ему:

– Скоро урок начнется, – и буквально тащу за руку.

А если утром, открыв глаза, я видела сквозь морозные узоры на окнах, что на улице белым-бело, и красота такая, что глаз не оторвешь, то уже знала, что в этот день придется выходить из дома еще раньше: наверняка Лёня будет останавливаться каждую минуту и любоваться чудом, которое сотворила природа.

Когда я рассказывала об этом нашей бабуле, она меня успокаивала:

– Ты, конечно, по возможности поторапливай Лёню, но не сдерживай его эмоций. Я думаю, что, какую бы профессию он себе ни выбрал, Лёня обязательно будет творческим человеком. А сейчас пусть подмечает, радуется всему красивому, что видит вокруг. Это накопится, а потом выльется во что-нибудь хорошее, поможет ему писать рассказы, стихи и сочинять музыку.

Бабуля оказалась права.

Самый тяжелый год – первый год учебы сразу в двух школах – подходил к концу. Мы уже втянулись в рабочий ритм, и мне нравилось, что сын загружен и постоянно занят делом.

Вот только с папой Лёня виделся редко – концертная деятельность и особенно гастроли отца оставляли мало времени для общения. Я радовалась, когда моим мужчинам удавалось побыть вместе. Эти их свидания – вылазки на природу, в музей или в кино наполняли сына счастьем. И уж настоящим подарком для него становился день, когда папа забирал его из музыкальной школы. Ведь они столько могли переговорить по дороге домой, взявшись за руки…

Лёня потом часто рассказывал об этом, вспоминая о встречах с отцом до мельчайших подробностей.

Однажды весенним вечером (кажется, в мае) после занятий по сольфеджио Лёню должен был забрать папа, так как я выступала с докладом на учительской конференции. Сын в ожидании встречи находился в приподнятом настроении. Из школы он выбежал первым, чтобы скорее увидеть отца. Но ни в коридоре, ни около школы его не было.

– Папа просто задерживается, – успокоил себя Лёнька и остался ждать, отказавшись идти с другими родителями, хотя его уговаривали, обещая проводить до дома.

– Папа обязательно за мной придет, – твердо стоял на своем Лёня.

Он остался на улице совсем один. Быстро наступали сумерки, становилось страшновато. Надежды на то, что отец все-таки появится, уже не оставалось, и Лёня решил идти сам.

Никогда еще ему одному не приходилось переходить такую улицу, как Профсоюзная, – с огромным потоком машин. Но сын не растерялся – пристроился к пешеходам и пошел с ними. Первое препятствие преодолел благополучно.

Теперь надо было пройти улицу Генерала Антонова длиною в три квартала, пустынную, с двумя подслеповатыми фонарями. Тут-то Лёнька и пожалел, что не согласился идти со всеми. Но что было толку жалеть? И он пошел прямо по проезжей части, ускоряя темп – дорога шла под гору, да и страх подгонял. Не заметил, как пересек улицу Введенского, миновал почту, свернул к торговому центру и вот прямо перед ним, всего в ста метрах, внезапно возникла громадина его дома, сверкавшая зажженными окнами. Лёня побежал…

Дверь квартиры была заперта. На звонок никто не отвечал. Им овладело тоскливое чувство одиночества. Сын позвонил соседям.

– Тетя Галя, – прямо с порога спросил он сквозь слезы, – а мама не будет меня ругать, что я пришел один?

– Что ты, Лёнечка, главное – ты пришел. Мама звонила, волнуется. Она будет рада. Раздевайся, замерз-то как, – тормошила его тетя Галя, помогая расстегивать пуговицы легкого пальто.

После сытного ужина, прихлебывая горячий чай, Лёня рассказывал, что произошло.

– Но вы не думайте, – закончил он, – я только немножко испугался.

Вошел дядя Боря:

– А, пропащая душа! Я его ищу около музыкалки, а он чаи гоняет, – радуясь, что видит Лёньку, пошутил он.

Оказывается, муж позвонил Борису на работу и попросил забрать Лёню из музыкальной школы – сам он никак не успевал. Но дядя Боря тоже не успел…

Когда мы вернулись, сын уже крепко спал. Папа осторожно перенес его спящего в нашу квартиру и уложил в кровать.

Наконец, учебный год закончился. Наступило лето – время отпусков и школьных каникул. Путевки нам тогда взять не удалось, и мы решили опять ехать отдыхать «дикарями», теперь уже в Сухуми – у наших друзей там были знакомые.

Накануне отъезда мне попалась интересная статья в газете. В ней шла речь о тринадцатилетнем мальчике – студенте первого курса института. Он не был вундеркиндом. Просто родители занимались с ним каждый день, даже в выходные, в каникулы и летом. Всего по одному часу, но постоянно, и мальчик, таким образом, непрерывно развивался. На меня эта статья произвела колоссальное впечатление.

Конечно, я понимала, что в тринадцать лет мой сын студентом не станет, но хорошо, если он не забудет то, что знает. Поэтому в чемодан, кроме вещей, были уложены все учебники, тетрадки, ноты… С таким багажом мы и отправились на Черное море.

Как обычно, южные хозяева сдавали всю полезную площадь, включая и подсобные постройки во дворе.

Приезжего народу набралось много, а об удобствах и говорить не приходилось.

Но мы устроились относительно неплохо. Нас ожидала малюсенькая комната в доме – все-таки помогла протекция. Отдыхающие быстро перезнакомились, но более тесного сближения в этих условиях, наверное, не бывает: каждая семья живет обособленно, целыми днями пропадая на море и возвращаясь в свой угол лишь на ночлег.

После утомительной дороги в машине мы три дня беззаботно отдыхали. Купались в прозрачной зеленой солоноватой воде, валялись на горячем песке, подставляя себя со всех сторон жаркому солнцу, любовались голубым бездонным небом, которое потом превращалось в громадный черный шатер с россыпью ярких звезд. Тишину южного вечера нарушали стрекот цикад и шумное дыхание моря. Окружающая атмосфера завораживала, а в Лёнькином воображении возникали, наверное, свои мелодии… Так продолжалось три дня нашего отдыха, а с четвертого я решила начать занятия.

– Напишешь упражнение – пойдем на море, – сказала я без всякой дипломатии.

Все, кто жил в доме, удивленно посмотрели на меня. За это время они успели полюбить Лёньку и не могли себе представить, как этот подвижный и общительный ребенок будет сидеть над тетрадкой. Летом! У моря! Думаю, что он сам рассуждал так же…

А вот его приятелю Диме, еще одному второкласснику, который отдыхал там же, где и мы, эта идея даже понравилась. Мальчик был по характеру полная противоположность Лёне: ходил серьезный, ни с кем не разговаривал.

Он добровольно вызвался принять участие в занятии по русскому языку.

– Конечно! – обрадовалась я, надеясь, что, глядя на приятеля, и мой сын все сделает быстро.

Через десять минут Дима принес мне тетрадь с написанным каллиграфическим почерком упражнением, в котором не было ни единой ошибки. Получив пять баллов, он, довольный, пошел с родителями на море. А Лёня писать еще и не начинал.

– Ты почему не пишешь? – спрашиваю.

– Не буду писать. Они обманывают. Тут написано: «Было жаркое лето». А ведь шли дожди, и было холодно. Ну, вспомни, мам!

Сначала я просто попыталась заставить сына работать. Но поняла, что, пока что-нибудь не придумаю насчет жаркого лета, он ручку не возьмет.

– Лёнечка, помнишь, ты отдыхал со мной в лагере? Какое тогда было жаркое лето – все горело! Помнишь? Вот в тот год и печатали этот учебник.

– А-а… – протянул сын, наклонился над тетрадкой и написал первое предложение.

– Фу-у, поверил! – обрадовалась я, надеясь, что дальше все пойдет как по маслу.

Но моя радость оказалась преждевременной. Следующее предложение: «Дети пошли в поход».

– Мам, а что такое поход? – незамедлительно последовал вопрос.

– Мы после урока пойдем на море, и по дороге я тебе все расскажу, только напиши упражнение, пожалуйста, – умоляла я.

– Нет, я сейчас хочу узнать! – требовал горе-ученик.

Я попыталась ответить кратко, но тут же посыпались новые вопросы. Тогда, увлекшись, я рассказала про костер, который надо уметь правильно разжигать; про палатки, хорошо натянутые со всех сторон на колышки, чтобы их не унес сильный ветер; про то, что ставить палатку следует на ровном месте, да еще и лапник подложить, чтобы можно было спать; про рюкзак, в котором вещи должны быть распределены так, чтобы мягкое соприкасалось непосредственно со спиной; и про многое другое, о чем хорошо знала, потому что сама когда-то в юности была заядлой походницей.

С горем пополам Лёня выполнил задание, и мы отправились на пляж, прихватив папу, завершившего очередной ремонт нашей машины.

Море нас встретило ласково. Вдоволь накупавшись, Лёнька плюхнулся на песок. Я достала нотную тетрадь и предложила позаниматься. Сын моментально согласился.

Помню, мы переводили из одной тональности в другую. Я в этом не очень разбиралась, но старалась вместе с ним понять премудрости музыкальной грамоты. А Лёне нравилась эта работа, и выполнял он ее с удовольствием.

Кто-то из отдыхавших, наблюдая за нами, сказал мне, что я не жалею сына, отнимаю у него детство, даже нормально отдохнуть не даю. Ерунда все это. Не в этом заключается жалость. Мы и отдохнуть хорошо успели, и позаниматься.

Будучи уже взрослым, Лёня сокрушался о том, что еще и языкам его не научили, о чем он просил меня, будучи совсем маленьким. Возвращаясь как-то из детского сада, сын вдруг заявил:

– Мамочка, научи меня английскому, немецкому, фланцузкому («р» он еще не выговаривал). – Почему-то сразу трем.

Учила, правда, только английскому. Но времени для занятий языком не хватало. Вот и не знает Лёня английский в совершенстве. А жаль!

Вообще сын учился хорошо. В начальной школе его любимым предметом было внеклассное чтение. К этому уроку давалась определенная тема или автор, а дальше полная свобода выбора. Бери любую сказку, любой рассказ – что хочешь, что больше всего нравится. Лёня знал много литературных произведений и тщательно пересматривал свои книги, прежде чем остановиться на чем-либо.

Рассказывал Лёня громко, выразительно, эмоционально. Он умел увлечь класс. Валентина Петровна, как правило, оставляла его «под занавес», когда дети уже немного уставали. Знала – выйдет Лёня, и наступит тишина. Особенно ему удавались смешные произведения Носова, Драгунского, Успенского… Пересказывая их, сын сам смеялся так, что из глаз текли слезы, а его голос тонул в общем хохоте. Ребята держались за животы, падали со стульев, и уже непонятно было, над чем они смеются – над содержанием или над тем, как заразительно Лёня изображал мимикой каждое действующее лицо.

Также на уроках внеклассного чтения звучало много стихов не из школьной программы. Часто проводились конкурсы на лучшего чтеца. На одном из конкурсов я видела, как Лёня читал стихотворение Бориса Заходера «Скрипач». Он прекрасно смог передать авторское настроение: возмущение по поводу гамм и «дребедени», которую герой вынужден был слушать каждый день за стенкой; удивление, что увидел скрипача на сцене Колонного зала; испуг, что сейчас тот начнет «пилить» гаммы.

Слушала я сына, и у меня было такое ощущение, что читает он о себе. Такая гордость звучала в кульминации стихотворения, будто на сцене играл не тот мальчик-скрипач, а он сам, только не на скрипке, а на пианино. И это ему аплодируют зрители!..

Стихи Лёня заучивал быстро не только благодаря хорошей памяти, ему помогала музыка. Он ставил книгу на пюпитр фортепиано, импровизировал мелодию, созвучную, как ему казалось, словам стихотворения, и учил.

В младших классах сын познакомился с поэзией Сергея Есенина. А в старших упивался ритмами и лирической интонацией его стихов, превращая их в песни. До сих пор остались на кассете записанные им произведения «Поет зима, аукает…» и «Край ты мой заброшенный…». Потом то же самое произошло с сонетами Шекспира. Они надолго заняли место на пюпитре.

В десятом классе Лёню попросили провести урок по литературе, посвященный творчеству Шекспира (у нас практиковали такой вид обучения). Сын тщательно готовился к роли учителя. Обложился книгами, много прочитал об этом великом поэте и драматурге. А потом говорит мне:

– Что, если я сочиню музыку к его сонетам и спою их на уроке?

– Конечно! – поддержала его я. – Это будет здорово и необычно.

Мелодии пошли сразу – вот что значит настрой человека и состояние души. Шесть сонетов были положены на музыку, и в результате получились прекрасные романсы.

В тот день сын пришел в школу с гитарой. Увидев ее, ребята решили, что у Лёни репетиция.

Урок по литературе был последним. Никто в классе не знал, что Лёня должен его проводить: это держалось в секрете. В начале урока учитель, как всегда, опрашивал учеников по пройденному материалу. Лёнька нервничал – время шло, а разговор по новой теме даже не начинался. И он не выдержал – поднял руку… Вышел, сел на стул, взял гитару и сказал только одно слово:

– Послушайте! – И запел: – «Ее глаза на звезды не похожи…»

В классе воцарилась тишина. Когда Лёня допел, прозвенел звонок. Но никто не встал с места. Мой сын продолжал петь и рассказывать о Шекспире…

Может сложиться впечатление, что Лёня только и делал, что учился. Однако это не так. Учеба вовсе не была для него единственной радостью в жизни. Если бы сына в семь-восемь лет спросили, что ему больше всего нравится, он, вероятно, ответил бы: игрушки. Ведь ребенок всегда остается ребенком, даже если он уже учится в школе.

Больше всего Лёня почему-то любил играть в индейцев, которых как-то привез ему папа из очередных зарубежных гастролей. Еще с соседом Виталиком, сыном того самого дяди Бори, они гоняли по квартире машинки. Для этого они заворачивали половину ковра в трубочку – получался трамплин, по которому они пускали вперед свои «Жигули» и «Москвичи». Машинки должны были преодолеть это препятствие и опуститься точно на колеса. Тот, у кого так получалось, – выиграл, а тот, у кого машина переворачивалась, соответственно, проиграл. Соревновались азартно. А еще нравилось пускать кораблики по воде. Сначала их из бумаги делала я, потом научила его, и у него хорошо получалось. Плавали они везде: и в ручейках, и в лужах, и в фонтанах.

И даже зимой, когда на улице все замерзало, Лёня с Виталькой наливали полную ванну воды, и уж там у них собиралась целая армада разных кораблей. Тут было все: пальба из пушек и взрывы, победные крики и стоны тонущих экипажей. Оканчивалось это морское сражение обычно с появлением взрослых, поскольку поднимался такой «шторм», что вода выплескивалась в комнату.

Как-то Лёньке на Новый год подарили игру «За рулем». И тогда все игрушки на некоторое время отошли на второй план. В любую свободную минуту (а их у него было не так много) он хватался за руль. Да что он? Вся семья играла! Эта игра так захватывала – не оторваться.

Позже игрушки заняли треть небольшой Лёниной комнаты. В основном среди них были мягкие, подаренные почитателями на концертах, что говорит об их добром и нежном отношении к своему кумиру. Иногда такие игрушки сын получал от друзей в тот самый день, который бывает «только раз в году». Лёнька и сейчас обожает «общество» мягкого зверья.

Особые дружеские отношения у него сложились со старым оранжевым львом с пейсами и мудрым выражением лица, за что его сын прозвал Соломоном.

У Соломона в комнате имелось свое постоянное почетное место на огромном удобном кресле. Даже когда собирались гости и места не хватало, это кресло оставалось за ним. Соломон в широкополой черной шляпе (подарок Володи Преснякова) чинно восседал на своем троне и становился полноправным членом компании. Иногда утром за чашечкой дымящегося кофе Лёня беседовал с Соломоном, делясь своими мыслями, и тот по-дружески давал ему толковые советы, к которым нельзя было не прислушаться. Игра как в детстве?! И да, и нет.

– Человек в основе своей двуличен, – как-то сказал мне сын, – в нем всегда борются и уживаются два противоположных начала – как и во всей природе. Это истина, которая не мною открыта… Так вот, я отсылаю свое второе «я» к Соломону и беседую с ним, как с оппонентом, а в сущности – с самим собой. Временами это бывает плодотворней, чем разговор с другим человеком, который, возможно, тебя едва слышит и понимает.

И снова, как это нередко бывало, я мысленно переношусь в прошлое.

В пятом классе Лёня написал сочинение на свободную тему под названием «Скамейка» (как жаль, что оно не сохранилось, и я передаю его содержание приблизительно, по памяти):

«Каждый день по дороге в школу и обратно я прохожу мимо старой ничем не примечательной скамейки. Если она, как чаще всего и бывает, не занята, я присаживаюсь на ее край, и мы разговариваем о моих школьных и музыкальных делах, об отношениях с близкими людьми, а также о «скамейкиных проблемах»: о дожде, который шел ночью и изрядно намочил ее, о людях, которые присаживаются сюда отдохнуть…»

Значит, разговоры с «Соломоном» возникли значительно позже «Скамейки» и являются чертой характера моего сына, занимающей среди прочих его особенностей больше места, чем у других людей. (Теперь у Соломона другие собеседники – крестник Шурик, его полугодовалая сестричка Маруся и все семейство Федосеевых, папа Алик – клавишник «Эсперанто» и мама Аня – бэк-вокалистка…)

А тогда сын рос, и игрушки постепенно уходили. Их место незаметно заменил спорт.

Как-то на вопрос журналиста: «Если бы ты не занимался музыкой, что бы ты тогда делал?» – Лёня ответил:

– Вероятно, играл бы в футбол. Это мой любимый вид спорта.

Футбол сын действительно любил всегда и не без успеха играл в школьной, затем в институтской и в армейской командах.

Еще совсем недавно у него был футбольный мяч, который он брал с собой на гастроли, особенно летом, и в минуты отдыха с музыкантами разминал мышцы. А иногда «играл» прямо в гримерной – снимал напряжение после концерта.

Но мне запомнилось другое, как сразу после уроков мальчишки оставались играть в мяч на школьном стадионе. Для маленьких ребят этот стадион был огромным, и они устраивали свое футбольное поле. Четыре портфеля – и ворота готовы, можно играть. Главное – вратарь, на это место всегда была очередь.

В свободные от музыкальной школы дни Лёнька пропадал на стадионе. И тогда его портфель тоже служил штангой. В их игре все было как в настоящем футболе: и пасы, и обводки, и пенальти, и, конечно, крики болельщиков и игроков:

– Го-ол!!!

Но на этом игра обычно не заканчивалась. Мальчишки, отойдя уже далеко от этой площадки еще долго обсуждали и спорили, кто как играл. А портфели игроков, забытые на поле, продолжали изображать ворота. Бывало, уже из дома, опомнившись, сын бежал за ним на место отшумевшего матча.

С коньками у Лёни сложились менее дружеские отношения. Он встал на них довольно поздно, лет в четырнадцать. Произошло это совершенно случайно. Около нашей школы залили каток, и, неожиданно для себя, Лёнька увидел, что многие ребята хорошо катаются на коньках. А у него их даже не было.

На следующий день он пошел в комиссионку и купил дешевые, но приличные «канады». Неделю вечерами, таясь от своих друзей, он учился кататься около дома (здесь тоже была залита небольшая площадка). Потом, как ни в чем не бывало, появился на школьном катке и сразу стал играть в хоккей. Никто и не узнал, что еще несколько дней назад он на коньках совсем не стоял. Показав всем, что умеет кататься, Лёнька успокоился, коньки забросил и никогда к ним не прикасался.

Лыжи сын любил больше. Однажды зимой в один из выходных дней Лёня (лет девять ему было) пошел кататься в овраги – это недалеко, напротив нашего дома, около леса, где сейчас проходит шоссе – Севастопольский проспект. Засыпанные снегом, склоны этих оврагов превращались в горки и собирали всю детвору окрестных домов. Здесь катались на лыжах, на санках, а то и просто на картонках; играли в снежки, валялись в сугробах.

В тот день ребят было особенно много. Причина тому – погода: «Мороз и солнце, день чудесный…» Но к вечеру веселый гомон стал затихать – ребята расходились по домам. Погода портилась – начиналась метель.

Лёнька не заметил этой перемены и, оставшись в овраге один, продолжал кататься. Я, занятая своими делами, тоже забыла о времени. Наступил вечер, а лыжник мой не возвращался. Я посмотрела в окно и испугалась – чернота!.. Не помню, как оделась и оказалась на улице. Снег сразу залепил глаза.

Около дома встретила соседа:

– Ты куда в такую погоду, на ночь глядя? – удивился он.

– Сына домой позвать, – говорю ему, а у самой дрожит голос.

– Ты посмотри, что творится!.. Вряд ли Лёня ушел далеко. Он где-то рядом.

Но рядом никого не было. И я, сгибаясь под ветром, пошла к лесу. Здесь было тихо и совсем темно… Пришлось кричать… Никто не откликался…

Беспокойство и страх усилились. В такие минуты мысль одна: найти, и найти живого.

И вдруг, подойдя близко к оврагу, я увидела Лёню. Он совершенно спокойно катался один, не замечая, что творится вокруг. Моя реакция, думаю, всем понятна: удивление, возмущение, слезы, радость. Выяснять отношения прямо в овраге было глупо.

Дома, отогрев ребенка, накормив, начала разговор:

– Как же так получилось, что ты не заметил, как испортилась погода, что все ушли домой и ты остался один?

Оказывается, Лёня себе представил, что идут международные лыжные соревнования. Вокруг трибуны, которые он отчетливо видел. На трибунах люди. Они болеют за спортсменов, кричат, ликуют. Кругом транспаранты. Мой сын, естественно, лидер среди участников соревнования. Оставалось выступить еще нескольким лыжникам, и, вероятно, Лёня был бы победителем… Но тут появилась я. И сразу, как рассказал мне сын, трибуны исчезли и он увидел маму.

Я не знала, что ему ответить. Как можно так уходить в себя, жить в каком-то своем мире, ничего не видеть и не слышать вокруг? Понимать я это стала гораздо позже.

Когда он перешел в четвертый класс, я снова взяла первый. Школа наша двухсменка, и мы оказались с ним в разных сменах. Я в первой, а Лёня во второй. Утром я уходила на работу, а он оставался дома – еще спал. Домашние задания, особенно письменные, мы старались делать накануне вечером. Сходить домой после своих уроков, чтобы привести его в школу, по времени не получалось, да и большой уже. Как только звенел последний звонок, я бежала в канцелярию к телефону, и начинался такой разговор:

– Лёнечка, уже пора, собирайся в школу и выходи.

– Хорошо, – отвечал он.

И это «хорошо» произносилось таким тоном, что не возникало и малейших сомнений в его благих намерениях выйти из дома в положенное время.

Из окон школы очень далеко была видна дорога (она шла в горку), по которой мы каждый день ходили. Одно из этих окон – мой наблюдательный пункт.

А дорога эта – сплошная грязь, особенно осенью после дождя. Там все годы, пока Лёнька учился, а я работала, шло какое-то строительство, и ее не асфальтировали. Приходилось иногда перебегать с одной стороны улицы на другую и обратно, выбирая островки суши.

Зимой было легче – замерзшая земля покрывалась снегом. В нем немногочисленные пешеходы протаптывали узкую тропинку, передвигаясь гуськом утром и вечером. Днем дорога пустела.

Я внимательно смотрела сквозь стекло вдаль, но на горизонте никого не было. Приходилось снова бежать к телефону.

– Лёнечка, ты выходишь?

– Выхожу, выхожу, не волнуйся, – раздавалось на другом конце провода.

Я вновь прилипала к окну. Вот-вот должен появиться. Но опять – никого. Тогда я начинала возмущаться и суровым голосом говорила в трубку:

– Лёня! Ты все еще дома?! Посмотри на часы. Ты же в школу опаздываешь!

А он мне совершенно спокойно:

– Мамочка, ну что ты так волнуешься. Я же сказал, что выхожу, – вот я и выхожу.

Окно запотевало от моего дыхания, ноги немели от напряжения, а сын не торопился.

Наконец, я замечала в конце дороги маленького человечка, в пихоре, с рюкзаком за плечами. Это был мой сын. Шел он не торопясь, разглядывая все по сторонам, о чем-то мечтая, вероятно, как всегда, напевая себе под нос. И не волновали его ни звонки, ни опоздания на уроки – об этом просто не думалось…

У Лёни был свой мир, в котором он жил, а мы, взрослые, постоянно вытаскивали его оттуда в нашу реальную действительность.

К сожалению, несобранность мешает ему и по сей день. «Это мой главный бич. Я всегда честно начинаю своевременно собираться. Собираюсь, собираюсь и… опаздываю. Переживаю… и вновь опаздываю. Я не умею что-то делать вовремя», – нередко сокрушался он. Но, на счастье, рядом с Лёней работают замечательные люди, которые не только прощают ему эту маленькую слабость, но и делают все, чтобы она его не подводила.

Таня, бывший его костюмер, как-то рассказывала:

«В канун Нового, 1997 года в Кремле шли съемки заключительного концерта «Песня года-96». По сценарию в 17 часов 00 минут все исполнители выходили к зрителям на приветствие и общую песню. Но… как обычно, Лёнька закопошился.

За пять минут до начала концерта мы только подъехали к Васильевскому спуску, где ждала служебная «Волга» фирмы АРС, которая и доставила нас в Кремлевский Дворец. Чувствуя, что мы катастрофически опаздываем, Лёня в машине переоделся и, влетев со служебного входа в здание, помчался к сцене. Гример на ходу, как могла, накладывала ему грим.

В это время все артисты уже стояли на сцене. Под звуки фанфар медленно пошел занавес. Когда он открылся, Лёня был среди участников концерта и, пробираясь на свое место, вместе со всеми пел:

А вот еще из ряда вон выходящий случай.

Большая группа артистов вылетала на концерты спецрейсом с военного аэродрома, куда все добирались на своих машинах.

Когда подъехали мы, ни одной машины уже не было, а летное поле – пустынно…

– По-моему, вы опаздываете, – встретила нас дежурная.

– А по-моему, мы уже опоздали, – ответил Лёня, – но лететь-то надо!

Дежурная нехотя подняла шлагбаум, и мы на всякий случай проехали к штабу. Машину остановил офицер с рацией.

– Артисты-то уже улетели, – сказал он твердо.

– Вы видели, как самолет взлетел? – уточнили мы.

– Нет. Но я видел, как он уехал на рулежку.

– Миленький! – дико завопила я. – Свяжитесь по рации с пилотом, попросите, чтобы не взлетал: Агутин приехал.

– А я что!.. Связь есть только у руководителя полетов, – растерялся офицер и указал на здание: – Второй этаж, четырнадцатый кабинет.

В одно мгновение я стояла перед командиром и повторяла ту же самую просьбу…

– Скажите, пожалуйста, где стоит самолет, или дайте сопровождающего, – попросила я, уже немного успокоившись.

– Никуда не надо ехать. Самолет за вами вернется.

И действительно, через несколько минут крылатая громадина, на борту которой было более сотни человек, подруливала к месту посадки пассажиров. В каждом иллюминаторе торчало по две-три недоумевающих физиономии наших друзей. Они не понимали, что происходит. Нам подали трап, и мы поднялись на борт.

Встретили нас криками «ура!». Удивление сменилось бурной радостью, что Лёня успел и теперь мы летим все вместе!..»

Второй класс музыкальной школы сменился третьим, третий – четвертым…

Учился Лёня ровно, без особых достижений, а может быть, и без особого желания. Программа, состоящая из классических произведений, требовала усидчивости и серьезной работы. Нередко приходилось напоминать и даже заставлять его сесть за инструмент.

Когда я, наконец, не выдержала и заявила, что мне все это надоело и надо оставить занятия в музыкальной школе, Лёня, посмотрев на меня изумленно, уверенно сказал:

– Нет, мамочка, теперь я музыку никогда не брошу.

Конец ознакомительного фрагмента.