Ленин без грима. Глава вторая (Л. Е. Колодный, 2016)

Когда ЦК играл в дурака

Вернувшись после пяти лет эмиграции в Питер, Ильич не спешил в Москву, хотя именно в ней назревали грозные события, тот самый последний и решительный бой, о котором так мечтали, судя по словам «Интернационала», коммунисты всего мира, особенно российские большевики.

Действительно, в декабре 1905 года в Москве начались сражения между дружинниками, вооруженными бомбами, пистолетами, и войсками. Пролилась кровь. Московским властям не хватило сил, чтобы справиться с восставшими, методично усиливавшими давление на не подготовленные к уличным боям с гражданским населением войска. Русские солдаты не годились для стрельбы по народу. Пришлось из Санкт-Петербурга отправлять на подмогу гвардейцев, в частности, преданный царю Семеновский полк, основанный Петром I.

В эти дни как раз Ленин и Прасковья Ивановна Онегина, а именно так значилась по паспорту Надежда Константиновна Крупская, вернулись в столицу из Таммерфорса, с партийной конференции, где, как пишет она, делегаты-партийцы между заседаниями «в перерывах учились стрелять». По-видимому, упражнялся в этих занятиях и Владимир Ильич, пребывавший в стране, естественно, по подложному паспорту.

Отправка Семеновского полка происходила на глазах Ленина и Крупской. Вот как она это описывает: «Если память мне не изменяет, мы вернулись как раз накануне отправки Семеновского полка в Москву. По крайней мере, в памяти у меня осталась такая сцена. Неподалеку от Троицкой церкви с сумрачным лицом идет солдат-семеновец. А рядом с ним идет, сняв шапку и горячо о чем-то его прося, молодой рабочий. Так выразительны были лица, что было ясно, о чем просил рабочий семеновца, – не выступать против рабочих, и ясно было, что не соглашался на это семеновец».

Неясно другое – почему не поспешил на помощь рабочим Москвы Владимир Ильич? Как мы все знаем, не устремился в свое время на помощь французским коммунистам другой вождь пролетариата – Карл Маркс, когда во Франции шел «последний и решительный бой» в дни Парижской коммуны. Но там понятно: Маркс – эмигрант из Германии, жил в Англии, во Франции могли его коммунары не признать за своего…

Ну а тут революция происходила в родной стране, и Ленин, как пишут учебники истории партии, был ее признанным лидером, все помыслы сосредоточив на том, чтобы разжечь огонь вооруженной борьбы, «из искры возгорелось пламя».

Будучи в эмиграции, днями он просиживал в женевской библиотеке, штудировал книги по военным вопросам, баррикадной борьбе, не раз происходившей в XIX веке в Европе. Ленин не только самым тщательным образом изучил, что писали Маркс и Энгельс о революции и восстании. Он, по словам Надежды Константиновны, прочел немало книг по военному искусству, обдумывал со всех сторон технологию вооруженной борьбы. Цитирую. «Он занимался этим делом гораздо больше, чем это знают, и его разговоры об ударных группах во время партизанской войны, о „пятерках и десятках“ были не болтовней профана, а обдуманным всесторонним планом», – так пишет хорошо знающая предмет Н.К. Крупская. В тиши женевской библиотеки профессорского вида господин, заняв стол у окна на привычном месте, заказывал литературу, которая послужила материалом для составления инструкций по терроризму, убийству должностных лиц, полиции, тех малоизвестных ныне «сочинений», что вдохновляли в наш век боевиков многих стран, молившихся на Ленина именно за эти его изыскания.

Дело ограничилось тогда не только чтением литературы. Большевики изыскивали все средства, чтобы переплавлять в Россию оружие, но то, что делалось, было каплей в море. В России образовался Боевой комитет (в Питере), но работал он медленно. Ильич писал в Питер: «В таком деле менее всего пригодны схемы да споры и разговоры о функциях Боевого комитета и правах его. Тут нужна бешеная энергия и еще энергия. Я с ужасом вижу, ей-богу, с ужасом вижу, что о бомбах говорят больше полгода и ни одной не сделали! А говорят ученейшие мужи… Идите к молодежи, господа!» – отправлял – по словам Крупской – вождь боевиков по точному адресу, хорошо ему известному.

Призывы Ленина к вооруженной борьбе сопровождались не прекращавшимися много лет актами «индивидуального террора» социалистов-революционеров. Из рук народовольцев, Александра Ульянова эстафету приняли в начале XX века сотни бойцов; взрывы бомб, выстрелы происходили повсеместно, по всей империи чуть ли не каждый день. 1905 год начался со взрыва дома смоленского губернатора. Затем вместо холостого залпа произвели выстрел картечью в помост, где находился во время церемонии водосвятия на Неве император… В феврале Иван Каляев убил в Кремле бывшего московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. В марте бомба взорвалась под варшавским генерал-губернатором. В мае убили бакинского губернатора. Покушались на уфимского. В июле учитель Куликовский убил московского градоначальника графа Шувалова. Бомба взорвалась под коляской московского генерал-губернатора вице-адмирала Дубасова. Да это охота на губернаторов! А 30 октября 1905 года незадолго до возвращения из эмиграции Владимира Ульянова на главной улице Москвы, Тверской, полетела бомба в градоначальника Рейнбота. Жил он до развода с женой Зинаидой Морозовой в подмосковной усадьбе в Горках. Именно она стала подмосковной резиденцией Ленина, когда он из скрывающегося под чужим паспортом революционера, призывавшего к беспощадному истреблению начальствующих лиц, сам стал первым начальствующим лицом России с квартирой в Кремле.

Если старший брат с товарищами занимался кустарным изготовлением одной бомбы, то Владимир Ульянов, пошедший, как мы все учили, иным путем, развернул производство и покупку бомб в массовом масштабе. В Женеве, до приезда в Россию, Ленин вошел в контакт с попом Гапоном, с которым неоднократно встречался и вел долгие разговоры. Гапон, прославившись после расстрела возглавляемой им демонстрации у Зимнего дворца, собрал много средств, пожертвований в Европе на революцию в Россию. С его помощью закупили в Англии транспорт с оружием. Пароход доставил его к берегам России. С корабля, севшего на мель, большевики сняли смертоносный груз и на лодках перевезли, куда нужно. По-видимому, часть этого оружия пошла в ход на улицах Москвы.

Еще одна цитата из воспоминаний Крупской: «Партийцы знают теперь ту большую и ответственную работу, которую нес Красин во время революции пятого года по вооружению боевиков, по руководству подготовкой боевых снарядов и пр. Делалось все это конспиративно, без шума, но вкладывалась в это дело масса энергии. Владимир Ильич больше чем кто-либо знал эту работу Красина и с тех пор очень его ценил».

Да, не только знал, ценил, но, как положено вождю, руководил той самой конспиративной работой с «бешеной энергией». А ценил Красина так, что ввел в 1917 году в состав своего правительства, поручив заниматься внешней торговлей, ведь у него был неоценимый опыт по международной торговле оружием…

Чем занимался Владимир Ильич, когда москвичи умирали на баррикадах Пресни и по ним в упор стреляли пушки, прокладывая пехоте Семеновского полка путь от Горбатого моста к Пресненской заставе, Прохоровской мануфактуре, где находился штаб восставших?

Об этом не упоминается в мемуарах жены. Из «Биохроники» видно, что писал, как обычно, статьи, выступал на собраниях, жил на разных квартирах состоятельных питерцев, с радостью дававших кров интеллектуальному нелегалу.

Когда уставал и «хотелось чем-нибудь перебить мысли, садился с соратниками, членами ЦК, играть в подкидного дурака. Если кто сомневается в этом – еще раз процитирую все тот же надежный источник, супругу: „И вот бывало так, что все обитатели дачи „Ваза“ засиживались играть… в дураки. Расчетливо играл Богданов, расчетливо и с азартом играл Ильич, до крайности увлекался Лейтейзен. Иногда приезжал в это время кто-нибудь с поручением, какой-нибудь районщик смущался и недоумевал: цекисты с азартом играют в дураки. Впрочем, это только полоса такая была“».

Такая полоса с игрой в карты нетипичная. Но постоянная полоса выражалась в том, что Ленин с первого дня приезда из-за границы в Россию делал все возможное, чтобы не оказаться, как случалось в молодости, в тюрьме или ссылке, не подвергать свою жизнь риску. К тому времени у большевиков не наблюдалось затруднений с документами: за два года пребывания в России вождь сменил несколько паспортов. Один у него оказался на имя грузина Чхеидзе, другой, последний, по которому второй раз эмигрировал, – на имя финского повара, а у супруги – на имя американской подданной…

В Питере супруги жили порознь, полагая, что таким образом проще уйти из-под наблюдения полиции. Встречались, как влюбленные, в кафе «Вена», брали извозчика, ехали по Невскому проспекту на санях к Николаевскому вокзалу, снимали номер в гостинице напротив вокзала, тогда это была гостиница «Северная», сейчас, кажется, «Московская». Ужинали в ресторане…

Молоды были еще, романтика! Однажды ехали на рысаке и увидели на улице идущего пешим ходом Юзефа, то есть Феликса Дзержинского. Пригласили прокатиться, посадили дорогого товарища на облучок, рядом с кучером… Эх, прокатились! Спустя десять с небольшим лет возьмет дорогой Владимир Ильич в руки руль и покатит на всех, кто не успеет отвернуться от колес его державной машины. Шофером другой, карательной машины станет давно ему любезный Юзеф и, как любитель быстрой езды, с «бешенной энергией» начнет колесами, красными от крови, осуществлять на практике вожделенную диктатуру пролетариата.

Но это действо – впереди, а тогда в Питере вся работа Ленина протекала подпольно, тайком от всех. Только однажды выступил под именем Карпова на многолюдном митинге в зале Народного дома графини Паниной, известной тогда в столице империи каждому, кто грезил о свободе, своими передовыми взглядами. (В 1917 году правительство «товарища Карпова» вышвырнет ее на «свалку истории», лишив и дома, и должности, и т. д.) Перед громадной аудиторией оратор было заволновался, с трудом преодолел нахлынувшее непрошеное чувство.

Перед ним выступал кадет, член конституционно-демократической партии, ратовал за свободу. Взяв власть, Ленин объявит поголовно всех членов этой партии, вместе с которыми когда-то выступал на митингах, врагами народа, закроет все ее газеты, журналы, комитеты, объявит кадетов вне закона и начнет их физическое истребление, несмотря на то, что никогда ни один член этой партии не призывал «браться за оружие».

Тогда в Народном доме Карпов-Ленин покорил магнетической волей аудиторию, так разволновал собравшихся, что кое-кто после окончания митинга разорвал красные рубахи и, сделав из них флаги, зашагал по улицам.

Такая вот была в дни первой русской революции жизнь, достойная не одной серии фильмов, которые могли бы быть не менее интересны, чем известные «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году».

За два года жизни в России, в 1905-1907-м, полиция так и не арестовала Владимира Ульянова. Она все силы бросила на поимку боевиков, тех, кто ходил по улицам с револьверами и бомбами. С ними вождь не ходил, хотя, как выясняется, стрелять учился.

Живя в Питере, Ленин инкогнито не раз выступал публично: на заседании Петербургского Совета, в Вольном экономическом обществе, Союзе инженеров, в школе перед учителями, где ему возражал социалист-революционер, наконец, на разных собраниях, которые проводились на квартирах, как когда-то на Арбате, где впервые Петербуржец успешно выступил против народника «В.В.».

В годы первой русской революции полиция не обращала особого внимания на подобные собрания, митинги и заседания в разных обществах, Народных домах потому, что все они разрешались законом. Очевидно, не установила она личность оратора Карпова, не установила, как пишет Крупская, «местожительства Владимира Ильича». Надежда Константиновна думала: произошло это потому, что полицейский аппарат тогда был, по ее словам, «еще порядочно дезорганизован».

Но эта «дезорганизация» не помешала арестовать на питерском вокзале Марата – руководителя московских большевиков, причастного к восстанию в Москве, как и других вожаков, арестовать всю военную организацию большевиков перед началом мятежа в крепости Свеаборг вместе с Менжинским, будущим вторым человеком ВЧК, главой ОГПУ после кончины Юзефа-Дзержинского.

Не арестовали Владимира Ильича, он же Чхеидзе и т. п., по-видимому, потому, что не было у полиции явных улик против него. Нелегальную газету с призывами к вооруженному восстанию Ленин издавал за границей. Оружия, как Красин, в подпольной химической лаборатории не изготавливал, не занимался покупкой и транспортировкой оружия. Дома, как Максим Горький, бомб и прочего снаряжения для убийств не хранил. Умел, как никто другой, прятать концы в воду. Сверхосторожный человек!

Пользуясь всеми благами объявленных царским манифестом свобод, называя обещанную Конституцию иллюзией, он в то же время постоянно произносил антиправительственные речи, публиковал статьи, заседал в редакциях, на диспутах и партийных собраниях. Но главное внимание сосредоточил на конспиративной работе, на провокации вооруженного восстания. «В подполье мы залезли. Плели сети конспиративной организации», – пишет Н.К. Крупская, устроившая встречи боевиков с их главарем Никитичем, то есть Красиным. Ну а его работа направлялась тайно Ильичом.

Когда после вооруженного восстания правительство весной 1906 года усилило слежку за политическими противниками, Ильич отправился из столицы в соседнюю Финляндию, зажил с другими руководителями партии на даче, где до них обитали… социалисты-революционеры, изготовлявшие здесь бомбы. На этой даче не раз бывал легендарный Камо, щеголявший по улицам в экзотическом кавказском костюме. «Этот отчаянной смелости, непоколебимой силы воли бесстрашный боевик был в то время каким-то чрезвычайно цельным человеком, немного наивным и нежным товарищем», – такими словами описывает законченного террориста в мемуарах жена Ленина, рассказывая, как однажды принес он ей гостинец от жившей на Кавказе тети – засахаренные орехи, а также завернутый в салфетку арбуз, который напуганные обыватели приняли за бомбу.

Возлюбила Камо и мама Надежды Константиновны, Елизавета Васильевна. Она, эта мама, «заботливо увязывала ему револьверы на спине» всякий раз, когда возвращался нежный племянник кавказской тети из Финляндии, где жил Ильич, в соседний Питер. А ездил так матерый боевик часто, перевозя на себе оружие.

Какие задания давал во время душевных встреч Ильич «легендарному» Камо – покрыто мраком. Ясно одно: за каждое такое задание полиция могла отдать под суд.

Знаем мы, что Камо «страстно был привязан» и к Ильичу, и к Никитичу. О некоторых криминальных подвигах легендарного боевика, в которых явно замешан наш вождь, речь впереди.

Как никто другой, Ленин идеализировал, превозносил рабочий класс, чуть ли не обожествлял его. Ему казалось, что все представители этого класса являются носителями не только «классового инстинкта», но и абсолютного добра на земле, выразителями истины в последней инстанции, что своим стихийным чутьем они могут все понять, судить и рядить без профессиональной подготовки и образования, способны руководить всем обществом на самых верхних ступенях государственной пирамиды. Нет, Ленин не говорил, как ему приписывают, что каждая кухарка может управлять государством. В 1917 году он писал в статье «Удержат ли большевики государственную власть»: «Мы не утописты. Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас вступить в управление государством. Но мы (…) требуем немедленного разрыва с тем предрассудком, будто управлять государством, нести будничную, ежедневную работу управления в состоянии только богатые или из богатых семей взятые чиновники. Мы требуем, чтобы обучение делу государственного управления велось сознательными рабочими и солдатами, и чтобы начато было оно немедленно, т. е. к обучению этому немедленно начали привлекать всех трудящихся, всю бедноту».

Вот понадобилась как-то Надежде Константиновне помощница, чтобы переправлять по адресам нелегально газету «Пролетарий», которая выходила подпольно, потому что открыто призывала в каждом номере к свержению правительства, изменению государственного строя, к восстанию, оружию… Некий «районщик» по фамилии Комиссаров предложил Крупской в помощницы свою жену Катю. То был низовой партийный активист одного из районов Питера. В этом качестве выступали представители заводов и фабрик, рабочие, усвоившие азы марксизма в тех самых кружках, где витийствовал Николай Петрович – Владимир Ульянов, его жена и другие социал-демократы, интеллигенты-инженеры, юристы, врачи, недоучившиеся студенты, семинаристы и т. д.

Рекомендованная Катя оказалась тем человеком, что нужно. Все делала молча, ничем лишним не интересовалась, как и положено в конспиративных делах. Но дружбы между Катей и Надеждой Константиновной не состоялось. Крупской с первого взгляда на огромную стриженую женщину овладело чувство острого недоверия. Почему бы так? Что за телепатия?

Вскоре первое неприязненное чувство забылось, и нелегальная работа жены вождя и жены низового активиста началась. Все шло хорошо. Катя после разноски газет перешла на транспортировку оружия, заслужила, значит, доверие, рискуя получить по суду каторгу.

«Помню только раз, когда я спросила ее о том, куда она едет на лето, ее как-то передернуло и она посмотрела на меня злыми глазами. Потом оказалось, что Катя и ее муж – провокаторы», – пишет Крупская.

Почему выдала себя Катя, сверкнув глазами, почему зло чуть было не прорвалось из ее оболочки? Да еще после такого, казалось бы, невинного вопроса о летнем отпуске, поездке на дачу? Да потому что Катя, надо полагать, как ее муж, рабочие Питера в начале века, не могла поехать летом на дачу, как это делали всегда, даже в годы революции, супруги Ульяновы. Пролетарское происхождение не помешало Кате и мужу стать провокаторами, то есть изменниками рабочего класса, как, впрочем, другим рабочим, членам партии большевиков, завербованным в тайные агенты.

…В конце 1905 года в столице империи громко заявил о себе Петербургский Совет рабочих депутатов, когда вместо арестованного Хрусталева-Носаря избрали председателем Льва Троцкого. Спустя 12 лет, в октябре 1917 года, произойдет штурм Зимнего дворца, организованный этим Советом во главе с тем же председателем.

Как видим, и в 1905 году, и в 1917 году молодой Лев Давидович (он 1879 года рождения) действовал на авансцене, на виду у всех. В отличие от него Владимир Ильич в годы первой русской революции никогда не выходил на передний край исторических подмостков, держался в тени за кулисами, не избирался ни в какие шумные Советы, жил по чужому паспорту, при первой опасности перебрался в Финляндию, где петербургская полиция не могла его схватить.

Призывая браться за оружие, раздувая изо всех сил пламя вооруженного восстания, сам на баррикады не шел. Не поспешил в Москву вслед за семеновцами с пушками, чтобы воодушевить рабочих в предстоявшем историческом бою. Приведу еще один рассказ Надежды Константиновны, имеющий отношение к карательной экспедиции Семеновского полка:

«Я помню, как слушал Ильич рассказ Анны Ильиничны, встретившей на Московском вокзале московскую работницу, горько укорявшую питерцев: „Спасибо вам, питерцы, поддержали нас, семеновцев прислали“».

Не всегда Ильич «молча слушал», когда заходила речь о декабрьском вооруженном восстании, когда пушки разметали защитников Пресни. Мудрый Плеханов утверждал, что не нужно было браться за оружие. Ленин яростно спорил с ним, писал и говорил неоднократно, что нет, нужно было браться за оружие и действовать более решительно…

Только в первой половине января 1906 года, когда все было кончено, Пресня лежала в руинах, расстреляли у стены Прохоровской мануфактуры молодых парней-текстильщиков, тех самых, что взялись за оружие, вот тогда, соблюдая все меры предосторожности, тайно прибыл поездом в Москву вождь большевиков. Конспирация соблюдалась так строго, что не удалось установить, где же тогда ночевал, где жил в Первопрестольной товарищ Ильин, он же Чхеидзе, он же Карпов…

Инструкции террора

Что увидел Ленин, конспиративно прибывший из Питера в Москву после разгрома в декабре 1905 года восставших по его призыву москвичей? Фотографы запечатлели десятки баррикад из бочек, телег, перевернутых трамваев, телеграфных столбов, бревен… Они появились между корпусами Московского университета на Моховой, на Арбате, Лесной улице, Садовом кольце… Начиналось с баррикад. Закончилось артобстрелом, пожарами. Сгорела лучшая по тому времени типография Сытина на Валовой, где печатались призывы к вооруженному восстанию. Из пушек лупили по жилым домам, Трехгорной мануфактуре, по аптеке на Садовой-Каретной, по лечебнице на Тверском бульваре… Город понес огромные потери.

Больше всего разрушений оказалось в районе Пресни, где дружинники захватили власть. Могильными крестами чернели на снегу остовы печей – все, что осталось от первоклассной фабрики художественной мебели Шмита. Из-за ее ограды стреляли по солдатам гвардейского Семеновского полка пулями. Они ответили снарядами. Почти вся Большая Пресня, ныне Красная Пресня, была разрушена, начиная от Зоологического сада до Заставы. Об убитых и раненых – впереди. Они на фотографии не попали.

Со школьных лет заучили мы ленинское утверждение, что вооруженное восстание 1905 года в Москве было генеральной репетицией Октябрьской революции.

Но когда читаешь воспоминания очевидцев тех событий, то видишь, что перестрелки, бои, сражения на Пресне и наступившая затем расправа напоминают не революцию 1917 года, которая прошла в Москве совсем по другому сценарию, без баррикад и дружинников. В Октябре происходило сражение войск, перешедших на сторону Советов, и войск, оставшихся верными Временному правительству. Декабрь 1905 года в Москве напоминает скорее эпизоды гражданской войны с ее ужасами и бесчисленными жертвами. Ожесточившись потерей товарищей, убитых из засад, из-за угла, солдаты били из пушек по улицам и домам без разбора.

Цитирую из сборника «Москва в декабре 1905 года» (Издание П.В. Кохманского, 1906 г.):

«Один офицер Ростовского полка говорил, что, проходя с патрулями по Садовой-Сухаревской, он едва удерживал солдат от стрельбы. И без того обозленные солдаты выходили из себя, когда в них сыпались пули дружинников. Они готовы были стрелять прямо по толпе. Только присутствие женщин и детей помогло офицеру, по его словам, сдержать солдат, которые просто молили: „Ваше благородие, дозвольте стрелять!“

Другой артиллерийский офицер, попавший в уличные бои из окопов русско-японской войны, ужаснулся тому, что ему пришлось увидеть в родной Москве. Даже на фронте не замечал он таких зверских лиц подчиненных. Несмотря на его мольбы: „Братцы, не стреляйте!“ – солдаты отвечали: „Мы их, мерзавцев, всех перестреляем!“» И убивали, никого не щадя. Оно и понятно, одно дело война с неприятелем, на которой побывал артиллерийский офицер, другое дело – гражданская война, случившаяся на улицах Москвы, где нет никаких уставов, не действуют никакие конвенции о помощи раненым. Начались грабежи квартир. Патрули отнимали у задержанных прохожих все ценное, что было в их карманах.

Стать солдатом революции, безнаказанно убивать в те дни практически мог каждый, кто хотел. «Приходит кто-нибудь, говорит, что он рабочий, ему и дают оружие, не проводя никаких проверок. Потом, когда оказалось, что на рынок попала масса оружия не только с участков, но и розданного партиями, в дружины стали принимать с разбором». Это свидетельство того же сборника «Москва в декабре 1905 года».

Поскольку часто дружинники, как призывал Ленин, стреляли из окон, с крыш, то солдаты били в ответ по любой тени, появившейся в оконном проеме, попадая в ни в чем не повинных людей. Захватив власть на Пресне, восставшие расстреляли попавшего в их руки околоточного только потому, что он полицейский. Драгуны, казаки рубили шашками прохожих прямо на тротуарах, раскалывая им черепа, рассекая туловища… Встретив ночью на улицах прохожих, у которых при обыске находили оружие, а его тогда носили при себе для самообороны, солдаты без суда убивали несчастных на месте, не слушая мольбы о пощаде. Один вооруженный студент, застигнутый на Пресне в доме, вышибив раму, выскочил из окна и уложил на месте шесть солдат Семеновского полка, пока не упал, изрешеченный пулями. Затем, уже мертвого, его искололи штыками.

Под картечью, пулями погибли тогда в Москве 1059 мирных жителей: ремесленников, мещан, рабочих, женщин, гимназистов, детей. Число потерь правительственных сил в сборнике «Москва в декабре 1905 года», который, в частности, анализировал Ленин в известной статье «Уроки московского восстания», указано всего – 35 солдат, офицеров, полицейских и жандармов. Но это только тех, которые зарегистрированы городскими лечебницами. Подавляющая часть пострадавших попадала после боя в полевые лазареты и госпитали. В одной только стычке на Пресне, как уже говорилось, один студент уложил шестерых семеновцев… Надо полагать, что правительственные силы понесли более значительные потери…

Как в наши дни в Приднестровье, Абхазии и т. д., в 1905 году в Москву наехало много добровольцев из других городов и даже стран. Так, группа дружинников-грузин под прикрытием толпы любопытных расстреляла отряд конных драгун. Им на помощь прислали артиллерию. Развернувшись на Арбатской площади, солдаты дали залп шрапнелью… по толпе, а дружинники ушли переулками, оставив на месте боя трупы и раненых москвичей.

За городовыми буквально охотились прибывшие на помощь революционерам четыре добровольца из Черногории. За день они отстреливали десятки «слуг царя». Когда оставшемуся в живых последнему бойцу этого летучего отряда давали на день пятьдесят патронов, он их все до одного использовал и при этом сожалел, что так мало ему дают патронов, чтобы мстить за погибших друзей. Сколько таких эпизодов, сколько историй остались не зафиксированными летописцами той первой кровавой бойни в городе, к счастью, в таких масштабах больше не повторившейся. Даже Октябрь 1917 года в Москве, хотя уличные бои шли десять дней, выглядит не столь кровавым, ужасным.

Возникает вопрос: почему вооруженное восстание произошло в Москве, а не в Петербурге, хотя именно в нем располагались крупнейшие заводы российской тяжелой индустрии, сформировалась самая большая армия пролетариата, в которую входили металлисты, ее ударный отряд? После «кровавого воскресенья», расстрела безоружных рабочих, когда сотни убитых и раненых лежали на улицах, питерский пролетариат утратил боеспособность, пыл его поостыл. Москва не пережила такой катастрофы. И главное – во второй столице солдат было намного меньше.

Единственный из неарестованных членов бюро ЦК партии, большевик по кличке Леший писал, что они начали дело, т. е. стрелять, после того, как из Петрограда приехал некто Вадим и привез директиву Ленина – взять на себя инициативу вооруженного восстания. Хотя дружинников насчитывалось в Москве всего «несколько сот» (сколько точно – никто не знал). Многие вооружались малогодными для уличного боя револьверами. Маузеры и винчестеры были наперечет. Тем не менее решили начать, то есть провоцировать столкновения с полицией и казаками, не вступая в бой с войсками, которые надеялись перетянуть на свою сторону.

Как на практике осуществлялся призыв Владимира Ильича к восстанию?

Вооруженная закупленным за границей новейшим оружием на деньги молодого фабриканта, студента Шмита, боевая дружина фабрики произвела рейд по Новинскому бульвару и прилегающим улицам. Во время рейда она просто-напросто перестреляла всех попавших ей на пути городовых. У дружины были маузеры, из которых стреляли беглым огнем. Городовые имели устаревшие «смит-вессоны». Итог: все полицейские Москвы разбежались по домам. В дело ввязались войска, заговорили пушки. Из них расстреляли училище на Чистых прудах, которое заняли крутые ребята – молодые боевики партии социалистов-революционеров, самой задиристой и безрассудной.

Вот боевой эпизод, приводимый все тем же большевиком Лешим: «Под прикрытием толпы дружинники производили одно за другим нападения на войска. Некоторые из них были особенно удачны. Так, на Театральной площади отряд, вооруженный винчестерами, подвешенными на ремнях под мышкой, скрыл их под накинутыми на плечи пальто, что дало отряду возможность, не внушая подозрений, приблизиться к драгунам и обратить их в бегство внезапным открытием огня».

Пришлось адмиралу, генерал-губернатору Москвы Дубасову дать команду стрелять по толпам картечью из пушек и из пулеметов, и это вызвало ярость народа. Из пушек стали стрелять по Пресне, где сосредоточились дружинники. Хочу еще раз сослаться на Лешего, писавшего, когда еще можно было об этом писать откровенно, в 1925 году: «Самая большая фабрика и наиболее революционно настроенная, Прохоровская, находилась под исключительным эсеровским влиянием. Здесь постоянно гастролировали эсеровские ораторы, из них некоторые обладали весьма нескромными именами, как, например, Непобедимый (известный правый эсер Фундаминский), или Солнце…»

Так что справедливости ради следует сказать, заблуждение вождя большевиков о вооруженном восстании разделяла партия социалистов-революционеров, рвавшаяся к оружию. Не случайно обе партии в 1917 году повели своих сторонников на Зимний и на Кремль, что не помешало им с июля 1918-го убивать друг друга.

Напомню читателям, что Владимир Ильич уехал из Москвы в первую эмиграцию в 1900 году. Она длилась пять лет. Вернувшись на родину, в Питер, оказался в Москве после разгрома восстания. Приехав, не поспешил в Кремль, к другим достопримечательностям древней столицы. (Нет свидетельств Крупской, других членов семьи Ульяновых о таких посещениях, о том, что он проявлял какой-то интерес к памятникам Москвы, ходил бы в музеи, на выставки.) Как раз на рубеже веков Москва переживала бурный подъем. В центре, на главных улицах, на окраинах шло строительство многих зданий. Так, на Театральной площади глазам москвичей открылась громадная гостиница «Метрополь», определившая в начале XX века укрупненный масштаб зданий.

В 1901 году на Моховой освящена фундаментальная библиотека с читальным залом под куполом. Через год университет заимел крупное здание на Большой Никитской, где открылся Зоологический музей. В тот год, когда Владимир Ульянов вернулся в Москву, рядом со старым зданием университета на Моховой (где он однажды побывал в актовом зале на заседании съезда учителей) появился новый корпус под стеклянной крышей, с двумя большими аудиториями, в советской Москве получившими названия Ленинской и Коммунистической, хорошо известными всем, кто учился в университете. В том же году получил университет Агрономический институт. В 1906 году открылся Физический институт университета, его здание занимает ныне Институт радиотехники и электроники. Новые корпуса Народного университета выстроили на Миусской площади, Коммерческого училища – на Щипке, Учительского института – на Большой Полянке, для Высших женских курсов – на Девичьем поле… Эти и десятки других общественных зданий служат по сей день, украсив Москву как раз в годы первой русской революции.

Парадокс: политическая нестабильность, бурные забастовки, демонстрации студентов, профессуры падают на время, когда среднее и высшее образование охватывало широкие слои народа, мощно развивалось вширь и вглубь.

Пышные похороны убитых террористами министров, губернаторов перемежались церемониями освящений храмов науки, которые возводились в Москве и в кварталах по сторонам Большой Никитской, и на Девичьем поле, где складывался новый центр высшего образования, строились корпуса медицинского факультета, Высших женских курсов, и в Лефортове, где развивалось Высшее техническое училище, названное при советской власти именем убитого революционера Николая Баумана, принадлежавшего к той партии, что призвала студентов к оружию.

(По размаху забастовок, стачек, по числу демонстраций, митингов годы первой русской революции напоминают годы «перестройки». Но последняя проходила без церемонии открытия новых зданий институтов и училищ, потому что их перестали строить.)

«Владимир Ильич нелегально приехал в Москву из Петербурга в начале января 1906 года. В Москве он познакомился с положением дел после поражения Декабрьского восстания, побывал на месте баррикадных боев, встретился с участниками вооруженной борьбы рабочих», – так сказано в официальном справочнике «Ленин в Москве». Никаких других подробностей: где именно побывал на месте боев, с кем из участников боев беседовал…

Поскольку главный бой с войсками происходил на Пресне у Горбатого моста, откуда некогда вел прямой путь из города к Пресненской заставе, то, значит, там и посмотрел Ленин на руины домов, бани, фабрики Шмита и другие революционные достопримечательности. Неизвестно только, побывал ли Владимир Ильич на могилах убитых дружинников, похороненных на Ваганьковском кладбище. Тот бессмысленный кровопролитный бой вождь назвал подвигом пресненских рабочих и считал его не напрасным, видел в нем генеральную репетицию будущей схватки. Но, повторяю, опыт Пресни в 1917 году не пригодился. Октябрьская революция не похожа на Декабрьское восстание, как осенний октябрь не похож на зимний декабрь.

Смотреть на поле проигранного сражения, на обуглившиеся остовы печных труб, на выгоревшие стены домов, аптек, фабрик нашему стратегу было, очевидно, скучно. Но слушать, как шли героические бои на баррикадах, как завязывались стычки с войсками и полицией, – представляло большой интерес. Он узнал в те дни десятки разных историй, приключившихся на улицах Москвы, отголоски которых попали в его статью «Уроки московского восстания», как раз написанную после той поездки в Москву. Особенно негодовал вождь, узнав, что шел по Большой Серпуховской отряд солдат с пением «Марсельезы», а на этом пути, опережая большевиков, солдат перехватил некий военный начальник Малахов и уговорил вернуться в казармы, окружив для надежности драгунами.

Какой ленинский урок преподан был на основании этого случая? Рабочие, т. е. большевики, должны были опередить Малахова и… окружить его бомбистами. Убить. Черным по белому Ильич писал: «…Социал-демократическая печать давно уже (старая „Искра“) указывала на то, что беспощадное истребление гражданских и военных начальников есть наш долг во время восстания». Ну а «старую „Искру“» редактировал молодой Ильич.

Просклоняв на все лады идею истребления «начальствующих лиц», Ленин требует проводить «массовый террор», используя новейшие средства – «ручные гранаты», хорошо себя зарекомендовавшие в Русско-японскую войну, «автоматическое ружье», появившееся тогда.

Читая статьи Ленина начала века, видишь, что именно тогда он призвал к массовому террору. От него было рукой подать до «красного террора», повальных убийств всех, даже безоружных потенциальных противников. Каждый в школе запомнил, что, узнав о казни старшего брата, намеревавшегося убить императора, Владимир сказал, что пойдет другим путем. И пошел. В чем разнятся их пути? Старший брат изготавливал одну бомбу, следуя идее индивидуального террора. Его гениальный брат вдохновил народ на массовый террор. Волосы дыбом встают на голове, когда читаешь сочинение вождя, впервые обнародованное в малотиражном «Ленинском сборнике» после его смерти. Я имею в виду письмо от 29 октября 1905 года «В Боевой комитет при Санкт-Петербургском комитете», написанное тогда же, когда появилась ленинская директива «Задачи отрядов революционной армии», попавшая в собрание сочинений.

Это – инструкции по убийству людей.

«Отряды должны вооружаться сами, кто чем может (ружье, револьвер, бомба, нож, кастет, палка, тряпка с керосином для поджога, веревка или веревочная лестница, лопата для стройки баррикад, пироксилиновая шашка, колючая проволока, гвозди (против кавалерии) и пр., и т. д.)».

Какие слова, какой бесхитростный стиль! Как поверить, что эти строчки вышли из-под пера автора «Что делать?» и «Двух тактик», посвященных стратегии и тактике партии, бравшей на себя защиту интересов рабочего класса.

Вся глубокомысленная стратегия, вся хитроумная тактика свелись в конечном счете к призыву убивать, к требованию «массового террора», к нравственному и моральному оправданию любых самых тяжких преступлений, вплоть до убийств из-за угла (а иначе как же можно поразить зазевавшегося казака или городового?), грабежа правительственных учреждений, каковыми являются банки…

Не имеющий никакой власти автор инструкции угрожал карой всем, кто не будет неукоснительно следовать его палаческим наставлениям. Молодой юрист с дипломом столичного университета внушал восставшим, что убивать начальствующих и прочих лиц не только право, но и прямая обязанность всякого революционера!

С бухгалтерской педантичностью, ничего не упуская, Ильич перечисляет виды «массового террора»:

Убийство шпионов, полицейских, жандармов.

Взрывы полицейских участков.

Освобождение арестованных.

Отнятие правительственных денежных средств. (То есть грабеж банков, почтовых карет с деньгами и так далее. – Л.К.)

Добыча оружия.

Автор этой инструкции преступлений требует от «революционных отрядов», то есть кучки людей, конкретно: «энергичный человек с 2–3 товарищами» начинает дело, «забираясь на верх домов, в верхние этажи и т. д., осыпая войска камнями, обливая кипятком и т. д.».

Вот так писал тайные инструкции бывший присяжный поверенный в годы первой русской революции, которые трансформировались в инструкции ВЧК-ОГПУ-НКВД.

Тридцатипятилетний молодой мужчина с «проворными ногами», по словам одной из его сестер, мастерски убегавший от филеров, живя в теплой буржуазной квартире по подложному паспорту, призывал сограждан выйти на улицы и убивать полицейских, нападать на них кучей на одного, а если оружия нет, то взбираться на крыши и бросать в вооруженных солдат камнями, поливать их из верхних этажей кипятком!

Разве не веет от этих призывов фанатизмом?

И чем его можно объяснить и оправдать – не знаю.

Сквозь синие очки

…В начале весны 1906 года поезд опять доставил жившего по подложному паспорту вождя из Питера в Москву.

На вокзале его никто не встречал, Ильич из конспиративных соображений никого не уведомил о приезде. С Каланчевской площади направился на квартиру в Большой Козихинский переулок вблизи Тверской, где жил учитель городского училища на Арбате Иван Иванович Скворцов, большевик, член легальной литературно-лекторской группы при МК РСДРП. Через него намеревался связаться с руководством глубоко ушедшего в подполье Московского комитета, зализывавшего раны после катастрофы в декабре 1905 года.

Хозяин квартиры Скворцов-Степанов, будущий редактор газеты «Известия», несколько раз принимал дорогого гостя, который просил подробных рассказов все о том же подавленном московском восстании. Поселили вождя на квартире врача, некоего «Л», фамилию его так и не удалось установить, несмотря на усилия следопытов, изучавших жизнь Ленина в Москве. В те мартовские дни 1906 года заночевал он однажды на Большой Бронной, в доме 5, у своего знакомого артиста Малого театра И.М. Падарина. Охранке не могло прийти в голову, что в квартире известного артиста императорского театра, члена партии кадетов – конституционных демократов привечают революционера, больше всех повинного в кровавой драме, что разыгралась на улицах Москвы.

Как вспоминал о тех днях Скворцов-Степанов: «С жгучим вниманием относился Владимир Ильич ко всему, связанному с московским восстанием. Мне кажется, я еще вижу, как сияли его глаза и все лицо освещалось радостной улыбкой, когда я рассказывал ему, что в Москве ни у кого, и прежде всего у рабочих, нет чувства подавленности, а скорее, наоборот… От повторения вооруженного восстания нет оснований отказываться».

Тысяча с лишним убитых студентов, рабочих, женщин, детей, солдат, множество раненых; похороны, стенания родственников покойных, свежие могилы. И лицо, озарявшееся улыбкой!

В те дни посетил Ильич давнего знакомого врача Мицкевича, бывшего члена «шестерки» студентов, которые в конце XIX века организовали группу, от которой пошла история московской партийной организации, увлекшей народ на баррикады.

Жена Мицкевича, принимавшая гостя, засвидетельствовала, что он был полон оптимизма, предостерегал товарищей, чтобы они не впадали в уныние, доказывал, что наступило временное вынужденное затишье перед новыми неминуемыми боями.

Московские партийцы сделали все возможное, чтобы в «красной Москве» вождь не провалился, не был арестован. По-видимому, больше одной ночи он ни у кого из тех, кто предоставлял кров, не ночевал, чтобы не попасть в поле зрения дворников и полиции. В те дни Ленин верил, что партии удастся вызвать всплеск еще одной мощной революционной волны. Ильич полагал, что она снова в том же году высоко поднимется.

В Большом Девятинском переулке прошла конспиративная встреча главного теоретика большевизма с боевиками и членами так называемого военно-технического бюро, то есть практиками. Одни из них предпочитали оборонительную тактику, другие – наступательную. Вождь внимательно слушал обе стороны и, естественно, поддержал сторонников активных действий.

«Декабрь подтвердил наглядно, – писал Ленин в статье „Уроки Московского восстания“, – еще одно глубокое и забытое оппортунистами положение Маркса, писавшего, что восстание есть искусство, и что главное правило этого искусства – отчаянно-смелое, бесповоротно-решительное наступление». Этим искусством Ленин как мало кто обладал.

Судя по дошедшим до нас сведениям, Ильич в мартовские дни 1906 года перемещался по городу с утра до ночи, с места на место, с одной конспиративной квартиры на другую, с одного совещания на другое. На том из них, которое назначалось в Театральном проезде, в помещении Музея содействия труду, вся эта кипучая деятельность оборвалась. Помешал околоточный, который, завидев скопление людей, поинтересовался, есть ли разрешение на многолюдное собрание.

– Наверху полиция. Мне удалось вырваться. Надо немедленно уходить, – такими словами встретил спешившего на заседание вождя один из участников совещания, успевший уйти от греха подальше.

Пришлось Ильичу спешно ретироваться уз Москвы. О тех днях, проведенных в городе, на стенах зданий напоминает несколько мемориальных досок: они на доме на Остоженке, где на конспиративной квартире собирался московский актив партии, на Большой Сухаревской, где на квартире фельдшерицы Шереметевской больницы странноприимного дома заседал Замоскворецкий райком, на доме в Мерзляковском переулке, где проживал присяжный поверенный некто В.А. Жданов, член литературно-лекторской группы…

Никому из артистов, врачей, фельдшериц, адвокатов, которые предоставляли жилища для собраний, ночевок вождя, в голову не приходила мысль, что Ленин, придя к власти, вышвырнет их из уютных гнезд.

Рассказывая о проживании Владимира Ильича по чужим квартирам, Надежда Константиновна не раз подчеркивала, что он при этом испытывал большое неудобство, переживал, что приносит порой незнакомым людям беспокойство своим поселением.

«Ильич маялся по ночевкам, что его очень тяготило. Он вообще очень стеснялся, его смущала вежливая заботливость любезных хозяев». Вот еще одно подобное замечание: «Часами ходил из угла в угол на цыпочках, чтобы не беспокоить хозяек», которые за стенкой играли на рояле, обдумывая во время таких хождений на цыпочках строчки новой работы, анализирующей опыт пережитой революции.

И вот такой стеснительный, предупредительный, истинно интеллигентный, вежливый человек придумал невиданное в Москве решение жилищной проблемы после захвата власти. После чего навсегда умолкли игра на рояле и веселое щебетание женщин – хозяек чистеньких квартир, которые вскоре после революции перестали быть физически чистыми, а их квартиры превратились в перенаселенные коммуналки с общей ванной, общим туалетом на несколько десятков жильцов.

Да, отплатил предупредительный и обходительный постоялец черной неблагодарностью и московскому доброжелателю с Бронной, актеру Падарину, и врачу «Л», и питерским либералам – зубному врачу Доре Двойрис с Невского проспекта, и зубному врачу Лаврентьеву с Николаевской улицы, адвокату Чекруль-Куше, папаше Роде, домовладельцу, отцу подруги Надежды Константиновны, любезно предоставлявших крышу и стены для партийной явки. Отблагодарил всех прочих, сочувствовавших революции, сполна. За что они боролись – на то и напоролись. Остались после 1917 года все перечисленные господа без квартир, мебели, без шуб, белопенных сервизов, столового серебра и, ясное дело, без еды, денег и драгоценностей…

Живя подолгу в Питере и Москве, Ленин хорошо представлял столичные доходные дома и их квартиры. В них насчитывалось по пять-семь и более комнат. Они проектировались с расчетом, чтобы в многодетных семьях каждому взрослому члену семьи доставалось по отдельной комнате, не считая гостиной.

В таких квартирах проживала прислуга. Эти квартиры знают хорошо коренные москвичи и питерцы, обитатели нынешних трущоб в центре городов. Злосчастные коммунальные квартиры произошли как раз в результате победы вооруженного восстания в Москве, после социального переворота, который задумывался Владимиром Ульяновым, когда он кочевал с одной квартиры на другую и хорошо присмотрелся к их размерам, прикидывая в уме, как поступить с жильцами, когда наконец победит рабочий класс – фактически его партия.

Еще до захвата власти глава советского правительства проигрывал в голове такой сценарий:

«Пролетарскому государству надо принудительно вселить крайне нуждающуюся семью в квартиру богатого человека. Наш отряд рабочей милиции состоит, допустим, из 15 человек: два матроса, два солдата, два сознательных рабочих, из которых пусть только один является членом нашей партии или сочувствующий ей, затем 1 интеллигент и человек из трудящейся бедноты, непременно не менее 5 женщин, прислуги, чернорабочих и т. п. Отряд является в квартиру богатого, осматривает ее, находит 5 комнат на двоих мужчин и две женщины. „Вы потеснитесь, граждане, в двух комнатах на эту зиму, а две комнаты приготовьте для поселения в них двух семей из подвала. На время, пока мы при помощи инженеров (вы, кажется, инженер?) не построим хороших квартир для всех, обязательно потеснитесь. Гражданин студент, который находится в нашем отряде, напишет сейчас в двух экземплярах текст государственного приказа, а вы будьте любезны выдать нам расписку, что обязуетесь в точности выполнить его“.»

Такая была голубая мечта, которая в действительности обернулась злым кошмаром и тихим ужасом. Он происходил во многих домах Москвы, куда после Октября заявились без приглашения непрошеные гости – отряды из «сознательных рабочих и солдат».

Да, в многокомнатных квартирах, предназначенных на одну семью, с одной кухней, одной ванной и одним туалетом, поселили в каждой комнате по семье. Не временно, «на эту зиму». Что из всего вышло, описали Михаил Булгаков, Михаил Зощенко, многие литераторы, оставившие нам картины послереволюционного быта. Коммунальные квартиры отравляют жизнь многим людям поныне. Конца этому ленинскому почину пока не видно. Граждане инженеры так и не построили с 1917 по 1991 год достаточно бесплатного жилья для граждан рабочих, потому что государство занялось строительством необходимых для обороны в грядущей мировой войне объектов совсем иного свойства, финансированием союзников, отсталых стран Ближнего Востока, Африки, Латинской Америки.

Странно, но от внимания историков, не раз переиздававших и дополнявших дотошный справочник «Ленин в Москве и в Подмосковье», ускользнул еще один случай посещения вождем Москвы, в дни революции 1905 года, причем засвидетельствованный не кем-нибудь, а Крупской. Это посещение Москвы она относит к осени 1905 года. Тогда пришлось срочно покидать город, не познавший ужаса «вооруженного восстания», причем не без маскарада, к которому тяготел Ильич.

На вокзал к поезду он проследовал… в синих очках, а в руках держал желтую финскую сумку. В таком-то виде посадили москвичи своего кумира в последний вагон поезда-экспресса. Этот маскарад, как считает Надежда Крупская, вместо того, чтобы отвлечь, привлек к нему внимание полиции. Придя на квартиру к мужу после его возвращения из Москвы, она обнаружила шпиков.

Решили срочно уходить. И ретировались, взявшись под руки, как добропорядочная супружеская пара. Никто не остановил. Никто не спросил документов. Однако от подъезда пошли «в обратную сторону против той, которая была нужна», сели на одного, потом на другого, затем на третьего извозчика, заметали следы.

Читая о явках, конспиративных квартирах, езде на извозчиках, свиданиях в меблированных комнатах, маскарадных переодеваниях, начинаешь думать, что Владимир Ильич и Надежда Константиновна страдали манией преследования, страшились постоянного ареста, чему, конечно, были основания, им хорошо известные.

Если из Москвы вернулся Ильич в синих очках, то, побывав в 1906 году на партийном съезде в Стокгольме, вернулся таким, что жена родная не узнала.

Сбрил бороду, усы постриг, надел на голову соломенную шляпу.

Да, любил Ильич маскарад, внедрил на десятки лет в партийную практику метод изменения внешности и в этом деле был закоперщиком.

…После августа 1991 года генеральный прокурор России Валентин Степанков сообщил, что на Старой площади среди сотен кабинетов ЦК КПСС неожиданно обнаружилась «абсолютно подпольная мастерская для фальсификаторских нужд». В помещении под № 516 оказалось четырнадцать засекреченных комнат, где шла подделка фальшивых документов для нелегального перехода границы и проживания за рубежом агентов партии и ее «друзей». Как пишет генеральный прокурор, в подпольных комнатах нашли фальшивые паспорта, штампы, печати, бланки, множество фотографий и тому подобных атрибутов, необходимых для выделки подложных документов, а также «средства для изменения внешности – парики, фальшивые усы, бороды, гримировальные принадлежности».

Как полагал прокурор, эта так называемая секретная группа «парттехники» при международном отделе ЦК КПСС брала свое начало со времен Коминтерна, первых лет революции. Но здесь явная неточность. Вся большевистская «парттехника» берет начало от париков и грима Владимира Ильича, от его синих очков и соломенной шляпы.

Когда чилийского вождя компартии товарища Луиса Корвалана в 1983 году решили из Москвы перебросить из одного полушария в другое – в Чили для работы в подполье, то чекисты и сотрудники «парттехники» следовали заветам Ильича. Они разработали операцию, в отчете о которой докладывали: «Изменение внешности т. Хорхе (то есть Луиса Корвалана. – Л.К.) – проведена пластическая операция, изменены цвет волос и прическа, подобраны очки и контактные линзы для постоянного ношения, проведена работа с зубами, переданы специальные пояса для снижения общего веса и некоторого изменения фигуры и походки». Во всем этом легко усматривается преемственность того, что делал Владимир Ильич в годы первой русской революции. Конечно, у него не было контактных линз, специальных поясов, и пластической операции сделать ему тогда врачи не могли, но многое товарищ Хорхе позаимствовал у товарища Карпова, Вебера, Николая Ленина…

Между прочим, искусно сделанные парики стоили больших денег, но деньги находились и для изменения внешности, и для безбедного проживания в гостиницах и частных квартирах, и для поездок по стране и за границу.

Надежда Константиновна вспоминала, что как-то поздно вечером вернулась из Питера на финляндскую дачу, а там ее ждут голодные и холодные семнадцать нежданных гостей, семнадцать выбранных на съезд партийных активистов, направлявшихся… в Лондон, куда они и проследовали на другой день из Финляндии. Сначала в Швецию, оттуда морем до Англии и обратно, а через несколько недель вернулись в разные города России. В числе делегатов находился Иван Бабушкин, один из немногих рабочих ставший профессиональным революционером, что позволило ему свободно перемещаться по империи и за ее пределами. Исполняя волю партии, призвавшей народ к оружию, Иван Васильевич взялся за его добычу. Арестовали Бабушкина с поличным, когда вез транспорт с оружием. Карательная экспедиция, озлобленная убийствами в дни революции 1905 года, расправилась с Бабушкиным без суда. Его расстреляли на месте преступления.

Вспомнил ли Иван Васильевич в последние мгновенья жизни своего питерского наставника, учившего его азам марксизма, энергичного Николая Петровича, вспомнил ли он председательствовавшего на съезде в Лондоне вождя, ратовавшего за это самое оружие, за которое он заплатил жизнью?

Несмотря на постоянную слежку, как пишет Крупская, «…полиция не знала все же очень и очень многого, например, местожительства Владимира Ильича. Полицейский аппарат был в 1905-м и весь 1906 год порядочно дезорганизован».

Так ли это? В январе 1906 года питерская охранка начала выяснять адрес вождя для ареста. Однако основанием для него служил не факт Московского вооруженного восстания, а… статья Ильича в газете, в которой власти увидели «прямой призыв к вооруженному восстанию». Статья попала на глаза графу Витте, премьеру, препроводившему ее в департамент полиции с командой арестовать автора статьи.

Но вот парадокс! Слежка велась постоянно, команда была дана, а исполнить ее не спешили. Вернувшийся в Питер после первого посещения Москвы в начале 1906 года Ильич срочно меняет из-за этой слежки один питерский адрес за другим. После второго посещения Москвы в том году Ленин живет по паспорту на имя доктора Вебера. Под другой фамилией – Карпова выступал открыто на разных собраниях. На его публикации налагаются аресты, их издатели привлекаются к ответственности, а сам автор безнаказанно живет в столице, появляется всюду, где ему хочется, и в случае опасности спешит перебраться через границу, в Финляндию.

Только через год, в январе 1907 года, департамент полиции сообщает питерскому охранному отделению, что Ленин проживает в Куоккала, где у него проходят многолюдные собрания. Вслед за питерскими вроде бы взялись за Ильича и московские власти, решив возбудить судебное преследование за выход известного сочинения «Две тактики социал-демократии в демократической революции». Хотя точный адрес вождя был известен полиции уже в начале года, в апреле судебный следователь 27-го участка г. Петербурга пишет отношение окружному суду «о розыске Ленина через публикацию».

В июне по империи рассылается циркуляр со списком лиц, подлежащих розыску и аресту. Под № 2611 значится: «Владимир Ильич Ульянов (псевдоним Н. Ленин)». По этому циркуляру надлежало «арестовать, обыскать, препроводить в распоряжение следователя 27 уч. г. С.-Петербурга».

Этот порядковый номер 2611 красноречиво доказывает, что царские правоохранительные органы абсолютно не понимали роли Н. Ленина в событиях, не выделили его первой строкой среди всех других революционеров.

Об адресе вождя в Финляндии сообщала в Питер и заграничная агентура, не ушел от ее внимания факт встречи Ильича с Камо, о котором было известно, что именно он ограбил почтовую карету с казной. Кстати, на финской даче отважный боевик вручил Ленину награбленное. Но для царской полиции и этого для ареста было недостаточно.

Из полицейской переписки видно, что в ноябре за финляндской квартирой Ленина в Куоккала установлено наблюдение. Ну а он скрылся от полиции. Сначала поселился под Гельсингфорсом, нынешними Хельсинками. Затем решил в декабре 1907 года снова уехать в эмиграцию, убедившись, что больше восстания не поднять.

Заметая следы, по чужому новому паспорту на имя финского повара, не умея говорить по-фински, перемещался Ленин по стране. Ехал поездом, шел пешком, передвигался на пароме, лошадях… Держал курс санным путем на глухой островок, чтобы сесть на пароход. Посадку произвел не как все пассажиры на пристани, где проверялись документы. На островке обычно подбирали редких пассажиров-аборигенов. Там полиция не появлялась.

Ночью по пути к острову, в сопровождении двух пьяных проводников, финских крестьян, шествуя по неокрепшему льду Финского залива, Владимир Ильич провалился под лед и чуть было не утонул.

«Эх, как глупо приходится погибать», – успел подумать терпящий бедствие вождь. Но все обошлось. Дошли с приключениями до острова. И пароход увез финского повара, фамилию которого мы никогда не узнаем, на долгие годы из России.

Эксы для диктатуры пролетариата

Уехав из России, где земля начала гореть под ногами, Ленин решил обосноваться в Женеве. Случилось это в начале 1908 года, тогда и началась вторая эмиграция, которая длилась без малого десять лет! Супруги Ульяновы ни от кого больше не скрывались, не жили, как в Питере, порознь, встречаясь в гостинице, налаживали семейную жизнь, обживали новую квартиру. Владимир Ильич спешил по утрам в библиотеку, а Надежда Константиновна, как обычно, занималась секретарской работой, восстанавливала партийные связи, налаживала транспорт для доставки нелегальной газеты на родину…

И вдруг вся эта привычная жизнь чуть не рухнула, едва успев начаться. Связано это было с одной из крупнейших историй, которой занималась полиция Европы и России, точнее – уголовным делом, к которому супруги Ульяновы имели самое непосредственное отношение как соучастники.

– Не может быть, – могут сказать мне коммунисты, – это клевета на нашего вождя!..

Но факты – упрямая вещь, они свидетельствуют против Ильича. Причем их никто никогда не скрывал. Не нужно копать архивы, чтобы убедиться в вышесказанном. Достаточно полистать тома собрания сочинений, относящиеся к эпохе первой русской революции, протоколы партийных съездов того времени (IV и V), достаточно почитать мемуары Крупской, Горького, Бонч-Бруевича, книги о жизни С.А. Тер-Петросяна, вошедшего в историю под партийной кличкой Камо. Он-то стоял во главе криминальной группы, совершившей тягчайшее уголовное преступление, связанное с убийством и грабежом крупнейшей суммы денег.

Спокойно и бесхитростно сообщает об этом Надежда Константиновна в той части воспоминаний, которыми начинается вторая часть ее мемуаров, глава под названием «Годы реакции. Женева».

«В июле 1907 года была совершена экспроприация в Тифлисе на Эриванской площади. В разгар революции, когда шла борьба развернутым фронтом, большевики считали допустимым захват царской казны, допускали экспроприацию. Деньги от тифлисской экспроприации были переданы большевистской фракции. Но их нельзя было использовать, они были в пятисотках, которые надо было разменять. В России этого нельзя было сделать, ибо в банках всегда были списки номеров, взятых при экспроприации пятисоток».

Нельзя было разменивать и за границей, потому что в европейских банках также имелись номера украденных банкнот. Но этого большевики не знали. Попали в полицию благодаря меченым банкнотам известные большевики: Литвинов, будущий нарком иностранных дел, Семашко, будущий нарком здравоохранения, Карпинский, будущий главный редактор газет и другие.

Надо думать, супруги Ульяновы испытывали сильное беспокойство, поскольку меченые пятисотенные царские рубли держали в руках. Владимир Ильич принял их, когда главарь группы Камо, ограбивший почтовую карету, доставил в целости и сохранности двести тысяч (из 250) рублей на дачу, где жил вождь фракции большевиков.

Цитирую из дневника друга Камо: «…Он (Камо. – Л.К.) должен был выехать в Финляндию к В.И. Ленину. На мой вопрос, зачем ему понадобилось везти с собой бурдюк с вином, он, смеясь, сказал, что везет в подарок Ленину…»

Смеялся и Ильич, как пишут биографы, когда увидел, что, кроме вина, находится в том самом бурдюке. Другую часть денег упаковали в бочонке с вином, то был бочонок с двойным дном, как чемодан. Надежда Константиновна, по ее признанию, зашивала эти самые винные деньги своими руками в стеганый жилет товарища Лядова, известного московского большевика, перевозившего таким способом деньги через кордон.

Деньги эти, в частности, попали в руки Владимира Бонч-Бруевича, главного издателя партии, часть их он передал другим товарищам, в том числе редактору грузинской газеты Кобе Ивановичу, то есть Иосифу Виссарионовичу Сталину.

Товарищ Коба получил деньги по полному праву, потому что являлся наставником Камо, помог ему, молодому, необученному бойцу партии, стать профессиональным революционером, боевиком, экспроприатором, грозой провокаторов… Не стал Камо, как хотел было, вольноопределяющимся. Стал пролетарским боевиком. Однако Камо – никакой не пролетарий: родился у непутевого отца-мясоторговца, дед его – священник. Природа наделила Камо бесстрашием, железной волей, даром внушения, лидерства и необыкновенного актерского перевоплощения. Его видели в одеянии князя, мундире офицера, форме студента, платье крестьянина… Как раз в мундире офицера произвел он на главной площади Тифлиса акцию, прославившую его в партии как экспроприатора. Но Камо и убивал провокаторов, о чем пишет Бонч-Бруевич, а убив, сбросил одного из них в прорубь Невы, о чем рассказ впереди.

Первая встреча Ленина и Камо произошла за год до ограбления на Эриванской площади. (До недавнего времени на ней стоял монумент вождю, и носила она его имя, как мы видим, не без основания.) Конвой из 16 стражников боевики Камо перестреляли, досталось прохожим, лошадям. Бомбы и выстрелы гремели несколько минут.

Как пишет жена Камо Софья Медведева:

«Свое первое свидание с Лениным Камо описал так: Ильич встретил его сдержанно, сел к нему боком и прикрыл глаза ладонью, как бы защищая их от света лампы. Камо все же заметил между неплотно сложенными пальцами рук испытующий взгляд Владимира Ильича.

Беседа затянулась. Ленин расспрашивал о ходе партизанской войны на Кавказе, он ставил ее в пример другим краям. Благодарил за деньги, доставленные Военно-техническому комитету большевиков. С нарастающим интересом наблюдал, как Камо потрошил „странную штуку“. Между двойных шкурок бурдюка лежали документы огромной важности: отчет о работе кавказских большевиков, планы, связанные с подготовкой к Объединительному съезду, перечень вопросов, ответить на которые мог лишь Владимир Ильич» (про банкноты эта дама умалчивает. – Л.К.).

Что же этих людей объединяло долгие годы – от той первой встречи до дня, когда на гроб успокоившегося боевика лег венок с надписью: «Незабываемому Камо от Ленина и Крупской»? Что общего между сыном мясоторговца и сыном педагога, между волжанином и кавказцем, европейски образованным интеллектуалом и не одолевшим школы недоучкой?

Их объединяла страсть к конспирации, подпольной технике, к переодеваниям, подлогам, мистификациям, к партизанской борьбе (то есть убийствам «начальствующих лиц», налетам на полицейские участки, городовых и т. д.), наконец, к экспроприациям, вооруженным захватам банков, касс.

Страсть к экспроприациям прослеживается через всю жизнь Ильича с того момента, когда он сформировался как марксист. Великие учителя Маркс и Энгельс благосклонны были к «партизанской войне», их верный ученик обожал эту самую войну, писал о ней множество раз с чувством возвышенным, словами взвешенными, с какими профессиональные адвокаты на суде произносят речи о закоренелых негодяях.

В тайной ленинской инструкции, написанной в октябре 1905 года, под названием «Задачи отрядов революционной армии» читаем: «… Убийство шпионов, полицейских, жандармов, взрывы полицейских участков, освобождение арестованных, отнятие правительственных денежных средств для обращения их на нужды восстания – такие операции уже ведутся везде, где разгорается восстание, и в Польше, и на Кавказе, и каждый отряд революционной армии должен быть немедленно готов к таким операциям».

На совести автора инструкции среди множества разных случившихся в дни первой революции событий, произошедших, когда «отряды революционной армии» взялись за оружие, лежит малоизвестное преступление, случившееся в Петербурге, когда Ильич жил в столице на нелегальном положении. Оно поразительно напоминает преступление, описанное Федором Достоевским в романе «Бесы». Первоосновой трагедии, поразившей писателя, как известно, стало убийство главарем революционной организации «Народная расправа» Сергеем Нечаевым студента Петровской академии Иванова, заподозренного революционерами в измене.

«Советская историческая энциклопедия» представляет Сергея Нечаева как «человека сильного характера и большого мужества, фанатически преданного идее революции». Сергей Нечаев известен не только как вдохновитель убийца, но и как автор «Катехизиса революционера», призывавшего ради революции идти на любые преступления: убийства, шантаж, провокации. Осужденный как уголовный преступник, Сергей Нечаев, отсидев десять лет в Петропавловской крепости, умер до появления в Питере Владимира Ульянова. Последний, оказывается, хорошо знал все, что связано было с этим злодеем. В беседах с другом молодости партийным издателем Владимиром Бонч-Бруевичем Ленин высказывался о Сергее Нечаеве как о титане революции, «пламенном революционере», который «должен быть весь издан». В то же время вождь возмущался романом «Бесы».

«В.И. нередко заявлял о том, какой ловкий трюк проделали реакционеры с Нечаевым с легкой руки Достоевского и его омерзительного, но гениального романа „Бесы“, когда даже революционная среда стала относиться отрицательно к Нечаеву», – свидетельствовал В.Д. Бонч-Бруевич в журнале «Тридцать дней» в 1934 году.

Так вот, убийство, о котором я хочу рассказать, произошло спустя тридцать пять лет после убийства студента Иванова, но не в Москве, а в Питере, с ведома Владимира Бонч-Бруевича и, по всей вероятности, с санкции Владимира Ильича.

«Не может этого быть, – опять скажут мне, – очередная клевета». Не спешите, товарищи, с опровержениями, закажите в хорошей библиотеке книгу Владимира Бонч-Бруевича, изданную в 1933 году в Ленинграде под названием «Большевистские издательские дела в 1905–1907 годах». Отрывок из этой книги печатался не раз в «Воспоминаниях о Ленине». Однако в этом отрывке, конечно, никакого намека на убийство нет.

Но если открыть XII главу книги 1983 года, то на 61–68 страницах можно прочесть детально описанную историю, которая позволяет сделать столь решительный вывод о соучастии автора воспоминаний и его друга в преступлении. Оно очень напоминает историю, которая потрясла мыслящую Россию, узнавшую о трагедии в парке Петровско-Разумовской сельскохозяйственной академии, где произошел самосуд «бесов» над студентом И.И. Ивановым.

Только об убийстве в Питере никто в 1906 году не узнал. Узнали о нем много лет спустя, в 1933 году, но никто не придал тогда значения писанию Бонч-Бруевича: в то время страна перестала обращать внимание на единичные убийства, живя в преддверии «большого террора».

Дело было так. Руководитель боевой организации большевиков Никитич и его товарищ по кличке Калоша рекомендовали Бонч-Бруевичу курьером в газету «Новая жизнь» парня по имени Володя, сына бедной женщины, хорошо известной Никитичу и Калоше. Из газеты перешел их протеже на службу в партийный книжный склад, которым управлял Бонч.

Однажды на склад нагрянула в очередной раз полиция. Хорошо ладивший с ней хозяин подготовился к налету: все крамольное упрятал. Однако на самом видном месте каким-то образом оказались две пачки запрещенных брошюр. Пришлось приставу отстегнуть 25 рублей в дополнение к полученным 50.

Кто подстроил эту провокацию? Это сделать мог по наущению пристава кто-нибудь из рабочих. Однако Бонч заподозрил именно непутевого Володьку, хотя на первый взгляд ему лично не было совершенно никакого резона ставить книжный склад в пиковое положение, подвергать риску закрытия. В таком случае он лишался не только работы, полученной по протекции, но и жилья. Бездомный Володька поселился в комнате склада, который помещался в большой многокомнатной квартире дома № 9 на Караванной улице. Володька жил тут припеваючи, водил к себе на ночь, когда склад не работал, девиц. Они-то и вывели его на чистую воду.

Всеми было замечено, что живет Володька не по средствам, одевается во все новое. По словам Бонча, он «весь был неестественен». «После визита пристава, – пишет автор, – у меня не оставалось ни малейшего сомнения, что это дело его рук, и я твердо решил узнать о нем всю подноготную. Он издавна мне не нравился».

Началось, как теперь говорят, «частное расследование» хозяина книжного склада. То был необычный склад. Дело даже не в том, что в нем хранилась нелегальная литература: подобным полицейских удивить тогда было нельзя. Все баловались нелегальщиной. Помещение склада использовалось для тайных заседаний Петербургского партийного комитета, на которые являлся Владимир Ильич, все тот же Никитич, он же член ЦК Леонид Красин, и другие вожди партии. Вот на какой склад по рекомендации товарищей попал, сам того не ведая, Володька.

Агенты Бонча быстро выяснили, что курьер склада бражничает в трактире, и даже стали свидетелями драки, во время которой по адресу избитого Володьки неслись слова:

– Проваливай отсюда, шпионская морда, иначе не быть тебе живым!

Вскоре заявились на склад девицы, из-за которых случилась драка в трактире, и заявили принявшему их любезно Владимиру Дмитриевичу, показывая на комнату Володьки:

– Тут по ночам идет постоянная пьянка и бражка. А мы знаем, что Володька деньги получает от сыщика…

Таким образом, девицы свели счеты со своим обидчиком и удалились. А за парнем продолжили наблюдение и увидели однажды в трактире, что за шкафом Володька переговорил с сыщиком, передал ему какие-то бумажки, а получил рубли…

– Я поехал к Красину, сообщив, что его протеже – несомненный шпион, – пишет Бонч-Бруевич.

– То-то я замечаю, у меня пропадают бумажки, – сказал Калоша, протежировавший Володьке.

Парня немедленно рассчитали якобы за пьянку, хотя ничего такого себе публично он не позволял. Не замечен был и в воровстве, хотя его провоцировали, выставляли на видном месте дорогие книги, чтобы он их унес.

Казалось, на этом можно было бы поставить точку: парня уволили, дверь склада за ним закрылась… Но судьба его была решена иначе.

– Вам возиться с ним не нужно, – приказал Никитич, – а его надо передать нашим боевикам…

Владимир Дмитриевич не стал спорить. Теперь позволю привести пространную цитату, которая меня привела в шоковое состояние:

«Боевики тотчас взяли Володьку на учет, проследили его до мелочей, и только тогда, когда установили его полную причастность к охранному отделению, то он был уничтожен группой боевиков, действовавшей под руководством Камо. Это было сделано так, что он, исчезнув с квартиры, больше, конечно, туда не явился и нигде был не найден. Вероятнее всего, течением реки Невы труп его отнесло под льдом куда-либо очень далеко после того, как он был спущен в прорубь на глухом переходе через Неву».

Да, убили парня и бросили в прорубь. Так что мать, попросившая Никитича составить протекцию сыну, даже не похоронила своего незадачливого Володьку.

От кого узнал Владимир Дмитриевич про «исчезновение с квартиры» и другие криминальные подробности драмы, не попавшей на страницы ни уголовной хроники, ни романа наподобие «Бесов»? Ясно, что такое можно было узнать только от непосредственных участников убийства, опускавших под лед труп несчастного Володьки, или от Никитича, давшего команду провести эту боевую операцию, которая состоялась с ведома Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича и, очевидно, Владимира Ильича, призвавшего убивать шпионов. Боевая организация была под его контролем.

Да, Володька – пренеприятный тип, осведомитель охранки, тащил бумажки у товарища Калоши, что не мешало тому разгуливать по столичному граду. Но кто дал право покончить с ним? Кто такие Владимир Дмитриевич и Владимир Ильич, тезки несчастного Володьки, поступившие с ним так же, как некогда Сергей Нечаев со студентом Ивановым? Кто им дал право судить и убивать? С таких, как несчастный Володька, утопленный в невской проруби, очевидно, следует начать счет жертв большевистской партии, убитых ее карателями еще в далеком 1906 году…

Так на практике проводилась в жизнь инструкция вождя о «задачах отрядов революционной армии», где первым пунктом стояло убийство шпионов.

Истины ради нужно сказать, что экспроприации вызывали ярость у многих социал-демократов, особенно у меньшевиков. На четвертом (Объединительном) съезде партии, состоявшемся в Стокгольме в 1906 году, подвиги боевиков-кавказцев не заслужили оваций. Подавляющим большинством голосов съезд принял решение – запретить членам партии любые экспроприации. Но большевики и их боевики, сформировавшиеся к этому времени в профессиональные группы, если не сказать банды, не подумали выполнять это решение.

Спустя год состоялся в Лондоне V съезд партии, куда из России по подложным документам, под кличками съезжается цвет социал-демократии – большевики и меньшевики, среди них товарищи с Кавказа, в том числе Коба Иванович, т. е. Сталин. И на этом съезде «эксы» запретили.

Когда был пятый лондонский съезд? В мае, закончился 1 июня.

Когда свершился главный подвиг Камо на Эриванской площади? 13 июня 1907 года. И позднее его группа была нацелена на такие «эксы». Значит, кавказские большевики, лично товарищ Коба Иванович, плевали на решения двух партийных съездов.

Почему? Да потому, что резолюцию о «партизанских выступлениях», запрещавшую «эксы», они считали… меньшевистской, прошедшей, по словам товарища Сталина, «совершенно случайно». В известной статье «Лондонский съезд РСДРП» он писал, что большевики на этот раз не приняли боя, не захотели его довести до конца просто из желания «дать хоть раз порадоваться меньшевикам «…Сам-то он лично не голосовал по той причине, что не имел права решающего голоса, иначе бы оказался в меньшинстве, в компании Ленина, проголосовавшего за „эксы“».

Да, вот так-то было дело, дорогие товарищи.

Скажи, кто твой друг

Читали ли вы когда-нибудь протоколы первых партийных съездов покойной партии, проходившие в начале века за границей? Тогда в Лондон, Стокгольм, другие замечательные города Европы съезжались делегаты – посланцы двух фракций, еще состоявшие в одной когорте: большевики, что пошли за Лениным, и меньшевики, что пошли за Плехановым и Мартовым.

Сидят наши партийцы в зале лондонской церкви и с утра до вечера обсуждают разные проблемы, подают реплики с мест, острят, шутят, произносят речи и голосуют, поднимая руки, отвечая, как принято, на три вопроса: кто – «за», кто – «против», кто – «воздержался». В числе делегатов с совещательным голосом – товарищ Сталин, в числе гостей – прославленный писатель Максим Горький, а также партийный активист, он же агент охранки Житомирский.

Среди прочих проблем обсуждается вопрос «О партизанских действиях», под которыми подразумевались террористические акты и экспроприации, сокращенно «теракты» и «эксы».

Юлий Мартов, недавний друг Ильича, предлагает запретить раз и навсегда всякие виды экспроприаций. Председательствовал на том заседании Ленин, который после нескольких кратких выступлений поставил вопрос на голосование. Не обсуждали долго потому, что, по сути, принимали решение повторно. Этот вопрос детально рассматривался на предыдущем, четвертом съезде в Стокгольме. Пришлось в Лондоне снова голосовать. Словно предчувствовали, что решали проблему собственной жизни и смерти. Постановили распустить боевые дружины, прославившиеся в дни 1905 года…

Взметнулся над рядами лес рук. «За» проголосовали Антрацитов, Андреев, Антон, Бродяга, Борцов, Вано, Варден, Владимир, Генерал, Грубый, Депо, Крепкий, Костя, Калмык, Лиза, Металлист, Мартов, Механик… Всего 170 делегатов. «Против» проголосовали Азовский, Азис, Борис… Всего 35 человек. Среди этих тридцати пяти, оставшихся в меньшинстве, оказался и председательствующий, представленный в протоколах съезда под своим литературным псевдонимом Николай Ленин. Воздержались при голосовании 52 партийца: Андрей (Симбирский), Антимеков, Большевиков, Богдан…

Что это за люди, что за странные имена? Не имена это и не фамилии, а клички, псевдонимы, под которыми приехали на съезд нелегально делегаты. Под ними они выступали в прениях, под ними значатся в протоколах, ими они и называли друг друга, фамилий друг друга не знали. Поэтому Ильич в 1915 году в письмах запрашивал: «Не помните ли фамилию Кобы?» – это вопрос, адресованный Зиновьеву. «Большая просьба: узнайте фамилию Кобы», – это просьба к другому соратнику, Карпинскому.

Кто такой в протоколах Иван Иванович? Да это же товарищ Сталин, будущий глава партии, который и казнил многих из тех, с кем присутствовал на лондонском партсъезде в качестве делегата с правом совещательного голоса.

Возникает вопрос – почему так плохо кончили все эти актеры на исторической сцене? Почему, например, первого председателя Петербургского Совета рабочих депутатов Хрусталева, делегата лондонского съезда, поставили к стенке свои в конце 1918 года? Почему второму главе этого Совета Льву Троцкому спустя двадцать два года проломили череп ледорубом по команде Ивана Ивановича?

Когда в Лондоне в 1907 году проходило голосование «о партизанских действиях», то есть кровавом насилии, тогда все партийцы в той или иной степени были замешаны в подобных злодеяниях, все были обреченными людьми. Они за два года до голосования своими руками раскрутили маховик «красного колеса» образца 1905 года. Оно прорыло в земле глубокую колею, которая стала могилой основателям и активистам партии, за исключением тех, кто сбежал с партийного корабля, ушел в науку, искусство, вышел из членов преступной партии. Кто поднял меч – от меча и погиб.

Почему Николай Ленин, зная, что останется в явном меньшинстве, пошел против большинства, проголосовал за «эксы» и «теракты»? Да потому, что не мог иначе, не мог, как теперь говорят, «поступиться принципами». Он был убежденный сторонник крайних и жестоких методов, расправ, казней, террора. Проголосуй Николай Ленин против «эксов» – не стал бы основателем РСФСР и СССР. Им мог быть только приверженец «партизанской войны».

Тогда при голосовании партия упустила, по-моему, шанс свернуть в сторону с кровавого пути, по которому она следовала в 1905 году, перечеркнуть преступное прошлое. Она не воспользовалась этим шансом. Пошла дальше стройными рядами и пришла в конечном итоге к подвалам Лубянки, рвам лагерей.

Решения двух партийных съездов относительно «партизанских действий» вождь большевиков никогда не выполнял. Это хорошо видно на примере его отношений с королем террора Камо – тот, будучи на свободе, ничем другим, как «эксами», не занимался. Когда Камо упрекали в том, что он не выполняет решения партийных съездов, он с яростью отвечал:

– Я смазываю маслом колесо революции! Ускоряю вращение колеса революции и тороплю ее приближение.

Число убитых на Эриванской площади не называет ни один биограф ленинского боевика. Но если учесть, что конвой состоял из 16 стражников, не считая служащих банка, при стрельбе, метании бомб не щадили никого, в том числе прохожих, то надо полагать – убитых было предостаточно. Потрясенный происшедшим, полицмейстер Тифлиса застрелился на могиле матери.

Я уже писал, как изобретательный Камо привез Ильичу деньги в бурдюке. Другой раз для транспортировки награбленного он использовал шляпную коробку. Досмотреть ее в поезде жандармы постеснялись. «С этой коробкой, – пишет биограф Камо И. Дубинский-Мухадзе, – Камо с Николаевского вокзала перебирается на Финляндский», чтобы ехать в поселок Куоккала. А там живет Ленин. Два месяца отдыхает Камо, заметая следы, на Финском взморье. «Должно быть, два самых счастливых месяца в его жизни. Безмятежные. Частые встречи с Владимиром Ильичом», – фиксирует биограф.

Ни словом не упрекнул вождь боевика, тем более не исключил из партии. Отправил в Европу с новым боевым заданием. Возникает вопрос – знала ли российская полиция, что к ограблению банков ЦК партии и ее вожди имеют отношение? Да, знала, и очень хорошо.

«В июне и августе месяце того года (1907) он жил у Ленина (Ульянова) в Финляндии, – читаем в справке, составленной департаментом полиции, – а в сентябре в Льеже встретился с ближайшим своим сотрудником Валлахом, который там устроил ему закупку оружия, предназначавшегося к отправке в Россию». Это справка составлена на Камо, когда он сидел за решеткой, симулируя мастерски психоз. А в 1907 году, когда счастливый эмиссар Ильича разгуливал по городам Европы, от заграничной агентуры департамент полиции в Питере получил другую справку о связях Камо и Ленина:

«Имею честь доложить Вашему превосходительству, – писал резидент из Парижа, – что на днях в Берлин прибыл некий армянин из Тифлиса, носящий кличку Камо, настоящая же его фамилия пока агентуре не известна. Названный „Камо“, принимавший участие в устройстве двух типографий, трех лабораторий бомб, в массовой доставке оружия, несмотря на свои молодые годы (24 г.), является крайне активным и смелым революционером, высоко ценным всеми большевиками, даже Лениным и Никитичем».

Вторым после Ленина жандармы по праву ставят Никитича, Леонида Красина, руководителя боевой организации большевиков в России. Может быть, агентура не знала об «эксах» Камо? Ведь в цитируемой справке резидент не упоминает об акции на Эриванской площади, может быть, полиция не знала, кто провел тот грабеж среди бела дня? Нет, знала, сообщила в Петербург, что именно руками Камо «передано Никитичу 200 тысяч рублей: 100 тысяч золотом и сто тысяч пятисотенными билетами…».

Но этот грабеж, как событие прошлое, не особенно волновал агентов спустя несколько лет. Их тревожило, что в гостинице у Камо находится сундук с двойным дном, а в нем «Камо в Берлине хранит в своей комнате в чемодане двести капсюлей бомб, заготовленных для миллионной экспроприации в России, о чем знают лишь Никитич и Валлах».

Невероятно, но факт. Еще свежо в памяти у всех решение лондонского съезда – прекратить под страхом исключения из партии партизанские действия, экспроприации, распустить «все специальные боевые дружины, имеющиеся при партийных организациях», а руководитель российской и кавказской «дружин» со товарищи закупают в Европе оружие, разрабатывают планы новой экспроприации, где уже речь идет о миллионах.

Однако Камо не удалось больше никого пограбить: его взяли с поличным в конце 1907 года. «Арест Камо сильно встревожил Ленина. Он немедленно принял меры для организации защиты и спасения Камо, видя в этом важнейшую партийную задачу», – пишет другой биограф великого экспроприатора. Ясно, почему Ленин «сильно встревожился», ведь понимал, что, размотав криминальный клубок, полиция может, держась за его нитку, явиться к порогу его парижской квартиры…

Нанимается видный адвокат, Ленин обращается к руководителям социалистических партий за помощью, начинается кампания в газетах в защиту попавшего в тюрьму большевика. Максим Горький, палочка-выручалочка большевиков в те годы, подключается к явно безнадежному грязному делу. В него вмешиваются разные буржуазные организации, в том числе «Лига защиты прав человека и гражданина», направившая премьеру Петру Столыпину… протест!

«„Лига защиты прав человека и гражданина“ считала бы оскорбительным для председателя Совета Министров России даже предположение о том, что он способен употребить во зло неслыханный акт прусской полиции по отношению к Тер-Петросяну».

Подобные депеши шли в русские посольства разных европейских стран… Однако никто не смог выручить Камо. Выйти живым из камеры помог себе заключенный сам, гениально симулировав несколько лет помешательство и бежав из тюремной лечебницы.

Беглец уезжал к Ленину и друзьям-большевикам в тот день, когда убили Столыпина.

– Я огорчен по поводу смерти Столыпина, – сказал Камо.

– Почему? – удивился его друг.

– Я хотел его убить во что бы это ни стало, чего бы это мне ни стоило.

В этих словах – весь герой партии большевиков.

За границей Камо встретился с Лениным на его парижской квартире.

«Камо просил меня купить ему миндаль. Сидел в нашей парижской гостиной-кухне, ел миндаль, как это делал у себя на родине, и рассказывал об аресте в Берлине, рассказывал о годах симуляции…» – вспоминала жена вождя.

Кушал миндаль и развивал планы «партизанской войны», жаждал выследить провокатора, который его выдал полиции, покарать его, как некогда это он сделал в Питере, убив и спустив под лед «Володьку».

Ему дали пятисотки, те самые, что он раздобыл на Эриванской площади. При обмене не попался: подделал номера… И это мог, профессионал!

Купил на эти деньги… оружие и отправился морем домой, по пути выполняя задание Ленина: наладить транспортировку партийной литературы через Балканы и Турцию…

Вот вам и партийная организация, и партийная литература с бомбами впридачу.

Прощаясь, заботливый Ильич, смотревший на здоровье соратников как на партийное имущество, а после захвата власти – как на казенное, позаботился, чтобы Камо сделал себе у лучшего специалиста в Европе операцию. Увидев, что у верного товарища нет пальто (а ему ехать морем, на палубе ветрено), вынес свой плащ, подаренный матерью…

Чем больше узнаешь о взаимоотношениях Ленина и Камо, тем сильнее убеждаешься, что суть ленинизма не только в экономических статьях и монографиях, не только в «двух тактиках», философских изысканиях о «материализме и эмпириокритицизме», других сочинениях, составивших пухлые тома на полках. Она, эта суть, и в «партизанских действиях», поэтому так крепка связь, сильны узы дружбы, не ослабевшие с годами между главным теоретиком «партизанской войны» и ее удачливым практиком.

В 1913 году пребывавший на свободе Камо, несмотря на протесты местных кавказских партийцев, сколотил новую группу боевиков и вышел с оружием на все ту же большую Каджорскую дорогу. И еще раз швырнул бомбу под карету, что везла казенные деньги. Вскоре после той неудачной акции неуловимого Камо осудили. Не будь амнистии по случаю трехсотлетия дома Романовых, который так яростно разрушал боевик, ему не миновать бы виселицы. А так отделался тюрьмой, где пришлось сидеть до падения царизма.

На какой пост выдвинул Ленин испытанного друга после победы Октября? Будь у него хоть какое-нибудь образование – стал бы он наркомом или секретарем губкома… Хотя под рукой у Ильича появились тысячи чекистов, способных на любой «экс», любой терракт, ветерану Камо нашлась «спецработа». В декабре 1917 года Камо снова везет деньги, на сей раз 500 000 рублей из России на Кавказ, взятых из казны Российской республики.

В партийных кругах представляли так: «Это Камо, друг Ленина».

Не называя его по имени, глава правительства направил письмо в Реввоенсовет с такой рекомендацией: «Я знаю одного товарища досконально как человека совершенно исключительной преданности, отваги и энергии (насчет взрывов и смелых налетов особенно)…» Вождь предписал поручить Камо организовать особый отряд. И тогда Камо жил с подложными документами! Одно из удостоверений Ленин выдал ему на имя К. Петрова, предписав всем инстанциям оказывать всяческое содействие.

Как прежде, Камо облачался в одеяние грузинского князя, хранил под рукой разные парики и, как прежде, имел доступ к Ленину, в Кремль. Там двери пред ним открывались немедленно, как прежде на финской даче.

Последняя встреча соратников состоялась после того, как Камо летом 1921 года прислал записку, где предлагал Ленину выслушать его «новые, сногсшибательные планы». Камо просил послать его нелегально за границу. Его зачислили на службу в Совнарком, в качестве «исполнителя по особым поручениям». В таковой должности съездил в Персию.

В начале 1922 года Камо «после возвращения в Москву, – как пишет биограф Тер-Петросяна Л. Шаумян, – направили в Тифлис, где по предложению И.В. Сталина он был назначен начальником Закавказского таможенного управления». Вскоре его сбил грузовик на знаменитом Верийском спуске, после чего состоялись национальные похороны, и великий террорист опущен был в могилу в сквере у Эриванской площади, где прославился за пятнадцать лет до похорон.

«При чем тут товарищ Сталин?» – могут спросить читатели. Ведь Грузия была тогда независимой, не было еще СССР. Да, но была советской, а товарища Сталина избрали генеральным секретарем ЦК партии большевиков.

Теперь пора рядом с Лениным, главным теоретиком партизанской войны, и ее практиком Камо дать место третьему персонажу…

Первое издание Большой советской энциклопедии в 1937 году представляет Камо «учеником Сталина». Дело тут не только в «культе личности», в том, что тогда всех старых большевиков стремились представить учениками товарища Сталина. Во втором издании БСЭ о Камо сказано так: «В 1905 году приехал в Тифлис, где познакомился с И.В. Сталиным и под его руководством начал нелегальную партийную работу». Но ни слова не говорится, что в эту «работу» входили экспроприация, убийства.

Не мог великий вождь, глава крупнейшего государства мира иметь, хоть и в прошлом, отношение к «эксам». Не хотел Иосиф Виссарионович такой информации. И ее начали утаивать.

О Камо перестали выходить книги, статьи. Между тем действительно Семен Тер-Петросян – ученик И.В. Сталина. Он делал уроки под присмотром бывшего семинариста, земляка Сосо Джугашвили, когда готовился поступать на военную службу вольноопределяющимся.

«К экзамену меня готовил Сталин, – писал Камо. – Он мне во время занятий однажды сказал: самое большое – из тебя выйдет офицер, займись другой работой, а пока побольше читай».

Вещие слова сказал будущий Верховный главнокомандующий и генералиссимус. Семен его послушал. Но вот любопытно: все биографы, приводя этот эпизод, пишут дальше хронику жизни Камо так, как будто в его жизни Сталина больше не было. И ничему существенному Коба земляка не учил. Вспоминают об Иосифе Виссарионовиче только после революции 1917 года, в годы Гражданской войны. После доклада наркома Сталина на заседании правительства в Кремле Камо дали упомянутые полмиллиона, так сказать, вернув старый долг большевикам Кавказа…

В протоколе Оргбюро ЦК сохранились такие строчки:

«Тов. Сталин просит послать на Запфронт Септо, Камо, Сергея Яковлева…»

Вот тогда Камо с чекистом Атарбековым организовал особый отряд, придумав вместе с ним чудовищную проверку на верность молодых бойцов, мистифицировав нападение на свой отряд «белых» во главе с Артабековым, переодетым в форму офицера. Чекист инсценировал допросы, пытки и… казнь, после чего несколько красных бойцов даже перешли на сторону «белых», а один сознался, что шпион…

Так что Ильич, прослышавший об очередном подвиге Камо, даже пожурил друга за непартийные методы.

…В последний день жизни Камо посетил Атарбекова в Тифлисе, пробыв у него вечером более трех часов. Затем сел на велосипед и поехал навстречу смерти.

Была ли это последняя провокация в его судьбе? Не попал ли он сам в сеть, расставленную чекистом Атарбековым по указанию Сталина?

Не начал ли Иосиф Виссарионович уничтожать бывших соратников, личных друзей и врагов именно с Камо? Не за ним ли последовал Склянский, заместитель Троцкого, загадочно утонувший на пляже; ученый с мировым именем Бехтерев, поставивший за день до внезапной кончины «плохой» диагноз генсеку…

…С венком от Ленина и Крупской, с венком от ЦК партии гроб с телом Камо опустили в сквере у Эриванской площади, где он совершил главный подвиг. Ну а что это был за подвиг, вы уже знаете.

Женитьба по заданию партии

Как марксист, вождь партии хорошо представлял, что произойдет с буржуазией после установления диктатуры пролетариата. Большевики не оставляли богатым права на существование, места на земле, намереваясь, по их словам, «ликвидировать как класс». Это, как теперь с высоты прожитых лет видно, на самом деле обернулось геноцидом собственного народа. Однако это не мешало Ленину поддерживать личные отношения со многими представителями из мира капитала и брать у них крупные суммы на партийные дела. Конечно, Ленин не говорил, какую участь он готовит своим доброжелателям после перехода власти к «революционному правительству», в котором для себя видел одну роль – главы.

С сызранским предпринимателем Ерамасовым знакомство произошло в Самаре в 1900 году. «Биографическая хроника» представляет его нам как «организатора революционных кружков в Сызрани». Спустя четыре года он предпринял поездку в Нью-Йорк, Лондон, Париж и Женеву для «установления связи с русскими революционными эмигрантами». Ездил за свой счет, не нуждался. Увлечение марксизмом не помешало предпринимательству. Спустя десять лет, как свидетельствует все тот же источник, Ленин обращается к Ерамасову за денежной поддержкой изданию газеты «Вперед». В 46-м томе Полного собрания сочинений опубликовано два письма Владимира Ильича А.И. Ерамасову с одной просьбой – о материальной помощи.

Сызранский «богатей» не отказал. Как пишет Мария Ильинична Ульянова, «связь с ним установилась крепкая, на всю жизнь. Не принимая сам непосредственного участия в революционной работе, он за все время подпольной борьбы снабжал партию средствами – он был тогда довольно богатым человеком, – и в трудные времена мы всегда обращались за помощью к Монаху, как прозвал его Ильич». Называл его Ленин также словами «волжский капиталист».

Чем кончилось меценатство для сызранского «довольно богатого человека», когда свершилось возмездие пролетариата?

Ясное дело – чем. Нищетой. «Не имея заработка, он находился в стесненных материальных условиях, – пишет М.И. Ульянова о Ерамасове советского периода, – но сам ни разу не написал об этом ни Владимиру Ильичу, ни кому-либо другому из членов нашей семьи – так велика была его скромность, – пока мы сами не разыскали его и не выхлопотали ему пенсию. После этого А.И. Ерамасов прожил недолго и весной 1927 года умер в Сызрани». Итак, влачил жалкое существование, болел, не решался напомнить о себе Ленину в Кремле.

Другой постоянный финансовый источник ленинской фракции – питерская предпринимательница Калмыкова – хозяйка большого книжного склада. В ее квартире Владимир Ильич жил, когда приехал в Питер после трехлетней ссылки. Он получал с этого склада книги, гонорары. «Биохроника» представляет хозяйку склада «известной общественной деятельницей». Она занимала просторную квартиру на Литейном проспекте. Ленин увлек Калмыкову идеей издания за границей газеты «Искра». Она приезжала к ссыльному Ленину в Псков, где «беседовала по вопросам, связанным с подготовкой издания будущей газеты». С пачкой денег, полученных именно от Калмыковой, наш вождь уезжает в первую эмиграцию.

Вот два эпизода из ленинской «Биографической хроники» за 1902 год.

Июль, ранее 12 (25)

Ленин пишет письмо А.М. Калмыковой с просьбой выслать 500 марок на расходы, связанные с изданием и распространением «Искры». (Письмо не разыскано).

Июль, позднее 12 (25).

Ленин получает письмо А.М. Калмыковой с сообщением о посылке 500 марок.

Были другие, не сохранившиеся письма с подобными просьбами, информацией Ленина о финансировании «Искры», расходовании партийных средств на имя А.М. Калмыковой, которой сообщались также подробности партийных разногласий, приведших к расколу едва зародившейся партии.

Если у сызранского источника была кличка Монах, то у питерской Калмыковой кличка не менее выразительная – Тетка. Александра Михайловна Калмыкова, по словам Крупской, «начинала учительницей воскресной школы». Как и сызранский Ерамасов, питерская Калмыкова хранила преданность революционным идеалам, что не мешало ей ворочать капиталами и содержать на свои деньги ленинскую «Искру». В «Воспоминаниях» Крупская не забыла о ней:

«Кличка ее была Тетка. Она очень хорошо относилась к Владимиру Ильичу. Теперь она умерла, перед тем два года лежала в санатории в Детском Селе, не вставая. Но к ней приходили иногда дети из соседних детских домов. Она рассказывала им об Ильиче…В 1922 году Владимир Ильич написал Александре Михайловне несколько слов теплого привета, таких, какие только он умел писать».

Да, вспомнил о поверженной Тетке ее бывший пансионер. Теплые слова для нее нашел. Но деньгами не ссудил, за границу лечиться не отправил, а ведь как был ей обязан!

О Калмыковой, как о человеке, сыгравшем важную роль в жизни Ильича, Крупская говорила в январе 1924 года в Горках мужу перед его смертью, когда они подводили итог жизни. Ленин слушал жену внимательно, мотал головой. Но при всем желании ни сказать ничего, ни помочь ничем не мог. В утешение получила Калмыкова после кончины своего протеже письмо Крупской с прощальным приветом от Ильича. И на том спасибо.

Как видим, и питерская Тетка, и сызранский Монах умирали в бедности, одиночестве, по-видимому, восприняв печальный финал как историческую неизбежность.

Тысячи рублей Ерамасова и Калмыковой, как и других финансистов партии, предпринимателей средней руки, бледнеют перед суммами, что вливались в партийную кассу из такого денежного мешка, какой был у фабрикантов Морозовых.

Об их богатстве дают представление национализированные коллекции картин, фарфора, построенные ими в разных концах Москвы дворцы, среди которых один выделяется «мавританской» архитектурой на Воздвиженке (бывший Дом дружбы. – Л.К.), другой служит для дипломатических приемов на Спиридоновке.

В этом дворце Савва Морозов прятал от полиции большевика Николая Баумана и других революционеров. Из своих миллионов ссужал средства для издания все той же «Искры», каждый месяц в течение нескольких лет передавал по две тысячи рублей на ее нужды.

Савву видели не только в мануфактуре, которая была одной из лучших в России, но и за кулисами Художественного театра, одним из директоров которого он являлся. В своем дворце принимал отцов города, крупнейших писателей, артистов, казалось, вся Москва в его руках. Весной 1905 года он уезжает за границу, в Канны, и в номере отеля 26 мая пускает пулю в сердце.

Какое это имеет отношение к деньгам ленинской партии? Самое прямое.

«В этой смерти есть нечто таинственное, – писал друг Саввы Максим Горький. – Савва Морозов жаловался на свою жизнь: „Одинок я очень, нет у меня никого. И есть еще одно, что меня смущает: боюсь сойти с ума. Это знают, и этим тоже пытаются застращать меня. Семья у нас – не очень нормальна. Сумасшествия я действительно боюсь. Это – хуже смерти…“»

Прежде чем выстрелить в себя в «Рояль-отеле», Савва застраховал жизнь на сто тысяч рублей и завещал эту сумму… красавице актрисе Марии Андреевой, в те годы гражданской жене Максима Горького. Компания выплатила страховку за самоубийство. Эти сто тысяч Мария Андреева передала ленинской партии, в которой тайком от друзей-актеров пребывала, превратив номер в гостинице, где жила с Горьким, на углу Воздвиженки, в пиротехническую лабораторию и склад боеприпасов.

Эта очаровывавшая поклонников талантом и красотой дама писала:

«В квартире у меня была организована лаборатория по изготовлению так называемых болгарских бомб. Делать их учил Эллипс, учил он множество народа – всех не упомню, но в том числе и Черта, и дядю Мишу, и Николая Павловича Шмита-краснопресненского. Лаборатория была в узенькой комнате позади кабинета Алексея Максимовича, с выходом только в этот кабинет».

На такой пороховой бочке сидел и творил в 1905 году «Буревестник революции».

Но сто тысяч Саввы Морозова – не самая крупная сумма, попавшая от Морозовых в руки партии Ленина. Савва Морозов познакомил однажды Максима Горького с племянником, студентом Московского университета Николаем Шмитом, внуком Викулы Морозова, чьи капиталы унаследовал молодой человек, учившийся делать бомбы.

Его особняк и квартира, фабрика на Пресне стали явками, базами первой русской революции. Николай Шмит вооружил дружину, купив на двадцать тысяч рублей маузеры, незаменимые для уличных боев, которых не было у московской полиции.

«Помню переданные мне Н.П. Шмитом десять тысяч рублей на боевое дело. Это было на квартире А.М. Горького», – пишет член МК РСДРП А. Войткевич. Подобные эпизоды рассыпаны на страницах разных воспоминаний.

Владел внук Викулы Морозова первоклассной фабрикой художественной мебели, которая была поставщиком двора его величества, выполняла заказы, в частности, сахарозаводчика Харитоненко. Подобную мебель из красного дерева сегодня в Москве никто делать не может.

Квартира Николая Шмита служила явочной квартирой Марата, так звали руководителя московских большевиков Вергилия Шанцера. Здесь он часто ночевал. Днем писал воззвания, статьи, принимал единомышленников…

При встречах с Лениным в Питере Марат рассказал о фабриканте-большевике, который платил партийные взносы несметными суммами, вооружил рабочих, создал на своем предприятии партийную организацию, нанимал мастеров не по квалификации, а по партийной принадлежности, платил жалованье секретарю партийной ячейки, ничего не делавшему за верстаком.

– Это замечательно, просто замечательно. Информируйте меня почаще об этой необыкновенной фабрике, – сказал Марату Ленин, как пишет сестра Николая Шмита Екатерина Павловна, о которой сейчас пойдет речь.

В свою очередь, и Ленин произвел на Николая Шмита неотразимое впечатление. Как свидетельствует сестра, брат определил лидера большевиков словами:

– Гениальный человек!

Последовав настойчивому его призыву и взявшись за оружие, фабрикант и рабочие славно постреляли, разоружили городовых на Пресне. Николай Шмит, к изумлению полицейских, лично заявился с дружинниками в участок, изодрал висевший на стене портрет императора.

Фабрика ощетинилась баррикадами. Отсюда велась стрельба по войскам. Вместо мебели делали гробы для погибших дружинников.

На просьбу военных очистить фабрику от восставших хозяин ответил отказом, после чего заговорили пушки. В огне пожара сгорел особняк, фабрика с мебелью, запасами красного дерева на сотни тысяч рублей, множество икон, для которых краснодеревщики делали оклады.

Хозяин «чертова гнезда», как назвали городовые фабрику юного Шмита, попал вполне заслуженно в Бутырскую тюрьму, откуда его возили смотреть на пепелище фабрики, убитых рабочих. Он то давал показания, то отказывался от них. Через 14 месяцев, когда Шмита собирались выпустить на поруки до суда, он разбил в палате тюремной больницы окно и, по официальной версии, осколком стекла покончил с собой, перерезав горло.

В истории морозовского рода появилась еще одна загадочная смерть, о которой спорят по сей день. Самоубийство это или убийство тюремщиков?

Так или иначе, но еще в мае 1906 года Николай Шмит передал из Бутырки заверенное у нотариуса тюрьмы завещание (интересно, есть ли нотариус сегодня в сем заведении?), поручив сестре Екатерине Павловне распоряжаться всем его имуществом, делать всякие платежи. А при личной встрече поручил ей передать капиталы партии Ленина.

Дальше начинается история, где, кроме Екатерины Павловны и ее младшей сестры Елизаветы Павловны, на сцену выступают их мужья, а также вожди нашей партии во главе с Владимиром Ильичом.

За невестами, сестрами Шмит, ухаживали молодые люди: за Елизаветой – Виктор Таратута, секретарь МК партии, ведавший кассой и издательством. За старшей Екатериной ухаживал член партии Николай Андриканис, помощник присяжного поверенного, защищавший интересы ждавшего суда Николая Шмита.

Завязывается плотный, тугой, запутанный клубок отношений, где переплелись смерть (самоубийство или убийство, что маловероятно), любовь молодых людей, членов партии большевиков, к богатым наследницам и жгучий интерес партии к деньгам фирмы Морозова, нежданно-негаданно свалившимся на голову ее вождей.

Распорядительница наследства брата Екатерина Павловна доставшуюся ей сумму в четверть миллиона рублей поделила пополам между собой и сестрой Елизаветой.

Последняя была к тому времени несовершеннолетней и распоряжаться наследством не имела права. Выйти замуж за Виктора Таратуту она желала, но тот находился на нелегальном положении, жил по чужим паспортам, пребывал под наблюдением полиции, которая могла в любой день его арестовать, а заодно наложить арест и на деньги юной жены.

Что делать? Передаю, как всегда, слово Надежде Константиновне Крупской:

«Младшая сестра Николая Павловича – Елизавета Павловна Шмит – доставшуюся ей после брата долю наследства решила передать большевикам. Она, однако, не достигла совершеннолетия, и нужно было устроить ей фиктивный брак, чтобы она могла располагать деньгами по своему благоусмотрению. Елизавета Павловна вышла замуж за т. Игнатьева, работавшего в боевой организации, но сохранившего легальность, числилась его женой – могла теперь с разрешения мужа распоряжаться наследством, – но брак был фиктивным. Елизавета Павловна была женой другого большевика, Виктора Таратуты. Фиктивный брак дал возможность сразу получить наследство, деньги переданы были большевикам».

Кто такой Виктор Таратута? Крупская сообщает, что, приехав из Москвы за границу, он взял на себя хозяйственные партийные дела, переписку с заграничными центрами «в качестве секретаря Заграничного бюро ЦК Центрального Комитета». Его избирали на лондонском съезде кандидатом в члены ЦК.

Это не мешало вождю смотреть на него как на сутенера, совершившего финансовый подвиг.

«Тем-то он и хорош, что ни перед чем не остановится, – говорил соратнику Ленин. – Вот вы, скажите прямо, могли бы вы за деньги пойти на содержание к богатой купчихе? Нет? И я не пошел бы, не мог бы себя пересилить. А Виктор пошел. Это человек незаменимый».

Не все в партии так смотрели на Таратуту. Некоторые считали его провокатором, пришлось т. Виктору одному из недругов, члену ЦК Богданову (партийная кличка – Максимов), писать:

«…Максимов знал другой факт, не менее показательный, но известный лишь тесному кружку. Он знал, что я передал в партийную кассу сумму денег, превышающую во много раз плату самых крупных провокаторов. Я не могу здесь назвать цифры, но Максимов знал, что тут были единовременные передачи в сотни тысяч, что эти суммы приходилось лично мне выручать от всяческого полицейского риска. И все эти суммы (во много раз превышающие личное благосостояние не только мое, но и всех моих близких) хранились и передавались мной…»

Как только в Москве юридически завершили все формальности относительно части наследства, отошедшего к Елизавете Шмит, доверенное лицо партии (им оказался некий С. Шестернин) сделал то, чего так ждали в Париже. Вот его слова:

«В 10 минут рысак доставил меня с Варварки (где помещалась контора Морозовых) на Кузнецкий Мост в отделение Лионского кредита, где тотчас и были сданы для перевода в Париж по телеграфу все причитающиеся на долю Елизаветы Павловны деньги».

Почему, однако, Крупская ничего не сообщает о другой половине наследства Шмита, которая перешла в руки старшей, совершеннолетней сестры, вышедшей замуж за адвоката Николая Андриканиса? Да потому, что с этой долей наследства все оказалось не так просто!

В написанной Евг. Андриканисом, сыном Екатерины Павловны и Николая Андриканиса, книге «Хозяин „Чертова гнезда“», вышедшей в 1980 году в «Московском рабочем», дело с наследством изображается довольно просто. Выполняя волю любимого брата, Екатерина Шмит передала большевикам свою долю, вычтя из 128 983 рублей деньги, пошедшие на оплату пошлины, убытков заказчиков сгоревшей мебели, а также суммы, предназначенной на нужды рабочих фабрики Шмита: пенсии инвалидам, пособия безработным…

Вот из-за этих выплат пролетариям и возникла… тяжба. «В то же время разгорелись самые ожесточенные споры по поводу того, что, помимо твердого намерения Екатерины Павловны передать эти средств большевикам, она собиралась выполнить и другую предсмертную волю брата, которая заключалась в том, чтобы из наследства была выделена часть на систематическую материальную помощь шмитовским рабочим», – пишет Евг. Андриканис.

Однако умалчивает о другой тяжбе, где с одной стороны выступал Виктор Таратута, представлявший интересы партии, а с другой – его отец, Николай Андриканис, отстаивавший интересы не партии, а семьи. Спор родственников принял ожесточенные формы, Виктор Таратута угрожает убить Николая Андриканиса. Последний жалуется в Большевистский центр «на недопустимые угрозы». И получает ответ за подписью Ленина, Зиновьева, Каменева и Инокентьева, где речь шла о товарище Викторе и о некоем Z.

«Мы заявляем, что все дело т. Виктор вел вместе с нами, по нашему поручению, под нашим контролем. Мы целиком отвечаем за это дело все и протестуем против попыток выделить по этому делу т-а Виктора». Кто подразумевается под знаком Z? Под этим шифром значился Андриканис.

Ну а что это за порученное «т. Виктору» «дело», которое контролировал Ленин и его сотоварищи, дает представление не книга Евг. Андриканиса, а книга Льва Каменева «Две партии», где проливается свет на тяжбу о наследстве Шмита.

«Большевики поручили Z попечение о деньгах, которые они должны были получить. Когда же наступило время получения этих денег, то оказалось, что Z настолько сроднился с этими деньгами, что нам, подпольной организации, получить их от него неимоверно трудно. Ввиду целого ряда условий, о которых немыслимо говорить в печати (уж не получал ли Николай Андриканис, подобно т. Игнатьеву, задание партии – жениться на Екатерине Павловне в интересах подпольной организации? – Л.К.), Z не мог отрицать прав Большевистского Центра полностью. Но Z заявил, что большевикам принадлежит лишь часть этого имущества (очень ничтожная), что эту часть он не отказывается уплатить, но ни сроков, ни суммы указать не может. А за вычетом этой части все остальное принадлежит ему, Z… Большевистскому Центру осталось только отдать Z на суд общественного мнения, передав третейскому суду свой иск. И вот здесь-то наступила труднейшая часть дела. Когда зашла речь о суде, Z письменно заявил о своем выходе из партии и потребовал, чтобы в суде не было ни социал-демократов, ни бывших социал-демократов. Нам оставалось либо отказаться от всякой надежды получить что-либо, отказавшись от такого суда, либо согласиться на состав суда не из социал-демократов. Мы избрали последнее, оговорив только из конспиративного характера дела, что суд должен быть по составу „не правее беспартийных левых“. По приговору этого суда мы получили максимум того, чего вообще суд мог добиться от Z. Суду пришлось считаться с размерами тех юридических гарантий, которые удалось получить от Z до суда. Все-таки за Z осталась львиная доля имущества».

Вот так партия билась за морозовские деньги, не останавливаясь ни перед чем. Все эти действия, по свидетельству академика Маслова, Владимир Ильич считал нравственным, поскольку такие деяния, в том числе фиктивные браки, шли на пользу революции.

…Спустя несколько лет после третейского суда в руки большевиков перешло все недвижимое имущество Морозовых (как и других фабрикантов): дворцы на Воздвиженке и Спиридоновке, в Введенском и Большом Трехсвятительском переулках, подмосковная в Горках (принадлежала жене Саввы Морозова, вышедшей после самоубийства за градоначальника Рейнбота), Кустарный музей в Леонтьевском переулке и музей новой французской живописи на Пречистенке… На капиталы Морозовых выстроены университетские клиники на Девичьем Поле, психиатрические клиники, детская Морозовская больница, родильный дом имени С.Т. Морозова (ныне – в комплексе МОНИКИ) и многие другие богоугодные заведения, в том числе прядильно-ткацкий корпус Московского высшего технического училища…

На деньги Николая Шмита, поступившие большевикам, издавалась газета «Пролетарий».