Глава 16. Из «Искры» – пламя: к II съезду РСДРП
В середине апреля 1901 года в Мюнхен приехала Крупская с матерью, и жизнь – в её житейском аспекте, стала постепенно налаживаться. О том, как Владимир Ильич жил один, мы знаем, прежде всего, из его собственных писем, отправленных матери. В целях конспирации он указывал то пражский якобы свой адрес, то помечал письма Парижем, однако написаны они были в Мюнхене, а через Париж и Прагу лишь пересылались. Тон писем в целом бодрый – писано ведь матери, но вот в письме от 6 декабря 1900 года прорывается тоска:
«Какова у вас погода? – вероятно стоит хорошая зима. А здесь слякоть, осенний дождь, – если всю „зиму“ так будет, это гораздо хуже снега и морозов… Я живу по-старому, болтаюсь без толку по чужой стране, всё ещё только „надеюсь“ пока покончить с сутолокой и засесть хорошенько за работу»[257].
«Болтался» Ленин по Германии не просто так, а с толком, конечно. В тот момент, когда он писал своё недовольное самим собой письмо, уже вот-вот должен был выйти первый номер «Искры»… Но дело – делом, а от невесёлых мыслей не уйдёшь, особенно когда рядом нет ни одного душевно близкого человека – если не считать редких встреч с сестрой Анной, жившей тогда в Германии.
Из письма матери от 26 декабря 1900 года житейская неустроенность Ленина и неопределённость перспектив проглядывают ещё острее:
«…Я ездил на днях в Вену (на самом деле – в Лейпциг для окончательного редактирования первого номера „Искры“. – С.К.) и с удовольствием прокатился после нескольких недель сидения. Но только зима неприятная – без снега. В сущности, даже и зимы-то никакой нет, а так какая-то дрянненькая осень, мокроть стоит… Надоедает слякоть и с удовольствием вспоминаешь о настоящей русской зиме, о санном пути, о морозном чистом воздухе. Я провожу первую зиму за границей, первую совсем не похожую на зиму зиму…
Живу я по-старому, довольно одиноко и…, к сожалению, довольно бестолково. Надеюсь наладить свои занятия систематичнее, да как-то не удаётся. Вот с весны это уже наверное пойдёт иначе, и я влезу „в колею“. Пометавшись после шушенского сидения по России и по Европе, я теперь соскучился по мирной книжной работе, и только непривычность заграничной обстановки мешает мне хорошенько за неё взяться»[258].
А через три дня состоялось «историческое» ночное собрание с Потресовым, Засулич и Струве… И оно тонус Ленину, как мы знаем, не подняло…
Выручало то, что надо было много работать. Как писал он матери в письме от 20 февраля 1901 года: «Я вполне здоров, – должно быть оттого, что сравнительно много бегаю и мало сижу…»
В том же письме он сообщал:
«На днях кончился здесь карнавал. Я первый раз видел последний день карнавала за границей – процессии ряженых на улице, повальное дурачество, тучи конфетти (мелкие кусочки цветной бумаги), бросаемых в лицо, бумажные змейки и пр. и пр. Умеют здесь публично, на улицах веселиться!»[259]
В шумной карнавальной толпе ему было, надо полагать, ещё более одиноко, но он, как видим, всё же бродил в этой толпе. Пусть на чужом пиру – но, всё же, какое-то веселье…
К тому же, приближался конец срока ссылки Крупской, и он начинает хлопотать о выдаче ей паспорта для приезда к мужу, для чего пришлось отправиться в настоящую Вену, поскольку в Праге, где он якобы жил, не было российского консульства.
То, как скучал Владимир Ильич по России и по матери видно и из весьма частых – несмотря на большую загруженность – писем ей в тот период. Даже после приезда Крупской, когда в переписку с Россией включилась и она, Ленин писал Марии Александровне достаточно регулярно. Так, 7 июня 1901 года он сообщал, что они устроились хорошо, «своей квартирой», что «Ел. Вас. (тёща. – С.К.) и Надя справляются сами без особого труда – хозяйство здесь гораздо проще…», что «обзаведение мы себе купили из подержанных вещей недорого», и что от своей издательницы М. И. Водовозовой он получил на днях 250 рублей, «так что и с финансовой стороны теперь дела недурны…»
Кто-то устраивал своё маленькое житейское «счастьице», а этот титан духа, ума и действия радовался тому, что получил копеечный, по сути, гонорар, и радовался постольку, поскольку появлялась возможность эффективнее, не отвлекаясь на житейское, работать для революции.
Эх!
Дела действительно налаживались – как партийные, так и житейские… Уже сама Крупская писала 11 июня 1901 года свекрови из Мюнхена в Подольск, что «жизнь понемногу вошла в колею»…
Жили Ульяновы в предместье Мюнхена, где неподалёку был хороший парк, купанье, а до центра ходила электричка. План же уехать на лето в деревню не удался. «Поселяться далеко нельзя, – писала Надежда Константиновна, – т. к. Володе нужно было бы каждый день ездить в город, а это было бы очень утомительно»…
К слову, она сообщала:
«Тут какое-то царство детей. Все к ним так внимательны, и детишки такие славные, здоровые. Я бывала в наших городских школах и невольно сравниваю и нахожу, что детям тут живётся куда лучше».
Спрашивается – что мешало устроить что-то подобное в России? Ведь Россия была потенциально намного богаче Германии, но именно что – «потенциально»! Перевести потенциал в свершения, возможность – в реальность, царизм не мог.
В письмах в Россию – в легальных письмах, конечно, то есть, в тех, которые она писала родственникам, Крупская не могла рассказать – чем же она занята? В том же письме от 11 июня 1901 года есть строки: «Что касается меня, то я занимаюсь совсем мало или, вернее, вовсе не занимаюсь. Куда-то время девается, а куда – неизвестно».
Время действительно «девалось», но – не без толку. После приезда в Мюнхен Надежда Константиновна приняла на себя обязанности секретаря редакции «Искры», а по сути – вообще личного секретаря Ленина. И эту свою основную партийную нагрузку она несла через две эмиграции – до окончательного возвращения в Россию.
Забот хватало – 24 мая 1901 года Ленин извещал московского агента «Искры» Николая Баумана (через четыре года он будет убит черносотенцам во время демонстрации):
«Дела наши плоховаты. Финансы – вовсе швах, Россия не даёт почти ничего. Перевозка – по-прежнему совершенно не налажена и случайна. Вся „тактика“ наша при таких условиях должна быть целиком направлена на то, чтобы: 1) собираемые в России от имени „Искры“ деньги как можно полнее направлять сюда, сводя местные расходы до minimum`а; 2) расходовать деньги исключительно на перевозку, ибо для приёмки у нас уже функционируют сравнительно очень дешёвые, не обременяющие кассу агенты в Пскове и в Полтаве…»[260]
Но это уже – дипломатия быстро растущего и мужающего партийного лидера, политического «полководца»: никогда не хвалиться самому, поменьше хвалить других – за исключением тех случаев, когда это полезно для дела, и побольше требовать…
Он вполне имеет право так поступать – он сам от себя требует столько же, сколько от других, и ещё «полстолька»… Он ведь хоть и «полководец», но ещё очень маленькой «армии», да ещё и «армии», разбросанной по Европе и необъятной России. Так что многое приходится делать самому. Приходы в партийную кассу пока невелики – весьма скромные суммы составляются из сотен франков, сотен рублей, а расходы…
Расходы в абсолютных цифрах тоже невелики – по приходу, но нередко превышают приход.
А дело надо делать!
Приведу ряд выдержек из ленинских писем периода становления «Искры», опубликованных в 46-м томе Полного собрания сочинений…
Из письма П. Б. Аксельроду 14 декабря 1900 года из Мюнхена в Цюрих… Неспокойно, видно, было автору письма – он писал его в двенадцатом часу ночи. Да оно и понятно – вот-вот должен был выйти первый номер «Искры», в которую было вложено так много огня ленинской души.
И он писал в ночной чужеземной тишине:
«…Мне, может быть, придётся уехать (в Лейпциг. – С.К.) на время перед выходом газеты, чтобы рассовать разные мелочи (мы здорово обсчитались в тысячах букв и выкидываем теперь многое!)…
Напишите – нанимать или лучше только предварительно присмотреть Вам комнату. Спрошу В. И. (Засулич. – С.К.) о Ваших требованиях и начну искать.
Простите за краткость – устал очень и тороплюсь.
Жму крепко руку.
Ваш Petroff»…
Ещё одно письмо П. Б. Аксельроду 24 декабря 1900 года из Мюнхена в Цюрих:
«…Журнал двигается, Г.В. (Плеханов. – С.К.) прислал статью о Струве – всего послано 6 статей…
Skubik’у (латышский социал-демократ Э. П. Скубикис, занимавшийся нелегальной транспортировкой „Искры“. – С.К.) передайте пожалуйста, что его письмо получил, … наш человек уже „там“ и адрес имеет, так что дело, о котором списывались мы с Skubik’ом, исчерпано
Жму крепко руку. Петров».
А вот что Ленин сообщал агенту «Искры» В. П. Ногину 3 января 1901 года из Мюнхена в Лондон:
«Дорогой товарищ! …Очень Вам благодарен за присылку брошюры. Насчёт переправы в данную минуту не можем взять на себя никаких определённых обязательств. Пути у нас теперь налаживаются, но не определилось ещё…»
Опять агенту «Искры» В. П. Ногину – 24 января 1901 года, всё так же из Мюнхена в Лондон:
«Дорогой товарищ! Получил письмо насчёт паспортов… Думаю, иностранный паспорт (для въезда в Россию) удастся достать (болгарский или немецкий), относительно же русского паспорта или хотя бы только бланка, т. е. паспортной книжки чистой, не надеюсь…
О продаже „Революции и контрреволюции“ (присланная Ногиным брошюра. – С.К.) мы запросим те заграничные организации, с которыми у нас есть сношения.
У нас всё дело теперь за перевозкой, которая ест массу денег вследствие новизны дела. Поэтому не могу Вам дать определённого ответа насчёт денежной помощи на фабрикацию паспортов…»
Тогда и начинала подбираться та «головка» партии, которая пройдёт с Лениным от первых номеров «Искры» до первых декретов Советской власти и до первых побед новой России.
Этих молодых ребят – Виктору Ногину в 1901 году было всего 23 года, ожидала непростая, однако напряжённая и большая судьба. Тот же В. П. Ногин (1878–1924), сын приказчика, окончивший в 1892 году городское училище в тверском Калязине, пришёл в партию в 1898 году, работал с Лениным, но после поражения революции 1905 года отошёл на полуменьшевистские позиции. Накануне Октября 1917 года Ногин вернулся к большевикам, 8 ноября 1917 года был назначен первым наркомом по делам торговли и промышленности РСФСР. Он вступал в конфликт с Лениным, выходил из Совнаркома, но, всё же, вошёл в историю как член ленинской «команды».
Честь немалая…
30 января 1901 года Ленин пишет Плеханову из Мюнхена в Женеву:
«Сейчас получил письмо, дорогой Г.В., только что вернувшись с „окончательного“ разговора с Иудой (П. Б. Струве, иначе его Ленин теперь в письмах не величает. – С.К.). Дело слажено, и я страшно недоволен тем, как слажено. Спешу писать Вам, чтобы не утратить свежесть впечатления…
…Если нам суждено и возможно добиться политической гегемонии, то исключительно при помощи политической газеты, … и когда нам с возмутительной наглостью заявляют, что политический отдел нашей газеты не должен конкурировать с политическим предприятием гг. либералов, то наша жалкая роль ясна, как божий день…
…Если большинство выскажется за, – я, конечно, подчинюсь, но только умыв наперёд свои руки».
Да, на войне, как на войне…
А вот что Ленин писал шведскому социал-демократу Карлу Брантингу 19 апреля 1901 года из Мюнхена в Стокгольм (на немецком):
«Уважаемый товарищ!
Наш товарищ в Берлине уже писал Вам по нашему поручению, что нам бы хотелось установить более тесные связи со шведскими и финскими товарищами…
…Мы были бы… весьма Вам благодарны, если бы Вы передали всем знакомым Вам финским товарищам нашу настоятельную просьбу поддержать нас…
С социал-демократическим приветом
И. Петров».
Здесь необходимо пояснение… Ещё во времена «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» при помощи Брантинга (мы с ним встретимся позже) был налажен нелегальный транспорт через Стокгольм и финский Або в Россию. Теперь эта линия вновь налаживалась, к удовольствию Ленина, как и другие линии. И 25 апреля 1901 года он пишет руководителю берлинской группы содействия «Искре» М. Г. Вечеслову («Юрьеву») из Мюнхена в Берлин:
«Юрьеву
Получил Ваше письмо.
Пожалуйста, пришлите нам поскорее точный ответ, сколько у Вас чемоданов (с двойным дном для нелегальной транспортировки. – С.К.) и каких было, сколько уехало и сколько осталось. Нам это необходимо для составления нашего отчёта и финансовой сметы…
„Харьковские дни“ (брошюра о массовой демонстрации рабочих Харькова 1 мая 1900 года, – С.К.) очень бы важно отправить как можно скорее на юг. Где их очень просят…
Нельзя ли было бы снабжать редакцию „Искры“ русскими журналами после прочтения их в Берлине… (кое-что у нас есть, но мало)».
Адресат Ленина М. Г. Вечеслов (1869–1934) – врач, после II съезда меньшевик, в 1908–1917 гг. работал в России врачом-бактериологом, после 1917 года был членом коллегии Наркомздрава РСФСР.
А вот указание агенту «Искры» С. И. Радченко (одному из соратников ещё по «Союзу борьбы») в конце апреля 1901 года из Мюнхена в Петербург:
«Получили Ваше письмо. Ваш способ распространения литературы вполне одобряем и советуем строго держаться его, не слушая ничьих советов и наветов…
Вообще даром не давайте, а за деньги распускайте возможно быстрее.
Денег Григорьеву (? – С.К.) не давайте, а посылайте всё нам. Григорьев должен добывать деньги от своей литературы, которой у него много…
Направьте все усилия, чтобы посылали в Берлин людей за чемоданами…, пароль: от Петрова…
Свяжитесь с Псковом. Мы будем посылать чемоданы Лепешинскому а Вы берите у него».
П. Н. Лепешинский (1868–1944), впоследствии крупный большевик, после Октября 1917 года работал в Наркомпросе РСФСР, был директором Исторического музея и Музея революции… Но перед тем, как создать в Москве Музей революции, надо было эту самую революцию подготовить и совершить.
Что ж, для того Ленин и его товарищи и работали.
Разными были их дальнейшие судьбы… Так, агент «Искры» Л. Е. Гальперин (1872–1951) пришёл в революционное движение в 1898 году, в 1902 году был арестован в Киеве, бежал с группой «искровцев» из киевской Лукьяновской тюрьмы… После II съезда – большевик, позднее он стал примиренцем. Тем не менее, после Октября 1917 года на новую Россию Ленина поработал и Гальперин, с весны 1918 года занявшись хозяйственной работой.
А в 1901 году – между 18 и 22 июня – Ленин сообщал Гальперину из Мюнхена в Баку:
«В Персию только недавно послано через Вену, так что о неудаче судить рано… Известите адресата в Таврисе, что он должен получить из Берлина книги…
Относительно постановки Искры на Кавказе мы уже послали Х (Л. М. Книпович. – С.К.) подробный запрос и ответа пока не имеем…
…Наша касса сейчас очень плоха…
Приложите все усилия достать денег, мы уже писали об этом через Х одному Вашему знакомому и советуем Вам попросить похлопотать об этом и ZZ (И. Х. Лалаянц. – С.К.)…
Относительно восточного берега Чёрного моря ищите путей непременно. Особенно налегайте на французские пароходы – мы надеемся найти к ним ход отсюда».
Письмо агенту «Искры» Любови Радченко…
Л. Н. Радченко (1871–1962), «Люба», «Паша», «Орша», входила в 1896 г. в «Союз борьбы», была сослана в Псков. После II съезда она стала меньшевичкой, с 1918 г. от политической деятельности отошла, однако ничего этого она, конечно же, ещё не знала, когда читала послание Ленина, отправленное ей между 17 и 27 июля 1901 года из Мюнхена в Харьков:
«Паше. Отчего давно нет писем? Как дела с техникой? …Имейте в виду, что скоро получите письмо за подписью Яблочков (В. П. Ногин. – С.К.), ключом „У лукоморья дуб зелёный“… Этот человек может также приехать к Вам. Это вполне наш человек. Постарайтесь дать ему связи с рабочими и интеллигентами…»
Всё приведённое выше – лишь отдельные фрагменты обширной ленинской переписки по делам «Искры». И даже по этим фрагментам воссоздаётся картина напряжённой работы многих людей, уже объединившихся вокруг «Искры»… По сути, все здоровые революционные силы России и русского зарубежья начинали работать на «Искру» и её идеи, тот есть – на ленинские идеи.
Но за всем этим стояла огромная личная работа Ленина. И тут было не до старой Мюнхенской пинакотеки с её шедеврами искусства, тут бы выспаться – и на том спасибо!
А ведь надо было ещё и работать в библиотеках, редактировать присылаемые материалы… Надо было и самому писать – коль уж дело регулярной газеты пошло! Надо было задумываться о перспективе и оперативно откликаться статьями на злобу дня.
К тому же, кроме «Искры» появилась – трудами Ленина же, и ещё одна «информационная площадка» – журнал «Заря»… В декабре 1901 года в №№ 2 и 3 этого журнала была опубликована работа Ленина «Внутреннее обозрение», где он давал картину внутреннего положения России на материалах российской прессы. Из многих тогдашних интересных мыслей и выводов Ленина приведу наблюдение, которое – с заменой одного лишь слова «самодержавие» на «путинско-медведевский режим» – полностью описывает и нынешнее положение в России:
«Надо вообще сказать, что наши реакционеры, а в том числе, конечно, и вся высшая бюрократия, – проявляют хорошее политическое чутьё. Они так искушены по части всяческого опыта в борьбе с оппозицией, …что держат себя постоянно „начеку“ и гораздо лучше всяких наивных простаков и „честных кляч“ понимают непримиримость самодержавия с какой бы то ни было самостоятельностью, честностью, независимостью убеждений, гордостью настоящего знания. Прекрасно впитав в себя тот дух низкопоклонства и бумажного отношения к делу, который царит во всей иерархии российского чиновничества, они подозрительно относятся ко всем, кто не похож на гоголевского Акакия Акакиевича, или, употребляя более современное сравнение, на человека в футляре…»[261]
Не правда ли, всё это хорошо знакомо и нам? В начале XXI века нас вернули (а точнее – мы сами себя вернули, голосуя за всякую сволочь) в вонючую ситуацию столетней давности. Тогда во главе России стояли люди, не желающие и не умеющие ей управлять в интересах народа, и сейчас во главе России стоят сходные фигуры. Стоит ли удивляться, что и картина получается схожей?
Но это ещё не всё! Ленин не был бы Лениным, если бы после критики не давал конструктивной альтернативы, и он продолжал:
«И в самом деле: если люди, исполняющие те или иные общественные функции, будут цениться не по своему служебному положению, а по своим знаниям и достоинствам, – то разве это не ведёт логически неизбежно к свободе общественного мнения и общественного контроля, обсуждающего эти знания и эти достоинства? Разве это не подкапывает в корне те привилегии сословий и чинов, которыми только и держится самодержавная Россия?..»[262]
Этот ленинский «рецепт» воспитания обществом нужных ему чиновников вполне годен и для наших дней.
Не так ли?
В мае 1901 года четвёртый номер «Искры» открылся ленинской статьёй с боевым названием «С чего начать?» В ней проводилась основная на тот момент мысль Ленина о значении постановки общерусской политической газеты. Ленин писал:
«Роль газеты не ограничивается, однако, одним распространением идей, одним политическим воспитанием и привлечением политических союзников. Газета – не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор. В этом последнем отношении её можно сравнить с лесами, которые строятся вокруг возводимого здания, намечают контуры постройки, облегчают сношения между отдельными строителями… При помощи газеты и в связи с ней сама собой будет складываться постоянная организация…»[263]
Формула Ленина о газете, как не только коллективном пропагандисте, но и коллективном организаторе, в хрущёвско-брежневском СССР стала заезженной, да и по сути своё отжила, и к 80-м годах ХХ века вряд ли все штатные идеологи КПСС были осведомлены о её ещё «дореволюционном» происхождении.
Но есть времена, и есть времена. Имея в виду сегодняшний день, надо сказать, что партийные печатные органы коммунистов и прежде всего – «Правда» и «Советская Россия», должны вновь играть роль не только просветителя, но и организатора масс.
Вернёмся, однако, в 1901 год, в котором деятельность Ленина доказывала, что цель Ленина оставалась прежней – профессиональная революционная партия как ядро широкого массового движения. В русле развития этой руководящей идеи он осенью 1901 года начинает свою важнейшую для будущего книгу – «Что делать?» Название прямо и намеренно повторяло название знаменитого романа Чернышевского.
Редактор журнала «Современник» Николай Гаврилович Чернышевский (1828–1889), русский революционный писатель-демократ, мыслитель, идеолог раннего народничества, 7 июля 1862 года был арестован по обвинению в связях с издателем лондонского «Колокола» Александром Ивановичем Герценом и заключён в Петропавловскую крепость. В её стенах и был написан роман «Что делать?», которым зачитывались поколения молодых горячих ребят в России, и Ленин – в том числе.
Несмотря на то, что обвинение юридически доказано не было, а улики следствием сфабрикованы, Чернышевского приговорили к 7 годам каторжных работ и вечному поселению в Восточной Сибири. 19 мая 1864 года на Мытнинской площади Петербурга над Чернышевским был совершён обряд гражданской казни, после чего в халате каторжника великий сын России был отправлен в Сибирь.
Нерчинские рудники, затем – ссылка в Вилюйске. Лишь через двадцать без малого «сибирских» лет, осенью 1883 года, Чернышевского под именем «секретного преступника № 5» перевели в Астрахань. В 1889 году больному писателю разрешили поселиться в его родном Саратове, где в ночь на 17(29) октября он и скончался от кровоизлияния в мозг.
Чернышевский, имея в виду либералов всех времён и всех народов, либералов и с Мытнинской, и с Болотной площади, писал:
«Эх, господа, господа, вы думаете, дело в том, чтобы было слово республика, да власть у вас… Дело не в том, а в том, чтобы избавить низший класс от его рабства не перед законом, а перед необходимостью вещей…, чтобы он мог есть, пить, жениться, воспитывать детей, кормить отцов, образовываться и не делаться мужчины – трупами или отчаянными, а женщины – продающими своё тело…»[264]
Мечту Чернышевского о социалистическом обществе Маркс довёл до теории его достижения, а Ленин – до плана создания и развития партии, способной претворить теорию в жизнь. Преемственность была налицо, и выбором названия Ленин её лишний раз подчеркнул.
Первое издание «Что делать?» вышло в марте 1902 года в Штутгарте с подзаголовком: «Наболевшие вопросы нашего движения». На обложке впервые было выставлено: «Н. Ленин».
Книга, как позднее вспоминала Крупская, захватила всех, «особенно тех, кто ближе стоял к русской работе».
Знакомая Ульяновым ещё по Сибири секретарь бюро русской организации «Искры» Зинаида Павловна Кржижановская-Невзорова («Зиночка» из «шушенских» писем Крупской) сообщала из Самары:
О «Что делать?„…пока слышим только хвалебные отзывы, …написана она превосходно, действительно, и тон прекрасный“.
Товарищ ещё по „Союзу борьбы“, а теперь агент „Искры“ Иван Радченко (1874–1942) – младший брат Степана Радченко, после Октября 1917 года – один из организаторов и руководителей торфяной промышленности СССР, писал из Петербурга:
„Везде оперирую ленинским плугом, как самым лучшим производительным возделывателем почвы. Он прекрасно сдирает кору рутины, разрыхляет почву, обещающую произвести злаки. Раз повстречаются на пути плевелы, посеянные Рабочим Делом (соглашательский, ориентирующий только на экономическую борьбу журнал „Союза русских социал-демократов за границей“. – С.К.), он всегда уничтожает их с корнем. Замечательно!“
Плеханов встретил книгу весьма кисло, зато Потресов прислал о ней восторженный отзыв[265].
Впрочем, наиболее существенным фактом стало признание книги в России и её широкое распространение. „Что делать?“ находили при обысках в обеих столицах, в Киеве, Одессе, Казани, Нижнем Новгороде, на Кавказе…
В книге было пять разделов: „I. Догматизм и свобода критики“, „II. Стихийность масс и сознательность социал-демократии“, „III. Тред-юнионистская (т. е., – ориентирующая на экономическую борьбу, – С.К.) и социал-демократическая (революционная, – С.К.) политика“, „IV. Кустарничество экономистов и организация революционеров“ и „V. План общерусской политической газеты“.
Последним пунктом в последнем разделе стояло: „Какого типа организация нам нужна?“
Ленин делил историю русской социал-демократии на три периода: первый, когда „число сторонников нового направления в России измерялось единицами“; второй – „период детства и отрочества“; и третий, ещё не закончившийся „период разброда, распадения и шатаний“…
Конечно, многое в этой, важнейшей для своего времени, ленинской работе, сегодня представляет чисто исторический интерес, но многое – с учётом того, что Россию опять сделали капиталистической, не устарело. Как, например, следующие слова Ленина:
„Не столько прямым отрицанием „великих слов“ занимались герои этого (третьего, – С.К.) периода, сколько их опошлением: научный социализм перестал быть целостной революционной теорией, а превращался в мешанину…; лозунг „классовая борьба“ не толкал вперёд к всё более широкой, всё более энергичной деятельности, а служил средством успокоения, так как ведь „экономическая борьба неразрывно связана с политической“; идея партии не служила призывом к созданию боевой организации революционеров, а оправдывала какую-то „революционную канцелярщину“ и ребяческую игру в „демократические“ формы…“[266]
Это ведь ленинский „камень“ и в нынешний наш „коммунистический“ „огород“, и чем скорее мы его (этот „камень“) уберём, тем более обнадёживающим будет будущее народов России.
В „Что делать?“ Ленин высказал и одну такую мысль, которую в брежневском СССР повторяли настолько часто, что она уже не воспринималась как нечто свежее и жизненно верное. Сейчас же её нельзя не довести до сведения читателя – как тоже злободневную:
„Вопрос стоит только так: буржуазная или социалистическая идеология. Середины тут нет (ибо никакой „третьей“ идеологии не выработало человечество, да и вообще в обществе, раздираемом классовыми противоречиями, и не может быть никогда внеклассовой или надклассовой идеологии). Поэтому всякое умаление социалистической идеологии, всякое отстранение от неё означает тем самым усиление идеологии буржуазной…“[267]
Социальные глупцы (не говоря уже о социальных негодяях!) всегда отрицали и отрицают универсальность этой ленинской мысли, но задолго до Ленина (и даже задолго до Маркса) такой проницательный и трезвомыслящий, а одновременно и абсолютно беспринципный, предельно циничный человек, как Шарль-Морис Талейран, „первый дипломат XIX века“, делил людей лишь на две категории. Он заявлял: „Общество разделено на два класса – стригущих и стриженных“[268].
Как видим, подход, вполне совпадающий с ленинским подходом к вопросу! Вот только Талейран далее заключал: „Нужно всегда быть с первыми против вторых“, а Ленин всегда был на стороне вторых против первых, а точнее – он жил и работал для того, чтобы уничтожить подобное разделение общества.
А вот ещё одна „вечная“ – для классового общества, мысль:
„…без „десятка“ талантливых (а таланты не рождаются сотнями) испытанных, профессионально подготовленных и долгой школой обученных вождей, превосходно спевшихся друг с другом, невозможна в современном обществе стойкая борьба ни одного класса…“[269]
Собственно, это рецепт для вообще любого эффективного руководящего ядра в любой сфере человеческой деятельности. Ни один, даже самый сильный, лидер не достигал успеха, если он не имел сильной „команды“.
Ленин писал, что он видит партию как намеренно узкую организацию „умников“, то есть – „профессиональных революционеров, всё равно – из студентов или из рабочих они выработаются“, но узкую организацию таких членов, которые будут вести работу не как заговорщики, а как организаторы широкого состава „лиц и из числа рабочего класса и из остальных классов общества“.
Он пояснял при этом, что „десяток умников выловить гораздо труднее, чем сотню дураков“[270].
Хотя Ленина нельзя отнести ни к экстравертам, ни к интравертам, он был по натуре человеком открытым, эмоциональным. Тем не менее, в его политических работах темперамент не так уж и часто проявлялся в ярко образных формах – Ленин избегал „красивостей“ и предпочитал писать „по делу“. Но если он хотел сказать сильно, он это умел! И уже в начале „Что делать?“ он, обращаясь к оппонентам, написал:
„Мы идём тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки. Мы окружены со всех сторон врагами, и нам приходится почти всегда идти под их огнём. Мы соединились, по свободно принятому решению, именно для того, чтобы бороться с врагами и не оступаться в соседнее болото, обитатели которого с самого начала порицали нас за то, что мы выделились в особую группу и выбрали путь борьбы, а не путь примирения. И вот некоторые из нас начинают кричать: „Пойдёмте в это болото!“ – а когда их начинают стыдить, они возражают: „Какие вы отсталые люди! И как вам не совестно отрицать за нами свободу звать вас на лучшую дорогу!“. О да, господа, вы свободны не только звать, но и идти куда вам угодно, хотя бы в болото; мы находим даже, что ваше настоящее место именно в болоте, и мы готовы оказать вам посильное содействие к вашему переселению туда. Но только оставьте тогда наши руки, не хватайтесь за нас и не пачкайте великого слова „свобода“, потому что мы ведь тоже „свободны“ идти, куда мы хотим, свободны бороться не только с болотом, но и с теми, кто поворачивает к болоту!“[271]
Такие слова не могли не отозваться в молодых сердцах всех тех, кто хотел прожить жизнь не как обитатель болота, а как борец за жизнь.
Ещё в начале XIX века Гёте сказал, что „лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идёт за них на бой!“
В конце XIX века Горький написал свою „Песню о Соколе“ со словами: „Пускай ты умер, но в сердце храбрых всегда ты будешь живым примером!“
Но и слова Ленина, брошенные им в свет в начале ХХ века, не будучи „литературой“, мощно воздействовали не только на умы, но и на сердца тех, кому в 1901 году было не более двадцати. К 1917 году они придут уже закалёнными, зрелыми профессионалами политической борьбы и организации масс. Придут учениками и сподвижниками Ленина.
Заключил же книгу Ленин так:
„Сводя вместе всё, изложенное выше, мы можем ответить на вопрос: что делать? дать краткий ответ:
Ликвидировать третий период“[272].
На это и направлены были теперь усилия Владимира Ульянова. А ликвидация третьего периода „разброда и шатаний“ означала переход к уже четвёртому, созидательному периоду в истории российской социал-демократии – периоду профессиональной революционной партии с чётко прописанной программой и уставом, с руководящим ядром и с чёткими целями.
Соответственно, определялся курс на съезд партии – фактически, первый её, организационный съезд. „Искра“ – как инструмент его подготовки – была более чем ко времени. Но отнюдь не ко времени была начавшаяся „история с географией“ „Искры“. Вопрос „Что делать?“ сменился вопросом: „Где печатать?“
Первый номер газеты увидел свет в декабре 1900 года в Лейпциге, второй – в Мюнхене… Печатали „Искру“ и материалы „Искры“ в нелегальной типографии „Искры“ в Кишинёве, а также в нелегальной типографии в Баку (в нелегальной переписке её называли „Нина“)[273].
В типографии „Нина“ печаталась и грузинская нелегальная марксистская газета „Брдзола“ („Борьба“), которая стараниями Сталина стала достойной кавказской младшей „сестрой“ ленинской „Искры“.
Расширение российской сети типографий „Искры“ могло только радовать, а вот европейский аспект „географии“ оказался нерадостным.
В Мюнхене „Искра“ печаталась в типографии германского социал-демократа Иоганна Дитца (1843–1922), депутата рейхстага с 1881 по 1918 год, однако с Дитцем возникали конфликты, и пришлось перебраться через Ла-Манш – в Лондон, где редактор газеты „Justice“ („Справедливость“), органа английской Социал-демократической федерации, Гарри Квелч (1858–1913) соглашался печатать в своей типографии и русскую газету.
30 марта (12) апреля 1902 года Ленин и Крупская выезжают через Кёльн, Льеж и Брюссель в Лондон, куда теперь перемещались и редакция „Искры“ (в лице, собственно, Ленина), и печатание газеты.
С этого момента начинается многолетнее „кочевье“ Ульяновых по Европе, где маршруты и пункты остановок определялись интересами дела или вынужденными обстоятельствами.
Сразу по приезде, 17 апреля, Ленин в письме Плеханову делает выразительную приписку: „P.S. А Вел. Дм. („Велика Дмитриевна“, Вера Засулич. – С.К.) вполне права: гнусное впечатление производит этот Лондон, на первый взгляд!!“
Эту же оценку он повторяет назавтра в письме уже Аксельроду, прибавив: „И дорого же всё порядком!“
Дела, однако, не ждут, к тому же теперь есть возможность поработать в библиотеке Британского музея. Уже 21 апреля Ленин под именем Якоба Рихтера обращается к директору музея с просьбой о выдаче ему билета на право входа в читальный зал.
Начинается „лондонский“ период „Искры“ длиною ровно в год. И весь этот год уходит у Ленина на подготовку партийного съезда, причём возрастание активности РСДРП сопровождается усилением репрессий против неё. 3 мая 1902 года Ленин сообщает Аксельроду в Цюрих:
„Передайте Б. Н. (В. А. Носков, искровец. – С.К.), что в Воронеже взято человек 40 (говорят), причём сегодняшнее письмо называет фамилии: „Карпов, Любимов, Коростенев, Кардашев, Бутковский, Махновец и Губарева, последние 4 выпущены без вызова на допрос. В Уфе 8 обысков, 2 ареста: Бойков и Сазонов, студенты“ …
Вообще арестов тьма тем! Почти наверное взят и наш надёжа, которого Вы видели и узнали и в Цюрихе и у нас – да, да, он самый! Это просто из рук вон как плохо!“[274]
Упомянутый в письме „Надёжа“, об аресте которого Ленин так сокрушается, это Фёдор Ильич Дан (Гурвич) (1871–1947), соратник по „Союзу борьбы за освобождение рабочего класса“, арестованный уже после Ленина – в августе 1896 года, и после двухлетней отсидки в тюрьме сосланный в Вятскую губернию.
В советской историографии сюжет „Ленин – Дан“ не разработан абсолютно, а ведь это тема, от которой не отказался бы, пожалуй, даже Шекспир! Злейший враг и злобный критик Ленина Дан начинал как его единомышленник.
Единомышленник ли?
И почему он от Ленина отошёл?
И кто в том виновен – Дан или Ленин?
Причиной была, конечно же, склочная в своей основе натура Дана, но сюжет всё равно интересен. Жаль, что и я не смогу его разработать – у меня, всё же, иные задачи.
Летом 1901 года Дан бежал за границу и вошёл в берлинскую группу содействия „Искре“, в качестве агента „Искры“ участвовал в Белостокской конференции комитетов РСДРП по подготовке II съезда. После неё „Надёжа“ был действительно арестован, как и опасался Ленин в письме Аксельроду, и сослан в Восточную Сибирь. Через год опять бежал, и осел за границей как один из лидеров и „теоретиков“… меньшевизма.
В 1917 году Дан стал членом Исполкома Петросовета и членом Президиума ВЦИК 1-го созыва, его имя гремело. Увы, к тому времени бывший ленинский „Надёжа“ числился среди ярых политических противников Ленина. Кончил Дан в 1922 году высылкой из РСФСР как враг Советского государства.
Врагом Ленина и Сталина Дан и умер.
А вот совершенно иная судьба…
Одним из активнейших агентов „Искры“ был 28-летний рабочий социал-демократ Иван Бабушкин (1873–1906) – тоже ближайший соратник Ленина по „Союзу борьбы за освобождение рабочего класса“. В январе 1896 года Бабушкина арестовали в Петербурге по делу „Союза“ и в феврале 1897 года выслали в Екатеринослав (ныне – Днепропетровск).
В Сибирь Ивана не закатали, надо полагать, потому, что рабочий тогда казался жандармам менее опасным, чем интеллигенты. Однако, недооценили питерские „хранители устоев“ того, кто уже прошёл школу Ленина! С четырнадцати лет сын крестьянина-бедняка из села Леденгского Тотемского уезда Вологодской губернии начал учеником в торпедной мастерской в Кронштадте, потом работал слесарем на Семянниковском заводе (позднее – Невский машиностроительный завод имени В. И. Ленина), учился в вечерней рабочей школе у Крупской. В двадцать лет Иван познакомился с Владимиром Ильичом и на всю свою недолгую жизнь стал его верным учеником и надёжным помощником.
Высланный в Екатеринослав, Бабушкин действовал там по-ленински: в декабре 1897 года под его руководством образуется екатеринославский „Союз борьбы за освобождение рабочего класса“, а в 1899 году в городе работает уже 25 рабочих кружков!
В 1900 году начались аресты, Бабушкину удалось уйти и установить связь с вернувшимся из Сибири Лениным. Тот поручает Бабушкину нелегально осесть в Смоленске и готовить сеть рабочих корреспондентов „Искры“, чем Бабушкин, успешно и занимался до ареста в конце 1901 года. Препровождённый в тюрьму города Александровска (ныне – Запорожье), он – опытный слесарь! – летом 1902 года перепилил решётку окна и бежал.
В сентябре Иван встречается в Лондоне – в редакции „Искры“, с Лениным, и Владимир Ильич усаживает его за написание „Воспоминаний“ – интереснейшего документа эпохи! Затем Ленин направляет Бабушкина в качестве агента „Искры“ под кличкой „Новицкая“ в Питер.
6 января 1903 года Ленин пишет Бабушкину в Россию из Лондона:
„Для Новицкой от Ленина.
Дорогой друг! Относительно „экзамена“ должен сказать, что предложить отсюда экзаменационной программы нельзя (Бабушкин просил прислать некий вопросник. – С.К.). Пускай напишут все… пропагандисты о той программе, по которой они читают или хотят читать. Вы просите ставить побольше вопросов. Хорошо…“
Далее Ленин ставил десять конкретных и точных вопросов и заключал письмо словами:
„Жду ответа и крепко жму руку. Смотрите, обязательно исчезайте при первом признаке шпионства за Вами“[275].
Через десять дней Ленин отправляет Бабушкину ещё одно – последнее, как оказалось, письмо, которое оканчивалось самым боевым образом:
„Приветствуем энергичное поведение Новицкой и ещё раз просим продолжать в том же боевом духе, не допуская ни малейших колебаний. Война… и к чёрту всех примирителей, людей с „неуловимыми“ взглядами и мямлей!! Лучше маленькая рыбка, чем большой таракан. Лучше 2–3 энергичных и вполне преданных человека, чем десяток рохлей. Пишите как можно чаще и, немедля, дайте ходы к вашим рабочим (и характеристику их), чтобы в случае провала мы не сели на мель“[276].
Увы, это письмо до адресата не дошло – тот, кого Ленин называл в переписке не только „Новицкая“, но и „наш близкий друг“, вовремя „исчезнуть“ из поля зрения шпиков не успел. В январе 1903 года он был арестован и сослан – на этот раз в Восточную Сибирь, где погиб во время революции 1905–1906 годов.
С момента, когда Ленин приехал в Европу, прошёл год, и какой год! Сколько событий, душевных ран, поражений и достижений…
В начале октября 1901 года на „объединительном“ съезде заграничных организаций РСДРП Владимир Ильич – под псевдонимом „Фрей“ – впервые за рубежом выступил публично. Аудитория состояла из 33 человек, среди которых была и Крупская… Он надеялся на понимание, однако объединения тогда не получилось: 16 членов оппортунистического „Союза русских социал-демократов“ (включая 5 членов Бунда) и 3 члена группы „Борьба“ не нашли общей точки зрения с 6 членами ленинско-мартовской организации „Искры“ и „Зари“ и 8 членами плехановской организации „Социал-демократ“. По инициативе Ленина две последних организации создали „Заграничную лигу русской революционной социал-демократии“ – как рычаг создания боевой партии[277].
Но теперь Ленин уже не питает иллюзий относительно того, что его жизнь профессионального революционера будет проходить исключительно в обстановке дружной, товарищеской партийной работы. Увы, слишком многие не хотят выходить из „болота“ „кружковщины“ и „экономизма“, а многие в это „болото“ сворачивают вольно или по заблуждению. За партию приходится бороться внутри самой партии. И накалом этой борьбы всё более дышат ленинские „предсъездовские“ письма 1902 и 1903 года… Так, 6 мая 1902 года Ленин пишет из Лондона в Самару Глебу Кржижановскому:
„Получили письмо. Дерево (Ф. И. Дан, – С.К.), видимо, взято. Клэру (Г. М. Кржижановский, – С.К.) обязательно спастись, и для этого немедля перейти на нелегальное. Свидание с Сашей (конспиративное название конференции комитетов РСДРП в Белостоке, – С.К.) (о ней нам ещё успел написать Дерево), привело к назначению комиссии по созыву съезда через пять месяцев (реально это произошло почти через год, – С.К).
Теперь наша главная задача – подготовить это, т. е. чтобы вполне свои люди проникли в возможно более число комитетов и постарались подорвать южный ЦК южных комитетов (= юла). Эта „юла“, которой вертит Genosse (О. А. Ерманский, после II съезда меньшевик, – С.К.) (кой-кем обвиняемый в провокаторстве, что ещё не проверено) – главное препятствие (да ещё Питер). Поэтому ближайшая задача: чтобы Курц (Ф. В. Ленгник, – С.К.) + Эмбрион (Е. В. Барамзин, тогда агент „Искры“. – С.К.) оба тотчас вошли в комитеты. Затем чтобы Клэр и Бродягин (М. А. Сильвин. – С.К.) последовали в той или иной форме их примеру. Это – главная задача, ибо иначе нас неизбежно оттеснят: подчините всё остальное этой задаче, помните о важнейшем значении Второго съезда!..
Если подтвердится, что Дерево погибло, то нам с Клэром и Бродягиным надо поскорее повидаться или списаться сугубо подробно…“[278]
23 мая 1902 года Ленин из Лондона инструктирует Ленгника-„Курца“, находящегося в Самаре:
„Итак, Ваша задача теперь создать из себя комитет по подготовке съезда, принять в этот комитет бундовца (оценив оного со всех сторон – это NB!), просунуть своих людей в наибольшее число комитетов, сохраняя себя и своих паче зеницы ока до съезда. Это всё архиважно! Памятуйте это. Будьте в этом смелей, наглей и изобретательней, а в остальном – потише и поосторожнее.
Мудры, аки змеи – и кротки (с комитетами: Бундом и Питером) – аки голуби.
Весь Ваш Старик“[279].
Подобным образом Ленин наставляет и других агентов „Искры“. Например, Ивану Радченко („Аркадию“) он в июле 1902 года пишет в Петербург подробное письмо, где всё тоже крутится вокруг темы подготовки съезда[280].
Уроки Плеханова, Струве и прочих фактических или потенциальных обитателей „болота“ не прошли даром, он уже научается быть, когда надо, и мудрым аки змий, и кротким аки голубь…
Бить „ниже пояса“ Ленин не бил ни тогда, ни позднее, но бить любого – даже прошлых товарищей и соратников, если они тянули в то или иное „болото“ – он научился быстро.
Взять тот же Бунд – чисто еврейскую организацию социал-демократов. Поскольку Бунд тогда представлял определённую силу как объединение не только социал-демократическое, но и националистическое, игнорировать его было невозможно. Однако на самом съезде никакой потачки Бунду Ленин не дал, а вскоре после съезда – в августе 1903 года, опубликовал в № 46 „Искры“ статью „Последнее слово бундовского национализма“.
Приходится сотрудничать и с Плехановым – в письмах восстанавливается обращение „Дорогой Г. В.!“, но более того – Ленин восстанавливает доверительность отношений, что хорошо видно из, например, письма Плеханову от 12 июля 1902 года (см. ПСС. Т. 46, с. 197–198), где он обсуждает вопрос отношений с „Союзом русских социал-демократов за границей“ и пишет, что „с „союзниками“, по-моему, нечего теперь объединяться: они держат себя нахально и „изобидели“ Берга (Мартова. – С.К.) в Париже…“, и т. д.
Всё это отнимает силы и физические, и душевные, что видно и из тогдашней переписки[281].
14 июня 1902 года Ленин признаётся в письме, отосланном Любови Аксельрод в Цюрих: „Советую Вам отдохнуть летом; завидую ужасно, что не могу вырваться на отдых, – а нервы мои истрёпаны до чёртиков…“
23 июня он сообщает тому же адресату, но уже в Берн: „Здоровье моё преплохо… Arbeitsunfдhigkeit (нем. неработоспособность. – С.К.) почти полная, нервы никуда не годятся…“
И 23 июня же, начав письмо к Плеханову из Лондона в Женеву:
„Дорогой Г. В.! Большой камень свалился у меня с плеч, когда я получил Ваше письмо, положившее конец мыслям о междуусобии. Чем неизбежнее казалось нам это последнее, тем тяжелее были такие мысли, ибо партийные последствия были бы самые печальные…“
Ленин закачивает его постскриптумом:
„P.S. Я уезжаю на днях в Германию повидать мать и отдохнуть. Нервы мои истрёпаны „в лоск“, и я чувствую себя совершенно больным. Надеюсь, скоро увидимся в Лондоне?“
Реально Ленин встретился с Марией Александровной и сестрой Анной не в Германии, а в деревушке Логиви на северном берегу Франции, и пробыл там с родными почти месяц. Крупская со своей матерью оставалась в Лондоне на редакционном „хозяйстве“, высылая Ленину в Логиви корректуры будущих статей в „Искре“ и ведая текущей перепиской с Россией.
Что лучше морских заплывов могло восстановить силы такого завзятого пловца, как Ленин!? Несмотря на то, что в отпуску пришлось, конечно же, и работать, по возвращении в Лондон настроение у Ленина устанавливается вполне боевое, и 14 сентября 1902 года он пишет вернувшейся в Самару матери:
„Дорогая мамочка!..
…У нас всё по-старому. Здоровы все. Погода здесь стоит для осени удивительно хорошая – должно быть в возмездие за плохое лето. Мы с Надей уже не раз отправлялись искать – и находили – хорошие пригороды с „настоящей природой“…“
Впрочем, „потехам“ Ульяновы и вообще-то отводили нечастые часы, уделяя основное время делу, а осенью 1902 года, зимой и весной 1903 года – тем более, поскольку чем реальнее становился съезд, тем большее напряжение создавалось в партийных кругах и за границей, и в России.
К тому же возникла и ещё одна болячка – активизировалась партия эсеров. Ещё летом 1902 года Ленин – перед отпуском в Логиви, прочёл в Париже на собрании русских политэмигрантов реферат о тактике эсеров. Затем он выступал с этим рефератом в ноябре 1902 года в Лозанне, Женеве, Берне, Цюрихе, и позднее – в Льеже.
А в декабре 1902 года Владимир Ильич получает приглашение от Русской высшей школы общественных наук в Париже прочесть цикл лекций по аграрному вопросу.
Школа была основана в 1901 году Максимом Максимовичем Ковалевским (1851–1916), крупным русским учёным – юристом, историком и социологом. Родившись в семье богатого харьковского помещика, он после окончания Харьковского университета выехал за границу для продолжения образования, встречался с Марксом, однако общего языка с ним не нашёл.
С 1877 года Ковалевский стал профессором государственного права в Московском университете, но через 10 лет его уволили за прогрессивные (по тем временам) взгляды и он опять уехал из России. Ковалевский был действительно крупной научной величиной и без работы не остался, читал лекции в Европе, в Америке, и лишь на волне революции 1905 года вернулся на родину, теперь уже – в Петербургский университет.
В 1906 году он был избран депутатом Государственной думы от Харьковской губернии и возглавил основанную им Партию демократических реформ, стоявшую правее (!) кадетов. В 1907 году Ковалевского назначили членом Государственного Совета от Академии наук, а с 1909 года он издавал принадлежащий ему же солидный журнал „Вестник Европы“…
В 1912 году в статье „Национал-либералы“ Ленин писал: „Чисто интеллигентские, мало-„почвенные“ либеральные элементы остаются у кадетов. Национал-либералы получают себе таких идеологов, как Струве, Маклаков, Протопопов, Ковалевский и других, давным-давно стоящих уже одной ногой в реакционном лагере“[282].
Этот самый Ковалевский – ещё не депутат и не реакционер, и пригласил В. Ильина – автора научного труда „Развитие капитализма в России“ и других экономических трудов к себе в школу.
В конце февраля 1903 года Ленин прочёл первую лекцию, и вот как запомнил тот день слушатель Школы Григорий Зиновьев:
„Закончил свою первую лекцию Владимир Ильич под настоящий гром аплодисментов, перешедших в бурную, продолжительную овацию, какую стены школы никогда раньше не слышали. И узнав, что лектор В. Ильин, это и есть чуть ли не самый главный „подпольщик“ В. Ульянов, Максим Ковалевский ужасно огорчился. А какой хороший профессор мог бы из него выйти, – заметил он…“[283]
Зиновьев, тогда познакомившись с Лениным, стал с 900-х годов многолетним сподвижником Ленина, но в итоге предал дело Ленина, то есть дело Советской власти. Впрочем, в 1903 году до всего этого было ещё ой как далеко…
Что же до реакции Ковалевского, то тут даже не стоит много говорить на тему „Если бы…“ Конечно, эрудиции, ума и – что не менее важно, работоспособности, Ленину хватило бы на десяток университетских профессоров, однако профессорская карьера и Ленин были вещи несовместные.
Но почему?
Ряд антиленинских „лениноведов“ (их кто-то метко назвал „лениноедами“) распинается относительно того, что Ленин-де обладал комплексом власти, а поэтому-де и работал в революции – в видах будущего наслаждения властными прерогативами.
Это, конечно, чепуха!
Чепуха уже потому, что Илья Николаевич и Мария Александровна Ульяновы – сами революционерами не будучи, всех своих детей вырастили людьми чести и долга… Умеющими думать, к тому же. А в классовом обществе, да ещё в период его развивающегося кризиса, это почти автоматически приводит подобных людей к делу реальной борьбы за социальный прогресс. Это и произошло со всеми младшими Ульяновыми – они все: Александр, Анна, Мария и Дмитрий работали в революционном движении. И все, кроме погибшего на эшафоте народовольцем Александра, стали большевиками – соратниками брата Владимира. Если бы не ранняя смерть, большевичкой, и только большевичкой прожила бы свою жизнь и Ольга.
Владимир был в семье самым талантливым, и поэтому для него тем более не могло быть никакой иной судьбы, кроме революционной. Но эту же судьбу выбирали и другие его современники и сограждане – пусть менее талантливые, менее яркие, но тоже движимые чувством чести и долга.
Большая часть их могла бы стать „просто“ профессорами, присяжными поверенными, врачами, инженерами, или – хотя бы, преуспевающими мастерами на хозяйских заводах. Но они не могли жить в обществе, пропитанном в „верхах“ духовной гнилью, а в „низах“ – гнилью застарелого пота и раскисших крестьянских онучей…
Вот они и боролись – за политически и нравственно здоровую общественную атмосферу на их Родине.
Говорят, короля делает окружение… И это верно! Любой лидер силён настолько, насколько много вокруг него и его идей собралось не просто единомышленников, но едино действующих его современников.
Каким было окружение Ленина, приближающегося в начале 900-х годов к поре первой зрелости? Кое-что об этом уже было сказано, но бросим на ситуацию и ещё один взгляд…
В декабре 1902 года Ленин пишет Л. И. Аксельрод из Лондона в Берн:
„Многоуважаемая Л. И.
Получил сейчас Ваше письмо и спешу ответить, чтобы поздравить с таким громадным приобретением, как Ставский…
…Далее, насчёт „Миши наборщика“. Я такой клички не знаю, но названного им Вас. Андр. Шелгунова знаю и работал с ним вместе (ещё в „Союзе борьбы“. – С.К.). Передайте поэтому „Мише“ привет от меня лично, раз Шелгунов говорил ему обо мне, и просьбу написать нам обо всём поподробнее, т. е. и о делах и о себе, кто он такой и каковы его планы теперь, надолго ли он за границу и проч. Вам придётся уже, право, позаняться с этими людьми, очень важно вполне привлечь их… Может быть нам удастся вскоре послать Вам на подмогу молодого и очень энергичного и способного товарища отсюда (кличка: „Перо“)…“[284]
Обычное деловое письмо 32-летнего Ленина, объединившее пять имён…
Кто они?
Сама Любовь Исааковна Аксельрод (1868–1946), философ, литературовед и партийный писатель (литературный псевдоним „Ортодокс“), которой Ленин часто писал до II съезда, после съезда быстро отошла на меньшевистские позиции, тяготея к Плеханову.
В 1917 году Аксельрод была членом ЦК меньшевиков, и так больше к Ленину и не вернулась, даже после Октября 1917 года. С 1918 года отошла от активной политической деятельности, преподавала в ряде вузов. Былой „Ортодокс“, она действительно, а не притворно, в пятьдесят лет порвала с политикой, и никто её, бывшую активную меньшевичку, не тронул ни в какой „37 год“! Она даже удостоилась вполне объективной статьи в 1-м томе 2-й, „сталинской“, Большой советской энциклопедии.
Крестьянский сын из Псковской губернии Василий Андреевич Шелгунов (1867–1939) – ветеран революции. Он начинал в 1886 году в „Товариществе санкт-петербургских мастеровых“, работал в группе Бруснева, участвовал в организации ленинского „Союза борьбы“, был арестован одновременно с Лениным и после более чем годичного заключения в тюрьме выслан в Архангельскую губернию.
После ссылки Шелгунов участвовал в создании подпольной „искровской“ типографии в Баку, потом работал в столичном комитете большевиков. В декабре 1905 года его арестовали, и в тюрьме он потерял зрение. Тем не менее он остаётся в партии, в 1911 году дважды арестовывается как редактор легальной большевистской газеты „Звезда“, участвует в создании „Правды“, в 1913 году высылается административно на Северный Кавказ…
Шелгунов носил чёрные очки незрячего, а провидел будущее России лучше записных университетских профессоров.
Ставский – не псевдоним, это и есть 25-летний Иван Ставский (1877–1957), член партии с 1898 года, рабочий-оратор, в ноябре 1902 года один из руководителей стачки в Ростове-на-Дону, позднее – большевик. Надежд Ленина Ставский впоследствии особо не оправдал, но он эти надежды, всё же, подавал…
„Миша наборщик“ – 22-летний Л. Д. Махлин (1880–1925), пришедший в революцию в 20 лет. Он стал агентом „Искры“, как искровец большинства был делегатом II съезда от Екатеринослава, но после съезда примкнул к меньшевикам. Работал в Вильно, Двинске, Петербурге, после поражения революции 1905 года эмигрировал и вернулся в Россию лишь в 1919 году, был принят в РКП(б), занимался профсоюзной и хозяйственной работой. Он недолго находился на орбитах партии Ленина, но, во всяком случае, находился.
А молодой, очень энергичный и способный товарищ из Лондона по кличке: „Перо“ – это 23-летний Лев Бронштейн, вошедший в историю под именем, в особых представлениях не нуждающемся, – „Троцкий“.
Вот такие пять имён, пять судеб – разных, но общих в том, что они так или иначе были связаны с судьбой и деятельностью Ленина.
Те, кто его окружал – и те, кто сохранил верность ему, и те, что с какого-то момента отошли от него или попросту предали, – были не ангелами, а людьми со своими слабостями, кто – с мелкими, а кто – и с крупными.
Терять было больно, приобретать – радостно, и Ленин полной мерой получил от жизни и первое, и второе…
Знаменитая Клара Цеткин оставила нам интереснейшие записи нескольких откровенных бесед с Лениным, в том числе – осенью 1920 года в его кабинете в Кремле. Тогда Ленин, кроме прочего, сказал:
– Вы ведь знаете молодого товарища XYZ. Прекрасный, высокоодарённый юноша! Боюсь, что несмотря на всё, ничего путного из него не выйдет. Он мечется и бросается из одной любовной истории в другую. Это не годится ни для политической борьбы, ни для революции. Я не поручусь также за надёжность и стойкость в борьбе тех женщин, у которых личный роман переплетается с политикой, и за мужчин, которые бегают за всякой юбкой и дают себя опутать каждой молодой бабёнке…[285]
Каждый раз, читая эти строки, я думаю – не сластолюбивого ли Бухарина имел в виду Владимир Ильич?
Правда, в 1920 году Бухарину было уже тридцать два года – возраст не очень-то юношеский, но – с другой стороны, это мнение Ленина на удивление подходит к Николаю Ивановичу, весьма охочему до „молодятинки“…
Так или иначе, Ленин, как позднее и Сталин, умел прощать людям их маленькие слабости, но одного, как позднее и Сталин, не прощал – ренегатства, предательства дела партии. А поскольку делом большевистской партии было создание новой России – России для народа, то предательство партии означало для Ленина и предательство народа, предательство России.
Почти все, кто уверенно шёл за Лениным и с этого пути не сбился, не имели пороков, и прежде всего – таких отвратительных пороков как своекорыстие, самомнение и самодовольство, за которыми в политике следуют, как правило, и подлость, и предательство.
Если же кто-то сдавал и начинал любить не дело в себе, а себя в деле, то автоматически выбывал из числа тех, кто пользовался доверием и уважением Ленина.
Увы, на его пути случались, как уже сказано, не только первые, но и вторые.
4 августа 1902 года Ленин пишет в Цюрих старому товарищу В. А. Носкову („Борис Николаевич“) из Лондона в Цюрих:
„Дорогой Б. Н.! Получил оба Ваших письма и очень рад был узнать, что мнимые „недоразумения“ оказываются дымом…
Вы вот на наших „агентов“ жалуетесь. И мне захотелось поговорить с Вами на эту тему – очень уж она и у меня наболела. Поставьте себя так, чтобы говорить не „Ваши агенты“, а „наши агенты“, и тогда Вы будете говорить не об антипатичности наших агентов, а о недостатках нашего общего дела. Масса этих недостатков, и гнетёт она меня чем дальше, тем больше.
Теперь как раз подходит уже близко (чуется мне) время, когда вопрос встанет ребром: либо Россия поставит своих людей, выдвинет таких, которые придут на помощь нами дело исправят, либо… И хотя я знаю и вижу, что такие люди уже выдвигаются и число их растёт, но идёт это так медленно и с такими перерывами, а „скрип“ машины так рвёт нервы, что… иногда зело тяжело приходится.
Мы ведь не творим себе „человеческого материала“… Нам „приходится“ биться как рыбе о лёд, делая (за неимением других людей) не своё дело… Ведь в этом всё горе наше. Ведь когда посмотришь на нашу практическую бесхозяйственность, – то злишься часто до потери работоспособности, и только одно утешает: значит, жизненное дело, если растёт и явно растёт, несмотря на весь этот хаос. Значит, перебродит – и хорошее вино будет…“[286]
Это – товарищеская доверительная беседа о наболевшем…
А в самом конце письма Носкову Ленин просит:
„Напишите своё мнение о Зерновой…, правда ли, что нехороший человек, т. е. не только „похождения“ любит (это ведь не беда же, само по себе), а именно как человек ненадёжный.
Жму крепко руку. Ваш Ленин“.
20-летняя тогда якобы „ненадёжная“ „Зернова“ (а также „Зверь“, „Зверев“, „Сокол“, „Нина Львовна“) – это Мария Эссен (1872–1956), после II съезда – член ЦК, частый адресат ленинских писем времён революции 1905 года и активнейшая большевичка. После 1907 года она от партийной работы отошла, но с 1917 года опять в неё включилась, работала в Грузии, а с 1925 года переключилась на научно-редакционную деятельность.
Эссен-то, как показало будущее, оказалась, всё же, достаточно надёжной. Засбоил как раз Носков – позднее мы это увидим. Но тут уж – на войне, как на войне, испытание которой выдерживают не все.
В апреле 1903 года Ульяновы опять переехали – в Женеву, в связи с переводом туда редакции „Искры“. Собственно, редакцией была квартира Ульяновых, через которую тёк день за днём поток гостей, включая приезжих из России…
Ленин был занят „под завязку“, как и Крупская. Причём на Надежде Константиновне, кроме партийных забот лежали ещё и житейские. Вот как она описывала тогдашнюю жизнь в одном из писем свекрови в Россию: „…уборка и хозяйство занимали целый день. При той толкотне, которая у нас царит иногда, необходимость постоянно думать о хозяйстве надоедала очень. Уйдёшь гулять – без молока останешься, не встанешь в 7 часов – изволь идти за мясом в город…“[287]
Вот что, вообще-то, надо было включать в курсы истории партии в спокойные брежневские времена – такие строки из писем!
Весна – пора обновления, в котором нуждалась и революционная работа в России. Но вряд ли Владимир Ильич обременял себя размышлениями о символике. Его волновали конкретные и реальные проблемы, часть которых даже не назрела, а перезрела. В партии росло понимание необходимости скорейшего созыва съезда, в феврале 1903 года в Орле прошло совещание Организационного комитета и после этого подготовка вышла, наконец, на финишную полосу.
В конце мая 1903 года Ленин пишет большое письмо в Киев члену Оргкомитета и агенту „Искры“ Е. М. Александровой („Жак“, „Наталья Ивановна“, „Штейн“). В числе других членов ОК Александрова готовила II съезд и присутствовала на нём с совещательным голосом.
Крупская вспоминала о ней:
„Екатерина Михайловна… раньше была видной народоволкой, и это наложило на неё определённую печать. Она не походила на наших пылких, растрёпанных девиц вроде Димки (И. Г. Смидович, первый секретарь редакции „Искры“. – С.К.), была очень выдержана. Теперь она была искровкой, то что она говорила, было умно.
К старым революционерам, к народовольцам Владимир Ильич относился с уважением. Когда приехала Екатерина Михайловна, на отношение к ней Владимира Ильича не осталось без влияния то, что она бывшая народоволка, а вот перешла к искровцам. Я и совсем смотрела на Екатерину Михайловну снизу вверх…
Искровкой она оказалась не очень стойкой – на II партийном съезде не без её участия плелась сеть оппозиции против „захватнических“ намерений Ленина, потом она была в примиренческом ЦК, потом сошла с политической арены…“[288]
Екатерина Александрова (урождённая Долгова) (1864–1943) была женщиной умной, весьма незаурядной и волевой. С 1884 года она пришла в революционное движение к народовольцам, но эволюционировала к социал-демократам, с 1890 года входила в группу Бруснева, где начинала работать и Крупская.
Вскоре после II съезда Александрова – энергичная и деятельная, стала активной меньшевичкой, в 1912 году входила в группу „Правды“ Троцкого (к газете большевиков „Правда“ эта группа никакого отношения не имела). Александрова была, впрочем, сторонницей объединения большевиков и меньшевиков на общей платформе. После Октябрьской революции, несмотря на то, что Троцкий стал силой, в послеоктябрьские троцкисты Александрова не пошла. Возможно, и годы взяли своё, но, так или иначе, от политики после Октября 1917 года Екатерина Михайловна отошла, занималась культурно-просветительской работой, заведуя в Ленинграде одним из музеев.
А весной 1903 года Ленин смотрел на неё как на соратницу, и писал:
„Личное от Ленина
Прочёл Ваше длинное письмо. Большое спасибо за него. Лучше поздно, чем никогда. Вы просите не очень злиться. Скажу Вам откровенно, что злился я мало, больше улыбался, вспоминая свою последнюю беседу перед дверьми „вертепа“ с некиим Жаком (т. е. с самой Александровой. – С.К.), который находил тогда (тогда!), что мы слишком мало командуем…“[289]
Перед съездом „Жак“ добивалась „единовластия и твёрдой руки“. На съезде она уже считала, что Ленин много командует и была не прочь командовать сама. Но Ленин писал ей до съезда и – в рамках выработки общей линии на съезде. В этом смысле интересно вот такое место из письма „Жаку“:
„Формально, по-моему, с Бундом надо быть корректным и лояльным (в зубы прямо не бить), но в то же время архихолодным, застёгнутым на все пуговицы и на законной почве припирать его неумолимо и ежечасно, идя до конца без боязни. Пусть уходят, коли хотят, – но мы не должны дать им в руки ни малейшего повода, ни тени повода к разрыву. Формальности до съезда соблюсти, конечно, надо, но открывать карт незачем“[290].
В подобного рода шлифовке платформы съезда, проектов программы партии и её устава, прошёл июнь. В середине июля 1903 года Ленин вместе с другими делегатами съезда и с Крупской, которая должна была участвовать в заседаниях с совещательным голосом (под псевдонимом „Ленина“, к слову), выезжает в Брюссель, где 17(30) июля и открылся знаменитый позднее в истории II съезд РСДРП.
Бой за партию Лениным был подготовлен, теперь он его начал.
В Брюсселе удалось провести лишь двенадцать заседаний – бельгийская полиция стала придираться к делегатам, выслала из страны Розалию Землячку, и в конце июля (начале августа) съезд переехал в Лондон, где состоялось ещё двадцать пять заседаний.
Устройству съезда в Лондоне много помогли старые товарищи Ленина по петербургскому „Союзу борьбы“ супруги Тахтаревы – К. М. Тахтарев (1871–1925) и А. А. Якубова (1869–1913). Аполлинария Якубова, сосланная, как и Ленин, в Енисейский край, не раз фигурировала в письмах обоих Ульяновых из Шушенского как „Куба“ и „Лирочка“… Однако после раскола партии Тахтаревы одно время сочувствовали меньшевикам, а потом и вообще отошли от партийной работы.
Обстановка и в Брюсселе, и в Лондоне была нервной, но главные съездовские страсти разгорелись в Лондоне. Вот как описывала это Надежда Константиновна Крупская:
„…все знали друг друга не только как партийных работников, но знали и личную жизнь друг друга. Тут была целая сеть личных симпатий и антипатий. Чем ближе подходили выборы, тем напряжённее становилась атмосфера. Обвинения, бросавшиеся Бундом и „Рабочим делом“, в желании командовать, диктовать свою волю из заграничного цента и пр., хотя и встречали дружный отпор вначале, делали своё дело, влияя на центр, на колеблющихся, может быть, даже помимо их сознания. Боялись командования, чьего? Конечно, не Мартова, Засулич, Старовера (Потресова. – С.К.) и Аксельрода. Боялись командования Ленина и Плеханова. Но знали, что в вопросе о составе, о русской работе будет определять Ленин, а не Плеханов, стоявший в стороне от практической работы“[291].
Да, реальная революционная работа редко напоминает романтический роман, и не все профессиональные революционеры жили исключительно соображениями дела – как Ленин… У многих – особенно это относилось к меньшевикам, высокое в жизни переплеталось с мелким, убеждения – с заблуждениями, чувство долга и ответственности – с амбициями.
Нельзя забывать и того, что практически все профессиональные революционеры – как большевики, так и меньшевики, были людьми с тем или иным потенциалом „обычной“ профессиональной или политической карьеры, вполне успешной в условиях царской России. Они же выбрали неустроенность, оторванность от Родины или полную опасностей жизнь в России, неясное будущее…
Это ведь тоже влияло на „нервы“ не самым благотворным образом.
10(23) августа 1903 года II съезд официально закончился. Если мы посмотрим на него трезво и объективно, то увидим, что он ещё отдавал-таки „кружковщиной“. Но съезд, во-первых, не представлял собой в полной мере подлинно боевое руководство РСДРП. Кто-то из тех, кто уже скоро составит большевистское ядро партийного руководства, не смог приехать… Кто-то был арестован, сидел в тюрьме, отбывал ссылку… Кто-то ещё просто не „набрал очки“, хотя и стремительно – как, например, Сталин на Кавказе, вырастал в лидера…
Тем не менее, на съезде сформировалась прочно ленинская группа сильных профессиональных революционеров. Делегатами были такие сильные фигуры как Р. С. Землячка, А. В. Шотман, П. А. Красиков, Н. Э. Бауман, А. М. Стопани, Л. М. Книпович, С. И. Гусев (Драбкин), Б. М. Кнунянц, младший брат Ленина Д. И. Ульянов и ряд других партийцев-ленинцев…
Впрочем, рассказать о съезде более подробно я предоставлю возможность самому Владимиру Ульянову-Ленину, который в сентябре 1903 года записал „Рассказ о II съезде РСДРП“.
Свою рукопись он предварил предупреждением: „Этот рассказ назначен только для личных знакомых, и потому чтение его без согласия автора (Ленина) равно чтению чужого письма“. Ленинская рукопись и впрямь осталась лишь рукописью, она была издана печатно только в 1927 году в VI Ленинском сборнике.
В ленинском „Рассказе…“ много таких деталей, которые имели значение только для того времени, поэтому из „статистики“ съезда, „расклада“ голосов и прочего подобного сообщу, ссылаясь на Ленина, одно: „решающих голосов на съезде было 51 (33 делегата с 1 голосом, и 9 с двумя)“. Девятерых с двумя голосами называли „двурукими“. Кроме того имелось до 14 делегатов с совещательным голосом.
К слову, есть и несколько иная „арифметика“ – в 7-м томе ПСС на страницах 432–435 приведены записи того же Ленина по составу съезда, где отмечены 43 делегата с решающим и 9 – с совещательным, включая Тахтаревых („Тары“), Потресова („Старовер“), Засулич, Александрову („Наталья Ивановна“) и Крупскую („Ленина“)…
Разнобой получается от того, что не все делегаты (как, например, два польских представителя) участвовали во всех заседаниях, а бундовцы и два делегата от группы „Рабочее Дело“ 5(18) августа со съезда ушли.
Всего участие в съезде принимало 57 человек. „Искровцев“, „более или менее твёрдых и последовательных в своём искрянстве“, насчитывалось 33 человека, и Ленин писал:
„Эти 33 искровца, которые будучи едины, всегда решали судьбу всякого вопроса на съезде, раскололись, в свою очередь, на 2 подгруппы, раскололись окончательно лишь в конце съезда: одна подгруппа, приблизительно в 9 голосов искровцев мягкой, вернее, зигзаговой линии (или женской линии, как острили, и не без основания, некоторые шутники), и около 24 голосов искровцев твёрдой линии, отстаивавших последовательный искризм и в тактике и в личном составе центральных учреждений партии“[292]..
К тому времени лидеры обеих „подгрупп“ вполне определились: „женское“ начало (вопреки обычной символике – отнюдь не животворящее) олицетворял исполненный самомнения Мартов, а „твёрдые“ шли за Лениным. Впрочем, как писал Ленин:
„Начался съезд при мирной и дружной работе всех искряков, между которыми оттенки в мнениях были, конечно, всегда, но наружу эти оттенки, в качестве политических разногласий, не выступали“.
Однако уже при выборах президиума съезда начались разногласия… Мартов „стоял за выбор 9 лиц, которые бы на каждое заседание выбирали бы по 3 в бюро, причём в состав этих 9-ти он вводил даже бундиста“. Ленин „стоял за выбор только трёх на весь съезд, и притом трёх для „держания в строгости““…
Выбраны были три человека: Плеханов, Ленин и „товарищ Т“, названный Лениным „искровцем твёрдой линии“.
Под последним подразумевался Пётр Красиков (1870–1939), как и Ленин – сын учителя, как и Ленин – юрист, сдавший экзамены экстерном при Петербургском университете (в 1908 году). В 1892 году он примкнул к плехановской группе „Освобождение труда“, в 1893 году был арестован и посажен в Петропавловскую крепость. Сосланный в Сибирь, Красиков познакомился с Лениным, позднее входил в число агентов „Искры“… После Октября стал одним из создателей советской сталинской юстиции, с 1924 года состоял прокурором Верховного суда СССР, в 1933–1938 годах – заместителем председателя Верховного суда СССР. Был стойким сторонником Сталина.
Споры о выборе президиума оказывались, конечно, не мелочью, и разные подходы Ленина и Мартова к вроде бы процедурному вопросу сразу выявляли разные подходы к делу по существу.
Принятие предложения Мартова превращало съезд (а потом и всю партию) в базар, в собрание болтунов, спорящих до хрипоты ради самого спора.
Победивший подход Ленина обеспечивал – в любом случае – и деловой ход съезда и, что самое важное, деловые его результаты!
Знаменитый в истории партии конфликт по первому пункту Устава между Лениным и Мартовым Ленин описал так:
„Пункт 1-й устава определяет понятие члена партии. В моём проекте это определение было таково: „Членом Российской социал-демократической рабочей партии считается всякий, признающий её программу и поддерживающий партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций“. Мартов же вместо подчёркнутых слов предлагал сказать: работой под контролем и руководством одной из партийных организаций. За мою формулировку стал Плеханов… Мы доказывали, что необходимо сузить понятие члена партии для отделения работающих от болтающих… Мартов стоял за расширение партии и говорил о широком классовом движении, требующем широкой – расплывчатой организации и т. д. Плеханов горячо восстал против Мартова, указывая, что его… формулировка открывает двери оппортунистам, только и жаждущим этого положения в партии и вне организации…“[293]
По ходу прений по параграфу (пункту) первому устава Ленин делал заметки…[294]
Скажем, выступающие „мартовцы“ приводили пример – вот, мол, некий профессор… Он признаёт программу, он входит в партию, но не входит в организацию как её работающий член. Ленин помечает: „Такие люди не могут быть приняты в партию“. И далее: „Если он пойдёт (на опасность), то он будет профессиональный революционер“.
Формулировка Мартова – по его собственным словам, отличалась „эластичностью“, она расширяла понятие „член партии“, а Ленин его стремился сузить, справедливо считая, что необходимо „отделение болтающих от работающих“, и что „лучше 10 работающих не назвать членами, чем 1 болтающего назвать“.
Достаточно распространено заблуждение, что на II съезде РСДРП победила ленинская формулировка, но это было, увы, не так, что подтверждают как все курсы истории партии, начиная со сталинского „Краткого курса“, так и сам Владимир Ильич в своём „Рассказе о II съезде РСДРП“.
Он пишет:
„Мартов одержал тут победу: принята была (большинством около 28 голосов против 23 или в этом роде, не помню точно), его формулировка, благодаря Бунду, который, конечно. сразу смекнул, где есть щёлочка…“
Если мы вчитаемся в пункт 1-й Организационного Устава партии, принятого на II съезде РСДРП, то увидим, что он был принят действительно не в строго ленинском варианте и выглядел так: „Членом Российской социал-демократической рабочей партии считается всякий, принимающий её программу, поддерживающий партию материальными средствами и оказывающий ей регулярное личное содействие под руководством одной из её организаций“.
„Участие“ и „содействие“ – вещи очень разные. Тем не менее, после II съезда появились понятия „большевики“ – сторонники Ленина, и „меньшевики“ – противники Ленина.
А вышло это так…
Обсуждалось четыре списка кандидатов в Центральный Комитет (ЦК), среди которых были „примирительный“ список большинства; „боевой“ список меньшинства: Носков (искровец большинства, позднее примиренец. – С.К.), Розанов (центристский делегат от группы „Южный рабочий“, после съезда активный меньшевик. – С.К.) и Троцкий; а также – „боевой“ список большинства: Носков, Кржижановский, Розанов.
Розанов отказался идти в „боевом“ списке большинства и был заменён в нём Ленгником – соратником Ленина ещё по „Союзу борьбы за освобождение рабочего класса“. Как и другой ленинский старый соратник Кржижановский, Ленгник находился в это время в России.
В итоге членами ЦК были избраны сторонники большинства Носков („Глебов“), Кржижановский („Клэр“) и Ленгник („Курц“)[295].
Потерпели поражение мартовцы и при выборах редакции центрального органа (ЦО) партии – газеты „Искра“. В редакцию были избраны Плеханов, Ленин и Мартов, вопреки требованию Мартова включить в состав редакции всех старых редакторов, то есть Плеханова, Ленина, Мартова, Аксельрода, Потресова и Веру Засулич… Мартов устроил по этому поводу настоящую истерику, как и его сторонники. Ленин писал: „Один мартовец держал такую речь при этом, что один делегат закричал после неё секретарю: вместо точки поставь в протоколе слезу“[296].
Мартов кричал о „самодержавии“ Ленина, о создании им „робеспьеровского режима казней“, об „устройстве политических похорон старым товарищам“[297], но всё это было со стороны бывшего близкого товарища лишь проявлением мелочных амбиций.
Вариант Мартова означал отказ от боевой позиции Ленина и был – хотя и минимальным, но большинством съезда – отвергнут. Отсюда и пошло: „большевики“ и „меньшевики“.
Название „большевики“ возникло, на первый взгляд, случайно. В действительности же оно было редким образом исторически обоснованным и логичным.
Исторически и по политической сути вышло здорово и точно, однако почти сразу после II съезда Ленин и идущая за ним часть РСДРП оказались в меньшинстве. Одну из решающих ролей в этом сыграл Плеханов – его поддержка Ленина по вопросу о том, кого следует считать членом партии исчерпала, и уже, фактически, навсегда, все резервы принципиальности этого действительно выдающегося русского марксиста. От поддержки Ленина Георгий Валентинович переходит к борьбе с ним.
Отходил от Ленина и бывший близкий товарищ Потресов…
Что ж, принципом Ленина всегда было: если оппоненты не желают взаимной лояльности, то лучше уж добрая ссора, чем худой мир. И в конце своего „Рассказа о II съезде РСДРП“ он заявил:
„Русской социал-демократии приходится пережить последний трудный переход к партийности от кружковщины, к сознанию революционного долга от обывательщины, к дисциплине от действования путём сплетен и кружковых давлений…“[298]
Собственно, это была главная установка Ленина для тех его соотечественников, которые были готовы сделать дело партии делом своей жизни.
На этом и выросло то уникальное в политической истории мира течение мысли и дела, которое стало знаменитым под увесистым названием „большевизм“.