Глава 14. «Сувениры» в чемодане с двойным дном и Шушенский «курорт»
К середине 90-х годов Владимир Ульянов в кругах столичных марксистов котировался уже высоко. Вначале к нему, правда, присматривались, даже пытались экзаменовать по знанию марксизма, но экзаменаторы тут же превращались в экзаменуемых. Однако брата «того самого Ульянова» – то есть, террориста-народовольца, подозревали в склонности к террору, поэтому говорить о том, что Ленина при его появлении в Питере сразу же встретили с распростёртыми объятиями и с восторгом, было бы преувеличением. Первой реакцией была, скорее, настороженность.
Так или иначе, достаточно быстро он вошёл в весьма узкую группу так называемых «стариков» – уцелевших от разгрома членов группы Михаила Бруснева, о котором будет сказано чуть позже.
20 октября (1 ноября) 1894 года началось царствование последнего российского императора Николая II. А 17 января 1895 года приехавшие со всех концов империи депутации были приняты новым царём по поводу восшествия на престол.
Все ожидали перемен, однако 26-летний царь, читая по бумажке, заявил: «Я узнал, что в последнее время в некоторых земствах поднялись голоса, увлёкшиеся бессмысленными мечтаниями об участии представителей от земств во внутреннем управлении. Пусть каждый знает, что я буду защищать начала самодержавия так же неизменно, как мой отец»[204].
Монархисты – например, автор мемуаров «На службе трёх императоров» генерал Н. А. Епанчин, оправдывали царя тем, что он, якобы, оговорился, а в тексте речи, составленной обер-прокурором Святейшего Синода Победоносцевым, было написано «беспочвенные мечтания».
Но, во-первых, в официальном описании приёма эта якобы «речевая ошибка» была повторена, а, во-вторых, не один ли чёрт – «беспочвенные» или «бессмысленные»? В любом случае любой, мало-мальски граждански активный член общества обязан был восстать на борьбу против этого коронованного унтера Пришибеева и Держиморды в одном лице.
Не так ли?
Так мог ли не стать окончательно на путь борьбы Владимир Ульянов, если даже будущий ренегат марксизма Пётр Струве – ровесник Владимира, в те дни написал нашумевшую прокламацию в виде открытого письма царю, где говорилось: «Вы хотите борьбы? Вы её получите!»[205].
Весной 1895 года В. И. Ульянов вместе с В. В. Старковым, С. И. Радченко, П. Б. Струве, А. Н. Потресовым и Р. Э. Классоном участвует в подготовке издания марксистского сборника «Материалы к характеристике нашего хозяйственного развития».
Это уже подступы к капитальному труду «Развитие капитализма в России», но о нём – позже, а сейчас интересно посмотреть, как сложились судьбы упомянутых выше партийных коллег Ленина (тогда ещё, впрочем, – «К. Тулина») образца 1895 года…
Василий Старков (1869–1925) пришёл в социал-демократическое движение одновременно с Лениным, работал в кружке студентов-технологов. В 1895 году входил в руководящее ядро петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Есть знаменитая групповая фотография 1897 года, о которой один из снятых на ней – Юлий Мартов-Цедербаум, в 1922 году в «Записках социал-демократа» писал: «Мы, осуждённые члены союза, позволили даже себе небывалую и не вполне конспиративную вольность: снялись восьмером в группе…»
Мартов ошибочно включил в число снявшихся Я. М. Ляховецкого, а на фото присутствует семь человек из руководства «Союза борьбы…»
Стоят – А. Л. Малченко (1871—?), П. К. Запорожец (1873–1905), А. А. Ванеев (1872–1899), сидят – в центре Ленин, справа и слева от него Ю. О. Мартов-Цедербаум (1873–1923) и Г. М. Кржижановский (1872–1959), а крайний слева – как раз Василий Старков.
В декабре 1895 года Старков («Базиль»), как и остальные руководители «Союза борьбы…», был арестован и в 1897 году выслан в Восточную Сибирь на 3 года. Перед отъездом в ссылку и было сделано групповое фото.
По окончании ссылки Старков работал механиком на заводе, заведовал электростанцией в Баку, постепенно отходя от партии. После Октябрьской революции работал в Наркомате внешней торговли, был заместителем торгпреда СССР в Германии.
Инженер Степан Радченко («Директор») (1868–1911) – работал в социал-демократическом движении с 1890 года, начал пропагандистом в рабочих кружках, входил в кружок студентов-технологов, в 1895 году стал одним из организаторов «Союза борьбы…» В 1896 году был арестован, в 1898 году участвовал в подготовке и работе I съезда РСДРП, был избран членом ЦК.
В марте 1900 года Радченко участвовал в созванном Лениным Псковском совещании по вопросу издания за границей нелегальной газеты, стал агентом «Искры». В 1901 году по делу «Искры» был арестован, в 1904 году сослан на 5 лет в Вологодскую губернию, в 1905 году по амнистии освобождён и от политической деятельности отошёл.
Пётр Бернгардович Струве (1870–1944) – ровесник и одно время чуть ли не соратник Ленина, автор «Манифеста РСДРП» 1898 года, быстро выдвинулся как виднейший представитель так называемого «легального марксизма», в конце XIX века редактировал журналы «Новое Слово», «Начало», «Жизнь».
С образованием в 1905 году буржуазной партии кадетов Струве вошёл в её ЦК и возглавил правое её крыло. Октябрьскую революцию встретил враждебно, стал одним из идеологов «Белого» движения, входил в Особое совещание при Деникине и в крымское «правительство» генерала Врангеля. Позднее преподавал в Пражском и Белградском университетах.
Александр Николаевич Потресов («Старовер», «А. Н.») (1869–1934) начинал как однозначный соратник и сторонник Ленина. За участие в ленинском «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса» Потресов был сослан в Вятскую губернию, в 1900 году уехал за границу, помогал Ленину создавать «Искру», но уже на II съезде стал склоняться к меньшевизму и из этой колеи не выбился до Октября 1917 года, да и после. В 1922 году его выслали из России в числе других видных меньшевиков по прямому указанию Ленина. За границей сотрудничал в еженедельнике Керенского «Дни».
А Роберт Эдуардович Классон (1868–1926) остался в истории России как крупный инженер-электротехник, в молодости – сотрудник знаменитого М. О. Доливо-Добровольского.
Классон быстро отошёл от чисто политической деятельности, хотя с Лениным не порывал. В 1895-96 годах он построил на Охтенских пороховых заводах одну из первых в России электростанций трёхфазного тока; по его проектам и под его руководством были построены самые крупные электростанции Москвы (1897) и Петербурга (1898).
Классон участвовал и в электрификации Бакинских нефтепромыслов в 1900–1906 году, в 1914 году около Богородска под Москвой построил первую в мире районную электростанцию «Электропередача», работающую на торфе. Классон предложил гидравлический способ добычи торфа, который получил развитие уже после Октябрьской революции при активной поддержке Ленина. Имя Классона часто встречается в послеоктябрьской переписке Ленина. Скажем, 24 мая 1921 года он писал Классону:
«Т. Классон!
Получил и прочёл Вашу бумагу от 20/V 1921 (Классон в отчёте о поездке за границу жаловался на бюрократизм железнодорожной миссии в Берлине. – С.К.). Увидеться в ближайшее время едва ли смогу, ибо очень занят.
Через 1–2 недели напомните Фотиевой, секретарю СНК.
По существу удивлён Вашим письмом. Такие жалобы обычны от рабочих, не умеющих бороться с волокитой. Ну, а Вы? А Старков? Почему же ни Вы, ни Старков не написал мне вовремя? Почему Старков, сидящий в Германии месяцы, не написал мне ни разу? По-моему, его за это надо подвергнуть взысканию.
Почему и он и Вы только „плакались“, а не предложили точных изменений…?
Весь вопрос теперь исчерпан, не так ли?
Так в одном ленинском документе через четверть века соединились две разных эпохи и три разных судьбы. Эти три судьбы начались в имперском Петербурге схоже, но далее всё более различались. Однако общим в них оказалось то, что и гениальный Председатель Совнаркома Советской России Владимир Ленин, и талантливый русский инженер Роберт Классон, и Василий Старков – их давний, много более скромных возможностей, товарищ, своей молодости не изменили. Все три всю жизнь честно – в меру сил и способностей, работали на Россию. В отличие от бывших их партийных коллег Струве и Потресова…
Впрочем, я забрался очень уж далеко от конца XIX века, и пора в него вернуться.
15(27) марта 1895 года Владимир Ильин Ульянов получает паспорт для выезда за границу, а 25 апреля (7 мая) он вместе с одним из деятелей Московского рабочего союза Е. И. Спонти (1866–1931) уезжает через Австрию в Швейцарию для установления личных связей с плехановской группой „Освобождение труда“. Это была первая русская марксистская группа, основанная 25 сентября 1883 года в Женеве пятью бывшими народниками во главе с Г. В. Плехановым (1856–1918). Кроме Плеханова в группу входили Павел Аксельрод (1850–1928), Лев Дейч (1855–1941), В. Н. Игнатов и Вера Засулич (1849–1919).
Начинала группа трудно – денег едва хватало, выручала доля Игнатова в небольшом пароходном предприятии. Игнатов был тяжело болен, но пренебрегал лечением ради общего дела, душой которого стал Плеханов, быстро подтвердивший своё заслуженно лидирующее положение…
В жизни и становлении Ленина Плеханов сыграл роль немалую – вначале поддерживая его, затем – „от противного“, закаляя Ленина своей борьбой против линии Ленина… Увы, впоследствии было именно так – очень уж неоднозначной фигурой оказался в российской истории Георгий Валентинович Плеханов. Имя его уже упоминалось на страницах этой книги, а сейчас расскажу о нём подробнее.
Родился Георгий Валентинович на Тамбовщине в семье мелкого помещика, после гимназии учился вначале в Константиновском юнкерском училище, но через год перешёл в Петербургский горный институт…
6 декабря 1876 года (Володе Ульянову тогда не было ещё шести лет) двадцатилетний Плеханов выступил с речью против самодержавия на демонстрации у Казанского собора и с тех пор стал профессиональным революционером, членом народнической партии „Земля и воля“… Ходил „в народ“, с 1878 года редактировал одноимённый с партией партийный орган. Знаменитый народоволец Николай Морозов (1854–1946), почти тридцать лет просидевший в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях, в своей книге „Повести моей жизни“ писал о Плеханове:
„Никто не заподозрил бы в нём тогда будущего идейного вождя социал-демократической партии, так как он был крайним народником. С бледным, матовым цветом кожи и крупными чертами лица, он производил впечатление человека очень самоуверенного, но сдержанного, не дававшего никому проникнуть глубоко в свою душу“[207].
В 1879 году на Липецком и Воронежском съездах „Земля и воля“ раскололась на тех, кто сделал ставку на террор и создал партию „Народная воля“, и тех, кто осознал необходимость пропагандистской работы среди рабочих. Народники, тяготеющие к марксизму, под руководством Плеханова образовали организацию „Чёрный передел“.
В январе 1880 года Плеханов эмигрировал в Европу. Там он завязывает связи с крупнейшими европейскими социалистами Жюлем Гедом, Карлом Каутским, Вильгельмом Либкнехтом, Эдуардом Бернштейном, начинает переписываться, а затем и лично знакомится с Фридрихом Энгельсом. В 1882 году Плеханов переводит на русский язык „Манифест Коммунистической партии“ Маркса и Энгельса. Володе Ульянову тогда исполнилось 12 лет.
В 1884 году Плеханов публикует работу „Наши разногласия“, о которой Ленин позднее написал, что она указала русским революционерам их задачу: образование революционной рабочей партии. Короче, крупный философ-марксист и талантливый партийный публицист Плеханов стал основоположником русского марксизма, причём не какого-то там „легального“, а неизвращённого марксизма – боевого, деятельного, революционного!
В 1889 году, выступая с речью на Парижском конгрессе II Интернационала, он отмёл суждения о России как об одной из самых политически отсталых стран и заявил: „Революционное движение в России восторжествует только как революционное движение рабочих. Другого выхода у нас нет, и быть не может“.
Казалось бы – блестящее, пророческое заявление, точный прогноз, сбывшийся менее чем через три десятка лет… Увы, шестидесятилетний Плеханов отличался от себя самого тридцатилетнего, как болото отличается от чистого пруда, который с годами стал болотом.
В 1917 году Плеханов назвал призыв Ленина к пролетарской революции „бредом“. Но в середине 90-х годов позапрошлого века до перерождения Плеханова были ещё годы и годы, и Ленин ехал к нему в Швейцарию, волнуясь.
В Женеве он беседует с Плехановым, в Цюрихе – с Аксельродом, причём с последним живёт неделю в деревушке Афольтерн под Цюрихом. Для Ленина это было первое знакомство с швейцарскими горами, которое потом будет не раз продолжено отнюдь не по доброй воле Ильича – хотя горы он искренне и горячо полюбил. Недаром Сталин, горы тоже любивший и в горах выросший, назвал позднее Ленина „горный орлом“.
Из Швейцарии Ленин писал матери:
„Природа здесь роскошная. Я любуюсь ею всё время. Тотчас же за той немецкой станцией, с которой я писал тебе, начались Альпы, пошли озёра, так что нельзя было оторваться от окна вагона…“[208]
Июнь 1895 года Ленин провёл в Париже, где познакомился с Полем Лафаргом, зятем Маркса и видным деятелем рабочего движения. В своём месте о Лафарге и его жене – дочери Маркса, ещё будет сказано. А о первых впечатлениях от Парижа мы узнаём из письма Владимира Ильича Марии Александровне от 8 июня:
„В Париже я только ещё начинаю мало-мало осматриваться: город громадный, изрядно раскинутый, так что окраины (на которых чаще бываешь) не дают представления о центре. Впечатление производит очень приятное – широкие, светлые улицы, очень часто бульвары, много зелени; публика держит себя совершенно непринуждённо, – так что даже несколько удивляешься сначала, привыкнув к петербургской чинности и строгости…“[209]
Ленинское: „окраины (на которых чаще бываешь)…“, очень показательно. Он приехал в Европу не туристом, он намерен осваивать её человеческий и революционный потенциал, и поэтому совершенно искренне признаётся в письме матери уже из Берлина:
„Занимаюсь… в Kцnigliche Bibliothek (Королевской библиотеке. – С.К.), а по вечерам обыкновенно шляюсь по разным местам? изучая берлинские нравы и прислушиваясь к немецкой речи…
Берлинские Sehenswьrdigkeiten (достопримечательности. – С.К.)посещаю очень лениво: я вообще к ним довольно равнодушен и большей частью попадаю случайно. Да мне вообще шлянье по разным народным вечерам и увеселениям нравится больше, чем посещение музеев, театров, пассажей и т. д.“[210].
Читая это, вспоминаешь признание Владимира Маяковского насчёт того, что поездки и общение с людьми почти заменяют ему чтение книг. Нечто подобное – в отношении, правда, не книг, а искусства, мог бы, пожалуй, сказать и Ленин.
Что способны были дать Ленину, скажем, Лувр или Мюнхенская пинакотека? Новые художественные впечатления?
Ну-ну…
А вот „шлянье“ по народным окраинам Парижа и Берлина (он жил в пригороде Берлина – Моабите) давало ему живую „информацию к размышлению“, позволяло сопоставлять, отсеивать зерно знаний о подлинной жизни Европы от штампованных „плевел“…
Так было, впрочем, и дома. В октябре 1893 года Владимир Ильич пишет из Петербурга в Москву младшей сестре:
„Маняше
Я прочитал с интересом письмо твоё от 27 сентября и был бы очень рад, если бы ты иногда писала мне.
Здесь я не был ни в Эрмитаже, ни в театрах. Одному что-то не хочется идти. В Москве с удовольствием схожу с тобой в Третьяковскую галерею и ещё куда-нибудь…“[211]
Да, „Третьяковка“ – это понятно! Это – своё, близкое, волнующее и затрагивающее то глубочайшее чувство Родины, которое разовьётся у Ленина тем больше, чем дольше он будет от Родины вынужденно оторван.
В сентябре 1895 года Ленин возвращается из-за границы, и главными „сувенирами“, вывезенными им из первой поездки в Европу, оказываются пачки нелегальной марксистской литературы, запрятанные в чемодане с двойным дном.
На войне, как на войне!
По возвращении в Россию Ленин в начале ноября 1895 года пишет Аксельроду в Цюрих письмо, содержание которого даёт вполне верное представление о том, чем и как живёт теперь Ленин:
„Вы вероятно ругаете меня за опоздание. Были некоторые уважительные причины.
Буду рассказывать по порядку. Был прежде всего в Вильне (нынешний Вильнюс. – С.К.). Беседовал с публикой о сборнике. Большинство согласно… и обещают поддержку… Их настроение вообще недоверчивое…, дескать, посмотрим… Я напирал больше всего на то, что это зависит от нас.
Далее. Был в Москве. Никого не видал, так как об „учителе жизни“ (Е. И. Спонти. – С.К.) ни слуху, ни духу. Цел ли он? Если знаете что о нём и имеете адрес, напишите, чтобы он прислал нам адрес, иначе мы не можем найти там связей. Там были громадные погромы (аресты. – С.К.), но, кажется, остался кое-кто и работа продолжается…
Потом был в Орехово-Зуеве. Чрезвычайно оригинальны эти места: чисто фабричный город, …только и живущий фабрикой… Раскол народа на рабочих и буржуа – самый резкий. После бывшего недавно там погрома осталось мало публики… Впрочем, литературу сумеем доставить…“
Сборник, о котором идёт речь в письме – это нелегальный непериодический сборник „Работник“, о подготовке которого Ленин и Аксельрод договорились. Ленин в своих объездах собирал материалы для него, и позднее сборник вышел в шести номерах плюс десять номеров „Листка „Работника““.
Отчитавшись о поездках, Ленин продолжает:
„Далее… Мне не нравится адрес в Цюрихе. Не можете ли достать другой – не в Швейцарии, а в Германии. Это бы гораздо лучше и безопаснее.
Далее. Посылая нам ответ – книжку по технологии, адрес: Питер, Александровский чугунный завод, химическая лаборатория, господину Лучинскому, прибавьте, если будет место, другой материал… Деньги, вероятно, пришлём, но позже. Отвечайте поскорее, чтобы мы знали, что сей способ годен.
Передайте поляку адрес для личной явки. Желательно поскорее, так как нуждаемся в транспорте. Адрес: город тот же, Технологический институт, студент Михаил Леонтьевич Закладный, спросить Иванова…
Далее. Такая просьба: нам крайне нужна краска – какая. Можете узнать у Mцgli, у которого она есть. Нельзя ли бы как-нибудь доставить? Оказии нет ли? Пожалуйста, подумайте об этом или поручите подумать Вашим „практикам“. Кстати, Вы просили прямо к ним обращаться. Тогда сообщите: 1) знают ли они наш способ и ключ; 2) знают ли, от кого идут эти письма…
Писать надо китайской тушью. Лучше, если прибавить маленький кристаллик хромпика (К2Cr2О7); тогда не смоется. Бумагу брать потоньше. Жму руку. Ваш…“[212]
В одном этом письме в сжатом виде уже дана судьба человека на много лет вперёд. Он уже знает, что не принадлежит себе… Он знает, что карьера, светские развлечения, личная жизнь – это всё не для него!
И даже обычный отдых будет теперь для него прежде всего необходимой передышкой между – нет, не боями, поскольку бои впереди, а между уже оконченным делом и ещё не начатым делом.
В середине ноября 1895 года в очередном письме Аксельроду, сообщая о собранном материале и новых связях, Ленин, поскольку пересланную в корешке книги корреспонденцию удалось отклеить „с несказанными усилиями“, ещё и наставляет адресата, как надо клеить:
„Необходимо употреблять очень жидкий клейстер: не более чайной ложки крахмала (и притом картофельного, а не пшеничного, который слишком крепок) на стакан воды. Только для верхнего листа и цветной бумаги нужен обыкновенный (хороший) клейстер, а бумага держится хорошо, под влиянием пресса, и при самом жидком клейстере…“[213]
Уже тогда Ленин был – ближайшие годы отчётливо выявят это – наиболее крупной интеллектуальной величиной в российской социал-демократии. При этом он, как видим, не считал для себя зазорным – в отличие от Плеханова, Аксельрода и много ещё кого, осваивать чисто технические стороны нелегальной работы. Похвальный подход, не так ли?
Что же до самого Аксельрода, то он в 1900 году вошёл в редакцию „Искры“, но как стал со II съезда РСДРП меньшевиком, так всё более злобствующим меньшевиком и оставался до конца жизни. Он блокировался против Ленина с Троцким и Мартовым, становился всё более желчным. После Октябрьской революции, находясь в эмиграции, пропагандировал вооружённую интервенцию против Советской России…
Уже будучи в сибирской ссылке, Ленин написал работу „Задачи русских социал-демократов“, где были и такие пророческие слова:
„Против всевластного, безответственного, подкупного, дикого, невежественного и тунеядствующего русского чиновничества восстановлены весьма многочисленные и самые разнообразные слои русского народа. Но кроме пролетариата ни один из этих слоёв не допустил бы полной демократизации чиновничества, потому что у всех других слоёв (буржуазии, мелкой буржуазии, „интеллигенции“ вообще) есть нити, связывающие его с чиновничеством, потому что все эти слои – родня русскому чиновничеству. Кто не знает, как легко совершается на святой Руси превращение интеллигента-радикала, интеллигента-социалиста в чиновника императорского правительства кнута и нагайки“[214]
Читаешь это, а перед глазами проходит легион бывших перестроечных „интеллигентов-радикалов“ с партбилетами, которые легко превратились из „идеологических бойцов ЦК КПСС“ – кто в официальных чиновников, а кто – в бездуховных неофициальных лакеев ельциноидного правительства России. По своим нравственным корням Аксельрод был как раз из этаких – из „прорабов перестройки“…
Много подобных фигур ещё попадётся на пути Ленина – фигур бывших товарищей. И если Аксельрод чем-то от других отличался, так это – редким зарядом отрицательной антиленинской энергии.
Ленин шёл сквозь ренегатов, как танк через мелколесье, хотя, в отличие от танка, Ленин имел живую душу, и измены его, конечно же, ранили. Но он духовно был очень силён, и шёл вперед всё равно.
В хорошей советской армейской песне есть слова: „Задачи ясны и команды понятны, и виден рубеж огневой…“ Если бы эту песню знал Ленин, то, весьма вероятно, её строчки стали бы у него любимыми. Собственно, уже тогда – в 25 лет, он полностью сформулировал для себя свою основную „теорему революции“, и вопрос был теперь лишь в том, чтобы доказать её для остальных с очевидностью теоремы Пифагора.
Само название первой основанной Лениным осенью 1895 года революционной организации сразу ухватывало суть: „Союз борьбы за освобождение рабочего класса“. Такое название было теоретически верно, а практически перспективно. Если рабочий класс освободится, он освободит и поведёт за собой крестьянство, а это будет означать свободную от эксплуатации Россию.
Цепь задач выстраивалась логично, и теперь надо было „выбрать“ эту „цепь“ – „звено“ за „звеном“ – с заиленного царизмом „дна“ российской истории.
До первого ареста – а он был уже не за горами, Ленин успел сделать как руководитель новой организации не так уж и много, но если посмотреть на то, за какой срок это было сделано, останется лишь снять перед Лениным шляпу!
Но, пожалуй, надо предупредить читателя вот о чём: читая советские курсы истории КПСС, можно впасть в некое заблуждение… Для времени сталинской „Истории ВКП(б)“ опасность этого была невелика, потому что всё ещё было у многих на памяти – если не у детей, так у отцов. Однако ко временам Хрущёва и, тем более, Брежнева для новых поколений уже нужны были пояснения, которые, увы, не делались тогда, а позднее – тем более.
Я имею в виду вот что…
Скажем, в брежневской „Истории КПСС“, издание 5-е 1979 года, сообщалось (стр.34): „В декабре 1894 года в связи с волнениями рабочих Семяниковского завода Ленин при участии рабочего этого завода Бабушкина написал обращение к рабочим… Так под руководством Ленина был совершён поворот от пропаганды в небольших кружках… к агитации в широких массах…“
Звучит весомо: встают перед глазами широкие рабочие массы, жадно внимающие Ленину. Но вот как это выглядело на первых порах – достоверное описание отыскивается в очерке о Зинаиде Невзоровой, одной из четырёх сестёр-большевичек из Нижнего Новгорода, будущей жене Глеба Кржижановского:
„Нужно было переходить от узкой кружковой пропаганды к массовой агитации… Как осуществить этот переход? Решили выпускать агитационные листки. Дело это было новое, и, как оказалось, трудоёмкое – листки писали от руки печатными буквами, а много ли можно „напечатать“ при такой технике? Одну из первых листовок, составленных В. И. Лениным, переписали в четырёх экземплярах. Рабочий Семяниковского завода Иван Васильевич Бабушкин разбросал листки на заводе и проследил за их судьбой. Два листка подобрали сторожа, два подняли рабочие, они прочитали, передали другим. Это радовало, воодушевляло, – значит, листовки будут жить, передаваться из рук в руки. Позднее удалось наладить печатанье листовок на пишущей машинке, а потом и на гектографе…“[215]
Если бы эта живая деталь была включена в учебные курсы истории партии, то эта история выглядела бы и волнующей, и трудной, и непростой – какой она и была.
Начинали-то с малого!..
Однако сила уже молодого Ленина проявилась в том, что на малом не останавливались, а сразу ставили перед собой большие задачи и задумывали большие дела.
В ноябре 1895 года была организована забастовка на суконной фабрике Торнтона. Тогда забастовало 500 человек – немного. Однако в 1896 году – уже без Ленина, но подготовленные Лениным, оставшиеся на свободе члены „Союза“ организовали 30-тысячную забастовку питерских текстильщиков!
Главное же, пожалуй, что успел Ленин до ареста, это написать брошюру „Объяснение закона о штрафах, взимаемых с рабочих на фабриках и заводах“. Сейчас эта ленинская работа имеет, скорее, историческое значение (хотя прочесть её не будет лишним и сегодня), а тогда это была чертовски нужная для рабочих вещь! В ней простым, понятным языком, с цифрами, с конкретными, взятыми из прессы, примерами, развёрнуто рассматривались и разъяснялись все вопросы, связанные с применением закона о штрафах и т. д.
Видно было, что брошюра написана квалифицированным юристом-профессионалом, но Ленин ведь им и был, и вопрос разобрал досконально.
Он писал:
„Назначение штрафов – не вознаграждать за убыток (хозяина. – С.К.), а создать дисциплину, …заставить рабочих исполнять хозяйские приказания…
Крепостные крестьяне работали на помещиков, и помещики их наказывали. Рабочие работают на капиталистов, и капиталисты их наказывают. – Разница вся только в том, что прежде подневольного человека били дубьём, а теперь его бьют рублём“.
Сказано было метко и било проблему в лоб, но Ленин шёл и дальше:
„Против этого, пожалуй, возразят: скажут, что общая работа массы рабочих на фабрике или заводе невозможна без дисциплины: необходим порядок в работе…
Порядок, действительно, необходим при всякой общей работе, …но общую работу можно вести и без подчинения рабочих фабрикантам и заводчикам. Общая работа требует, действительно, наблюдения за порядком, но она вовсе не требует, чтобы власть наблюдать доставалась всегда тому, кто сам не работает, а живёт чужим трудом. – Отсюда видно, что штрафы берутся не потому, что люди ведут общую работу, а потому, что при теперешних капиталистических порядках весь рабочий люд не имеет никакой собственности: все машины, орудия, сырые материалы, земля, хлеб, находятся в руках богачей. Рабочие должны продаваться им… А продавшись, они, разумеется, уже обязаны подчиняться им и терпеть наказания.
Это должен уяснить себе каждый рабочий, который хочет понимать, что такое штрафы…“[216]
Для начального политического образования рабочей массы брошюра Ленина о штрафах была нужна, пожалуй, не менее, чем сам „Манифест Коммунистической партии“ Маркса и Энгельса. Достаточно сказать, что в декабре 1895 года она была отпечатана огромным для нелегального издания тиражом в три тысячи экземпляров, а в 1897 года переиздана в Женеве.
На обложке первого издания в целях конспирации указали вымышленные данные: „Издание книжного магазина А. Е. Васильева, Херсон, Типография К. Н. Субботина, Екатерин. ул., д. Калинина. Продаётся во всех книжных магазинах Москвы и С.-Петербурга“. На титуле стояло: „Дозволено цензурою. Херсон. 14 ноября 1895 г.“.
В действительности же брошюру отпечатали в петербургской нелегальной Лахтинской типографии, принадлежащей „Группе народовольцев“ (о налаживании контактов с ней Ленин сообщил Аксельроду)[217].
Типографию держали так называемые „народовольцы четвёртого листка“, то есть те народовольцы, которые в № 4 своего периодического органа „Листок“ высказались за марксистский взгляд на историю, ставивший во главе дела борьбу рабочего класса[218].
Итак, начало было положено, и должно было последовать продолжение – был готов первый номер первой нелегальной российской социал-демократической газеты „Рабочее Дело“ – органа „Союза борьбы“. Увы, свет он так и не увидел… В ночь с 8 на 9 декабря 1895 года на квартире Н. К. Крупской проходило заседание руководящей группы „Союза“, где обсуждался подготовленный к печати первый номер. И в ту же ночь начались аресты. На квартире Ванеева полиция захватила оригинал первого номера газеты.
Странно, но „нормативные“ источники по истории КПСС умалчивали – в результате чего произошёл провал? Тем не менее, его обстоятельства указывают на провокатора, которым оказался зубной врач Михайлов[219].
Брали с разбором – ту же Крупскую тогда не тронули. Были арестованы Анатолий Ванеев, Пётр Запорожец, Глеб Кржижановский, Александр Малченко, Василий Старков, Александр Потресов и сам Ленин. Из рабочих арестовали Василия Шелгунова, Никиту Меркулова, Ивана Яковлева, Бориса Зиновьева, Петра Карамышева и других.
Арестованные, и Ленин в том числе, были отвезены в печально известный Петербургский дом предварительного заключения на Шпалерной улице. Здесь, в одиночной камере № 193, Ильичу предстояло провести четырнадцать месяцев.
За три дня до ареста – 5 декабря 1895 года, Ленин написал письмо в Москву матери:
„Получил вчера письмо от Анюты, дорогая мамочка, сообщающее, что ты думаешь ехать с Ардашевыми (родственники по линии матери. – С.К.) в Казань, и спешу написать тебе.
Ардашевы собирались ехать сегодня. Д.А. (Ардашев, нотариус. – С.К.) мне предлагает взять дело об утверждении в правах наследства его родственника, но пока мы ещё не вполне согласились.
Живу я по-прежнему. Комнатой не очень доволен – во-первых, из-за придирчивости хозяйки; во-вторых, оказалось, что соседняя комната отделяется тоненькой перегородкой, так что всё слышно и приходится иногда убегать от балалайки, которой над ухом забавляется сосед. К счастью, это бывало до сих пор не часто. Большей частью его не бывает дома, и тогда в квартире очень тихо.
Останусь ли я тут ещё на месяц или нет – пока не знаю. Посмотрю. Во всяком случае на рождество, когда кончается срок моей комнаты, не трудно будет найти другую.
Погода стоит теперь здесь очень хорошая, и моё новое письмо оказывается как раз по сезону…“[220]
Обычное житейское письмо, только автор его – не обычный квартирант дешёвой столичной квартирки, и „комната“ ему уже определена – хотя он об этом ещё и не знает, в „казённом доме“.
Впрочем, возможность ареста Ленин предполагал, и заранее предупреждал старшую сестру Анну, чтобы в этом случае мать в Питер не пускать, поскольку она неизбежно начнёт ходить по разным „присутствиям“ с хлопотами, неизбежно вызывающими в памяти тяжёлые дни хлопот за старшего сына Сашу[221].
Но когда арест стал фактом, никто Марию Александровну в Москве удержать, конечно, не смог, и она приехала, и ходила, и хлопотала, неся свой крест со свойственными ей достоинством и благородством.
По времени ареста Ленина и его товарищей стали полушутливо называть в своей среде „декабристами“, но это была лишь внешняя аналогия – у царизма появились оппоненты, принципиально более серьёзные чем те, что вышли 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь Санкт-Петербурга.
В сорок шестом томе Полного собрания сочинений на страницах с 443 по 447-ю помещены протоколы четырёх допросов Ленина. Первый раз – 21 декабря 1895 года, его допрашивал подполковник Клыков, а потом – 30 марта, 7 мая и 27 мая 1896 года – подполковник Филатьев.
Ситуация была, конечно, драматической, тут было не до смеха, но я очень предполагаю, что, отвечая на вопросы жандармов, Ильич внутренне посмеивался. Во всяком случае, внутренней дрожи он явно не испытывал, хотя был собран и сосредоточен. Его линия поведения на следствии полностью укладывалась в русскую пословицу: „Я не я, и лошадь не моя, и я не извозчик“!
Точнее, то, что он – Владимир Ильич Ульянов, обвиняемый признавал, однако это было всё!
Вот фрагменты протокола допроса от 21 декабря 1895 года:
„Зовут меня Владимир Ильич Ульянов.
Не признаю себя виновным в принадлежности к партии социал-демократов или какой-либо партии. О существовании в настоящее время какой-либо противоправительственной партии мне ничего не известно. Противоправительственной агитацией среди рабочих не занимался. По поводу отобранных у меня по обыску и предъявляемых мне вещественных доказательств объясняю, что воззвание к рабочим и описание одной стачки на одной фабрике находились у меня случайно, взятые для прочтения у лица, имени которого не помню….
На заданный мне вопрос о знакомстве со студентом Запорожцем отвечаю, что вообще о знакомствах своих говорить не желаю, вследствие опасения компрометировать своим знакомством кого бы то ни было…
Когда я поехал за границу, я имел при себе чемодан, которого теперь у меня нет, и где я его оставил, не помню…“, и т. д.
А вот фрагмент протокола допроса от 30 марта 1986 года:
„Зовут меня Владимир Ильич Ульянов.
В квартирах рабочих на Васильевском острове, за Невской и Нарвской заставами я не бывал. Относительно предъявленных мне рукописей: 1) листок, на котором написано „Рабочее Дело“ и по рубрикам указаны разные статьи; 2) рукопись о стачке ткачей в Иваново-Вознесенске; 3) стачка в мастерской механического изготовления обуви, – отобранных по словам лиц, производящих допрос, у Анатолия Ванеева, – объясняю, что они писаны моей рукой…; фактических объяснений о рукописях под рубриками 1), 2) и 3) я представить не могу“
Безупречно!
Продумано каждое слово, как и на следующих двух допросах – 7 и 27 мая 1896 года…
7 мая Ленин тонко пытается выяснить источник сведений жандармов о деятельности „Союза“ и заявляет: „По поводу сделанного мне указания на имеющиеся против меня свидетельские показания – объясняю, что не могу дать объяснений по существу вследствие того, что мне не указаны показывающие против меня лица…“
27 мая эта линия опять выдержана: „Так как по поводу предъявленного мне на предыдущем допросе указания, что есть сведения о моих сношениях за границей с эмигрантом Плехановым, мне не сообщено, каковы эти сведения и какого рода могли быть эти сношения, то я считаю нужным объяснить, что эмигрант Плеханов проживает, как я слышал, вблизи Женевы, а я ни в Женеве, ни вблизи её не был и, следовательно, не мог иметь с ним сношений“…
Причём это ведь линия поведения после полугодичной отсидки в одиночке, которая укреплению нервов и выдержки не способствует.
Конечно, дом предварительного заключения – не шлиссельбургский каземат… Заключённого Ульянова навещали мать, специально приехавшая в Петербург, сёстры Анна и Мария, невеста – Надежда Крупская…
Конечно, Ленин имел возможность ежедневно работать (вещь в тюрьме великая!), в том числе – над материалами будущего труда „Развитие капитализма в России“.
Но тюрьма есть тюрьма.
Запорожец, например, к концу первого года заключения заболел сильным нервным расстройством, позднее обернувшимся душевной болезнью… Побаливал Ванеев – у него началась чахотка. Здесь, в стенах „предварилки“, перерезал себе горло осколком стекла инженер Костромин. Мария Ветрова, арестованная по делу Лахтинской типографии народовольцев, в стенах Петропавловской крепости облила себя керосином, подожгла и сгорела[222].
Из такой же, как и у Ленина, одиночки, его товарищ по „Союзу борьбы“ Михаил Сильвин писал невесте:
„Трудно совладать с унынием, – всё те же стены, та же грязь, тот же шум, а тут ещё погода пошла под осень, дни стали короче, хмурое небо висит сырым, душным, неприветливым покровом, дождь однообразным звуком стучит по крыше и в окна, отдаваясь в моей душе невесёлой мыслью „я тебя доканаю, я тебя доканаю“…“[223]
А Ленин ведь видел те же стены и хмурое небо, слышал тот же шум дождя. Тюрьма есть тюрьма…
Выручал строгий режим, обязательная гимнастика перед сном. Уже из сибирской ссылки – в письме к матери от 7 февраля 1898 года – Ленин делился тюремным опытом с младшим братом. Дмитрий Ильич, медик-пятикурсник, 7 ноября 1897 года был арестован по делу московского „Рабочего союза“ и помещён вначале в одиночку Тверской полицейской части, затем – в „Бутырку“ и, наконец, в одиночную камеру Таганской тюрьмы[224].
Мария Александровна написала сыну, что брат в тюрьме начал сдавать, и Ленин подробно инструктирует:
„Нехорошо это, что у него уже за 21/2месяца одутловатость какая-то успела появиться. Во 1-х, соблюдает ли он диету в тюрьме? Поди, нет. А там, по-моему, это необходимо. Во 2-х, занимается ли гимнастикой? Тоже, вероятно, нет. Тоже необходимо. Я по крайней мере по своему опыту скажу, что с большим удовольствием и пользой занимался каждый день на сон грядущий гимнастикой. Разомнёшься, бывало так, что согреешься даже в самые сильные холода, когда камера выстыла вся, и спишь после этого куда лучше…“
Далее инструкция продолжается несколько забавно, и из неё видно, насколько не в обычае тогда для многих (не для Ленина) были привычные для наших дней гимнастические упражнения:
„Могу порекомендовать и довольно удобный гимнастический приём (хотя и смехотворный) – 50 земных поклонов. Я себе как раз такой урок назначал – и не смущался тем, что надзиратель, подсматривая в окошко, диву даётся, откуда это такая набожность в человеке, который ни разу не пожелал побывать в предварилкиной церкви!
Но только чтоб не меньше 50-ти подряд и чтобы не сгибая ног доставать рукой каждый раз об пол – так ему и написать…“
А в заключение советов следует ироничное: „А то ведь эти врачи большей частью рассуждать только умеют о гигиене…“[225]
Пришлось Ленину и ещё раз давать советы подобного рода – уже младшей сестре Марии и зятю – Марку Елизарову, которые были арестованы в ночь на 1 марта 1901 года по делу Московской организации РСДРП.
Не познакомить читателя с этими советами нельзя – они хорошо показывают подлинного Ленина, и остаётся лишь сожалеть, что при изучении истории КПСС в советских вузах студентов обязывали конспектировать ставших к тому времени историческим памятником „Друзей народа…“, а не „тюремные“ письма Ленина. Думаю, тогда Ильич представал бы перед потомками намного более интересной и живой фигурой, чем он представлялся и представляется многим.
Впрочем, о том, как и почему хрущёвско-брежневские „идеологи ЦК КПСС“ „засушивали“ Ленина будет сказано под конец книги отдельно, а сейчас – письмо в тюрьму Марии Ульяновой от 19 мая 1901 года. Ленин тогда уже жил в Мюнхене, занимаясь изданием „Искры“, и писал в Москву:
„…Как-то ты поживаешь? Надеюсь, наладила более правильные режим, который так важен в одиночке? Я Марку писал сейчас письмо и с необычайной подробностью расписывал ему, как бы лучше всего „режим“ установить: по части умственной работы особенно рекомендовал переводы и притом обратные, т. е. сначала с иностранного на русский письменно, а потом с русского перевода опять на иностранный. Я вынес из своего опыта, что это самый рациональный способ изучения языка. А по части физической усиленно рекомендовал ему, и повторяю то же тебе, гимнастику ежедневную и обтирания. В одиночке это прямо необходимо…“
И это не всё! Советы – в той ситуации жизненно необходимые советы человека, который сам пережил подобное, – продолжаются:
„Советую ещё распределить правильно занятия по имеющимся книгам так, чтобы разнообразить их: я очень хорошо помню, что перемена чтения или работы – с перевода на чтение, с письма на гимнастику, с серьёзного чтения на беллетристику – чрезвычайно много помогает… После обеда, вечерком для отдыха я помню, regelmдssig (нем. „регулярно“. – С.К.) брался за беллетристику и нигде не смаковал её так, как в тюрьме. А главное – не забывай ежедневной, обязательной гимнастики, заставляй себя проделать по нескольку десятков (без уступки!) всяких движений! Это очень важно…“
И лишь однажды в письме прорывается горькая тюремная „нота“… И она показывает, какой ценой, какими нервами давались Ленину те несомненные стойкость и бодрость духа и тела, которые он проявил в период заключения. Ленин признаётся сестре:
„Иногда ухудшение настроения – довольно-таки изменчивого (жирный курсив везде мой. – С.К.) в тюрьме – зависит просто от утомления однообразными впечатлениями или однообразной работой, и достаточно бывает переменить её, чтобы войти в норму и совладать с нервами…“[226]
Но в том же письме есть и ещё одно признание, хорошо показывающее подлинного Ленина и его духовное величие, естественно и без усилий с его стороны поднимающее его над средой. Ленин, советуя сестре, как лучше организовать свою жизнь в заключении, пишет:
„Надеюсь, что благодаря этому ты будешь хоть иногда забывать об обстановке и время (которое обыкновенно в тюрьмах летит быстро, если нет особо неблагоприятных условий) будет проходить ещё незаметнее…“
Для кого-то время тянулось, а для Ленина, оказывается, летело!
Почему?
Да потому, что оно пролетало для него в постоянной работе ума и души, не забывающих и о сохранении крепости телесной.
Кто-то с молодости, как личность, угасает, ни разу не вспыхнув…
Кто-то – тлеет.
Ленин же всегда ровно горел. И это – не избитое образное сравнение, а точное определение повседневного состояния души Ленина в любых условиях.
Задумаемся вот над чем…
Одновременно с Лениным в „доме скорби“ на Шпалерной находились десятки „политических“ – сверстников Ленина. И многие из них претендовали, тем более – по молодости, на роль вожаков, лидеров, „теоретиков“… Но кто из них мог похвалиться по выходе из заключения той горой бумаг, которую исписал в тюрьме Ленин, готовя и подпольные листовки (!), и статьи, и материалы для будущей научной работы?
Бумаг в ленинской одиночке было так много, что он с какого-то момента стал засовывать „крамольные“ листики в пухлую стопу статистических выписок, резонно полагая, что жандармам при периодических обысках камеры будет лень всю эту стопу пересматривать.
Сестра Ленина – Анна Ильинична, вспоминала, что и до тюрьмы, и после брат смеялся: „Нет такой хитрости, которой нельзя было бы перехитрить“.
Одна из удачных хитростей пришла во взрослую жизнь из детской игры в „тайны“. Ленину, как перенёсшему в прошлом воспаление лёгких (он и за границу-то ездил официально по поводу лечения и действительно лечился в санатории), выхлопотали молоко. И вот он стал – как в детстве, но уже не играя, – писать нелегальные тексты молоком между строк книг, получаемых с воли и возвращаемых обратно. Написанное проявлялось после нагревания на лампе. Наливались „чернила“ в маленькие „чернильницы“ из чёрного хлеба, которые можно было легко при необходимости проглотить. Позднее Ленин шутил, что как-то ему пришлось за день съесть шесть „чернильниц“.
А ведь для всего этого требовались самообладание, да и мужество – если бы написанные Лениным в камере тексты листовок и т. п. попали в руки следствия, могло запахнуть не предполагавшейся ссылкой, а каторгой!
Впрочем, Владимир Ульянов недаром зубрил нормы римского права, гражданского права, полицейского права, уголовного права и судопроизводства, сдавая экстерном на кандидата юридических наук! Теперь он, попав в руки политических врагов, был предупреждён и вооружён.
Жандармы это понимали, хотя и не знали ещё, насколько их подследственный опасен для строя, ими охраняемого!
Однако вообще избежать наказания Ленину, как и его товарищам по руководству „Союза борьбы“, не получалось. Несмотря на все ленинские „нет“, по русской поговорке: „На „нет“ и суда нет“ выйти, конечно же, не могло. По сравнению с „цареубийцами“-народовольцами социал-демократов наказывали, как правило, сравнительно легко, но и по головке не гладили.
Обличающие улики – хотя и немногочисленные – имелись налицо, и 20 января 1897 года было подписано „высочайшее повеление“ о высылке, а 13 февраля 1897 года всех руководителей „Союза“ осудили на разные сроки ссылки: Малченко – в Архангельскую губернию, Потресова – в Вятскую губернию, остальных – в Восточную Сибирь.
В России за почти полтора года сидения Ленина в тюрьме произошло немало важных событий – радостных и не очень…
18 мая 1896 года в Москве – во время торжеств по случаю коронации императора Николая II, на Ходынском поле в давке при раздаче „царёвых подарков“ погибли тысячи москвичей. Царь в тот вечер был на балу во французском посольстве. Отменить „августейшие“ танцульки нельзя было никак – французский посол выписал из Франции тысячи быстро вянущих роз… Впрочем, ещё важнее было то, что Россия всё более подсаживалась на „иглу“ французских займов, а с кредиторами надо вести себя соответственно. После этого Николая начали – пока втихомолку – называть в России „Кровавым“.
22 мая 1896 года в Москве был подписан союзный договор России с дряхлеющим Китаем против Японии, и тем заложена основа будущей авантюры „Желтороссии“ и позора русско-японской войны 1904–1905 годов.
В 1896 году прошли крупные стачки в Петербурге, Орехово-Зуеве, Екатеринославе (ныне – Днепропетровск)…
3 января 1897 года в рамках денежной реформы министра финансов Витте был обнародован закон о введении золотого обращения, обеспечивший перетекание потоков русского золота на Запад.
Но были ведь и другие события!
В 1896 году открылось Московское инженерное училище Министерства путей сообщения (с 1913 года – Московский институт инженеров железнодорожного транспорта).
Александр Степанович Попов (1859–1905) усовершенствовал изобретённый им в 1895 году приёмник и весной 1897 года установил радиотелеграфную связь крейсера „Россия“ с крейсером „Африка“. Расстояние между кораблями с настолько географически далёкими названиями составляло всего 640 метров, но это было впервые!
Впервые в мире!
Впрочем, царя Николая всё это интересовало мало, а точнее – не интересовало вовсе. Лишь после Октябрьской революции Ленин активно поддержит работы однофамильца ленинского соратника В. Д. Бонч-Бруевича – крупнейшего советского радиотехника М. А. Бонч-Бруевича, основателя Нижегородской радиолаборатории, радиотехнического центра мирового класса.
В дни, когда Ленин писал молочными „чернилами“ нелегальные тексты, Аристарх Аполлонович Белопольский (1854–1934), выдающийся русский и советский астроном и астрофизик, открыл колебания лучевых скоростей у переменных звёзд… За его исследования Парижская Академия наук присудила ему в 1908 году золотую медаль им. Жансена и премию Лаланда в 1918 году. Вся научная жизнь Белопольского была связана с Пулковской обсерваторией, с Пулково, где он и скончался.
Алексей Николаевич Бах (1857–1946), будущий основатель советской школы биохимиков, в начале 1897 года сформулировал перекисную теорию процессов медленного окисления. Правда, бывший народоволец Бах работал тогда в Швейцарии, поскольку в 1885 году ему пришлось эмигрировать. Вернулся он на родину в 1917 году, чтобы стать основателем Физико-химического института и Института биохимии АН СССР.
17 октября 1896 года скандальным провалом закончилась премьера чеховской „Чайки“, поставленной на сцене Александринского театра (лишь через два года она триумфально ознаменует рождение Московского художественного театра).
Ленин сидел на Шпалерной, а здесь же, в Петербурге, почти рядом, шли работы по созданию Русского музея, открытого в 1898 году в Михайловском дворце.
Да. разной, очень разной была жизнь царской России… И что-то в те годы в исторической перспективе отживало, хотя и было на виду, блестело золотым шитьём, горело огнём бриллиантов… А что-то, пока неуловимое, только зарождалось, чтобы заблистать силой русского ума и русского таланта уже в России Ленина.
Но в конце XIX века контуры России ХХ века были ещё неясны, зато вполне ясно обрисовалась на ближайшие три года судьба Ленина и его товарищей по „Союзу борьбы“…
В разные дальние углы Сибири должны были ехать Запорожец, Ванеев, Сильвин, Старков… Мартова, как еврея, загнали в самый северный пункт – в Туруханск, куда в 10-е годы ХХ века сослали Сталина. Эти края были отделены от мира топями и болотами, и всё время ссылки связь с Мартовым поддерживалась лишь письменно.
Ульянову и Кржижановскому, получившим три года под гласный надзор полиции, местом ссылки был назначен Минусинский округ Енисейской губернии.
Заболевшего в тюрьме Запорожца временно отдали на поруки родителям, он находился под гласным надзором полиции и в 1905 году, неизлечимо душевнобольной, умер от туберкулёза лёгких – 32 лет от роду.
Для Ванеева, умершего в ссылке тоже от туберкулёза, земля Сибири стала могилой. Остальные выжили и все, кроме Малченко и Старкова, продолжили революционную работу.
Впрочем, ничего этого не знали те семеро, что пришли в петербургскую фотографию „Везенберг и Ко“ сняться перед отъездом туда, „куда Макар телят не гонял“…
Осуждённым было разрешено пробыть перед отправкой в ссылку три дня в столице в семьях: оказались успешными хлопоты матери Мартова перед её знакомым – директором департамента полиции Зволянским. Времени хватило и на два долгих вечерних собрания, и на фотосъёмку.
Сейчас это фото знаменито, оно воспроизводится во всех иллюстрированных изданиях о Ленине, и оно действительно выразительно. Но особенно бросается в глаза лицо Ленина. Он и вообще-то редко в молодости на фото улыбается, а тут сосредоточен донельзя – год с лишним одиночки если не ломает, то закаляет.
Вот он и закалился.
И этот его взгляд, зафиксированный фотокамерой в окружении друзей, ничего хорошего врагам не сулил.
И как иначе?
17 февраля 1897 года Ленин выехал из Петербурга в ссылку. Уже его собственная мать выхлопотала сыну разрешение ехать в Сибирь за свой счёт – по проходному свидетельству в распоряжение иркутского генерал-губернатора, а не по этапу. Это было и быстрее, и, главное, неизмеримо удобнее: камеры пересыльных тюрем – не лучшее место ночлега для путешественника.
Сделав разрешённую ему на три дня остановку в Москве, Ленин 22 февраля 1897 года выехал в Красноярск и вечером 8 мая прибыл в село Шушенское Минусинского округа Енисейской губернии.
В этом, удалённом тогда от железной дороги более чем на 600 вёрст, селе в 30—50-е годы XIX века жили ссыльные декабристы 1825 года, здесь же позднее отбывал ссылку знаменитый Михаил Буташевич-Петрашевский (1821–1866). Иными словами – свято место пусто не бывает, и теперь здесь предстояло жить три года „декабристу“ 1895 года Ульянову.
О жизни Ленина и его молодой жены Надежды Крупской, приехавшей к нему в ссылку с матерью, в советское время и написано было немало, и знали об этой жизни, все, собственно, советские люди.
Сегодня молодые ребята в России стараниями ненавистников Ленина (что, вообще-то, тождественно ненависти к России), не очень-то твёрдо знают, кто такой Ленин вообще. Тем не менее, на годах ссылки Ленина в Шушенском мы долго останавливаться не будем, хотя о них можно написать отдельную документальную и вполне интересную книгу.
Можно было бы, к слову, написать и роман, содержащий, кроме прочего, историю романтической любви.
В своём чувстве к хрупкой, но с роскошной русой косой, Наденьке Крупской, соратнице по „Союзу борьбы“, Ленин признался, сидя в тюрьме, – в одном из своих „молочных“ писем. Рано осиротевшая, избранница Владимира Ильича родилась в Петербурге в семье революционно настроенного интеллигента Константина Игнатьевича Крупского. Свои позднейшие записки „Моя жизнь“ Крупская начала так:
„Я родилась в 1869 году. Родители хотя и были дворяне про происхождению, но не было у них ни кола, ни двора, и когда они поженились, то бывало нередко так, что приходилось занимать двугривенный, чтобы купить еды.
Мать воспитывалась на казённый счет в институте, была круглой сиротой и прямо со школьной скамьи пошла в гувернантки.
У отца родители умерли рано, и он воспитывался в корпусе и военном училище, откуда вышел офицером. Отец всегда много читал… Он умер, когда мне было 14 лет…“
Отец Крупской был честным и справедливым человеком, и, получив место уездного начальника в русской Польше, вскоре по доносу был уволен, судился, но был оправдан сенатом лишь незадолго до смерти. Жизнь, что называется, особо не задалась – с житейской точки зрения, но жили муж и жена Крупские дружно и друг с другом, и с дочерью. После смерти отца мать и дочь уже не расставались до смерти матери.
В 1890 году Надежда вступила в студенческий марксистский кружок, а затем – в группу Михаила Бруснева (1864–1937), создателя одной из первых российских социал-демократических организаций, куда входило до 20 рабочих кружков.
Окончивший в 1891 году столичную „Техноложку“ – Технологический институт, Бруснев был в своё время личностью знаменитой, яркой и боевой. Во время похорон публициста И. В. Шелгунова он организовал первую в России маёвку, успешно объединял кружки в Москве, Туле, Нижнем Новгороде, вёл борьбу с народовольческими идеями, сотрудничал с группой Плеханова.
В апреле 1892 года Бруснева арестовали. Приговор для социал-демократа оказался суровым, и после нескольких лет одиночного заключения и десятилетней ссылки Бруснев от активной политической деятельности отошёл. Не исключаю, что именно пример расправы с ним способствовал решению Ленина создавать основную организационную базу партии за рубежом.
Вне сомнений, Крупская испытывала сильное влияние Бруснева – он умел увлечь молодых, и арест старшего товарища её от революции не оттолкнул. С 1891 года Крупская работала в вечерне-воскресной Смоленской школе для рабочих за Нарвской заставой, а в 1898 году была арестована и осуждена по делу ленинского „Союза“ – на три года ссылки в Уфимскую губернию. Но сразу же стала хлопотать о замене места ссылки на Шушенское, поскольку Ленин просил приехать к нему и стать его женой.
Крупская ответила: „Ну, что ж, женой, так женой“… Потом над этим полушутливым ответом оба не раз смеялись.
Надежда Константиновна приехала в Шушенское с матерью Елизаветой Васильевной, в начале мая 1898 года, и тут со свадьбой вышла заминка. Крупской было поставлено условие: или немедленное замужество, или отправка обратно в Уфу. Однако для венчания требовался так называемый статейный список ссыльного, а „список“ Ленина затерялся. Ещё до приезда будущей жены Ленин писал 7 февраля 1898 года матери:
„Анюта (старшая сестра. – С.К.) спрашивает – когда свадьба и даже кого „приглашаем“?! Какая быстрая! Сначала надо ещё Надежде Константиновне приехать, затем на женитьбу надо разрешение начальства – мы ведь люди совсем бесправные. Вот тут и „приглашай“!..“[227]
К счастью, всё плохое имеет не только начало, но и конец – список нашёлся, и 10 июля сыграли скромную свадьбу. И жизнь пошла, вообще-то, неплохая, да и местность оказалась вполне здоровой.
Сразу по приезде – 10 мая 1898 года Крупская написала будущей свекрови письмо, начинавшееся бодро:
„Дорогая Марья Александровна! Добрались мы до Шушенского, и я исполняю своё обещание – написать, как выглядит Володя. По-моему, он ужасно поздоровел, и вид у него блестящий сравнительно с тем, какой был в Питере. Одна здешняя обитательница полька (жена ссыльного И. Л. Проминского. – С.К.) говорит: „пан Ульянов всегда весел“. Увлекается он страшно охотой, да и вообще тут все завзятые охотники, так что скоро, надо думать, буду высматривать всяких уток, чирков и т. п. зверей…“[228]
И через тридцать лет Крупская вспоминала:
„Так живо встаёт перед глазами то время первобытной цельности и радостности существования. Всё какое-то первобытное – природа, щавель, грибы, охота, коньки, тесный, близкий круг товарищей – ездили на праздники в Минусинск, совместные прогулки, пение, совместное какое-то наивное веселье, дома – мама, домашнее первобытное хозяйство, полунатуральное, наша жизнь – совместная работа, одни и те же переживания, реакции: получили Бернштейна, возмущаемся, негодуем и т. д.“[229]
Крупская достаточно часто писала и свекрови, и обеим золовкам, и письма Крупской из ссылки не просто интересны и полны чисто „крупского“ мягкого юмора. Именно они рисуют картину жизни в Шушенском наиболее полно и достоверно, а при этом рисуют ярко, с многими деталями, включая привязанность к Ленину его охотничьей собаки Дженни и т. д.
Сама Крупская в одном из писем – от 14 октября 1898 года, признавалась, что „Володя всегда удивляется, где это у меня материал берётся для длинных писем, но он в своих письмах пишет только о вещах, имеющих общечеловеческий интерес, а я пишу о всякой пустяковине“…
Вот благодаря этой „пустяковине“ мы и имеем возможность хорошо представить себе ульяновское житьё-бытьё в шушенском захолустье.
Это житьё было не всегда простым, но всегда дружным, с готовностью и Ленина, и Крупской, и тёщи весело и беззлобно подтрунить как над житейскими казусами, так и друг над другом.
Впрочем, „первобытные“ радости были всё же лишь разрядкой, особенно для Ленина. Все три года ссылки в Шушенском были заполнены прежде всего работой. Ленин тогда написал ряд статей и трудов, но выделяется здесь, конечно же, капитальный труд „Развитие капитализма в России“. Это фундаментальное исследование „потянуло“ бы по нынешним временам не на одну докторскую диссертацию и потребовало от автора огромных затрат времени и энергии. Без всякого Интернета Ленин обработал и проанализировал гору материала. В книге только упоминается и цитируется более 500 различных источников: книг, сборников, исследований, обзоров, статей, а фактическое число использованных источников было ещё больше.
„Развитие капитализма“ вышло в марте 1899 года в Петербурге в издательстве М. И. Водовозовой под псевдонимом „Владимир Ильин“ тиражом в 2 400 экземпляров и быстро разошлась по цене в 2 рубля 50 копеек за экземпляр.
До Ленина книга дошла в мае 1899 года, когда до окончания его ссылки оставалось чуть более полугода.
С бытовой стороны жизнь в Шушенском была устроена так, что не будет преувеличением сказать: ссылка пошла Ильичу на пользу. Он окреп, отъелся – поскольку пища была простая, но здоровая, много гулял, купался, охотился. А регулярная работа над книгами и статьями вводила режим дня в строгие рамки, что тоже было неплохо.
Но ошибётся тот, кто скажет – а сейчас хватает и таких, что царизм-де устроил Ленину что-то вроде трёхлетнего курорта. Но, как говаривали позднее: „Лучше Северный Кавказ, чем Южный Сахалин“, и Енисейская губерния в числе курортных зон тоже не числилась. Далеко не все ссыльные с этого „курорта“ возвращались!
А Ленин жил в Шушенском здоровой жизнью потому, что он всегда жил здоровой жизнью – и тогда, когда к тому была возможность, и даже тогда, когда возможности к тому были крайне ограниченными, как вот в тюрьме, например.
В отличие от многих своих „интеллигентных“ современников он любил физическую активность и тем более охотно поддерживал спортивную форму, что понимал: хорошая форма – основа высокой работоспособности. В письме Марии-„Маняше“, писанном 24 декабря 1894 года из Петербурга в Москву, старший брат мягко, но вполне определённо выговаривал сестре:
„Основательно ли гуляешь теперь? Вероятно, нет. Почему бы тебе не кататься на коньках? Ты скажешь опять: „скучно“. Да ведь нельзя доводить себя до такой слабости: „весёлого“ тут ещё меньше. Надо себя заставить“[230].
А в одном из первых писем матери и сестре Анне из Шушенского он 25 мая 1897 года сообщал:
„Живу я… недурно, усиленно занимаюсь охотой, перезнакомился с местными охотниками и езжу с ними охотиться. Начал купаться (в мае в Сибири! – С.К.) – пока ещё приходится ходить довольно далеко, версты 21/2, а потом можно будет поближе, версты 11/2. Но для меня все такие расстояния ничего не значат, потому что я, и помимо охоты и купанья, трачу большую часть времени на прогулки. Скучаю только по газетам…“[231]
Здесь всё ясно – после „одиночки“ на Шпалерной, после напряжённых последних лет нелегальной работы, можно на время и расслабиться. Но уже вскоре были получены газеты и книги, и час „потех“ уступил место времени дел…
Ленину нигде и никогда не было скучно. Мало того, что он умел занять себя, причём – не занятием ради занятия, а большой и важной работой, он ведь всегда имел в своём распоряжении такого содержательного и глубокого собеседника, как Владимир Ульянов.
И поговорить им всегда было о чём.
Было о чём и подумать – посреди енисейских просторов…
Но человек – существо общественное, и хорошо, когда есть с кем перемолвиться словом. Как говорится: одиночество – хорошая вещь, особенно когда об этом есть кому сказать… До приезда Крупских „общение“ Ленина ограничивалось – кроме обычных житейских контактов с местными жителями – ссыльным рабочим-финном Оскаром Энбергом, который был человеком неплохим, но, увы, не чуждым рюмки… Общался Ленин ещё и со ссыльным же семейным поляком Проминским с женой Доминикой и шестью детьми.
Не густо.
После приезда невесты и тёщи всё изменилось: в доме постоянно прописались весёлое подшучивание, уютные беседы, ощущение полноты жизни – наперекор всему.
Письма из Шушенского – как самого Ленина, так и, особенно, Крупской, написанные родным, полны оптимизма, описаний прогулок, занятий охотой, купаний, зимних развлечений… В ноябре 1898 года Крупская извещала Анну Ильиничну Ульянову-Елизарову:
„Около нашего дома по инициативе Володи и Оскара (Энберга. – С.К.) сооружён каток, помогали учитель и ещё кое-кто из обывателей. Володя катается отлично и даже закладывает руки в карманы своей серой куртки как самый заправский спортсмен… Оскар катается плохо, так что падает без конца, я вовсе кататься не умею, для меня соорудили кресло, около которого я и стараюсь, …и делаю уже некоторые успехи… Для местной публики мы представляем даровое зрелище: дивятся на Володю, потешаются надо мной и Оскаром и немилосердно грызут орехи и кидают шелуху на наш знаменитый каток…“[232]
А когда Ленину прислали из Красноярска коньки „Меркурий“, на которых, как писала Крупская, „можно „гиганить“ и всякие штуки делать“, то на радость себе и на потеху аборигенам Ленин освоил вообще фигурное катание. 24 января 1899 года Крупская сообщала „Мане“ Ульяновой: „Володя вывез из Минусы (в Минусинске всей компанией ссыльных отметили Новый год. – С.К.) целую кучу коньковых штук и теперь поражает шушенских жителей разными „гигантскими шагами“ да „испанскими прыжками“…“[233]
Идиллия?
Курорт?
А это – как сказать…
Захандрить на шушенском „курорте“ можно было в два счёта! Ведь у „курортной“ „медали“ была и другая сторона. Вот что писал Ленин сестре 19 июля 1897 года:
„Ты просишь, Маняша, описать село Шу-шу-шу… Гм, гм!.. Село большое, в несколько улиц, довольно грязных, пыльных – всё как следует быть. Стоит в степи – садов и вообще растительности нет. Окружено село… (многоточие Ленина. – С.К.) навозом, которого здесь на поля не вывозят, а бросают прямо за селом, так что для того, чтобы выйти из села, надо всегда почти пройти через некоторое количество навоза. У самого села речонка Шушь, теперь совсем обмелевшая. Верстах в 1–11/2от села… Шушь впадает в Енисей, который образует здесь массу островов и протоков… Купаюсь я в самом большом протоке… С другой стороны (противоположной реке Шушь) верстах в 11/2 – „бор“, как торжественно называют крестьяне, а на самом деле преплохонький, сильно повырубленный лесишко, в котором нет даже настоящей тени (зато много клубники!) и который не имеет ничего общего с сибирской тайгой, о которой я пока только слыхал, но не бывал в ней (она отсюда не менее 30–40 вёрст)…“[234]
Ну, как, хорош „курорт“?
Особенно – после Невского проспекта?
Курорты с грязевыми ваннами бывают…
Но с „навозными“?..
Так что тот факт, что Ленин за время ссылки явно поздоровел, надо относить не на счёт „заботливого“ к революционерам царского правительства, а на счёт активного отношения Ленина к жизни и его жизнелюбия.
Дюма-отец в знаменитом своём романе „Сорок пять“ написал о Маргарите Наваррской:
„Люди выдающегося ума или же полные неуёмных жизненных сил не могут существовать одиноко. Каждому их чувству, каждой склонности словно сопутствуют явления и вещи, им соответствующие, и притягательная сила чувств и склонностей вовлекает эти вещи и явления в круговорот их жизни, так что люди эти живут и чувствуют не по-обычному: их ощущения в десять раз богаче и разнообразнее, их существование словно удваивается“[235].
Это написано и о Ленине, причём его чувствам и склонностям времён жизни в Шушенском сопутствовали книги, письменный стол, заваленный бумагами, перо с чернильницей, а к этому – охотничье ружьишко и коньки…
Главным в этом перечне вещей, были, конечно же, книги… Книги, Лениным читаемые и прорабатываемые, а также и те книги, которые писал он сам или переводил с помощью жены для заработка.
Казённого „жалования“ – как ссыльный, Ленин получал 8 рублей в месяц, но этого для нормальной жизни было мало. И выручали не только деньги от матери, но и литературные гонорары… Только-только устроившись в Шушенском, ещё один, он 25 мая 2897 года сообщает сестре Анюте: „Полученный за первую статью гонорар хватит мне, я думаю, почти на год в дополнение к моему жалованию“[236]
С апреля по июль 1897 года в журнале „легальных марксистов“ „Новое Слово“ публиковалась большая работа „К. Т-на“ „К характеристике экономического романтизма“, посвящённая критике взглядов швейцарского экономиста де Сисмонди (1773–1842).
По тем временам – когда ещё были сильны народнические взгляды, необходимость в такой критике была очевидна, однако сейчас для нас представляет особый интерес прежде всего одна мысль молодого „К. Т-на“, то есть – Владимира Ульянова, которая вполне приложима ко всей его (и не только его!) деятельности:
„Исторические заслуги судятся не по тому, чего не дали исторические деятели сравнительно с современными требованиями, а по тому, что они дали нового сравнительно с своими предшественниками“[237].
Эта мысль 27-летнего Ленина хорошо соотносится с более ранней его мыслью, высказанной в „Друзьях народа…“:
„…идея исторической необходимости ничуть не подрывает роли личности в истории; история вся слагается именно из действий личностей, представляющих из себя несомненно деятелей. Действительный вопрос, возникающий при оценке общественной деятельности личности состоит в том, при каких условиях этой деятельности обеспечен успех? В чём состоят гарантии того, что эта деятельность не останется одиночным актом, тонущим в море актов противоположных?..“[238]
Не забудем – эта написано 24-летним человеком, который, при всей ранней своей цельности, ещё продолжал формироваться. Но, как видим, уже задумывался – не фатовским, не тщеславным, а вполне деловым образом над тем, что делает индивидуума историческим деятелем, при каких условиях исторический деятель становится таковым!?
Отвечая на последний вопрос, Ленин в 1894 году писал:
„В этом же состоит и тот вопрос, который различно решают социал-демократы и остальные русские социалисты: каким образом деятельность, направленная к осуществлению социалистического строя, должна втянуть массы, чтобы принести серьёзные плоды?..“[239]
А далее Ленин ясно даёт понять, что успех исторической личности, стремящейся к осуществлению социалистического строя определяется тем, насколько верно эта личность представляет себе „группировку общественных сил в России“ и насколько отдаёт себе отчёт в том, что выходом из ситуации может быть лишь организация классовой борьбы пролетариата против буржуазии.
Не экономическая борьба за улучшение жизни в буржуазном обществе, а политическая борьба за власть во имя осуществления социалистического строя – вот „символ веры“ Ленина, его credo.
В августе 1899 года в селе Ермаковском Ленин проводит совещание ссыльных социал-демократов. Дату совещания определила, собственно, Ольга Лепешинская (1871–1963), жена ссыльного социал-демократа П. Н. Лепешинского (1868–1994), поскольку формальным поводом собраться стало празднование дня рождения дочери Лепешинских.
В самом Ермаковском жили Ванеев с женой, М. А. Сильвин, В. К. Курнатовский и Лепешинские, из Минусинска приехали Старков и Кржижановский с жёнами, из села Тесинского – А. С. Шаповалов, Н. Н. Панин, Ф. В. Ленгник и Е. В. Барамзин, а из Шушенского – Ленин с Крупской и путиловский рабочий-финн Оскар Энберг, сосланный в 1897 году за участие в забастовке.
Все 17 собравшихся подписали написанный Лениным „Протест российских социал-демократов“ против появившегося тогда „манифеста“ ревизионистов-„экономистов“ – известного в то время „Credo“ („Верую“) Елены Кусковой. „Протест“ поддержал тогда и Мартов, а Ленин в „Протесте“ цитировал „одного из передовых борцов русской социал-демократии П. Б. Аксельрода“…
Да, тогда Ленин ещё относился к „старым борцам“ с уважением. С тем же Аксельродом он переписывался, будучи в ссылке, причём письма хотя и отправлялись по почте, но пересылались вначале в пределах России в корешках книг нейтральным адресатам, потом через несколько рук попадали за границу к сестре Ленина – Анне Ульяновой-Елизаровой, жившей тогда в Берлине, а уж она переписывала их и пересылала Аксельроду в Цюрих[240].
Одно из таких писем – от 16 августа 1897 года, сохранилось как раз благодаря тому, что Анна Ильинична сохранила его копию:
„Дорогой Павел Борисович! Я очень и очень рад, что мне удалось-таки получить от Вас письмо… и вести о Вас и Г.В. (Плеханове. – С.К.). Ваши и его отзывы о моих литературных попытках (для рабочих) (так скромно аттестовано Лениным его блестящее „Объяснение о штрафах“. – С.К.) меня чрезвычайно ободрили. Я ничего так не желал бы, ни о чём так много не мечтал, как о возможности писать для рабочих. Но как это сделать отсюда? Очень и очень трудно, но не невозможно, по-моему. Как здоровье В. Ив. (Веры Засулич. – С.К.)?
…Про меня Вам, конечно, рассказывали достаточно, так что добавлять нечего. Живу я здесь в одиночестве. Здоров вполне и занимаюсь понемногу и для журнала („Новое Слово“. – С.К.) и для своей большой работы („Развитие капитализма в России“. – С.К.).
Жму крепко Вашу руку. Сердечный привет В. Ив. и Г.В.
Ваш В.У.“[241]
Уважение к адресату, к Плеханову и Засулич здесь налицо. Они для Ленина всё ещё авторитеты, непререкаемые старшие товарищи. Вот как оно было тогда, когда социал-демократическое движение было больше течением мысли, а не массовым политическим явлением.
Но как только за мыслью потребовались дела, все потенциальные соглашатели, включая Плеханова и Аксельрода, отвалились от Ленина, как скорлупа от круто сваренного яйца.
За годы ссылки Ленин хорошо обдумал – что он будет делать и как будет вести дело партии после ссылки. Партия – это объединение сил, а в условиях правительственных преследований импульс объединению может дать лишь неподцензурная, то есть – нелегальная, газета, свободно издаваемая вне России.
Крупская позднее вспоминала, что план создания общерусской нелегальной газеты, издаваемой за границей и распространяемой в России для объединения всех революционных социал-демократов, постоянно занимал Ленина, постоянно им совершенствовался и обретал всё более конкретные черты.
Ленин рвался к настоящему делу, однако было неясно – не продлят ли ему срок ссылки?
Наконец, в начале января 1900 года департамент полиции известил ссыльного Ульянова, что министр внутренних дел воспретил ему по окончании ссылки проживание в столичных и университетских городах и крупных рабочих центрах.
Ленин избрал местом жительства Псков, как наиболее близкий к Петербургу город, и утром 29 января 1900 года вместе с семьёй отправился из Шушенского в долгий путь. Формально – в Псков, а, фактически, как мы знаем сейчас, – к будущей победе пролетарской революции.
Поскольку срок ссылки Крупской ещё не окончился, она вскоре уехала в Уфу – отбывать остаток ссылки. Из Уфы она писала младшей золовке 30 марта 1900 года:
„Милая Маняша! Третьего дня послала тебе и М.А. (Марии Александровне. – С.К.) письмо, а вчера получила от вас. Очень я рада, что М.А., может быть, поедет к Володе (в Псков. – С.К.), я-то, очевидно, не скоро ещё смогу двинуться. Да, похудел Володя очень, это за последнее время его так подтянуло, а то он выглядел очень хорошо. Я думаю, тут не столько катар виноват, сколько бессонница. Последнее время он хронически не досыпал, волновался перед отъездом… Как поехали, так Володя повеселел сразу и есть и спать стал по человечески…“[242]
Не очень, выходит, сладко жилось Ленину на „шушенском курорте“, если одна мысль о том, что здесь, возможно, придётся задержаться, обеспечила „курортнику“ хроническую бессонницу.
В марте 1900 года Ленин созывает в Пскове совещание по вопросу издания за границей нелегальной газеты. Состав совещающихся был не сказать что полностью боевым: Ленин, Ю. О. Цедербаум (Л. Мартов), А. Н. Потресов („Арсеньев“, „А.Н.“, „Старовер“), С. И. Радченко с одной стороны и „легальные марксисты“ П. Б. Струве и М. И. Туган-Барановский с другой стороны. На совещании обсуждался проект как общерусской газеты, позднее названной „Искра“, так и научно-политического (теоретического) марксистского журнал, который в 1901–1902 годах издавался в Штутгарте под названием „Заря“.
Совещание было созвано Лениным не на пустом месте – ещё до того как бывший ссыльный Ульянов добрался до определённого ему царизмом места жительства, он успел проделать немало дел!
По дороге из ссылки он остановился в Уфе, где встретился с сосланными в Уфу А. Д. Цюрупой (1870–1928) и А. И. Свидерским (1878–1933) – впоследствии видными большевиками, советскими государственными деятелями.
В феврале Ленин нелегально приезжает в Москву, где видится с инженером Г. Б. Красиным „Кузеном“, братом крупного в будущем советского государственного деятеля Л. Б. Красина (откуда и партийная кличка „Кузен“), и с И. Х. Лалаянцем („Колумб“, „Инсаров“, „Ник. Ив.“) (1870–1933).
Лалаянца Ленин знал ещё по Казани, по марксистскому кружку Н. Е. Федосеева, и по Самаре, но встречу они устроили не ради дружеских воспоминаний. В 1895 году Лалаянц был выслан в Екатеринослав (ныне Днепропетровск), вёл там революционную работу, принимал участие в подготовке Минского съезда РСДРП, прошедшего с 1(13) по 3(15) марта 1898 года – Ленин тогда был в Шушенском.
Теперь речь шла о подготовке уже II съезда и о том, что украинские социал-демократы предлагают Ленину принять участие в редактировании их нелегального органа – „Рабочей Газеты“ (в советское время так стал называться орган ЦК КП(б) Украины). „Рабочая Газета“ была признана и как официальный орган всей РСДРП, и Ленин в ссылке написал ряд статей для неё.
Поскольку дела с газетой не заладились, статьи оказались неопубликованными, хотя свою роль сыграли – я ещё о них скажу.
А сейчас – немного об Исааке Христофоровиче Лалаянце…
Подобно Владимиру Ульянову, он учился в Казанском университете. Как и Ульянова его – в 1889 году, исключили. Лалаянц был выслан в Самару, и здесь вошёл в нелегальный кружок. Высланный затем на Украину, участвовал в создании екатеринославского „Союза борьбы за освобождение рабочего класса“, редактировал нелегальную газету „Южный рабочий“.
Накануне 1 мая 1900 года Лалаянца арестовали и после предварительного заключения в марте 1902 года сослали в Сибирь, откуда он бежал за границу к Ленину, заведовал типографией „Искры“, после II съезда работал агентом „Искры“ в России, был одним из организаторов Бюро южных комитетов большинства.
В 1904 году – новый арест, ссылка на 5 лет в Вологодскую губернию, новый побег и нелегальная работа агентом ЦК. В 1906 году Лалаянц – среди организаторов конференции военных и боевых организаций большевиков в Таммерфорсе, где выступил с докладом о вооружённом восстании. Вскоре после конференции его в очередной раз арестовывают и после двух лет „предварилки“ приговаривают к 6 годам каторги.
В 1913 году, по окончании срока каторги, он был определён на вечное поселение в Восточной Сибири. И с этого момента боевой революционер Лалаянц заканчивается – от партии он отходит. Всё, что можно сказать о нём в более поздние времена, это то, что с 1922 года Лалаянц работал в Главполитпросвете Наркомпроса, написал воспоминания „У истоков большевизма“…
Вот такая судьба.
Как часто в этой книге, упоминая о тех или иных людях, то или иное время деливших с Лениным повседневность революционных забот, приходится затем писать: „от революционной деятельности отошёл“.
Уж как по-боевому начинал Бруснев, а вот же – прожив двадцать лет уже после Октября 1917 года, он просто жил, отойдя от „политики“ уже ко времени первой русской революции. Осуждать Бруснева за это не поворачивается язык и не поднимается рука – тюрьма, ссылка сломали человека как бойца, и он отошёл в сторону, Лалаянц тоже „отошёл“.
Судить и его вряд ли можно – он хлебнул лиха вдосталь и немало в своё время сделал, о нём есть статья во 2-м, „сталинском“ издании БСЭ. Однако на примере Лалянца и многих других временных соратников Ленина можно понять, как непросто было Ленину… У автора поэмы о Ленине „Лонжюмо“ Андрея Вознесенского, впоследствии тоже „отошедшего“ от честного гражданского пути, есть написанные по другому поводу строчки: „Тому же, кто вынес огонь сквозь потраву, – вечная слава!“
Ленин горел, но не сгорел.
Сгорел – не физически, ровесник Ленина Лалаянц… Физически Лалаянц – после всех его испытаний – пережил Ленина на 11 лет. Но духовно он сгорел ещё до Октября 1917 года.
Ленин же вынес огонь через всё, через все потравы!
И заслужил вечную славу.
Возвращаясь же в начало 1900 года, сообщу, что из Москвы, посещённой им нелегально, Ленин также нелегально приезжает в феврале в Петербург, где, кроме прочих встреч, ведёт переговоры с приехавшей в Россию Верой Засулич об участии группы „Освобождение труда“ в издании общерусской марксистской газеты.
А после этого – в Псков…