Глава 2
Нестеров любил осень. У него было три осени. Первую он помнил смутно – в те годы родители были беззаботно счастливы, порхали как мотыльки, щебетали как птицы. И счастье это было в городе, в театре, в гостях у друзей, но никак не за городом. За городом, в доме деда, от счастья требовали пояснений и оправданий, планов на будущее, а их у счастья не было. Он помнил, как собирал жёлуди в парке и играл осенним листом возле лужи, вместе с одной из многочисленных «тёть», маминых подруг. Присев на корточки рядом с Валентином, она вместе с ним стала дуть на его лист, но лист не хотел отчаливать от берега, и тогда она подтолкнула лист пальцем. Это страшно возмутило Валентина, но он ничего не сказал.
Со временем весёлые, душистые подруги куда-то подевались, Валентина стали брать в театр, где он играл в костюмерной (оставлять его без присмотра в декораторской мастерской отец не решался), ел печенье и засыпал в каком-нибудь углу. Играя, он как-то разрезал ножницами пышную юбку с оборками, чтобы сделать из неё шалаш, и тогда его перестали брать в театр.
Вторая осень была за городом, пахла креозотом и костром. Валентин уже ходил в школу, когда родители стали ездить в гости к деду. Каждый месяц ездили, а то и дважды. Валентин смотрел в окно электрички – осень начиналась там, за этим окном, примерно через пять остановок от вокзала. По дороге она меняла свой облик, оборачивалась то рыжими клёнами, то золотистыми лугами, и под конец превращалась в осень в саду дедушкиного дома. Осенний сад выглядел необычно, совсем не так, как летом. Валентин гулял по саду, откуда под вечер его не без труда заманивали в дом. Он пил чай с пирогом на кухне, рассказывал маме садовые новости, а отец с дедом поднимались наверх, в кабинет. Возвращаясь, отец улыбался – чуть смущённо, мама тоже улыбалась крепко сжатыми губами и велела Валентину собираться домой.
Потом долго вовсе не было осени, никакой. Не было и других времён года, покуда Нестеров не сбежал из Москвы в Овсяново и не поселился в доме деда, который жители называли «профессорской дачей» или «домом с башенкой». Здесь временам года было привольно, здесь никто не позволял себе забыть об их существовании и значимости. Можно было придать забвению суетные городские страсти, но никак не движение времени и жизни. Осенью Нестерову было особенно хорошо. Дом, земля, сад, лес и поля вокруг отдавали солнечное тепло, и даже холодные дни были приятны. Сад не требовал торопливости – скошенный газон отрастал медленно, садовые вредители уже не проявляли былого энтузиазма – жизнь замедлялась, становилась по-осеннему прозрачной и ясной, к ясности стремились мысли и чувства.
Утро было пасмурным. Моросил дождь, когда Валентин вышел на крыльцо с кружкой кофе – мельчайшая невидимая морось висела в воздухе, глядя в окно и не догадаешься, что идёт дождь. «Грибы пойдут», – подумал Валентин, сжимая в руках кружку и привычно глядя в невидимую даль за липами.
Нестеров сделал несколько глотков, заметив себе, что кофе стал стыть быстрее летнего. Ещё с минуту он неподвижно стоял в раздумье, а потом достал телефон.
Отец Йозеф ждал его звонка.
– Простите, – сказал отец Йозеф собравшимся, – это был важный разговор, я не мог не ответить.
В небольшой комнате, уставленной книжными шкафами, громко тикали часы. Отец Йозеф вернулся за небольшой круглый столик, на котором стояли чашки, сахарница и блюдо с заварными пирожными. Часы зашипели и пробили девять.
– Хорошие у вас часы, старинный механизм, – заметил мужчина лет шестидесяти, суховатого сложения, с коротко стрижеными седеющими волосами. – Я как-то тоже хотел завести себе часы с маятником и часовым боем, но времени не хватило.
– А дождь, кажется, усиливается, – приподнявшись в кресле и взглянув в окно, заметила нарядная пожилая дама, Людмила Алексеевна Сторожева.
– Значит, грибы скоро пойдут, – отозвался любитель часов. Голос у него был негромкий – деликатный, и довольно высокий. – Если, конечно, заморозки не ударят.
Четвёртый человек за столом молча листал книгу. Одно кресло оставалось свободным.
– Хорошо, – продолжил отец Йозеф, – судя по всему, они вновь добились успеха.
Он устроился в кресле чуть глубже, опустил руки на подлокотники и пошевелил пальцами. Человек с книгой поднял голову.
– Известны ли подробности? – спросил он.
– Далеко не все, доктор Шэди, – покачал головой отец Йозеф. – С того времени Лаврушин так и не дал о себе знать никому из нас. Последним, с кем он разговаривал, был Володя. Насколько я понимаю, эти люди что-то сделали с его музыкой.
«Парадоксально, – подумала Сторожева. – Владимиру скоро шестьдесят, у него седая голова, и его зовут Володей. А Шэди величают доктором, его густая шевелюра ничуть не поседела, да и годов нашему профессору небось не более сорока пяти». И вслух сказала:
– Вы чересчур любезны, называя их людьми.
Священник сощурил тигриные глаза, улыбнулся. Снял очки, вытащил из кармана платок.
– Ну, выглядят они вполне по-человечески, – промурлыкал он, протирая очки.
– Люди охотно портят друг другу жизнь, – подал голос Владимир.
– Съешьте пирожное, – предложил отец Йозеф.
– Не хочу, – махнул рукой Володя. – Впрочем, эти портят как-то по-особенному.
– А что именно вам сказал Андрей? – спросил доктор Шэди, обернувшись к Владимиру.
– Сказал, что больше не может. Ему музыку испортили. Я вот только не понял, каким образом. Он одно сочинял, а вышло другое, и он вроде как сразу даже и не заметил. Или потом тоже не заметил… И с продюсером вышла неприятность: он попросил Андрея переделать, Андрей переделал. Стало только хуже, и непонятно, почему. Продюсер от Андрея отказался, на фильм взяли другого композитора. И вроде можно было бы пережить, но история повторилась, вот он, должно быть, и не выдержал.
– Что же это он так близко к сердцу? Творческим людям свойственны творческие неприятности. Слаба всё-таки нынешняя молодежь – много чувства и внимания к самим себе, – не без пафоса подытожила Сторожева и принялась теребить жемчужные бусы у себя на шее.
В комнате стало чуть темней. Дождь барабанил по стеклу, стекал неровными ручейками.
– Думаю, вы правы, Людмила Алексеевна. Андрею не хватило опыта, – помедлив, согласился Шэди. – Эти люди знают толк в обращении: у кого что отнять, кому что дать.
Беседующие замолчали. Шэди отложил книгу, взял пирожное. «Предложить сейчас или немногим позже?», – раздумывал отец Йозеф. Он не хотел никого торопить. Случай с Лаврушиным был серьёзным поражением. Впрочем, с Лаврушиным дело обстояло не худшим образом – в отличие от его предшественника, биолога Рюйтеля, который приехал из Эстонии в местный заповедник изучать птиц и через год покончил с собой при невыясненных полицией обстоятельствах. А ведь Рюйтель продвинулся довольно далеко – биолог обладал сильной интуицией. Его утверждения о людях из «кротовых туннелей», на первый взгляд не имевшие под собой оснований, всякий раз оправдывались. Но, как и всякий одарённый интуитивист, он стал излишне самоуверен и потерял способность различать верные догадки от своих домыслов.
– Его ноты валялись во дворе и на улице, перед домом, – прервал молчание Владимир. – Пошли слухи, что он выпрыгнул из окна мансарды. Но он не прыгал, нет.
– Как вы полагаете, он вернётся? – спросил доктор Шэди.
Серьёзное «нет» и лукавое «да» прозвучали одновременно. Не успевший ответить Володя хмыкнул. «Ну что же, мы как всегда единодушны, – заметил он. – Кстати, мой сын в тот день ездил в Гавриловское на рыбалку, и даже подобрал несколько нотных листов на улице – ещё не успел мне передать. Там быстро всё убрали, ничего не осталось. Быть может, никто вовсе не обратил бы внимания – подумаешь, накидал бумаг, иные диваны да телевизоры в окно швыряют, особенно в городе. Если бы не слух, что композитор – самоубийца, погиб от наркотиков и несчастной любви. И композитор-то всё же известный, хоть и молодой. К тому же небедный, как-никак в Гавриловском дом построил».
– И что там теперь? – на этот раз вопрос задала Людмила Алексеевна.
– Да ничего. Полицию вызвали, окна закрыли. Ситуация неприятная получилась – преступления-то нет, – неожиданно ответил доктор Шэди. – Как мне сообщили, Орлов попросил полицию разузнать потихоньку, есть ли у Лаврушина родственники, и что они знают о его исчезновении из дома.
Отец Йозеф повёл бровью: будучи далёким от деревенских событий, Шэди частенько каким-то образом оказывался в курсе подробностей.
– Похоже, мы не заметили, когда всё началось, в этом проблема, – молвил доктор. – Андрей говорил нам об угрозах, но мы неверно интерпретировали сказанное.
– Проблема в том, что у Лаврушина не было опыта, – возразила Сторожева, не заметив, что повторяет недавние слова доктора.
«Теперь, пожалуй», – подумал священник и, переведя взгляд на блюдо с пирожными, произнёс:
– Есть человек с опытом. И думаю, стоит предложить ему кресло в нашем клубе.
Он поднял руку, указав на пустующее кресло.
Шэди не возражал. «Нестеров вызывает интерес, – сказал он. – И симпатию. Но достаточно ли мы знаем о его жизни, тем более прошлой?».
«Не знаю, – заколебалась Сторожева. – Не получилось бы как с Андреем. Здесь нужен человек зрелый. Не слишком ли он молод?».
Доктор Шэди с интересом взглянул на Сторожеву. «Мы с ним почти ровесники», – заметил он и поправил пальцем очки на переносице.
«Что может быть лучше садовника? – молвил Владимир. – У садовника на руках все козыри».
Здесь членам клуба нечего было возразить. Они согласно покачали головами.
– Ещё чаю, кофе или пирожных? – предложил отец Йозеф.
– Что ж, судя по вашему рассказу, Нестеров поймёт, о чём речь, и не примет нас за безумцев. – Людмила Алексеевна поднялась с кресла. – Мне пора. Как сговоритесь на следующий раз, дайте мне знать.
Тотчас поднялся и отец Йозеф, чтобы проводить Сторожеву до дверей.
Её автомобиль отъехал первым. У Владимира машина была сломана, доктор Шэди взялся привезти его на встречу и на обратной дороге также подбросить до дома. От священника они вышли через десять минут после Сторожевой, и не видели, как вслед за её чёрным седаном с соседней улочки вырулил чёрный же внедорожник и пристроился вслед.
Священник вернулся в комнату, чтобы навести порядок после визита гостей. Он отнёс на кухню и вымыл чашки, поставил на полку сахарницу, оставшиеся пирожные отправил в холодильник. Затем протёр столик и поправил кресла, вернул на место книгу, которую извлёк из шкафа доктор Шэди: сборник трактатов Майтера Экхарта.
И лишь потом, когда наступила окончательная ясность, он набрал телефон Нестерова.
– Приезжайте, – сказал он Валентину. – Буду ждать вас послезавтра, как условились.