Глава 5
Мозаика
Он любил сидеть на веранде фамильного склепа.
В городе было скучно.
Кроваво, голодно и до отвращения скучно.
Юго даже перестал получать удовольствие от работы, что и вовсе было непозволительно. В конце концов, он ведь профессионал, и не ему смотреть на ошибки любителей… режут друг друга – пусть себе режут. Отвлекают народ от насущных проблем топором и плахой, и средство-то действенное, как наркотик, только дозу успевай повышать. Благо после случившегося на Площади Возмездия городские тюрьмы вновь наполнились теми, кто слишком много знал. Или слишком громко разговаривал.
Кликуши, бестолковое воронье, слетались на казнь, чтобы собственными глазами увидеть, как исполняется пророчество о близком конце света. Юго не мог бы сказать, где и когда это пророчество появилось, но пришлось оно весьма кстати.
С пророчествами так всегда.
– И наступят кровавые дни! – Очередной старик, ряженный в лохмотья, взобрался на опустевший помост, протянул руки над камнями. Его не слушали, люди знали, насколько опасно останавливаться, обращать на себя внимание. – И брат пойдет войной на брата! И реки станут красны, а земля бесплодна…
И вот что странно: Юго видел множество миров, разительно отличных друг от друга, но везде кликуши выглядели одинаково. И говорили почти одними и теми же словами. Может, их разводят в каком-то безумном бродячем заповеднике? А потом подбрасывают в хаос для хаоса продолжения?
Мысль показалась забавной.
– И солнце исчезнет с небосвода… наступит великая тьма, которая будет длиться трижды и три дня.
Говорили, что с дверей храма исчезла цепь, их запиравшая. Сама опала.
– …если люди раскаются и очистят сердца от скверны…
А в самом храме нашли девушку в белом платье с ножом в груди. И лежала она три дня, источая запах роз и мирры. И на рукояти ножа распустился диковинный цветок, чей аромат дурманил и освобождал от боли.
– …но если же будут упорствовать в заблуждениях…
Была ли эта девушка вовсе? А если и была, то кто она? Случайная жертва? Или первая? Одно другому не мешает. И нынешняя идея кому-то может показаться удачной. Юго подозревал, что очень скоро число Невест увеличится.
Кровь зовет к крови. Страх к страху.
– …то быть земле под властью тьмы…
– …во веки веков, – раздался мягкий голос над ухом. – Всегда удивлялся тому, как быстро они заводятся.
Посредник мало изменился с прошлой встречи, разве что теперь он был обряжен в алую суконную куртку с замусоленными обшлагами. И пуговицы не хватало.
– Прям как вши на больной собаке, – добавил он, поправляя платок. – Премного рад тому, что ты жив… и работаешь все так же умело. Последняя сцена с ревнивым любовником и ножом весьма себе драматична.
– Не моих рук дело.
Юго не любил присваивать себе чужие заслуги. Хотя… нежные письма, которые привели любовника Верховного Судьи в такую ярость, писал он. И до последнего сомневался, верно ли уловил эмоции, все-таки чувства – не совсем его профиль.
– Не скромничай. – Посредник раскланялся с патрулем. – Ты хорош, несмотря ни на что… и у меня есть предложение.
– От кого?
Ответ очевиден: Хаот. Не получилось поймать в капкан, так решили действовать иначе.
– Маги? И что они могут мне предложить?
Юго возвращается в нору, и посредник не отстает. Уверен в собственной безопасности. О да, посредников не принято трогать… но и не принято, чтобы посредники сдавали исполнителей.
– Возвращение домой. Тебе же здесь неуютно. Жарко. И в принципе не твое… я слышал про родной твой мир. Там вечная зима. И вьюги. Красиво, должно быть…
– Особенно когда жрать нечего и заносит.
Переулок. И дверь, которая держится на одной петле. Пустая комната с проломом в стене. За ним – узкий коридор и лестница вниз. Юго идет первым, и посредник, окончательно убедившись, что ему доверяют – прежде Юго не оборачивался к нему спиной, – следует.
– Ты когда-нибудь замерзал до полусмерти? – Юго вытаскивает из тайника свечу. Не для себя, он неплохо помнит окружающую обстановку, но для этого, что начал подозревать неладное.
– Куда мы идем?
– В гости. Ты же хочешь откровенной беседы…
Он попытался все же уйти в тень, вот только Юго не позволил. На такого редкого гостя он рад был потратить последнюю иглу.
– Это всего-навсего паралич, – сказал он, подхватывая тело. – Отойдет через часик-другой… как раз до места доберемся. Поговорим…
Тело волок, пребывая в на редкость приподнятом состоянии духа. Все-таки не так город и плох… умеет преподносить сюрпризы. Жаль, что Сержанта нет, он бы оценил то, что Юго собирался сделать. Заодно и научился бы кое-чему…
– …что тебя ждет? – Посредник говорил, превозмогая боль. Это ему только кажется, что боль почти невыносимая, Юго всего-то руки-ноги переломал – не хотелось, чтобы дорогой гость так быстро исчез. – Ты здесь чужак! И чужаком останешься! У тебя не будет ни дома, ни детей…
– А они мне нужны?
Нужны… Юго все-таки не хватало того мальчишки. Но он уже решил найти себе другого, простого, такого, которого Юго позволят оставить при себе.
– Ты можешь выбрать сторону! Иметь в должниках Хаот…
То же самое, что задницей пушку затыкать. Вроде и размер подходит, но все равно идея неудачная.
– Ты понимаешь, что тебя отсюда не выпустят? Да они возьмут этот мирок и…
Да, Юго подыщет себе мальчика. И будет его учить тому, что знает сам… с маленькими проще, чем со взрослыми. Сержант, конечно, талантливый, но… староват уже для по-настоящему тонкой работы.
– …и ты сдохнешь вместе со всеми.
– Рассказывай, – предложил Юго, подкрепляя предложение первым надрезом, пробным пока.
– Я мало знаю! Я не помню! Ты же знаешь правила!
– Что помнишь, то и рассказывай… начни с того, зачем ты меня сдал?
Ножи… иглы… огонь… не так важно, каков инструмент, главное – с фантазией к делу подойти.
– Это ведь ты на заказ навел?
– Нет. Наниматель просил кого-то, кто справится с винтовкой. А Хаот потребовал, чтобы это был именно ты… ты им изрядно в свое время крови подпортил. Но они позволили тебе опыта набраться.
Позволили, значит.
Юго думал, что сбежал, а его просто-напросто выпустили, удлинив цепь. Дали шанс развить талант. Наблюдали издали. Следили. И когда Юго достиг потолка, решили, что хватит с него свободы. Опасная ведь игрушка.
Посредник же продолжил говорить:
– Они сильнее. Они подомнут этот мирок. Выкачают его досуха. И протекторам не выжить. Тебе не выжить.
Это не знания – догадки, но тот, кто их делает, достаточно долго общается с Хаотом, чтобы догадкам его стоило уделить внимание. И Юго подумает над услышанным позже: будет время.
И для мира. И для протекторов. И для самого Юго.
И для ученика.
Пожалуй, вон в том углу поместится кровать, если небольшая. А в противоположном – стол и стул. Он даже представил себе этот стул и ребенка, на нем сидящего, чистого, аккуратного – в дом нельзя носить грязь – и внимательного.
– Не молчи. – Он погладил посредника по голове, прощупывая череп. Толстый. Пилить будет неудобно. – С кем ты здесь контракты заключал… я знаю, что ты не можешь сказать суть, но мне и не нужно. Имена.
К счастью, посредник решил, что выдержит… он и вправду выдержал пару часов. А потом гораздо больше. Все-таки чудесный выдался день.
Впрочем, кое-что из услышанного озадачило Юго. Информация, несомненно, была достоверной, но… не укладывалась в голове. Он даже испытал некоторое разочарование в собственных способностях: неужели до сих пор настолько ошибается в людях?
И как быть?
Смолчать и нарушить вассальную клятву? Или написать… кому? Выбор не так и велик, но Юго думал. Долго. Минут десять. Еще десять ушло на составление двух писем. Гораздо дольше пришлось искать связного, которому теперь Юго тоже не особо доверял.
Но какой у него выбор?
Оставалось надеяться, что письмо доберется до Кверро в обещанные пять дней. А пока следовало заняться делами насущными, например уборкой… все же имелись в его работе некоторые недостатки.
Что сказать о свадьбе?
Она была и похожа, и не похожа на предыдущую. Не было ни моря, ни баржи, ни толпы на берегу, ни щитов, заслонивших меня от людей. Белого платья, которое сгинуло в пламени революции очередной невинной жертвой, впрочем, куда менее значимой, чем жертвы иные.
Но был огромный зал. Стяги. Знамена. И заунывный вой волынок. Плащ на плечах, уже не синий – серый, безымянный: Кайя достаточно принципиален, чтобы отказаться от протянутого Магнусом.
Танцы. Акробаты и шуты. Бродячие циркачи и пара менестрелей данью столичной моде.
Вместо короны – венок из дубовых листьев и тонких веток омелы. Золотую цепь заменила сплетенная из клевера, крупные багряные соцветия в ней – чем не драгоценные камни? Стол укрыт небеленым полотном. А единственными букетами – вязанки колючего остролиста, который высаживают у порога дома защитой от сглаза и дурной молвы. Сидеть приходится на мешках, туго набитых зерном и шерстью. А слепая старуха на ощупь сшивает наши рукава костяной иглой.
…да не оборвется нить, соединяющая судьбы.
Нить из лосиных жил, крепкая, такая точно не оборвется, и рукава, срезав, отдают огню. Никто не спешит смеяться над нелепостью наряда. А другая старуха, простоволосая и босая, подает чашу из зуба морского змея, морской же водой наполненную до краев.
…слезы, которым нельзя дать пролиться.
Кайя выпивает до дна, не пролив ни капли. Наверное, это хорошая примета.
Третья старуха, в платье, измазанном сажей, щедрой рукой сыплет на волосы колючие шары репейника. А я вдруг некстати ловлю взгляд Магнуса, преисполненный такого отчаяния, что мне становится страшно. Ему дорого стоила эта война.
Нам всем.
Магнус отворачивается, я же выбираю колючки из жестких волос Кайя, стараясь не дергать, пусть бы и знаю, что ему не будет больно, но все равно мне хочется быть осторожной. И собрать все до одной. Мы не будем ссориться. Он же стоит, опустив голову, и улыбается.
Впервые за все время он улыбается.
Потом нас поздравляют, не стесняясь подходить. И каждый словно бы случайно высыпает под ноги горсть красного песка… сколько песчинок, столько лет для двоих.
Бессчетно.
Здесь вообще как-то быстро забывают о титулах, о правилах, манерах. Шумно. Весело. Безумно самую малость. Под столами рыскают собаки, выпрашивая подачку, и дети. А в открытых очагах жарят кабанов. Поварята с трудом поворачивают натертые до блеска ручки, скрипят цепи, и жир с туш стекает на решетки, на переложенных ароматными травами цыплят, перепелов, кроликов, фаршированных шпиком и копченым салом, розовую горную форель… в Кверро нет голода.
И вино льется рекой.
Я пила мало, Кайя не пил вовсе, и улыбка его исчезла, напротив, чем дальше, тем хуже ему становилось. Его страх передался мне. И когда настало время уходить, я с трудом удержалась, чтобы не вцепиться в край стола.
…не бойся меня, пожалуйста.
…не боюсь. Не тебя.
А чего? Сама не знаю.
На меня смотрят. Свистят. Топают ногами и отпускают хмельные, весьма сомнительного качества комплименты. Это же свадьба, и финал у нее соответствующий.
В нашей комнате жарко. Камин натоплен, кровать застлана шкурой черного медведя. У резных ножек ее – пучки стрел и миски с зерном, символы, которые в толковании не нуждаются.
И я жду… трясусь, как девчонка, хотя понимаю, что это глупо. За глупость и страх стыдно. Сколько эмоций одновременно способна испытывать женщина? Загадка. Много. Их хватает, чтобы несколько скрасить ожидание.
О появлении Кайя возвещают все те же волынки, но, к счастью, волынщики остаются за дверью. Кричат что-то… за музыкой не слышно, а я, догадываясь о сути, все равно краснею.
– Иза… – Он смотрит на меня с такой нежностью, что сердце замирает. – Ложись спать.
Спать?
Кайя присаживается на край кровати.
– Ты очень красивая. Я забыл, насколько ты красивая…
Поэтому спать?!
…ты злишься?
Конечно, я злюсь! Я женщина, и у меня свадьба. И муж, которого я черт знает сколько времени не видела. Рыжий, родной и вообще… раненое самолюбие требует сатисфакции.
Я скучала по нему.
По нам.
…сердце мое, пожалуйста. Я не настолько хорошо себя контролирую, чтобы рисковать.
Чем или кем?
…последний раз, когда я был в постели с женщиной, я в деталях представлял, как ее убиваю. Мне пришлось принимать некоторые… химические препараты.
Вместо души – пепелище. Черно-серое, застывшее. Как он выжил? Не знаю. И выжил ли?
…они растормаживали физиологические процессы и разум должны были бы блокировать, но я все видел и понимал, что делаю.
Выворачивал себя наизнанку и тогда, и потом, вспоминая раз за разом.
Измена? Ревность?
О нет, Кайя себя резал заживо. И эта память – не репейник, я не могу ее выбрать.
…приходилось повышать дозу, но все равно я только и мог, что представлять, как ее убиваю.
…и ты боишься, что убьешь меня?
…да. Слишком много войны. Я нестабилен.
Боится он не только этого.
– Отдыхай, я посижу…
Ну да, в кресле у огня, сражаясь с призраками и кошмарами. Так я его и оставлю наедине с собой.
– Ложись в постель. Я сама погашу свечи.
К счастью, Кайя не возражает. Я помогаю раздеться, говорю о чем-то неважном, глупом, кажется, об омеле и остролисте, песке, который попал в туфли. О том, что собаке нужен ошейник, а Йену – игрушки, те, что есть, красивы, но они чужие. Это же имеет значение, верно?
Кайя молчит. Он забирается под одеяло, и ощущение такое, что готов накрыться с головой. От кого прячется, от меня или себя? Свечи гаснут одна за одной, и пламя в камине приседает, расползаясь по углям. Ковер скрадывает мои шаги, а медвежья шкура пробуждает память.
Рыбы вот нет.
…Кайя, что мне сделать, чтобы тебе стало легче?
…просто будь рядом.
Я уже рядом, настолько, насколько возможно. Устраиваюсь на его плече, кладу ладонь на грудь. Пусть кошмар уйдет, хотя бы на сегодня.
Мое пожелание сбывается: темнота отступает. И не только на эту ночь.
А спустя неделю нас с Йеном пытаются убить.
…как мы оказались у той стены?
Из-за Друга. Безалаберный черный щенок, который лаял на всех, но на своих чуть иначе. Он спал с Йеном в одной кровати и, если бы позволили, ел бы из одной тарелки. Вертелся под ногами, словно нарочно подставляя лапы и чересчур длинный хвост, чтобы завизжать трагически, рухнуть на спину и лежать, пока не будут принесены извинения, желательно съедобные.
Простота собачьей хитрости.
Друга выводили гулять в небольшой закрытый дворик. Три стены и арка, увитая плющом. Старый колодец, к счастью, слишком высокий, чтобы Йен забрался в него. Яблоня, на ветвях которой собирались скворцы, галдели, обсуждая нас, и Друг носился вокруг дерева, пытаясь спугнуть скворцов.
Лаял.
А Йен бегал уже за ним, повизгивая от восторга. Я присаживалась на край колодца, мне нравился этот дворик, его уединенность, тишина и само ощущение мира, которым я могла поделиться. Магнус устраивался у арки, заслоняя один проход и оставляя в поле зрения другой.
Охрана держалась незаметно.
Когда игра в догонялки надоедала, Магнус доставал разноцветные шарики и принимался жонглировать. Друг и Йен садились и смотрели. Два детеныша. И одна сволочь, которая решила, что будущее в очередной раз нуждается в корректировке.
Меня там не должно было быть. Меня ждал чай в компании баронессы Гайяр и прочих весьма уважаемых и нужных в нынешних обстоятельствах дам. Как было отказаться? Я и не отказалась. Я просто решила немного опоздать.
Дамы потерпят, а Йен… я поймала его, когда он пробегал мимо. Просто поймала. Не предчувствие, скорее душевный порыв, он засмеялся и попытался вывернуться из объятий.
– Не отпущу…
Помню, что Друг остановился у стены и зарычал.
И Магнус дернулся на рык… а потом меня вдруг опрокинуло в колодец.
Грохот. Камни, которые сыплются сверху. Отчетливый запах пороха.
…Кайя!
Второй взрыв был сильнее первого.
Я только и успела, что увидеть, как трещина ползет по каменной стене и медленно, словно в застывшем времени, старая кладка отделяется от базальтовой подложки.
Прижать Йена к себе, он пытался оттолкнуть меня, кричал от боли, но я сильнее.
Прости, родной, так надо.
Каменная лавина накрыла нас. Стало темно. Душно. И больно, к счастью, ненадолго.
…изаизаиза…
Стучит в висках. Зовут. Кто и когда? Зачем так громко? Не хочу. Пусть замолчат. Но зов бьется в голове, мешая возвратиться в тишину. Окончательно я очнулась от громкого детского плача. Надрывного. Долгого. До икоты.
– Тише, Настюха…
…Йен.
Со мной Йен. Настя далеко. В безопасности. А Йен здесь, рядом и плачет. Значит, жив. И скоро нас вытащат… я помню взрыв. И падение. Темно. Снизу – камни впились в тело. Сверху давит и жарко, словно свинцовым одеялом накрыли. Значит, мы все еще в колодце, и… и все будет хорошо.
…Иза…
Это уже не крик – вой, в котором я с трудом узнаю собственное имя.
– Все будет хорошо. – Язык не слушается, губы тоже. Голос что змеиное сипение.
Тело болит, и даже не знаю, в какой его части сильнее.
…Кайя…
Тишина. Осторожная. Недоверчивая. Сколько он уже зовет? Долго, наверное… почему мы все еще здесь?
…Иза, ты как?
…мы в колодце… вытащи нас. Пожалуйста!
Я сейчас сама разрыдаюсь.
…знаю. Скоро. Сердце мое, только не шевелись. Все очень ненадежно. Умоляю, только не шевелись.
…Йен плачет.
Я пытаюсь левой рукой ощупать его. Голова цела. Шея. Плечи. Спина. А вот стоило прикоснуться к ноге, он завыл.
…он, кажется, ногу сломал.
…ничего. Нога – это пустяки. Главное, вы живы. Я вас вытащу, сердце мое. Я вытащу вас. А нога заживет. У нас хорошая регенерация. Ты говори со мной, пожалуйста. Не замолкай, ладно?
Его страх горький. Но я буду говорить, потому что мне тоже страшно. Темно. Тесно. Больно. И я хочу выбраться.
…нельзя. Потерпи.
Понимаю. Терплю. Заставляю себя успокоиться. Повторяю вслух, для Йена, что все будет хорошо, что скоро за нами спустятся и…
…Магнус? Остальные?
…дядя жив. Взрыв был сильный, но он жив и выберется. А вот люди, к сожалению, погибли.
…два взрыва. Кайя… они не Магнуса убить хотели. И не меня. Меня не должно было быть. Я пришла… просто пришла посмотреть.
На то, как щенок и ребенок играют в догонялки. И сидят на траве, наблюдая за фокусами, в надежде, что однажды стеклянный шарик выскользнет из цепких пальцев Магнуса. Они бы его поделили.
За что с ними так?
…Иза, я теперь не связан рамками закона. И могу гораздо больше, чем прежде.
…найди их.
Я пытаюсь гладить рыдающего Йена, шепчу что-то нежное, бессмысленное, уговариваю потерпеть… уже недолго. Минутка и еще одна. Нас ведь вытащат. Его и меня.
Вдвоем.
Время тянется и тянется.
Стены укрепляют раствором. И Йен затихает. Он устал плакать и только икает. Я же, чувствуя, как вздрагивает под рукой это крохотное тельце, молю всех богов, чтобы Йен остался жить.
Помеха? Задача, требующая решения? Нет, это ребенок. Мой ребенок, которого я никому не позволю обидеть.
Взяли их у самой границы. Зачем было идти именно к границе, Меррон не знала, но ей, говоря по правде, было все равно куда. Дар вот определенно имел цель, но упрямо молчал.
Просто шел и шел.
И явно хотел идти быстрее, но сдерживал себя из-за нее.
Вероятно, граница как-то была связана с его приступами, которые случались все чаще, но и о них Дар говорить отказывался. А Меррон боялась спрашивать. Что бы с ним ни происходило прежде, это было страшно. Особенно в тот раз у реки, когда он лицом в воду упал и едва не захлебнулся.
Тащить пришлось, а он тяжелый и бормотал, бормотал что-то… скулить начал.
Пот катился градом.
Глаза и вовсе желтыми сделались, звериными. Он смотрел, но не видел. Зрачки то расползались, заполняя все пространство радужки, то суживались, почти растворялись в желтизне. Сердцебиение ускорилось втрое против нормального, дыхание тоже. А потом из ушей, носа, горла кровь хлынула, темная, черная почти. И Меррон ничего не могла сделать. Сидеть рядом, уговаривать – он слышал ее и затихал ненадолго. Вытирать пот и кровь, которая все никак не останавливалась. Давать воду.
Все закончилось вдруг и сразу. И Меррон от облегчения расплакалась, ну и еще потому, что Дар спокойный такой, как будто бы все нормально. А она женщина! У нее нервы!
И вообще…
Только злиться на него не получалось. Или слишком устала? Сейчас идти приходилось быстро, порой она задыхалась и думала, что еще немного и упадет. Он останавливался, позволяя передохнуть, и снова шел. Зачем? Так надо, чтобы успеть.
Куда успеть?
И для чего? Но нет же, ни слова, точно вновь разучился разговаривать. Невозможный человек! И упертый. Шел-шел. И Меррон за ним, на одном упрямстве. И ведь почти получилось добраться. Уже и река была видна – широкое полотнище воды, чернота леса на том берегу. Сизый дымок, поднимавшийся от камней. Лошади. Палатки. Люди.
Дар приник к земле, втянул дымный воздух и отпрянул.
– Назад, – приказал шепотом и потянул за собой к зарослям бересклета. А их словно ждали. Меррон не поняла, откуда появились всадники. Секунду назад еще не было, а вот уже рядом, летят, пластаясь на конских спинах, нахлестывают крутые бока. И собак спустили…
Здоровых. Лохматых. Куцехвостых. С обрезанными под корень ушами.
Меррон собак не боялась. До этой минуты.
– Назад. – Дар откинул ее за спину, прижав к высокому осклизлому камню. – Прости.
За что?
Он не справится со всеми… Пригнувшись, Дар зарычал. Утробно так, по-звериному, и псы, захлебывавшиеся лаем, заткнулись. Остановились. Попятились, припадая к земле, словно опасаясь, что этот странный человек на них бросится.
Люди тоже предпочли держаться в отдалении. С арбалетами… и луки есть. Им не надо подъезжать ближе, просто возьмут и расстреляют. Обидно-то как. Дошли ведь.
Почти.
А эти не спешили. Стояли. Смотрели. И Дар на них. Сколько это длилось? Минуту? Две? Меррон разглядывала лошадей. И людей, которые были какими-то… неправильными? Одинаковыми слишком. И неподвижными. Лошади вот переступали с места на место, всхрапывали, косились друг на дружку, а люди сидели, словно и не живые вовсе.
Кроме одного.
Он был без оружия и брони, сидел в седле боком, хотя ничего-то женского в его облике не проглядывалось. Полный, рыхлый какой-то, замотанный в белое полотнище, из складок которого выглядывали мягкие ладошки, усеянные перстнями. Камушки переливались на солнце, завораживали.
– Думаю, нам всем стоит опустить оружие. Карто – крайне чувствительные создания, – сказал толстяк, вытирая с бритой головы пот. – Вам, возможно, они и не причинят вреда, а вот спутница ваша вполне может пострадать. Нам бы этого не хотелось.
Ждали. Точно, ждали. И не Меррон – Дара, другой вопрос – чего им от него нужно?
– Мы просто побеседуем. – Толстяк сложил ладошки, и Меррон увидела, что ногти его были выкрашены в алый. – Вы нас выслушаете… и примете решение. Надеюсь, верное.
– А если нет?
– Ну… мы хотя бы попробуем договориться.
Меррон почему-то не поверила, что у них получится. Дар упрямый же. И толстяк ему не нравится, причем антипатия эта возникла сразу и как-то беспричинно.
Она же опять ничего не понимает.
– Прошу вас. – По щелчку пальцев охранник спрыгивает с лошади, приземляясь на четыре конечности. Подниматься не спешит, напротив, прогибается, перенося тяжесть тела на руки. – Лошади вполне… обыкновенные.
Существо – Меррон все же пришла к выводу, что называть всадников людьми неправильно, – скользнуло в сторону. Движения его странным образом сочетали плавность и гротескные, неестественные позы, в которых существо замирало на доли секунды. Оно выворачивало конечности в суставах там, где суставов быть не должно бы!
Меррон затошнило.
И в локоть Дара она вцепилась.
– Не бойтесь, милая дева, карто, конечно, не совсем живые, но сейчас безопасные. Как собаки, только умнее.
От существа, державшегося поблизости, исходил отчетливый трупный запах. И вблизи выглядело оно еще более мерзким: с поплывшей, словно бы начавшей разлагаться кожей, неестественно вывернутой шеей, на которой виднелся грубый поперечный шов, выпуклыми глазными яблоками, каменными, кажется.
– И нюх великолепный! Всего-то капля крови на язык…
Тварь вывалила язык, длинный и тонкий, словно травинка…
– …и стая отыщет вас, где бы вы ни были. Мой предшественник был столь любезен, получил весьма качественный образец.
Дар сжал ладонь, успокаивая.
Меррон не боится.
Ни толстяка, ни его уродливых созданий, ни собак… ничего, пока Дар рядом.
А верхом ехать все лучше, чем идти.
– Вы не настроены на беседу? – Толстяк держался рядом, пожалуй, слишком уж близко. Воняло потом, благовониями и той же мертвечиной. – Ах, простите, я недостаточно вежлив, чтобы представиться. Харшал Чирандживи. Эмиссар. Магистр скрытых путей. Вас я знаю, Дар Биссот, последний из рода Биссотов. И Меррон Биссот. Пара. Я правильно выразился?
– Жена.
Дар держал крепко, пусть бы Меррон и не пыталась сбежать.
– Ну, – толстяк подмигнул, – жен у меня дюжина, но такой, из-за которой я жизнью рисковать стану, нет. Поэтому давайте называть вещи своими именами.
В этот момент Меррон поняла, что не знает, кого сильнее пнуть хочется: толстяка с его намеками или дорогого супруга, который явно знал, о чем речь идет.
Ничего… вот останется наедине и все выскажет.
Накипело!
Остановились у шатра, и Меррон поразилась, что увидела его только сейчас. Как можно было не заметить сооружение из ярко-алого шелка, расписанного золотыми птицами?
– Полог, – бросил Дар, словно это что-то объясняло. – Прячет.
Шатер изнутри еще более огромен, чем снаружи. И стены уже не алые – бирюзовые с серебряным рисунком. Ковры. Подушки. Бронзовые светильники причудливых форм, но не свечи держат – светящиеся шары. Харшал хлопнул в ладоши, и свет стал ярче. Резче.
– Мы привыкли немного к иному спектру, – сказал он, извиняясь за этакое неудобство, – у вас здесь слишком темно.
Дар зажмурился. Ему же больно.
– Или ваше состояние требует чего-то… более естественного? Вы присаживайтесь. Чай? Или быть может, обед? Сегодня у нас жареные перепела в клюквенном соусе, седло барашка с подливой из белых трюфелей и семга на гриле. Зеленая спаржа гарниром.
– Спасибо. Воздержимся.
Он сел на подушки, скрестив ноги, и Меррон дернул, почти приказ, но сейчас не время капризничать. Есть хотелось… вчера вот рыбу получилось поймать. И жарили на раскаленных камнях, что тоже неплохо. Только вчера ведь. А сегодня Дар торопился.
Но, наверное, действительно в этом месте не следует ни есть, ни пить.
Мало ли чего любезным гостям в еду подсыплют.
– Жаль, у меня нет намерения вас отравить… тем более это несколько затруднительно, верно?
Пожатие плечами.
– Избытком любопытства вы также не страдаете.
Подали чай, и сладости, и фрукты, и крохотные бутерброды с мясом.
– Что ж, буду говорить я. – Толстяк приподнял виноградную гроздь, позволяя Меррон оценить: крупные ягоды с темной кожицей, сквозь которую просвечивает багряное сочное нутро и косточки видны… сладкий, наверное. И сколько она винограда не пробовала?
Года три уже…
…и ничего, жива пока.
Она опустила взгляд: лучше уж затылком Дара любоваться. Его, в отличие от винограда, и потрогать можно… не сейчас, а в принципе.
Подзатыльником, например.
– Признаюсь, что изначально Ковен планировал использовать вас как источник информации… во всех смыслах. Перетащить вас в нашу лабораторию было бы затруднительно, но и здесь, поверьте, нам хватит ресурсов для… изучения.
Он отщипнул ягоду и, покатав между пальцами, отправил в рот.
– И если мы не сумеем договориться, то, боюсь, я вынужден буду последовать рекомендациям Ковена. Кстати, моих коллег особо интересует вопрос эмпатической связи…
– Ближе к делу.
Дар злится.
– Вы изменились. Или меняетесь? Превращаетесь в полноценную особь, верно? Имаго, я бы сказал. И скоро, сколь понимаю, процесс завершится? Но не так скоро, как вам хотелось бы… вы еще не настолько освоились, чтобы защитить себя. Или пару. Кстати, виноград замечательный… или вы предпочитаете персики?
Он протянул один, и Дар принял. Понюхал. Отдал Меррон.
То есть персик ей можно?
Меррон очень даже персики любит. Сладкие, с бархатистой кожицей и нежной мякотью. Сок вот по подбородку течет. Наверное, смешно со стороны. И плевать… персик-то хорош, вне зависимости от ее манер.
– Но если перейти непосредственно к делу, то… вы направляетесь на встречу с Ллойдом? И мы бы хотели, чтобы эта встреча состоялась.
– Убрать?
– Именно. Видите, как мы замечательно друг друга понимаем. Ваш старший несколько… агрессивно настроен по отношению к Хаоту. И мы полагаем, что его ликвидация поспособствует переходу отношений на новый уровень. Его сын чересчур молод, что до остальных, то… по нашим сведениям, не все желают войны.
Дар не согласится. Он не должен соглашаться.
– Как?
– Маленький подарок… имитирует сильнейший ментальный всплеск. Ллойд делит территорию со взрослым сыном и много слабее, чем прежде. А вы ведь сейчас крайне нестабильны.
Серебряная цепочка и лиловый камень-клякса на ней. Покачивается, меняет оттенки… нельзя это трогать! Но Дар трогает.
– Несчастный случай? О вмешательстве Хаота не узнают?
– Именно. Протекторов осталось так мало… границы слабы… вам позволят закончить превращение. Возможно, отправят куда-нибудь на задворки мира, но разве это цена? Вы предотвратите войну. Сохраните многие жизни, в частности, этой милой женщины.
Ну вот почему все, кто занимается политикой, норовят убить Меррон?
– Вы ведь не повторите той своей ошибки? Говорят, что разрыв связи ведет к серьезным изменениям психики. Правда?
Дар молчит.
– И что у полноценных протекторов связь в разы сильнее… значит, и последствия куда более чувствительны.
Вот же сволочь жирная, подавиться бы ему виноградиной, но вряд ли следует ждать такой удачи.
– Но вот интересно, что будет с вами, если пару изменить? Скажем…
– Я согласен.
Дар надел цепочку и подвеску спрятал под рубаху.
– Вы же понимаете, что женщина останется у нас? Пусть отдохнет. Выспится… а там видно будет. И еще, амулет сработает на приближение. Мы услышим всплеск.
Им позволили покинуть шатер. И проводили в другой, меньший и не такой роскошный. За тонким пологом осталась охрана, которой хватит, чтобы предотвратить побег.
– Ты… – Меррон замолчала.
Что сказать?
Уходит? Да… снова. И если хватит ума, то утопит амулет в ближайшей канаве.
Должен был бы рассказать о себе и вообще… а должен ли?
Кто они друг другу?
Пара. И если Меррон убьют, ему будет больно, как тогда у реки или еще хуже… Если верить толстяку. Но как ему верить?
– Меррон, – Дар обнял зачем-то, – я вернусь за тобой. Обязательно. Они тебе не причинят вреда. Я им нужен. Не только сейчас, а вообще… как свой протектор. Ллойд – это чтобы зацепить.
И посадить на поводок до конца жизни. Никто не узнает… этот толстяк будет знать. И те, кто делал амулет, и Меррон тоже. Ей позволили слушать, потому что она – свидетель, которого Дар не уничтожит.
– Не бойся, ничего не бойся…
Постарается. Что ей еще делать-то?
– Дар, а ты… – Надо говорить, потому что если замолчит, то и Дар тоже. Отпустит ее. Уйдет. И погибнет. Или еще хуже. – Действительно… протектор?
– Не знаю. Возможно, стану. Или нет. Я тебе потом все объясню. Обещаю.
Главное, чтобы это «потом» наступило.