Вы здесь

Легенда о свободе. Крылья. Глава 3. Место в караване (Анна Виор, 2014)

Глава 3

Место в караване

Вирд

Безлюдными (было еще слишком рано) улицами Вирд приближался к Северным воротам Бурона, и вскоре перед ним открылась широкая площадь, заполненная людьми, повозками и лошадьми, готовящимися к отбытию. Яркие желтые платки и пояса мелькали тут и там в лучах восходящего солнца.

– Тебе нужно держаться подальше от Фенэ, – напутствовал его Ого накануне, когда они шли узкими переулками нижнего Бурона. Ого в черной с желтым безрукавке, подпоясанной зеленым поясом, высокий и широкоплечий, с яркими рыжими волосами, и Вирд, тоже в новой одежде, добытой другом: черная длинная туника – в ней будет жарковато, но зато никто не примет его за раба (рабы из сельских районов Ары носили светлую одежду из грубого колючего льна), да и ничей родовой цвет он не оскорбит (цвета для благородных значили больше, чем Вирд за пару дней успел разобраться во всем этом), серые просторные штаны, стянутые на щиколотках, повязка на голове от жары и добротные кожаные ботинки на ногах. Они страшно давили, терли и тянули давно отвыкшие от обуви ноги к земле, но Вирд ни за что бы их не снял – он уже не босой раб. За спиной – заплечный мешок, наполненный до отказа, тоже благодаря стараниям Ого. В мешке были припасы на долгий переход, и хоть Ого и надеялся, что Вирду удастся затесаться между наемными слугами госпожи Кох-То и тем обеспечить себе пропитание на все время путешествия, запасы лучше иметь свои собственные, на всякий случай. Кроме провианта в мешке была теплая куртка, подбитые ватой штаны и одеяло. Вирд поначалу считал это лишним грузом, но ставший за год более просвещенным Ого уверил его, что в горах очень холодно, и все мало-мальски разумные люди берут с собой теплые вещи. За пазухой – ошейник эффа.

– Кох-То и Фенэ хоть и едут вместе, – продолжал свои наставления Ого, – но повозки и слуги их будут держаться отдельно. У Фенэ рабы носят зеленые пояса, а вольнонаемные – зеленые платки: кто на шее, кто на голове, а кто на руку повязывает, главное правило – чтобы платок было видно издалека. У госпожи Кох-То пояса и платки желтые. Люди Кох-То будут собираться ближе к Литейной улице, где посудные лавки на площади перед Северными воротами. Тебе нужно будет пристать к ним.

– Легко сказать «пристать»… – пробурчал Вирд; он очень волновался, у него в очередной раз не было никакого плана, он действовал наудачу, и это злило его и пугало – везти ведь не может столько раз подряд: странный случай с эффом, встреча с Ого, да и то, что у Ого оказалось гораздо больше возможностей, чем у любого раба… – Как к ним пристать?

– Скажи, что ты умеешь лечить лошадей, такие всегда пригодятся в дороге, – расплылся в обычной своей улыбке друг.

Вирд фыркнул:

– Но я не умею лечить лошадей!

– Как? – протянул рыжий. – Ты – Повелитель эффов – и не умеешь лечить лошадей?

Вирд стиснул зубы, шутка не казалась ему смешной.

– Тогда скажи, – как ни в чем не бывало продолжал Ого, – что ты умеешь лечить эффов.

Вирд остановился и едва сдержался, чтобы не треснуть по рыжей башке друга.

– Сейчас я тебя вылечу от излишнего веселья! – зашипел он, но затем сам невольно улыбнулся – так всегда с Ого… Кутиец!


Вирд поправил заплечный мешок, который хоть и весил немало, все же не казался привыкшему таскать камни с полей Вирду тяжелым. Он остановился, разглядывая площадь и суетящихся на ней людей. Здесь строения уже не жались так близко друг к другу. У высокого серого здания, кажется, трактира, Вирд заметил широкий выступ и, взобравшись на него, убедился, что отсюда ему прекрасно видно отходящий караван. Вирд уселся, свесив ноги, и стал думать, как быть дальше.

Вначале он хотел наняться носильщиком, но прикинув количество крепких, здоровых рабов, чьи руки, ноги, спины, да и другие части тела были в полном распоряжении госпожи Кох-То, понял, что вряд ли ей понадобится брать с собой еще одного, худосочного на первый взгляд мальчишку для того, чтобы перетаскивать тяжести.

В охранники он тоже не годился… Достаточно один раз взглянуть на группу вооруженных молодцев с каменными лицами, что стоят ближе к воротам, обливаясь потом, в кожаных клепаных кирасах, наручах и шлемах с назатыльниками, для защиты бычьих шей. Среди них трое высоченных чернокожих воинов с длинными, в их рост, луками – утарийские лучники.

Старик Рулк, который не всю свою жизнь провел рабом на господских полях, а успел объехать полмира и многое повидать, говаривал, что если бы император собрал вместе пять сотен утарийских лучников и двенадцать сотен кутийцев, то всех остальных солдат армии можно разогнать, потому что такая армия была бы непобедима. Вирд, тогда еще Рохо, не брался судить, правда это или нет. Ему далеко не то что до утарийца, даже до простого наемника… Вот Ого со своим шрамом и раздавшимися вширь за последний год плечами – он запросто сошел бы за охранника каравана.

Вирд вздохнул: уже четверть часа пролетела, скоро караван отправится, а у него ни одной стоящей идеи в голове…

Разглядывая рабов и слуг, которые переговаривались друг с другом, кричащих ослов и фыркающих лошадей, он невольно наткнулся взглядом на заметную в толпе фигуру, появившуюся среди бурлящей людской массы. Стройный человек, невысокий, с длинными, странного пепельного цвета волосами, выглядывающими из-под очень широкополой шляпы, стоял, озираясь. На его спине висел мешок в два раза больше, чем у самого Вирда, по бокам слева и справа, и даже спереди свисали разные непонятной формы сумки и котомки: он был обвешан поклажей, как вьючная лошадь. А если бы не эти тюки, его можно было бы принять за благородного по походке и манере держаться.

Незнакомец спросил что-то у ближайшего к нему раба: тот, склонившись в поклоне, односложно отвечал на его вопросы. Затем человек направился к группе охранников, и те, видно узнав его или определив, кто он такой, возбужденно залопотали; он что-то спрашивал и у них тоже, и они громко отвечали ему, маша руками и показывая то и дело в сторону центра Бурона. Наконец голоса и хохот охранников стихли, незнакомец повернулся и направился прямо к Вирду. А юноша перепуганно таращился на незнакомца, пока тот шел, пока неторопливо усаживался на выступ рядом с ним, и только тогда сообразил, что незнакомец шел не к нему, просто это место, где сидит Вирд, самое лучшее для спокойного обзора отходящего каравана, за что и сам он его выбрал.

Юноша хорошо рассмотрел человека и теперь отвернулся, обдумывая то, что увидел. Он был светлокож: на фоне смуглых и загорелых южан – свободных и рабов, Вирд и сам отличался белой кожей, но успел давно загореть на хозяйских полях. На незнакомце была туника из блестящей ткани с яркими рисунками. То тут, то там из-под очередной сумки выглядывали искусно изображенные сидящие на витых ветвях птицы с желтыми, красными, синими и зелеными перьями, причудливой формы хохолками и хвостами.

Тюки и сумки не казались тяжелыми, просто неудобными. Он не слишком юн, но и стареть еще не начал. У него были черные, казавшиеся еще более темными из-за бледной кожи и светлых волос большие глаза с чуть приподнятыми вверх внешними уголками, ровно очерченный нос, острый подбородок, узкие кисти рук и длинные пальцы.

Незнакомец снял шляпу и принялся обмахиваться ею, как веером – в городе уже становилось жарко. Он посидел молча рядом с Вирдом пару минут, а затем произнес, будто бы ни к кому и не обращаясь:

– В этом диком городе трудно быть самому по себе.

Вирд сморгнул: ничего о том, что Бурон – дикий город, он не знал, но что трудно быть самому по себе – с этим был согласен.

Человек обернулся к нему и, протягивая правую руку, сказал:

– Гани Наэль!

Вирд, недоумевая, уставился на протянутую руку, в нем сражались противоречия: он совершенно не знал, как нужно себя вести, и при этом понимал, что нельзя вести себя как обычно, как рабу.

Человек, заметив смущение Вирда, рассмеялся приятным тихим смехом:

– Я – Гани Наэль. В Аре так не принято знакомиться… Это тарийский обычай. Просто пожми мою руку и скажи, как зовут тебя.

– Вирд, – быстро ответил он, словно отбивая удар, и судорожно сжал протянутую ладонь незнакомца.

– Этот караван идет в Город Семи Огней, – протянул Гани Наэль, – на мою родину.

– Ты оттуда, господин? – спросил Вирд.

Гани Наэль бросил быстрый оценивающий взгляд на него, что-то прикидывая для себя.

– Ты ведь свободный?

– Да! – На этот раз юноша ответил еще быстрее.

– Кто хозяин этих людей? – Гани Наэль кивнул в сторону повозок.

– Не хозяин, а хозяйка – к’Хаиль Кох-То.

– Значит, те громилы, – он показал на охранников, и один из них – одноглазый, но, видно, все равно очень уж глазастый – помахал ему рукой, – не соврали мне?

– Нет, не соврали, – ответил Вирд и тут же добавил: – Я могу понести ваши мешки и сумки.

Гани Наэль ухмыльнулся:

– Мешки можешь, а вот сумки с инструментами я тебе не доверю. И не обижайся, я их никому не доверяю. А почему это ты вдруг вызываешься нести что-то для меня?

– Но ты же пойдешь с караваном? – Вирд засомневался, не слишком ли поспешно он предложил службу незнакомцу. Мог ли тот быть посланником Оргона?

– Надеюсь, что пойду… – тихо сказал он. – Ты ведь говоришь, хозяйка? А еще не одна женщина не отвергла моих услуг, особенно здесь, на юге.

Вирд непонимающе таращился на него, а Наэль, который все примечал, оскалился и продолжил:

– Музыка, парень! Все дамы любят музыку и песни.

Воцарилось молчание, затянувшееся на несколько долгих минут.

– Ты музыкант! – наконец понял Вирд, сложив в голове нелегкую для бывшего раба, который очень-очень мало знал о мире, головоломку. Вирд был сообразительным, и многие вещи понимал лучше и быстрее окружающих, но здесь, в Буроне, он словно слепой щенок, который вообще не знает, что происходит вокруг. Чтобы прийти хоть к каким-нибудь выводам, ему приходилось вытаскивать из памяти любые зацепки: разговоры рабынь на кухне хозяина, истории Рулка, обрывки болтовни Ого, увиденное и услышанное на улицах и в тавернах за прошедшие четыре дня, а больше у него ничего не было.

– А ты сообразительный парень! – насмехался Гани Наэль, видно, приняв его за полного дурачка.

Многие хозяева обучали игре на инструментах рабов, которые всегда были под рукой. Но раб не споет новой песни и не сыграет новомодной мелодии, пришедшей откуда-то из-за гор. Поэтому музыканта – настоящего свободного музыканта, да еще и урожденного Тарии – благородные рады были видеть в своих домах.

Вирд знал, что женщинам нравится музыка. Тогда, когда они с Ого сочинили песню для Михель, Ого пел, а Вирд (еще Рохо) музицировал на небольшой свирели, которую вырезал для него тот же старик Рулк, а мама Ого научила играть.

– Я могу играть только на свирели, – просто так сказал Вирд, но, видно, заинтересовал собеседника.

Правая бровь Гани, темная, несмотря на пепельную шевелюру, недоверчиво поползла вверх.

Он принялся рыться в одной из своих сумок и вскоре извлек на свет длинную, сверкающую серебром и похожую по форме на деревянную свирель Вирда трубочку.

– Ну-ка… – Гани Наэль протянул ее юноше.

На свирели Вирд играл неплохо, он хорошо запоминал мелодии, да и сам сочинял частенько. Но этот инструмент был мало ему знаком. Он сосредоточился, зажмурился и поднес штуку к губам, нащупывая отверстия пальцами. И, на удивление и самого Вирда и его нового знакомца, извлек из трубочки чудесные звуки музыки, той самой песни, которую они сочинили для Михель. Вирд играл с упоением, казалось, что его усталость, тревоги и опасения вылетают с воздухом и звуками музыки через эту трубочку, растворяясь под утренними лучами южного солнца. Он увлекся, он забылся, он потерялся в высоких мелодичных звуках…

Когда мелодия закончилась и Вирд открыл глаза, все вокруг таращились на него, а Гани Наэль громко хлопал ладонями друг о друга и хитро улыбался.

– Пожалуй, ты можешь понести мои мешки, – сказал он.

Вирд не ответил, он весь сжался под многочисленными взглядами. Кто-то из этих людей мог узнать его. Здесь мог оказаться человек Оргона. Его могла увидеть к’Хаиль Фенэ. Страхи и тревоги мигом вернулись. Но, видимо, ему опять повезло: Вирд нашел свое место в караване.


К’Хаиль Кох-То появилась час спустя в высоком паланкине, который несли шестеро рабов. Госпожа ослепляла – высокая дородная черноволосая и черноглазая смуглая женщина с пышным бюстом и еще более пышными бедрами, в роскошных одеждах из расшитой золотой нитью голубой блестящей ткани, с причудливым головным убором в виде обвивающей голову кобры, с широким золотым ожерельем, тут и там поблескивающим красными и желтыми камнями. Она была похожа не просто на благородную даму – на кого-то выше, могущественнее; Вирд почувствовал себя ничтожеством рядом с этой женщиной из другого мира, в котором он – бывший раб – был чужаком. Кох-То неспешно покинула паланкин и направилась к крытой повозке из красного дерева, украшенной вычурной резьбой. Ткань балдахина была ярко-желтой, и красная кобра, венчающая голову к’Хаиль, смотрелась на этом фоне, словно воплощение арайского знамени.

Гордо поднятая голова чуть повернулась, когда взгляд госпожи зацепился за склонившегося в вежливом (но не раболепном) поклоне музыканта. Кох-То поняла, что этот человек чем-то выделяется из толпы, и остановилась.

Гани Наэль выпрямился и улыбнулся. Он стоял наготове с изящной работы музыкальным орудием в руках, неизвестным Вирду. Гани провел длинными пальцами по струнам, извлекая чарующие звуки, и одновременно заговорил:

– К’Хаиль Кох-То! Не позволите ли вы, о прекрасная, сопровождать вас в этом путешествии? Может быть, мне, скромному музыканту, удастся скрасить ваши долгие жаркие дни в Диких землях и длинные холодные вечера в горах Сиодар. Или, может, мне, недостойному уроженцу южной Тарии, удастся развлечь вас беседой об обычаях моей страны, куда вы держите путь. Я могу услаждать ваш слух игрой на лютне, арфе и флейте, пением и рассказами, я знаю сотни сказаний, рожденных еще до возвышения Хребта Дракона, еще до того, как разлилось Горное море. Знаю я и новые легенды: о водопаде Дев, который мы сможем лицезреть, преодолев перевал Майет, о Диких землях и о рощах Ухта, что между двух озер, и о самом Городе Семи Огней я знаю немало историй, которые могут пленить ваш слух. – Мягкий бархатистый голос Гани Наэля завораживал, и хотя он только говорил под музыку, его речь была похожа на пение. – А если я опостылею вам, то мой ученик, – он небрежно кивнул в сторону Вирда, – сможет сыграть для вас на свирели простую и незамысловатую сельскую мелодию.

Кох-То поджала губы, разглядывая Вирда, но затем улыбнулась Наэлю и взмахнула холеной, унизанной перстнями рукой.

– Я буду рада слушать твои истории и игру, музыкант. Можешь остаться. Я повелю накрывать стол и для тебя во время каждой моей трапезы. Как твое имя?

– Я Мастер Музыкант Гани Наэль! – гордо ответствовал тот. – А это Вирд – мой ученик.

Кох-То еще раз внимательно, но уже не так презрительно воззрилась на Вирда, и тот почувствовал себя почти так же, как когда его догнал эфф.

– Он, как я вижу, тоже уроженец Тарии, – сделала безапелляционный вывод госпожа, основываясь на только ей известных соображениях.

Гани Наэль только кивнул, продолжая играть. А Кох-То неспешно пошла-поплыла дальше к своей повозке, где двое крепких мускулистых рабов помогли ей, шурша шелками, подняться и усесться на багряных подушках под балдахином.


К’Хаиль Кох-То распорядилась, чтобы для ее нового музыканта и его ученика освободили повозку, и пятеро приближенных к хозяйке холеных рабынь, рассчитывавших, по-видимому, с комфортом провести это путешествие, быстро собрали свои пожитки (довольно многочисленные для невольниц) и рассеялись меж лагерного люда, ища для себя нового места.

Повозка была крытой, не очень большой, но для двоих места более чем достаточно, по краям друг против друга прибиты широкие лавки-сиденья, скрытые под коврами и подушками. Легкий ветерок, прогуливающийся под балдахином при движении, делал жару не такой уж невыносимой.

Музыкант, судя по всему, на меньшее и не рассчитывал, а для Вирда ехать в такой повозке – неслыханная роскошь, он ведь думал, что придется идти весь путь до Города Семи Огней пешком.

Гани Наэль бросил свой мешок на днище повозки, аккуратно снял тюки с инструментами и сложил их под лавкой, только одну холщовую сумку, висевшую у него через плечо, снимать не стал. Он развалился на сиденье, подложив под голову несколько небольших подушек, и пристроил длинные ноги на бортике повозки.

Вирд же сел на самый краешек лавки, отодвинув в сторону красивую красную подушечку – боялся испортить ее своей пятой точкой, и застыл как изваяние, даже не снимая с плеча мешок.

Он так и сидел, пока они выезжали из Бурона, пока тряслись по извилистому Северному тракту и, даже подпрыгивая на кочках и ямах, умудрялся, приземлившись, принять ту же застывшую позу, чем вызывал недоуменные взгляды Наэля. Но тот ничего не сказал, лишь поднял правую бровь и хмыкнул несколько раз, затем закрыл глаза и, видимо, задремал, положив руку на холщовую сумку, с которой не расставался.

Вирд сидел и обдумывал произошедшее. Он был напряжен и испуган, но расслабиться не мог. Он не знал, повезло ли ему на этот раз или наоборот. Да, он получил место в караване, пропитание на время всего пути, ему не нужно было бить ноги о дорожные камни… Но не слишком ли много внимания он привлек к себе? Столько людей смотрели на него, когда он играл на той штуке, которую Гани Наэль назвал потом флейтой, когда он стоял возле музыканта, разговаривающего с госпожой Кох-То, когда они с Наэлем устраивались в повозке, следующей сразу за повозкой госпожи?..

Наэль назвал его учеником и представил госпоже Кох-То, а та наверняка захочет похвастаться музыкантами из Тарии перед госпожой Фенэ. Что будет, если к’Хаиль Фенэ узнает его? Что, если к’Хаиль Кох-То узнает, что он не уроженец Тарии, а сбежавший арайский раб? Что, если ему придется играть перед ними на флейте? Что, если к’Хаиль Кох-То будет смотреть на него так, как к’Хаиль Фенэ на рынке?

Вирд почувствовал прилив крови к щекам и потряс головой. Нет, он не должен думать такое о благородной…

Ого сказал бы, что он слишком много беспокоится. Да Вирд и сам это понимал, только не мог расслабиться. События – необъяснимые, бурные, неожиданные – затягивали его в свой неистовый водоворот, и Вирд изо всех сил барахтался в этой воронке, потому что не привык полагаться на удачу.

Его сердце бешено колотилось, а разум строил различные предположения, одно страшнее другого. Он думал о Куголе Абе, который ищет его в городе и идет по следу, как эфф. Он думал о госпоже Фенэ, которая сразу же узнает его лицо, едва увидев. Он думал о многочисленных шпионах Оргона, кто-то из которых мог затесаться между слугами в караване и выслеживать его. Думал о к’Хаиль Кох-То, которая разъярится, словно горная кошка, едва узнает, что он никакой не тариец. Думал о том, что его могут убить ночью подосланные убийцы, могут казнить за ложь благородным, могут просто оставить умирать в Диких землях, не позволив следовать за караваном, могут бросить замерзать в горах, но самое страшное – могут вернуть в рабство.

Вирд измотал и истощил себя этими мыслями, в висках стучала кровь, уши горели, ладони покрылись холодным потом, тело занемело от напряженной позы. Ему хотелось вскочить и закричать во все горло, но он не мог…


Гани Наэль

Гани Наэль задремал под мерный перестук колес. Кох-То, несомненно, очень скоро пригласит его в свою повозку и потребует ее развлекать – знал он ненасытную жажду этих к’Хаиль к песням и историям, поэтому должен хорошенько отдохнуть. Он, как солдат, привык использовать каждый удобный случай и каждую свободную минуту для сна и восстановления сил.

Он возвращался домой… Когда год назад Гани решился отправиться в Ару, то очень надеялся, что ему будет сопутствовать удача. Но такого успеха он не ожидал. Ара – золотое дно для подобных ему. Здесь у Наэля было огромное преимущество, которое отсутствует для него в Тарии – он чужеземец для арайцев, житель далекой и могучей державы, интересной, полной новостей и модных веяний. Здесь каждый благородный дом с радостью и гордостью принимал у себя тарийского музыканта; более того – настоящего Мастера Музыканта из знаменитого Пятилистника, играющего на пяти разных инструментах и знающего сотни и сотни сказаний в стихах и в прозе.

Гани объехал почти всю Восточную и Центральную провинции, посетил столицу Ары – Чатан. Побывал в двенадцати благородных домах. И заработал очень неплохо. Золото и драгоценные камни исправно перекочевывали из сокровищниц богатых рабовладельцев в его холщовую сумку, которая сейчас давила ему бок и грела душу. И ни одной монеты он не потратил на еду или питье, на крышу над головой или переезд из одного места в другое. Арайцы были более чем гостеприимны. Особенно арайки…

Империя вела бесконечную войну, их мужчины – главы великих домов, постоянно отсутствовали дома в связи с этим обстоятельством. А благородные хозяйки – вдовы или просто скучающие женщины, заботились о Гани лучше, чем его родная мама.

Он ел так, что весь этот год боялся растолстеть, хотя тут на юге худосочный мужчина или недостаточно пышная женщина никак не могли называться красивыми – и дамы изо всех сил пытались его откормить, чтобы он привлекал взоры и сердца не только прелестным голосом и чарующей музыкой, но и фигурой.

Он спал на лучших перинах. И пил лучшее южное вино. Единственная настоящая трудность, с которой ему пришлось столкнуться в Аре, – это отъезд из очередного принявшего его благородного дома. Каждый раз хозяйки пускались на всяческие ухищрения, чтобы его задержать, устраивали истерики, соблазняли посулами награды, и не только посулами… золотом, и не только золотом… ласковыми словами, и не только словами… Одна даже обещала подарить ему две сотни рабов, если он останется, а другая возжелала выйти за него замуж.

Гани Наэль собрал свой первый и весьма обильный урожай в Аре. Теперь он возвращается домой. Конечно, глупо было бы не отправиться на юг в следующем году и вновь не улучшить свое благосостояние. Так он, дай-то Мастер Судеб, соберет достаточную сумму, чтобы купить земли даже в окрестностях Города Семи Огней.

А может, действительно, жениться на какой-нибудь арайской вдове и навсегда забыть, что такое заботы? Быть окруженным рабами и рабынями, исполняющими любую твою прихоть… Но нет, никакой тариец не сможет навсегда забыть свой дом. В Тарии говорят, что Семь Огней приманят уехавшего тарийца обратно, как мотылька – свет. Даже песня такая есть… И сейчас, по-видимому, время ее петь.

Наэль открыл глаза и окинул удивленным взглядом сидевшего напротив в той же напряженной неподвижной позе юношу.

«Вирд – так, кажется, его зовут?» Стройный, высокий, с приятным лицом, правильными чертами лица. Темные волосы, зеленые глаза, слишком уж пытливые и пронзительные. Гибкий, как кошка, и довольно выносливый, судя по тому, как сохраняет одну и ту же позу уже пару часов кряду. Не лишен таланта, что доказал, взяв в руки флейту, которую увидел первый раз в жизни. Вначале он показался Гани дурачком – не понимал очевидных вещей, постоянно дергался и перепуганно таращился, но потом Наэль засомневался – такого серьезного задумчивого взгляда у дурака быть не может.

Парень что-то скрывает или пришел в Ару из какой-нибудь другой страны и не знаком со здешними порядками, вот и шарахается.

Нельзя пока допускать его к госпоже Кох-То, еще натворит каких-нибудь глупостей… Она приняла его за тарийца, и в самом деле, этот Вирд похож на уроженца центральной Тарии больше, чем сам Гани – междуморец с примечательной внешностью. Но тарийских обычаев он не знает, да и акцент у него южный. А если Кох-То взбредет в голову расспрашивать парня о Городе Огней и он ничего не сможет ответить, стыдно будет ему – Гани. Ну ничего, он привык справляться сам. А из парня действительно может выйти неплохой ученик… если он не превратился, конечно, в изваяние за то время, что сидит не двигаясь! Нужно что-то с этим делать.

– Эй, Вирд! – окликнул он юношу.

Тот резко повернулся и посмотрел на Гани так, что его прошиб пот.

– Вирд, – успокаивающе продолжил Наэль, – сними мешок и приляг. А я посторожу, – насмешливо добавил он.

– Да, господин Гани Наэль, – ответил Вирд, послушно снимая мешок и запихивая его под лавку.

– Называй меня Мастер, ты ведь мой ученик.

– Да, Мастер, – вновь сдержанно ответил юноша.


Вирд

Было раннее утро пятого дня с начала их путешествия. Караван достиг границ Ары. За безлесными холмами начинались Дикие земли – пустые каменистые безводные просторы предгорья. Чуть дальше на юго-западе сбегала с гор бурная река Лао, которая извивающейся лентой с запада на восток пересекала Дикие земли, всю Ару и впадала в Горное море. Это Вирду рассказал Мастер Гани Наэль, показывая развернутый пергамент, на котором ломаными линиями были обозначены границы стран, выпирающими треугольниками – горы, заштрихованными полями – моря, изображением маленьких деревьев – леса, чернильными лентами – реки и жирными точками – города. Наэль называл это картой. И Вирд, как зачарованный, готов был часами глазеть на нее, словно он – огромная птица, рассматривающая землю сверху из-под самых облаков. На карте можно было одновременно увидеть и Тарию, и Ару, и Утарис, и Горное море, и даже всю гряду Сиодар… Великая Тария казалась огромным зверем с открытой пастью, с горами вместо зубов, поглощающим Ару, Доржену и Горное море. Мастер Гани сказал, что такими картами пользуются все путешественники, и он не исключение.

Дикие земли, как поведал Вирду тот же Мастер Музыкант, и как раньше слышал юноша от старика Рулка, не были заселены, но здесь, особенно на пути к перевалу Майет, промышляли разбойники. Император время от времени посылал войска для того, чтобы с такими разбойниками разделаться. Их уничтожали, но спустя какое-то время они вновь появлялись, как мухи, слетающиеся к гнилому мясу.

В этот сезон Дикие земли считались безопасными, так как специальные отряды императора прошли здесь со своей очищающей миссией только месяц назад. Но несмотря даже на это обстоятельство, которое не могло не радовать, путешествие по Диким землям все равно было не из приятных: страшная жара, каменистая почва, отсутствие воды, голодные свирепые львы и медведи.

Неудивительно, что к’Хаиль Кох-То и к’Хаиль Фенэ решили отдохнуть один день на границе Ары у небольшого, бьющего из-под земли веселым потоком родника Ми – обычная стоянка всех путешествующих этим путем в Тарию и обратно. В день этот следовало возносить молитвы Создателю и просить для себя удачной дороги.

Едва забрезжил рассвет, Вирд покинул место, где спал, растянувшись на добытом Ого одеяле и подложив свой мешок под голову, и побрел в дальнему концу лагеря.

Здесь было безлюдно, первые рабы только начали просыпаться, чтобы приготовить завтрак. Огромное красное солнце всходило над оставшейся позади Арой.

Вирд присел на большой камень – один из многих, что вросли тут и там в землю, создавая непривычный унылый пейзаж, и расчехлил флейту. Мастер Гани Наэль требовал, чтобы его ученик упражнялся с флейтой ежедневно, разучивая мелодии, которые сам Гани ему показал. За пять дней Вирд выучил уже три песенки, незамысловатые и веселые. Он запоминал мелодию, лишь однажды услышав ее, но к флейте еще не привык достаточно для того, чтобы извлекать только безупречные звуки, – отличия от хорошо знакомой деревянной свирели все же имелись. Особенно трудно было играть на ходу, подпрыгивая в повозке. Он частенько выходил и, убедившись, что экипаж госпожи Фенэ где-то далеко и она его не увидит, шел пешком, наигрывая показанные Мастером мелодии, чем очень радовал пеших или ехавших в повозках рядом рабов и слуг.

Мастер Гани Наэль все больше времени проводил с госпожой Кох-То и присоединившейся к ней госпожой Фенэ. Теперь обе к’Хаиль ехали вместе – так им было веселей, а следующие за хозяйками рабы и повозки с припасами чередовались: один день впереди ехала группа с желтыми поясами и платками, другой – ближе к благородным оказывались зеленые, а желтые замыкали шествие.

На стоянке по какому-то, видимо, давнему уговору, люди к’Хаиль Фенэ располагались с западной части, а к’Хаиль Кох-То – с восточной: обширные просторы пока что позволяли. Для самих же благородных ставили их роскошные шатры в центре лагеря. Вирд с Наэлем ночевали около повозки. Музыкант, нимало не стесняясь, использовал многочисленные ковры и подушки, любезно предоставленные ему Кох-То, чтобы спать со всеми удобствами, а Вирд довольствовался одним одеялом – для него и это роскошь…

Днем Наэль ехал в господском экипаже, и оттуда доносились звуки музыки и смех – видно, ему не составляло труда играть и петь, несмотря на тряску. Вечером он переходил в один из шатров, и вновь слышалось пение, игра на лютне или флейте, одобрительные женские возгласы.

Вирда он с собой не брал, чему тот был несказанно рад. Но возвращаясь поздно ночью к своей повозке, Гани Наэль строго спрашивал, что его ученик делал целый день, и требовал исполнить для него мелодии, которые тот выучил. Затем Наэль поправлял ошибки Вирда, ставил в правильную позицию его непослушные пальцы и давал задание на следующий день. Все утро Мастер Музыкант обычно сладко спал, просыпаясь лишь чтобы позавтракать, а ближе к обеду отправлялся к дамам. Вирд же использовал утро для репетиций. В это время его не трясло, ему не нужно было играть на ходу и зрителей-слушателей, к которым он так и не привык до сих пор, было очень мало.

Все пять дней путешествия были похожи один на другой, словно близнецы, но не этот… сегодня не будет тряски, целый день Вирду предстоит слоняться в одиночестве по лагерю, избегая Фенэ, которая может его узнать. Эта задержка тревожила его – ведь кто скажет, не напал ли уже Оргон на его след? Скорей бы покинуть Ару!

Вирд закрыл глаза, вспоминая, в какую позицию нужно ставить пальцы – Мастер очень злился, когда Вирд делал это неправильно, хотя разницы ученик так и не понял. Юноша поднес флейту к губам и заиграл: вначале мелодию, которую должен был выучить по требованию Гани Наэля, затем другую и третью, тоже из показанных Мастером. Потом припомнил пару песен, которые услышал из шатра дам, случайно оказавшись достаточно близко.

Когда Вирд играл, на душе его становилось легче, хотя мелодии Мастера Наэля, при всем к нему уважении, не давали той радости и покоя, как его собственные мелодии. Сейчас было время, когда Вирд мог поиграть просто для себя, как тогда, когда забывал обо всем на свете, музицируя на деревянной свирели, под Деревом Размышлений.

Мелодия, странная, но прекрасная, та, которую он никогда раньше не слышал, полилась из его инструмента невидимым кружевом. Опасения, волнения и страхи сразу же сделали шаг назад, отступая, убегая от этих звуков. Вирду было хорошо, так хорошо, как будто он ел после долгого изматывающего голода, пил, измучившись жаждой, окунался в прохладную воду в конце тяжелого жаркого дня, как будто бежал с ветром по зеленому цветущему полю и летел в облаках с птицами.

Когда он услышал рядом голоса к’Хаиль Фенэ и Ого, почему-то оказавшихся здесь в такую рань и подошедших к нему незаметно, то не перестал играть и даже не вздрогнул, хотя его тревоги мигом запульсировали где-то у сердца. Вирд открыл глаза и слегка наклонил голову в приветствии, не отнимая флейты от губ. Конечно, ему следовало вскочить и упасть на колени, но он не сделал этого – его тело сковал ужас, а потом вместе с непрекращающейся мелодией пришло безразличие к тому, что сделает к’Хаиль Фенэ, когда узнает его.

– Это ученик мастера Наэля? – сказала она, обращаясь к Ого.

– Похоже, да, – ответил тот, поморщившись от произошедшего казуса, когда к’Хаиль не видела его, внимательно разглядывая Вирда.

– Он очень напоминает мне твоего приятеля с рынка. Рохо? Так, кажется, его зовут? – сказала она наконец роковые слова. Узнала.

Ого взглянул на нее с чистым недоумением на физиономии.

– Одно лицо, к’Хаиль! – воскликнул он и, обернувшись к Вирду так, чтобы его не видела Фенэ, но зато хорошо видел ученик музыканта, выпучил, а затем закатил глаза, поджал губы и сдвинул брови, все его гримасы говорили: «Как ты мог так влипнуть? Вот же тебя угораздило! Я, конечно, сделаю, что смогу, но за результат не ручаюсь». – Затем он вновь обернулся к хозяйке и опять стал само удивление и непонимание. – Если бы я точно не знал, что мой друг Рохо отправился назад к к’Хаэлю Оргону и понес пирог с персиками для моей золотой мамочки, я бы зуб отдал, сожри меня эфф, что это и есть он! Да только Рохо не умел вот так ловко играть на этой штуке, что у него в руках. – Ого указал на флейту.

К’Хаиль Фенэ отвернулась и неспешно пошла прочь, а вместе с ней и Ого, который еще пару раз успел обернуться и скривить Вирду рожу. Вирд закрыл глаза и окунулся в музыку.

– Мастер Наэль сказал, что его зовут Вирд, и он из Тарии, – заметил Ого, и госпожа мягко отозвалась:

– Я помню это.

– У того мальчика на рынке, – произнесла она после некоторого молчания, – тоже было не арайское лицо, я хорошо его рассмотрела. Да и на жителя Утариса, Чифры или Микая он не похож, и уж тем более не кутиец. – На последнем слове голос ее сделался чуть насмешливым и нежным. – Откуда он родом, твой Рохо?

– Не знаю, – протянул Ого, – не знаю… Он сам не знал. Ему было лет семь, когда он появился у к’Хаэля Оргона, и он ничего не помнил, даже как его зовут.

– Странные вещи творятся на свете, – тихо сказала госпожа, скорее сама для себя, чем для Ого. – Кто бы он ни был, но играет он, как бог.

Вирд на мгновение вновь открыл глаза и удивился, увидев, что к’Хаиль Фенэ с Ого отошли уже дальше чем на сто шагов, а он четко слышит их голоса, будто они говорят прямо над ним. Вирд продолжал играть, а голоса госпожи и раба утратили свою четкость, словно испугавшись осознания им этого странного факта, и растворились в гаме лагеря.

Вирд набрал полную грудь воздуха. Мелодия – удивительная, чистая, которую он никогда и ни от кого раньше не слышал, продолжала литься прямо из глубины сердца. Тревожные мысли, его боль и страх отдалялись, гонимые потоками музыки, становились прозрачнее воздуха и развеивались где-то вдали. Мысли и планы не толпились в его голове, как обычно, вместо этого внутри, где-то близ солнечного сплетения, клубились разноцветными всполохами эмоции; они обвивали тот странный сжатый узел, который развязался тогда с эффом. Клубок этот набухал и пульсировал, впитывал эмоции, как хлопок впитывает влагу, и раскрывался как бутон, разливался как река. Нити этого узла вплетались в его музыку и парили в воздухе. С закрытыми глазами он видел, как вокруг его флейты танцуют светящиеся разноцветные лучи, переплетенные в замысловатом узоре. Нити сплетались в очертания предметов, животных, растений и людей, полыхали переливами всех цветов радуги, перетекали жидким золотом из одного образа в другой, тонули в серебряном море, что разлилось вокруг.

Темп мелодии нарастал, пальцы Вирда двигались сами по себе так быстро, что невозможно было за ними проследить. Он и думать забыл о правильной постановке рук. Ничего сейчас не было важным, только те нити, музыка, радость и чувство свободы, переполняющее его.

Прекрасная целостная картина сплеталась из живых нитей. Он уже видел далекие башни, подпирающие небо, сад, утопающий в цветах, смеющихся детей, танцующих среди деревьев, покрытых золотыми цветами. Он видел мирные красивые дома и счастливых людей в этих домах, видел огромные комнаты, заполненные книгами до самого потолка, юношей, поющих гимн среди высоких мраморных стен. Многие возникающие перед ним образы не находили названий в его небогатом лексиконе, некоторые не поддавались описанию вовсе…

Образы постепенно тускнели, таяли, рассеивались на ветру, от нитей остались только серебряные искорки, затухающие в темноте: мелодия подходила к завершению.

Наконец Вирд остановился и, тяжело дыша, отнял флейту от губ. Его руки затряслись, едва не выронив инструмент, и он почувствовал такую слабость, что упал бы, если б не сидел.

– Как называется эта мелодия? – послышался тихий голос Гани Наэля.

Вирд очнулся, огляделся вокруг: мастер Наэль, подперев голову руками, сидел прямо перед ним на земле, вернее – на подушке из повозки.

Все камни, которые выступали из земли то тут, то там, были заняты людьми с желтыми и зелеными платками. Вокруг стояли сбившиеся в кучки рабы. Чуть в стороне, не очень близко, но и не далеко, появились два походных кресла, на которых восседали к’Хаиль Фенэ и к’Хаиль Кох-То, рядом с креслом Фенэ, скрестив ноги, на земле сидел Ого. Все молча смотрели на Вирда.

– Так как она называется? – повторил Гани.

Вирд вздрогнул и ответил тихо и правдиво:

– Я не знаю…

– Ничего, я придумаю название… – Мастер Наэль легко встал, подхватив свою подушечку, и пошел прочь, бормоча: – Дорого бы я дал, чтобы узнать, из какой ты страны… Где сочиняют такую музыку? Если он и из лютни или арфы извлечет подобные звуки, то клянусь, убей меня огонь, я сам буду у него учиться…