Глава третья
На волне революции
Агония самодержавия
Наступивший новый 1917 год не принес России долгожданного покоя. Уже 9 января в Петрограде по случаю годовщины Кровавого воскресенья 1905 года прошла манифестация, в которой приняли участие до 50 тысяч рабочих. Власти отреагировали на это «должным образом». Для предупреждения беспорядков в столице 5 февраля был создан особый военный округ под командованием генерала С. С. Хабалова, известного участием в подавлении революции 1905 года.
Страну раскачивали изнутри. 14 февраля открылась очередная сессия Государственной думы, на которой депутаты потребовали отставки неспособных министров. В этот день в Петрограде бастовало уже 80 тысяч рабочих.
22 февраля Николай II выехал из Царского Села в Ставку. В Могилеве его встречал генерал М. В. Алексеев, вернувшийся к исполнению обязанностей начальника штаба после болезни. Доклад о положении дел на фронтах продолжался около часа. Верховный скучал по семье и не был настроен на работу. «Пусто показалось в доме без Алексея (сына)», – записал он в тот день в своем дневнике.
Ставка. Николай II, генералы М. В. Алексеев и М. С. Пустовойтенко.
Февраль 1917 г.
К вечеру 23 февраля в Ставку поступили сведения о том, что в Петрограде толпы народа запрудили улицы, требуя хлеба. Слух о введении хлебных карточек взволновал жителей города. В следующие дни характер уличных скопищ стал видоизменяться. Волнения широко охватили заводы. На улицы выходили рабочие. Среди них появились агитаторы. Из народных толп стали выкрикивать лозунги: «Долой самодержавие! Долой войну!» Появились красные флаги, носившие аналогичные надписи. Распевались революционные песни.
В это время император жил привычной для него жизнью Ставки и переживаниями за семью. 24 февраля в своем дневнике он пишет: «В 10.30 пришел к докладу, который кончился к 12 часам. Перед завтраком принесли мне от имени бельгийского короля Военный крест. Погода была неприятная – метель. Погулял немного в садике. Читал и писал. Вчера Ольга и Алексей заболели корью, а сегодня Татьяна последовала их примеру».
В ночь на 25 февраля в Петрограде были проведены многочисленные аресты, подлившие еще больше масла в огонь. Как доносил в Ставку командующий войсками Петроградского военного округа генерал С. С. Хабалов, число бастовавших исчислялось в двести пятьдесят тысяч человек.
В полдень 25 февраля император получил от Александры Федоровны телеграмму: «Я очень встревожена положением в городе…», писала она. Спустя час поступило сообщение от М. В. Родзянко: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт, продовольствие и топливо пришли в полное расстройство. Растет общее недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца».
Прошло не менее получаса и в Ставку пришла новая телеграмма от М. В. Родзянко. Она была рассчитана, прежде всего, на генерала М. В. Алексеева, но копии ее были адресованы командующим войсками фронтов. Телеграмма гласила: «Обстановка настоятельно требует передачи власти лицу…, которому будет поручено составить правительство, пользующееся доверием всего населения». В данной телеграмме Родзянко просил военных руководителей высказаться по этому вопросу.
В ответ на полученные донесения император направил в столицу телеграмму, требуя прекратить беспорядки. Утром 26 февраля войска в разных местах Петрограда открыли огонь по возбужденным народным толпам.
24 февраля (9 марта) в Петрограде начались столкновения демонстрантов, которые несли лозунги «Долой самодержавие!» и «Долой войну!», с полицией. Со следующего дня эта забастовка приобрела всеобщий характер. Казаки, направленные для разгона демонстрантов, несмотря на приказ, не решаются открывать огонь.
Тучи сгущались…
27 февраля утром председатель Государственной думы обратился к государю с очередной телеграммой: «Положение ухудшается, надо принять немедленно меры, ибо завтра будет уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии».
«Первые сообщения о происшедшей революции, – писал в те дни А. Ф. Керенский, – Николай II воспринял спокойно. Неизбежные беспорядки в связи с разрывом с Думой предусматривались в его плане восстановления абсолютизма, а командующий специальными вооруженными силами, дислоцированными в Петрограде, генерал Хабалов заверил царя, что «войска выполнят свой долг». Действительно, несколько гвардейских кавалерийских полков, отозванных с фронта, как это и обещал царь перед отъездом 22 февраля в Ставку, уже двигались в направлении столицы».
Тревожные сигналы со столицы поступали один за другим. «Трудно думать, – отмечал генерал А. И. Деникин, – что и в этот день государь не отдавал себе ясного отчета в катастрофическом положении». Но «он – слабовольный и нерешительный человек – искал малейшего предлога, чтобы отдалить час решения… Во всяком случае, новое внушительное представление генерала Алексеева, поддержанное ответными телеграммами командующих на призыв Родзянко, не имело успеха».
Утром 27 февраля к царю обратился его брат, великий князь Михаил Александрович, умоляя государя прекратить беспорядки, назначив такого премьер-министра, который будет пользоваться доверием Думы и общественности. Однако Николай II в весьма резкой форме посоветовал великому князю не вмешиваться не в свои дела. Он приказал генералу С. С. Хабалову использовать все имеющиеся в его распоряжении средства для подавления бунта. В тот же день император отдал приказ генералу Н. И. Иванову отправиться в Царское Село.
Сам государь, обеспокоенный участью своей семьи, утром 28 февраля поехал в Царское Село, не приняв никакого определенного решения. Оставшийся во главе Ставки генерал Алексеев, как считал А. И. Деникин, «не обладал достаточной твердостью, властностью и влиянием, чтобы заставить государя решиться на тот шаг, необходимость которого осознавалась даже императрицей».
На следующий день на узловой станции Дно, через которую шел путь в Царское Село, комиссар по железнодорожному транспорту Бубликов распорядился остановить императорский поезд, а также состав с его свитой. Узнав, что путь через станцию Дно закрыт, царь после лихорадочных консультаций с приближенными приказал отправить состав в Псков, где находился штаб командующего Северным фронтом генерала Н. В. Рузского. Путь в этом направлении был еще свободен.
1 марта в 7.30 вечера Николай II прибыл в Псков, где его встретил генерал Н. В. Рузский с офицерами своего штаба. По свидетельству очевидцев, «во время этой нелегкой поездки царь не проявлял никаких признаков нервозности или раздражения. В этом и не было ничего удивительного, ибо ему была всегда свойственна какая-то странная способность равнодушно воспринимать внешние события. Спустя час он заслушал в своем личном вагоне доклады генерала Рузского и начальника штаба фронта о происшедших за время его поездки событиях. Они никоим образом не изменили состояния его духа.
В 11.30 вечера генерал Рузский передал царю только что полученную телеграмму от генерала Алексеева.
В ней начальник штаба Ставки сообщал о растущей опасности анархии, распространяющейся по всей стране, дальнейшей деморализации армии и невозможности продолжать войну в сложившейся ситуации. В телеграмме также говорилось о необходимости опубликовать официальное заявление, желательно в форме манифеста, которое внесло бы хоть какое-то успокоение в умы людей, и провозгласить создание «внушающего доверие» кабинета министров, поручив его формирование председателю Думы. Алексеев умолял царя безотлагательно опубликовать такой манифест и предлагал свой проект документа.
Прочитав телеграмму и выслушав соображения генерала Рузского, царь согласился обнародовать манифест. Немедленно по принятии этого решения он направил генералу Иванову телеграмму, в которой потребовал не предпринимать до его прибытия никаких акций. Тогда же Николай II распорядился о возвращении на фронт всех частей, направленных в Петроград для подавления мятежа силой оружия.
Подводя итоги прошедшего первого весеннего дня, Верховный главнокомандующий по своему обыкновению сделал запись в дневнике. Сжато описав маршрут движения и отметив факт встречи с генералом Рузским, он позволил себе огорчиться. «Стыд и позор! – сокрушался император. – Доехать до Царского не удалось. А мыслями и чувствами все время там! Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события! Помоги нам Господь!»
Предпринятые императором шаги и надежда на Бога не дали ожидаемых результатов. События развивались стремительно.
1 марта в столице началось формирование Временного правительства во главе с князем Г. Е. Львовым.
Днем в Ставку доставили копии телеграфных лент переговоров генерала Рузского с Родзянко, не приехавшего на встречу с императором во Псков. Ознакомившись с текстом, генерал Алексеев составил на имя командующего войсками фронтов телеграмму, которая приобрела поистине историческое значение в последующих событиях в России. В ней излагалась общая обстановка, так как она была обрисована М. В. Родзянко в разговоре с Рузским, приводилось мнение председателя Государственной думы о том, что спокойствие в стране, а следовательно, и возможность продолжения войны могут быть достигнуты только при условии отречения императора Николая II от престола в пользу его сына, при регенстве великого князя Михаила Александровича.
«Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения, – писал М. В. Алексеев. – Необходимо спасти действующую армию от развала, продолжить до конца борьбу с внешним врагом, спасти независимость России и судьбу династии. Это нужно поставить на первом плане, хотя бы ценой уступок. Если вы разделяете этот взгляд, – обращался к военным руководителям Михаил Васильевич, – то не благоволите ли вы телеграфировать весьма спешно свою верноподданническую просьбу его величеству, известив меня».
Эти телеграммы были разосланы 2 марта. Ответы командующих фронтами были почти одинаковыми. Командующие Кавказским фронтом великий князь Николай Николаевич, Юго-Западным фронтом генерал А. А. Брусилов и Западным фронтом генерал А. Е. Эверта в разных выражениях просили императора принять решение, высказанное председателем Государственной думы, признавая его единственным, могущим спасти Россию, династию и армию. Несколько позднее были получены телеграммы от командующего Румынским фронтом и Балтийским флотом.
Утром того дня генерал Рузский довел до императора содержание его разговора с Родзянко. По его словам положение складывалось так, что спасти его могло только отречение. После некоторых колебаний император согласился. Из Ставки тут же прислали проект манифеста об отречении. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин.
О том, как состоялось подписание этого исторического документа, рассказывал в своих мемуарах Ю. Н. Данилов: «В хорошо знакомом мне зеленоватом салоне, – писал он, – за небольшим четырехугольным столом, придвинутым к стене, сидели с одной стороны государь, а по другую сторону лицом ко входу А. И. Гучков и В. В. Шульгин. Тут же, если не ошибаюсь, сидел или стоял, точно призрак в тумане, 78-летний старик – граф Фредерикс…
На государе был все тот же серый бешмет и сбоку на ремне висел длинный кинжал. Депутаты были одеты по-дорожному, в пиджаках, и имели «помятый» вид… Очевидно, на них отразились предыдущие бессонные ночи, путешествия и волнения… Особенно устало выглядел Шульгин, к тому же, как казалось, менее владевший собою… Воспаленные глаза, плохо выбритые щеки, съехавший несколько на сторону галстук вокруг умятого в дороге воротничка…
Генерал Рузский и я при входе молча поклонились. Главнокомандующий присел у стола, а я поместился поодаль – на угловом диване. Вся мебель гостиной была сдвинута со своих обычных мест к стенам вагона, и посредине образовалось довольно свободное пространство.
Кончал говорить Гучков. Его ровный мягкий голос произносил тихо, но отчетливо роковые слова, выражавшие мысль о неизбежности отречения государя в пользу цесаревича Алексея при регенстве Великого князя Михаила Александровича…
– К чему эти переживания вновь, – подумал я, упустив из виду, что депутатам неизвестно решение государя, уже принятое днем, за много часов до их приезда».
В это время плавная речь Гучкова была перебита голосом государя.
– Сегодня в 3 часа дня я уже принял решение о собственном отречении, которое и остается неизменным. Вначале я полагал передать престол моему сыну Алексею, но затем, обдумав положение, переменил свое решение и ныне отрекаюсь за себя и своего сына в пользу моего брата Михаила… Я желал бы сохранить сына при себе и вы, конечно, поймете, – произнес он, волнуясь, те чувства, кои мною руководят в данном желании».
Содержание последних слов было для генерала Рузского и меня полной неожиданностью! Мы переглянулись, но, очевидно, ни он, ни тем более я не могли вмешаться в разговор, который велся между государем и членами законодательных палат и при котором мы лишь присутствовали в качестве свидетелей.
К немалому моему удивлению, против решения, объявленного государем, не протестовал ни Гучков, ни Шульгин…»
Сам Николай по итогам дня записал в дневнике: «…В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость, и обман!»
Итак, время императорской России навсегда было закончено. К власти в России приходит Временное правительство во главе с князем Г. Е. Львовым. Министром иностранных дел назначается П. Н. Милюков, министром юстиции А. Ф. Керенский, военным и морским министром А. И. Гучков.
Новые назначения
2 марта по просьбе председателя Государственной думы М. В. Родзянко Николай II одновременно с отречением от престола подписывает приказ о назначении генерала Л. Г. Корнилова командующим Петроградским военным округом. Это означало, что генерал не только принял сторону Временного правительства, но и выступил в качестве врага самодержавия. О том, каковы были в тот период политические взгляды Лавра Георгиевича, в своих воспоминаниях В. Б. Станкевич пишет: «В исполнительном комитете он говорил, что является противником царского режима. Я не думаю, чтобы Корнилов унизился до притворства. Несомненно, он сочувствовал реформаторским стремлениям. Но также несомненно, что он не был демократом, в смысле предоставить власть народу: как всякий старый военный, он всегда был подозрительно настороже по отношению к солдату и «народу» вообще: народ славный, что и говорить, но надо за ним присматривать, не то он избалуется, распустится. Против царского строя он был именно потому, что власть начинала терять свой серьезный, деловитый характер. Хозяин был из вон рук плох и нужен был новый хозяин, более толковый и практичный».
Деятельность первого «революционного» командующего Петроградским военным округом пришлось начать с «акции», о которой он потом не любил вспоминать, но которую не очень-то склонны были забыть некоторые монархисты. Через три дня после приезда в Петроград (8 марта) Корнилов в сопровождении группы офицеров своего штаба прибыл в Царское Село и арестовал императрицу Александру Федоровну (арестованный Николай II в это время находился на пути из Могилева в Царское Село). В интервью петроградским газетам Лавр Георгиевич говорил, что он действовал по указанию военного министра А. И. Гучкова, который руководствовался определенным политическим расчетом, так как арест императрицы командующим военным округом должен был произвести, по его мнению, на солдатскую массу впечатление полного разрыва нового командования со старым режимом.
Л. Г. Корнилов – командующий войсками Петроградского военного округа.
Став командующим войсками Петроградского военного округа, Лавр Георгиевич оказался в положении человека, который за все несет ответственность, но не может принять какого-либо самостоятельного решения. Знаменитый «Приказ № 1» Петроградского совета связал его по рукам и ногам. Он отменял отдание воинской чести и титулование. Генерал перестал быть «вашим превосходительством». Солдат не являлся больше «нижним чином» и получил права, которыми революция успела наделить население страны. Наконец, во всех частях выбирались комитеты и депутаты в местные Советы. Приказ оговаривал, что в «своих политических выступлениях воинская часть подчиняется Совету рабочих и солдатских депутатов и своим комитетам».
Но Корнилов вскоре понял, что теперь офицерам будет очень трудно подчинять своей воле и держать в повиновении вооруженных людей. Страна теряла армию и начинала падать в пропасть. «Никто не желал нести службу, дисциплина упала до нуля, офицеры не могли сказать слова без риска угодить на штыки, – писал он. – Митинги и пьянство – вот что составляло быт петроградского военного округа. Двоевластие – Петросовет и Временное правительство путаются в собственных распоряжениях, никто не желает исполнять их, кругом сущая анархия».
Корнилов по просьбе Временного правительства попробовал пресечь вспыхнувшие в столице беспорядки традиционным способом борьбы с мятежами. Он вывел в центр города сохранивших дисциплину юнкеров Михайловского артиллерийского училища. Но некоторыми членами Временного правительства это было воспринято как очевидная угроза применения оружия против разгулявшихся тыловиков. Его одернули: «Нельзя – ведь у нас свобода!».
23 апреля Лавр Георгиевич направил военному министру рапорт с просьбой вернуть его в действующую армию. А. И. Гучков посчитал целесообразным назначить его на должность командующего войсками Северного фронта, освободившуюся после увольнения генерала Н. В. Рузского. Однако Верховный главнокомандующий генерал М. В. Алексеев категорически возражал против такого решения, сославшись на недостаточный командный стаж Корнилова и «неудобство обходить старших начальников – более опытных и знакомых с фронтом, как, например, генерала А. Драгомирова». В итоге 29 апреля А. И. Гучков подал в отставку «из-за полного неподчинения ему армии», а в начале мая Корнилов получил назначение на должность командующего 8-й армии Юго-Западного фронта.
Л. Г. Корнилов, апрель 1917 г.
«Знакомство нового командующего с личным составом началось с того, – вспоминал впоследствии офицер разведывательного отдела штаба этой армии капитан М. О. Неженцев, – что построенные части резерва устроили митинг и на все доводы о необходимости наступления указывали на ненужность продолжения «буржуазной» войны, ведомой «милитарищиками»… Когда генерал Корнилов, после двухчасовой бесплодной беседы, измученный нравственно и физически, отправился в окопы, здесь ему представилась картина, какую вряд ли мог предвидеть любой воин эпохи. Мы вошли в систему укреплений, где линии окопов обеих сторон разъединялись, или, вернее сказать, были связаны проволочными заграждениями…
Конец ознакомительного фрагмента.