Лев Троцкий и другие. Вчера, сегодня. Исторический процесс. Часть I. Россия – Европа (Михаил Корабельников, 2015)

Формирование личности

Лев Давидович Троцкий родился 25 октября 1879 года по старому стилю или 7 ноября по новому в деревне Яновка, Херсонской губернии. Это был год возникновения в России террористической организации «Народная Воля», вынесшей смертный приговор «царю-освободителю» Александру II, который был приведен в исполнение 1 марта 1881 года. Факт рождения Л. Троцкого в день свершения в будущем Октябрьской революции лично я случайностью не считаю. По моему мнению, в Истории вообще не бывает случайностей. Сам же Троцкий не придавал этому совпадению никакого значения: «Мистики и пифагорейцы могут из этого делать какие угодно выводы. Сам я заметил это курьезное совпадение только через три года после Октябрьского переворота», – писал он. Не заметить такого совпадения можно только при крайней занятости человека, и это говорит о насыщенности жизни Троцкого событиями более важными, чем собственный день рождения.

«Мое детство, – писал он в книге «Моя жизнь», – не было детством голода и холода. Ко времени моего рождения родительская семья уже знала достаток. Но это был суровый достаток людей, поднимающихся из нужды вверх и не желающих останавливаться на полдороге. Все мускулы были напряжены, все помыслы направлены на труд и накопление».

Отец Троцкого, Бронштейн Давид Леонтьевич, был землевладельцем, – сначала мелким, затем крупным. Он владел более чем 100 десятинами земли и около 200 десятин держал в аренде. Владеть землей в большинстве российских губерний евреям было запрещено, за исключением малонаселенных в то время Херсонской и Екатеринославской губерний, в которых образовалось около сорока еврейских колоний с населением около 25000 душ. Чтобы решить проблему скученности еврейского населения «черты оседлости», царское правительство разрешило переселение евреев «на землю» в пределах указанных губерний и в разной степени поощряло их занятие сельским хозяйством, уравняв в правах евреев-земледельцев с крестьянами, но – только до 1882 года воцарения в России Александра III.

По ходу изложения позволю себе небольшое отступление, посвященное этой царственной особе. Отношение современников к Александру III было неоднозначным. С одной стороны, он был олицетворением мощи и благоденствия Державы. При нем страна оделась в сеть железных дорог, строительство которых было начато еще при Николае I. Темпы строительства железных дорог, которые были в то время, не снились нашим современникам, несмотря на примитивную, в сравнении с нынешним днем, строительную технику. При нем бурно развивалась промышленность, и аграрная страна шла к капитализму, сокращая свое отставание от Запада. При Александре III Россия ни с кем не воевала. В то же время в общественной жизни были круто завинчены гайки, ослабленные его предшественником на троне. Общественное развитие России затормозилось.

Подданных российской империи «иудейского вероисповедания» Александр III не любил, что и демонстрировал ужесточением ограничительных законов в отношении этого народа. Приход на царствование Александра III был ознаменован серией еврейских погромов на юге империи, что стало неожиданностью. В то время евреи вели себя тихо, в смутах не участвовали, а участие евреев в организации «Народная Воля» было незначительным и не на первых ролях. Нелюбовь к евреям Александр III передал своему сыну Николаю II – будущему последнему императору России. Впрочем, это – давняя традиция в российских монархических кругах. Подобное, в целом негативное, унижающее национальное и человеческое достоинство отношение царского правительства к этносу, обладавшему большой взрывной силой, послужило, возможно, одной из причин бесславного конца Российской монархии.

В северной столице Александру III был поставлен памятник, призванный символизировать мощь и незыблемость его царствования: на большом камне была установлена массивная скульптура коня, на котором восседала не менее массивная фигура царя в головном уборе. Злые языки этот памятник охарактеризовали следующим образом:

«Стоит комод,

На комоде бегемот,

На бегемоте идиот,

На идиоте шапка».

Не жаловала российская интеллигенция – от разночинной до революционной – своих царей-императоров.

Хочу отметить, что по своему социальному статусу и условиям существования Л.Троцкий разительно отличался от подавляющего числа своих соплеменников, проживавших в нужде и бесправии в западных и южных губерниях в пределах «черты оседлости», что было обусловлено рядом ограничительных и запретительных законов в отношении евреев.

Мать Троцкого, Анна Бронштейн, происходила из городских мещан. Из восьми рожденных детей Лев, – в метриках Лейба, – был пятым; кроме него выжили старшие брат Александр, сестра Елизавета и младшая – Ольга.

Семья выращивала на продажу зерно. У них было крепкое хозяйство, включающее необходимые орудия производства, помещения и подворье, домашний и тягловый скот. Была и мельница, которая работала не только для «экономии», но и на всю округу. В хозяйстве использовался наемный труд.

Первые девять лет Лева почти безвыездно жил в деревне. Для нашего изложения эти годы интереса не представляют. Жизнь в Яновке регулировалась исключительно ритмом земледельческого труда. Все остальное, кроме цен на мировой бирже зерна, казалось безразличным.

Начальное образование по русскому языку, арифметике и библии на древнееврейском Лева получил в местной школе, а в 1888 году его отправили учиться в Одессу. Во время учебы он жил в семье племянника матери Моисея Филипповича Шпенцера, в интеллигентской среде, которая помогла ему достаточно быстро преодолеть деревенские «комплексы» и превратиться в горожанина. Здесь же были заложены основы самодисциплины.

Десятипроцентная норма для евреев в казенных учебных заведениях была введена в 1887 году. Попасть в гимназию, как писал сам Л.Д., было почти невозможно: требовалась протекция или подкуп. Эта норма распространялась и на реальные училища, но наплыв сюда был меньше, и поэтому шансов попасть больше. Из-за конкурса Лева был зачислен в училище не сразу, а после года посещения подготовительного класса. В реальном училище Лев успевал по всем предметам и считался первым учеником в классе до тех пор, пока не произошел конфликт с преподавателем французского языка, повлекший за собой серьезные последствия. А к чтению он пристрастился еще до поступления в училище, и в дальнейшем любовь к слову, начиная с русской классики, сопровождала его всю жизнь.

Режим в училище, как и в других подобных учебных заведениях России, был жестким, исключающим какой-либо либерализм в отношениях между преподавателями и учениками. За нарушение дисциплины неизбежно следовали разные виды наказания. В свою очередь, ученики компенсировали свое бесправие тем, что особо отличившемуся в несправедливости, – в их понимании, – преподавателю устраивали «концерт». В момент, когда после окончания урока он направлялся к выходу из класса, вслед ему неслось дружное подвывание всем классом, не разжимая губ, чтобы по виду нельзя было определить, кто участвует в хоре. После одного такого концерта, устроенного «швейцарскому французу» Бюрнанду за несправедливо поставленную единицу ученику – немцу Ваккеру, последовало разбирательство и поиски виновных. По доносу нескольких учеников, включая самого Ваккера, единственным виновным в «подстрекательстве» был назначен Лева Бронштейн. За это он был исключен из второго класса училища, но с правом возвращения в него. Это был «мягкий» вариант исключения. А могли исключить и без права поступления в какое бы то ни было учебное заведение и тем поставить крест на дальнейшей учебе Л. Троцкого.

Возвращение в училище состоялось осенью того же года, для чего требовалось только сдать несколько экзаменов по предметам. Дальнейшая учеба в реальном училище прошла без происшествий. Свои впечатления о годах учебы Троцкий резюмировал следующими словами:

«…В общем, память об училище осталась окрашенной если не в черный, то в серый цвет. Над всеми школьными эпизодами, и горестями, и радостями, возвышался режим бездушия и чиновничьего формализма. Трудно назвать хоть одного преподавателя, о котором я мог бы по-настоящему вспомнить с любовью. А между тем наше училище было не худшим. Кое-чему оно меня все же научило: оно дало элементарные знания, привычку к систематическому труду и внешнюю дисциплину. Все это понадобилось в дальнейшем. Оно же, наперекор своему прямому назначению, посеяло во мне семена вражды к тому, что существует. Эти семена попали, во всяком случае, не на каменистую почву».

Я вернусь к эпизоду с исключением Л. Бронштейна из реального училища и позволю себе некоторое обобщение. Фактически, решение о его исключении базировалось на ложном доносе нескольких соучеников, так как никакого «подстрекательства к бунту» со стороны Л. Б. в действительности не было: в описанном эпизоде он вел себя точно так же, как и остальные ученики в классе. Почему же показали именно на него?

Наиболее вероятной причиной этого поступка была зависть. Возможно, не вполне осознанная, но зависть. Л. Б. с большим отрывом превосходил остальных учеников в успеваемости и, хотел он того или нет, был неформальным лидером в классе. А успешность и лидерство одного не оставляет равнодушными окружающих. И здесь возможны два варианта поведения: или восторженное, – в разной степени, – преклонение, или зависть и ненависть. Но возможно то и другое одновременно. Однако стоит лидеру оступиться, показать слабину – в нашем «скотном дворе» его затопчут.

Описанный эпизод с исключением Левы Бронштейна из училища символичен. В дальнейшем Троцкому еще придется испить горькую чашу предательства со стороны бывших соратников и наблюдать оргию топтания шкуры еще живого льва его врагами после того, как он лишится властных полномочий.

После окончания реального училища в судьбе Л. Бронштейна произошел неожиданный поворот, подготовленный как внутренними причинами, так и внешними обстоятельствами. Вместо того чтобы продолжить образование для обретения инженерной специальности, – чего желал его отец, или реализовать свои математические способности в научной карьере, Л. Б. постепенно оказывается ввергнутым в водоворот событий, приведших его к осознанию собственной персоны в качестве борца с «прогнившим режимом» за свободу и справедливость. Это произошло не вдруг.

Что подвигает молодого, впечатлительного человека к протесту? Ясное дело – несправедливость в обществе, хамство и беззаконие со стороны власть имущих. Эпизоды подобного хамства, – с одной стороны, и бесправия простого народа – с другой юный Л. Бронштейн наблюдал даже в своей деревне. Вот как описывает Троцкий один из таких эпизодов.

«Приехал однажды в отсутствие хозяина урядник, грубый, жадный, наглый, и потребовал паспорта рабочих. Он нашел два просроченных. Владельцев их он немедленно вызвал с поля и объявил арестованными для отправки на родину по этапу. Один был старик с глубокими складками коричневой шеи, другой молодой, племянник старика. Они упали в сенях сухими коленями на земляной пол, сперва старик, за ним молодой, гнули к земле головы и повторяли: «Сделайте такую Божескую милость, не губите нас». Плотный и потный урядник, играя шашкой, и отпивая принесенного ему из погреба холодного молока, отвечал: «У меня милость только по праздникам, а сегодня будни». Я сидел, как на жаровне, и что-то протестующее сказал срывающимся голосом. «Это, молодой человек, вас не касается», – отчеканил строго урядник, а старшая сестра подала мне тревожный сигнал пальцем. Рабочих урядник увез».

А какими инстинктами движим обычный «нормальный» человек на своем жизненном пути? Важнейший из них, – и в наше время тоже, – инстинкт приобретательства. От этого инстинкта, мелкобуржуазного жизненного уклада и кругозора – от них, по собственному признанию Троцкого, он отчалил резким толчком и на всю жизнь.

Отношения с религией своего народа также не сложились. По настоянию отца Лев одно время брал частные уроки у одного ученого старика. Однако веру в Бога эти занятия не укрепили. Не очень волновали молодого человека в то время и национальные моменты. Открытого антисемитизма в реальном училище не было, чему способствовала национальная пестрота его учеников. Никто не был заинтересован в раздувании национализма. Он также лично не ощущал неудобства процентной нормы, благодаря своей отличной успеваемости. И все же, по признанию Троцкого, национальное неравенство послужило, вероятно, одним из подспудных толчков к недовольству существующим строем, но этот мотив совершенно растворялся в других явлениях общественной несправедливости и не играл не только основной, но и вообще самостоятельной роли.

В школьные годы, по признанию Троцкого, безотчетно формировались оппозиционные устремления и неприязнь к существующему строю, к несправедливости и произволу. Откуда? – из условий эпохи Александра III, из полицейского самоуправства, помещичьей эксплуатации, чиновничьего взяточничества, национальных ограничений, из несправедливости в училище и на улице… из гуманного духа в семье Шпенцера, из чтения стихов Некрасова и других книг, изо всей общественной атмосферы вообще.

В седьмом, последнем классе Л. Бронштейн учился уже не в Одессе, а в Николаеве, который в то время был вполне провинциальным городом. После окончания учебы начались поиски дальнейшего жизненного пути. Отношения с родителями ухудшились. Парень не желал подчиняться отцовскому авторитету, непримиримо боролся за свою самостоятельность. Кончилось тем, что он отказался от материальной помощи семьи. Жил «по-спартански» – коммуной с подобными ему ищущими молодыми людьми, давал частные уроки, занимался самообразованием, читал нелегальную литературу, которую можно было достать.

Поддавшись уговорам семьи, не оставлявшей попыток вернуть молодого человека к реальной жизни, осенью 1896 года Л. Бронштейн уехал в Одессу к дяде – инженеру и владельцу завода. Предполагалось поступление на математический факультет. Но все кончилось возвращением в Николаев и возвратом к старым знакомым и интересам. Они обсуждали последние книжки радикальных журналов, спорили о дарвинизме, неопределенно готовились и ждали. Искали связи с рабочими. К этому времени для молодого человека «точка невозврата» была пройдена. Развитие личности закончилось, круг интересов расширился, в силу внутренних побуждений произошел поворот в сторону революционного радикализма. Возврат на дорогу, ведущую к мещанскому благополучию, стал невозможен. Но пока все эти настроения укладываются в картину юношеского максимализма, выразившегося в неприятии существующих порядков и мещанского благополучия. Подобное состояние было знакомо многим молодым людям из интеллигентской среды в России конца ХК века. Требовались дополнительные импульсы для того, чтобы стихийный протест перерос в осознанные действия, определяющие судьбу человека. И вскоре такие импульсы возымели место.

Начало

В 1896 году в Петербурге разразились массовые стачки ткачей. Это придало интеллигенции духу. Осмелели студенты. После самосожжения в Петропавловской крепости курсистки Ветровой в университетских городах происходили волнения. Первым увлечением молодого Троцкого было народничество, чему способствовали контакты с бывшими ссыльными народниками, некоторые из которых знали Желябова, Перовскую, Фигнер не как легенды, а как живых людей. Переход на сторону марксизма был постепенным и не без внутреннего сопротивления. Сопротивление диктату «авторитетов» было характерной чертой молодого, да и более позднего Троцкого, что впоследствии породило немало конфликтов. Но, встав на путь марксизма, Троцкий уже никогда с него не сворачивал.

В 1897 году Троцкий с товарищами начали налаживать контакты с рабочими Николаева. Были образованы первые кружки. Читали нелегальную литературу. На подпольные чтения, беседы по квартирам, в лесу, на реке собирались по 20–25 человек и более. Преобладали рабочие высокой квалификации, работавшие на Николаевском судостроительном заводе, где был уже введен восьмичасовый рабочий день. Стачками эти рабочие не интересовались, они искали правды социальных отношений. Движение быстро разрасталось. Число рабочих, желавших входить в кружки, казалось практически неограниченным. Недостаток был за руководителями, не хватало литературы. В качестве, как теперь говорят, «пилотного проекта» пользовали заношенный рукописный экземпляр Коммунистического манифеста Маркса-Энгельса, списанный разными почерками в Одессе с многочисленными пропусками и искажениями.

Упомянув о коммунистическом манифесте, не могу не отметить следующее. Порожденный реалиями классовой борьбы в Европе середины XIX века и отражавший социальную, политическую и экономическую ситуацию того времени, этот документ оказался весьма «долгоиграющей пластинкой», воспроизводящей революционную музыку в стиле «крещендо». Правящие классы европейских стран восприняли эту музыку всерьез и, в конечном итоге не без борьбы, вынуждены были поступиться частью своей власти и богатства, чтобы не потерять все. Постепенно социал-демократия входит в парламенты европейских стран, а где-то завоевывает большинство. Изменяются в сторону равноправия граждан избирательные законы, завоевываются социальные преференции для трудящихся. В итоге положение рабочих в странах Европы постепенно улучшалось. Конечно, не обошлось без революционных потрясений. Но даже европейский фашизм в историческом плане оказался явлением преходящим.

Социальное развитие в Европе пошло, в основном, по пути эволюции. И сегодня средний европейский рабочий – уважаемый и уважающий себя законопослушный гражданин своей страны с высоким профессиональным уровнем и высоким заработком, реально влияющий своим голосом на выборах на власть в стране. От былой революционности европейского пролетариата не осталось и следа. И если возможна в будущем революция в Европе, то разве что под зеленым знаменем ислама…

А что в России? По поводу надвигающейся революции в России поэт Маяковский говорил от имени перепуганного интеллигента в ироническом плане:

«…Я тоже социалист,

Но я не граблю, не жгу.

Разве можно сразу?

– Конечно, нет.

Потихоньку, понемногу,

По вершку по шажку,

Сегодня, завтра, через двадцать лет…»

Подобное развитие в России оказалось невозможным:

– в силу отсталости заскорузлой политической системы в стране, порожденной самодержавием, не желавшим реформироваться;

– из-за низкого культурного уровня основной массы населения, не воспринимавшего «придумки» западной демократии;

– из-за радикализма революционной интеллигенции.

Вступив на тропу конфронтации с режимом, Троцкий принял первую конспиративную кличку – «Львов». Под этой фамилией он выступает на собраниях рабочих, пишет прокламации, которые распространяются на заводах. В конце 1897 года ядро нелегальной и до того времени неоформленной организации сформировало «Южнорусский рабочий союз», в который, кроме Николаева, предполагалось втянуть и другие города. Троцкий составил устав Союза в социалистическом духе. Вскоре весь город начал говорить о революционерах, которые наводняют заводы своими листками. Но из-за неопытности заговорщиков конспирация была слабой. Были и провокаторы. Однако полиция медлила с арестами, пытаясь нащупать связь организации молодых нелегалов, которых она еще не воспринимала всерьез, с неким центром. Наконец, в конце января 1898 года были проведены массовые аресты. Всего было выхвачено более 200 человек. Николаевская организация получила жестокий удар, но не исчезла. На замену арестованных вскоре пришли другие.

Со старой николаевской тюрьмы начался счет свыше десятка тюрем, в которых Троцкий побывал за свою жизнь. За николаевской последовала херсонская тюрьма, где он провел три месяца в полном беспросветном одиночестве без мыла, без смены белья, поедаемый тюремными паразитами. Ему не было еще и 19 лет. Затем его перевели в одесскую тюрьму, в одиночную камеру, но здесь, с помощью известных тюремных ухищрений, наладилась связь с соседями и, отчасти, с внешним миром. К концу второго года заключения Троцкий, в числе четверых главных обвиняемых, получил приговор по делу Южнорусского союза: четыре года ссылки в Восточную Сибирь. Однако до отправки на место ссылки он еще полгода провел в московской пересыльной тюрьме. Там он обвенчался с Александрой Соколовской, которая была старше его и занимала одно из первых мест в Южнорусском рабочем союзе. На место ссылки – село Усть-Кут на реке Лене – они прибыли вместе и поселились в избе, хозяин и хозяйка которой пили беспробудно, как и другие жители села. Жизнь темная, глухая, почти в полной изоляции от внешнего мира.

Как и в прочих местах лишения свободы, Троцкий не терял времени даром. Он пишет в книге воспоминаний «Моя жизнь»: «Я изучал Маркса, сгоняя тараканов с его страниц». Вскоре по прибытии в Усть-Кут Троцкий начал сотрудничать в Иркутской газете «Восточное обозрение». Практически с этого времени началась его карьера в качестве журналиста. Это занятие, к овладению которым имелись большие способности, нередко было единственным источником заработка. Через некоторое время местные власти разрешили Троцкому переселиться в городок Верхнеленск, который располагался южнее, и там были друзья. От безысходности тамошней жизни немалое число ссыльных кончало самоубийством. Некоторые растворялись в окружающей среде, другие спивались. В ссылке, как и в тюрьме, спасала только работа над собой.

В общении между ссыльными сталкивались идейные направления, занимавшие в то время российскую интеллигенцию – от народничества, которое уже сходило на нет, до разных течений марксизма и критиков марксизма, и даже анархистские. Все это подпитывалось газетами и журналами, приходившими с воли с опозданием. В феврале 1901 года пришло сообщение об отлучении Льва Толстого Святейшим синодом от церкви. Послание синода, которое было напечатано во всех газетах, достойно быть дословно процитированным. Итак, Толстому вменяется в вину шесть преступлений:

1) отвергает личного живого Бога, во святой троице славимого;

2) отрицает Христа богочеловека, воскресшего из мертвых;

3) отрицает бессемянное зачатие и девство до рождества и по рождестве пречистой богородицы;

4) не признает загробной жизни и мздовоздания;

5) отвергает благодатное действие святого духа;

6) подвергает глумлению таинство евхаристии.

Троцкий пишет в своих воспоминаниях:

«Бородатые и седовласые митрополиты, Победоносцев, их вдохновляющий, и все другие столпы государства считают нас, революционеров, не только преступниками, но и безумными фанатиками, а себя – представителями трезвой мысли, опирающейся на исторический опыт всего человечества, эти люди требовали от великого художника-реалиста веры в бессемянное зачатие и святой дух, передающийся через хлебные облатки. Мы читали и перечитывали перечень лжеучений Толстого – каждый раз со свежим изумлением – и мысленно говорили себе: «Нет, на опыт всего человечества опираемся мы; будущее представляем мы, – а там, наверху, сидят не только преступники, но и маньяки». И мы чувствовали наверняка, что справимся с этим сумасшедшим домом».

Теперь, по истечении 110 лет от описываемых событий, можно подвести некоторые итоги. «Восставшая из пепла» русская православная церковь вновь во главе государства Российского. Как и в дореволюционном прошлом, ныне она представляет духовную власть в стране и уже претендует на участие в школьном образовании. А еще недавно атеистическая Россия постепенно превращается в государство полуклерикальное. Церковные иерархи вещают по государственным телевизионным каналам в праздники и будни. Они же – участники «круглых столов», по какому бы поводу те ни собирались.

В светской стране, где церковь по конституции отделена от государства, религиозная пропаганда ведется безо всяких ограничений. В то же время антирелигиозная, в какой бы форме она ни велась, приравнивается к проявлению «религиозной вражды», за что можно получить крупный штраф или стать жертвой уголовного преследования. И уже принят закон об уголовной ответственности «за оскорбление чувств верующих».

А то, что еще не позволяет законодательство – крушить, запугивать, «не пущать» – можно творить руками «православных хоругвеносцев»: они ведь чисты, как дети, которых и наказывать-то нельзя.

Такими методами православная церковь пытается присвоить себе монополию на духовное воспитание общества, а наша светская власть ей в этом всячески потворствует. Нынешние «отцы нации» федерального и местного уровня ходят в храмы, а то и прилюдно лобызаются с церковниками, пытаясь таким образом повысить свой имидж. Да и не делать это стало как-то неприлично – будешь выглядеть «белой вороной». В светской стране открыто демонстрируется единство власти и православной церкви: «когда мы едины, мы непобедимы».

Религия проникла и в наш сталинско-михалковский государственный гимн. Как можно заставить не верующего в Бога, коих все еще великое множество, произносить слова гимна: «хранимая Богом родная земля»? Между прочим, в этих словах заложен и глубокий «философский» смысл. Если сохранность родной земли поручена Всевышнему, то нам, простым смертным, не о чем и беспокоиться. О ней позаботятся Бог, богоизбранный президент, премьер и – далее по списку. Они все устроят наилучшим образом, и наши тревоги за родную землю ни к чему. Спите спокойно, дорогие сограждане, ничто не может нарушить ваш безмятежный сон… Лишь немногие граждане России, – как, например, уже покойный академик, Нобелевский лауреат Виталий Гинзбург, – в этих условиях осмеливаются открыто противостоять давлению православной церкви на общество.

…После выстрелов Карповича и Балмашова встрепенулась вся ссылка. Возникли споры о целесообразности и тактике индивидуального террора. Марксистская часть ссылки высказывалась против терроризма. Одиночки сгорят в героической борьбе, не подняв рабочий класс. Наше дело – не убийство царских министров, а революционное низвержение царизма. По этой линии пошел водораздел между социал-демократами («эсдеками») и социалистами-революционерами («эсерами»).

Вскоре началась эпидемия побегов. Приходилось устанавливать очередность. В условиях бескрайних сибирских просторов и при отсутствии коммуникаций поймать бежавшего ссыльного было трудно. Больше шансов было на то, что он утонет в реке или замерзнет в тайге.

Решение о побеге Троцкого было принято на семейном совете. Спешу успокоить сердобольных «истормейкеров» из вышеупомянутого «гнезда», которые сокрушались по поводу брошенной жены Троцкого с двумя малышками. По его словам, мысль о побеге первой подала именно жена, несмотря на все ожидавшие ее трудности и невзгоды. Революционный долг покрывал для нее все другие соображения, и прежде всего – личные. Она же устранила все сомнения, возникавшие на этом пути, и в течение нескольких дней успешно маскировала от полиции отсутствие мужа: на их квартире укрыли одеялом чучело мнимого больного. Может быть, Троцкий лукавит? Но трудно себе представить успешность его побега, если бы жена не содействовала этому. В дальнейшей жизни судьбы Л. Троцкого и его первой жены А. Соколовской разошлись. Но они поддерживали переписку; некоторые письма сохранились в архиве. Троцкий поддерживал свою семью, как мог. Две дочери от первого брака одно время воспитывались в семье его отца.

Из самой истории побега я выхвачу только некоторые заинтересовавшие меня эпизоды…Троцкий добрался до железной дороги, без приключений сел в вагон, куда иркутские друзья доставили ему чемодан с крахмальным бельем, галстуком и прочими атрибутами цивилизации. В руках у него был томик Гомера, а в кармане – паспорт на имя Троцкого, которое он сам на удачу вписал. С этого момента Лейба Бронштейн узаконено становится Львом Троцким на всю оставшуюся жизнь.

Но мое внимание привлек не только этот торжественный момент, а и сам факт передачи ссыльному революционеру его друзьями чемодана с цивильной одеждой и нового паспорта. Во времена проклятого самодержавия подобное происходило достаточно часто, без чего сам побег из неволи был бы проблематичен. Несмотря на отсутствие в то время организаций профессиональных революционеров, действовавших «по интересам», люди даже разных политических взглядов, объединенные общей борьбой с самодержавием, оказывали друг другу помощь, нередко привлекая для этого местное население. В наше время и в нашей России помощь подобного рода удается, разве что, в уголовном мире, благодаря чему время от времени происходят побеги уголовных авторитетов. Подобное немыслимо в отношении политических заключенных, – сидящих, разумеется, по уголовным статьям. Сами эти заключенные, их семьи и их друзья на воле находятся под неусыпным многоуровневым контролем. И даже сама попытка организации побега политзэка в этих условиях должна рассматриваться, скорее, как провокация.

Троцкий пишет: «…Я ехал по сибирской линии на запад. Вокзальные жандармы равнодушно пропускали меня мимо себя. Рослые сибирячки выносили на станцию жареных кур и поросят, молоко в бутылках, горы печеного хлеба. Каждая станция походила на выставку сибирского изобилия. На всем пути весь вагон пил чай, заедая дешевыми сибирскими пышками».

Лет 25 – 30 назад к концу эпохи «развитого социализма» мне довелось проехать некоторое количество километров вдоль сибирской трассы, правда, несколько восточнее – в районе города Белогорска. Никаких рослых сибирячек с жареными поросятами, дешевыми сибирскими пышками я там не встретил. И вообще никого. В привокзальных буфетах – скудное угощение в виде хлебных котлет с некоторым присутствием мяса, вчерашних пирожков, ливерной колбасы, рыбных консервов и чая. Водка, правда, имелась в достаточном количестве. Куда делось все это сибирское изобилие, описанное Троцким, и вообще – за что он боролся?

…В Самаре Троцкий примкнул к организации «Искра» под конспиративной кличкой «Перо» – это была дань его сибирским успехам на ниве журналистики. После посещения городов Полтавы и Киева по заданию Самарского бюро, которое имело связь с находившимся за границей В. Лениным, Троцкий предпринял попытку нелегального выезда за границу. Она удалась, несмотря на некий трагикомический эпизод, описанный в книге его воспоминаний «Моя жизнь», – рисковавший сорвать это мероприятие и поставить самого Троцкого под угрозу разоблачения.

По прибытии в Вену у Троцкого почти кончились деньги, которыми его снабдили на дорогу, чтобы добраться до Цюриха. И ему пришлось в выходной день обратиться за помощью к самому Виктору Адлеру – вождю австрийской социал-демократии. Он извинился перед Адлером, что нарушил его воскресный отдых, но получил ответ: «Если Вы привезете из России вести о революции, можете звонить ко мне и ночью».

В начале первой эмиграции Троцкий жил в Цюрихе, Лондоне, Париже, посетил Брюссель, Льеж, Гейдельберг. Много времени уделял самообразованию, с жадностью поглощал вышедшие номера «Искры» и вскоре начал сам сотрудничать в «Искре». Он был очень приветливо и заинтересованно встречен Лениным, и подружился с другими членами находящейся в Лондоне редакции «Искры», которая в то время была центральным органом РСДРП и руководящим органом партии. Отношения не сложились только с Плехановым, который с самого начала отнесся к Троцкому настороженно и даже враждебно. Он не принял предложение Ленина включить его полноправным членом в редакцию «Искры».

В редакции уже намечался раскол, и по ряду вопросов она разбивалась на две тройки: стариков (Плеханов, Засулич, Аксельрод) и молодых (Ленин, Мартов, Потресов). Включение Троцкого в редакцию усилило бы молодых против стариков. Однако возрастные моменты не были ведущими в намечающемся расколе редакции на «твердых», которых представлял Ленин, и «мягких», которых представлял Мартов, искровцев. Принципиальными становились программные и организационные вопросы. Как общеизвестно, разногласия по этим вопросам привели к полному размежеванию на втором съезде партии в 1903 году. Съезд начался в Брюсселе, а затем работа была перенесена в Лондон.

Разногласия между участниками съезда сосредоточились первоначально вокруг первого пункта устава: кого считать членом партии. Ленин настаивал на том, чтобы отождествить партию с нелегальной организацией. Он хотел оформленности и резкой отчетливости в партийных отношениях; Мартов тяготел к расплывчивости. За кулисами шла борьба за каждого отдельного члена, и Ленин не щадил усилий, чтобы привлечь Троцкого на свою сторону. Нервы у всех были напряжены до предела. С одного собрания «Искровцев», на котором председательствовал Троцкий, Ленин ушел, хлопнув дверью. По словам Троцкого, это был единственный случай, когда Ленин потерял на его глазах самообладание в острой внутрипартийной борьбе. Раскол разразился неожиданно для всех участников съезда, которые крайне тяжело переживали эти события. После съезда Ленин несколько недель проболел нервной болезнью.

Почему Троцкий оказался на съезде с «мягкими»? Как он сам утверждает, не мог примириться с исключением «стариков» Аксельрода и Засулич из редакции «Искры», чего желал Ленин, чтобы убрать препятствия в формировании дальнейшей редакционной политики. Из членов редакции Троцкий ближе всего был связан с Мартовым, Засулич и Аксельродом, и их влияние на молодого Троцкого было бесспорно. И он не мог примириться с посягательством Ленина на редакцию, которая для Троцкого все еще оставалась единым целым. Мартова Троцкий охарактеризовал следующим образом:

«Лидер меньшевиков Мартов является одной из самых трагических фигур революционного движения. Даровитый писатель, изобретательный политик, проницательный ум, Мартов был гораздо выше того идейного течения, которое он возглавлял, но его мысли не хватало мужества, его проницательности недоставало воли. Цепкость не заменяла их. Первый отклик Мартова на события всегда обнаруживал революционное устремление. Но немедленно же его мысль, не поддерживаемая пружиной воли, оседала вниз. Наша близость с ним не выдержала испытания первых крупных событий надвигающейся революции».

Выявившиеся на II съезде РСДРП расхождения Троцкого с Лениным в значительной степени определили его дальнейшее поведение по отношению к «ленинской линии» в идейной и организационной борьбе. В какие-то моменты обнаруживалось сближение с этой линией, а в какие-то – резкие расхождения. По многим вопросам Троцкий предпочитал занимать независимую позицию. Впоследствии Троцкий открыто признал правоту ленинской позиции в вопросах партийного строительства, несмотря на ее очевидную жесткость по отношению к бывшим соратникам по борьбе. Вот что он писал по этому поводу:

«Так или иначе, второй съезд вошел в мою жизнь большой вехой, хотя бы уже по одному тому, что развел меня с Лениным на ряд лет. Охватывая теперь прошлое в целом, я не жалею об этом. Я вторично пришел к Ленину позже многих других, но пришел собственными путями, проделав и продумав опыт революции, контрреволюции и империалистической войны. Я пришел благодаря этому прочнее и серьезнее, чем те «ученики», которые при жизни повторяли не всегда к месту слова и жесты учителя, а после смерти его оказались беспомощными эпигонами и бессознательными орудиями в руках враждебных сил».

1905 год

С начала ХХ века напряжение в российском обществе неуклонно нарастало, прорываясь наружу то студенческими волнениями, то забастовками рабочих, то покушениями на царских сановников. Крамольные настроения подогревались либеральной печатью и агитаторами. Угроза массовых волнений возросла с получением известий о неудачах провальной войны 1904 года на Дальнем Востоке, в которую Россия легкомысленно втянулась, не будучи к ней готовой. Война стала следствием многолетней экспансии России в этом районе, которая враждебно столкнулась с интересами другого империалистического хищника – Японии.

Начало революции связывают с «Кровавым воскресеньем» 9 января 1905 года – расстрелом в Петербурге стотысячного мирного шествия рабочих с петицией к царю, которое возглавил священник Гапон. Царь любил свой народ, желал встречи с ним, но не так, не вдруг, не лицом к лицу с возбужденной толпой. Царь осторожно остался в Царском Селе, а события в Петербурге развивались спонтанно и кроваво. В итоге – сотни убитых, тысячи раненых.

Вот образец народного песенного творчества того времени.

По числу человеческих жертв эксцессы российской истории бывали и круче. Но общественная значимость «Кровавого воскресения» была исключительной – именно в этот момент стало ясно: в России между царским правительством и народом идет гражданская война.

Ситуацию подхватили революционные партии, либеральная интеллигенция: Россия встала «на дыбы» и повсеместно окрасилась в красный цвет. Нарастающий вал революции достиг своей кульминации в сентябре – октябре 1905 года объявлением всеобщей политической стачки. А 17 октября царь подписал «Высочайший манифест об усовершенствовании государственного порядка», содержащий обещание «даровать населению незыблемые основы… неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний и союзов…». Это был вынужденный шаг и – запоздалый: революция к тому времени настолько «раскочегарилась», что трудно было удержать ее. Радикалы призывали народ не верить царским обещаниям и продолжать борьбу до полной победы над самодержавием. А еще раньше собравшийся в Лондоне III съезд РСДРП принял решение о вооруженном восстании.

Но манифест от 17 октября расколол российское общество, активизировал ту часть населения, которая встала на сторону прядка и враждебно отнеслась к революционерам – разрушителям России. Народ запел «Боже, царя храни» и… начал громить евреев. Немедленно после оглашения царского манифеста по империи прокатилась волна еврейских погромов, которая затронула десятки городов и местечек черты оседлости. В частности, погромы сотрясли Киев, Одессу, – в книге Аркадия Ваксберга «Из Ада в Рай и обратно. Еврейский вопрос по Ленину, Сталину и Солженицину» приводится цифра убитых в Одессе свыше 500 человек, – Луганск, Ростов-на-Дону, Томск; еще раньше избиением черносотенцами и полицией интеллигенции и евреев отметились Казань и Нижний Новгород, а позже, в июне 1906 года, разразился грандиозный еврейский погром в Белостоке.

Это неслучайно. Русские евреи едва ли не громче всех выступали «за нашу и вашу свободу», а по числу активных участников революционного брожения, включая лидеров партий, агитаторов и участников беспорядков, этот народ в относительном измерении, а в некоторых местах – и в абсолютном превзошел остальных подданных империи. Наиболее активная часть еврейской молодежи вышла из-под контроля своих религиозных наставников, родительской опеки и радикализировалась. Как писал А. И. Солженицын в своей книге «Двести лет вместе», евреи обильно присутствовали в руководстве революционных партий и среди их активных функционеров.

– Григорий Гершуни и Михаил Гоц возглавили новую революционную организацию, которая в начале ХХ века возобновила традиции «Народной воли» по части индивидуального террора против царских сановников. Гершуни возглавил и боевую организацию эсеров, в которой, в числе прочих, состояли Абрам Гоц, Дора Бриллиант, Рашель Лурье, Эстер Лапина, Лев Зильберберг, Михаил Швейцер, Евно Азеф. Последний возглавил боевую организацию эсеров после Гершуни, – который умер от саркомы легкого в возрасте 38 лет, – но оказался провокатором, работавшим одновременно на революционеров и на охранку;

– много их было и у меньшевиков, начиная с их лидера – Мартова;

– множество и среди вожаков анархистов, в том числе, Я.Новомирский, А.Ге, Л.Черный, В.Гордин, И.Гроссман и др.;

– немалое число – и у большевиков, о которых еще много будет сказано впереди.

И у руководства московского декабрьского вооруженного восстания 1905 года были евреи, начиная с начальника штаба краснопресненских дружин З. Литвина-Седого.

С одним из участников этих событий я был знаком лично. Мой старый учитель математики в старших классах средней школы сильно хромал на правую ногу. Как выяснилось, он был ранен, когда студентом вместе с товарищами бегал на баррикады помогать дружинникам.

А разве не эсер Петр Рутенберг шел рядом с попом Гапоном во главе колонны рабочих, направлявшихся к Зимнему дворцу в то «Кровавое воскресенье»? И разве не он участвовал в организации этого шествия и редактировал петицию к царю?

Вышеупомянутые и их соплеменники – члены революционных партий – в подавляющем большинстве своем считали себя русскими революционерами и далеко отошли от своего еврейства. Но были также партии и союзы, построенные по национальному признаку. Это социалистический рабочий союз «Бунд», объединявший десятки тысяч соплеменников в западных областях империи; это сионистский «Поалей – Цион». И вся эта разношерстная либеральная и революционная публика, включая их боевиков и «отряды самообороны», влилась бурным потоком во всероссийскую «фронду» самодержавию.

Такое не могло остаться незамеченным современниками, которые не без некоторых оснований, а кто и с иронией, окрестили события 1905 года «еврейской революцией». По понятным причинам этот малоприятный уклон в русской революции 1905 года не был замечен советской историографией, – во всяком случае, в ее популярном изложении. Зато теперь, когда полюса Добра и Зла у нас поменялись местами, на вовлеченности евреев в революцию можно заработать себе политический капитал.

На самом же деле, по широте территориального охвата и массовости участия в ней разных слоев общества, включая, прежде всего, рабочих, затем студентов, интеллигенцию, крестьянство, затем восстания на флоте – это была, конечно, русская революция. А перевод стрелок в сторону «еврейского заговора» был выгоден властям для дискредитации революции и революционеров в глазах российского общества. Так, после подавления войсками вооруженного восстания в Москве, газета «Московские ведомости» писала:

«Московский Союз русского народа земным поклоном благодарит тебя, христолюбивое и верное русское воинство, за самоотверженную службу царю и подвиги в дни подавления безумного мятежа, поднятого франкмасонским еврейским Бундом…».

При описании событий 1905 года в книге «Моя жизнь» Троцкий упомянул графа Витте, бывшего в то время председателем кабинета министров: «В своих воспоминаниях Витте писал впоследствии, что в 1905 г. «громадное большинство» России как бы сошло с ума». Далее Троцкий пишет: «Революция кажется консерватору коллективным умопомешательством только потому, что «нормальное» безумие социальных противоречий она доводит до высшего напряжения. Так люди не хотят узнавать себя в смелой карикатуре. Между тем все современное развитие сгущает, напрягает, обостряет противоречия, делает их невыносимыми и, следовательно, подготовляет такое состояние, когда громадное большинство «сходит с ума»…». Эти слова Троцкого вполне применимы к нынешнему времени, как будто бы за более чем 100 лет, прошедших после 1905 года, во взаимоотношении между властью и обществом в России ничего не изменилось: все та же забронзовевшая во вседозволенности Власть – и та же бесправная Россия. Впрочем, как говорят, народ всегда заслуживает свое правительство.

Но вернемся к погромам. Когда рядом живут представители разных этносов, различающихся между собой вероисповеданием, внешностью, родом занятий, материальным достатком и прочим, между ними существует известная напряженность, которая в повседневности не препятствует их мирному и даже взаимовыгодному существованию. Их отношения может омрачить только взаимная конкуренция. Во времена лихолетия напряженность эта возрастает. И тогда любая провокация может зажечь горючий материал, вызвать пожар межнациональных столкновении. Сколько мы наблюдали «неожиданностей» в этом плане на рубеже 1990-х годов и уже в новое время. Ослабление центральной власти провоцирует возникновение межнациональных разборок на местах. Но нередко сама власть бывает заинтересована в погромах, стремясь перенаправить разрушительную активность «низов» в нужное ей русло.

Погромы 1905 года были спровоцированы как поведением самой многонациональной революционно настроенной толпы, нарушавшей нормальное течение жизни обывателя, так и царским манифестом, «даровавшем жидам конституцию», – как это было понято православным населением и с чем трудно было смириться. Однако как до, так и после 1905 года в России в немалом числе происходили погромы, спровоцированные отнюдь не революционным накалом страстей, но банальной злонамеренной клеветой в адрес еврейского населения со стороны заинтересованных лиц и часто – из корыстных соображений. Таким был, например, знаменитый Кишиневский погром в апреле 1903 года.

Особенностью погромов 1905 года было то, что происходили они при попустительстве местных властей, занимавших позицию сторонних наблюдателей, а иногда – и участников событий на стороне погромщиков. По пути следования пьяной толпы солдаты оружейными залпами расстреливали одиночных «снайперов» из еврейской самообороны. Такое поведение блюстителей порядка поощряло громил. Обычно в таких случаях местная власть внезапно приходила в себя и наводила порядок спустя двое, трое или четверо суток от начала кровавых событий, после того как многие еврейские дома, магазины и лавки бывали разгромлены и разграблены чернью, а количество жертв исчислялось сотнями убитых и раненых. Жертвами оказывались и еврейская самооборона, но в подавляющем большинстве своем – вполне законопослушное мирное население, а кроме того, заодно, – студенты, «либералы», интеллигенты и прочие «неблагонадежные лица» независимо от вероисповедания – кто не успел скрыться. Если кого-то интересуют подробности, советую обратиться к упомянутому исследованию А.И. Солженицына «Двести лет вместе».

В обеих столицах и других городах, затронутых волнениями, действовала «черная сотня», терроризировавшая революционеров, интеллигенцию, студентов и прочее население. Черносотенный «Союз русского народа» был организован в Москве князем Волконским. Несмотря на свое «княжеское происхождение», по мнению С. Ю. Витте, «черная сотня» рекрутировала в свои ряды отнюдь не борцов за идею, – как сбившиеся с пути революционеры, – но всякое отребье, включая хулиганов самого низкого пошиба, погромщиков, убийц из-за угла. Слова либерального премьер-министра, который, безусловно, был противником революции, вполне соответствовали действительности. Так, 18 октября освобожденный из тюрьмы по амнистии в Москве Н.Э. Бауман – один из видных большевиков – был убит черносотенцем обрезком трубы. Черносотенцы при попустительстве полиции нападали на либеральных деятелей, совершали политические убийства, инициировали погромы.

Правые газеты неустанно призывали собираться людей русских «под знамя Священного Союза народной самоохраны за веру Христову, за Царя, за Отечество», обращались за помощью к святому Георгию Победоносцу. Деятельности правых, в т. ч. «Союза русского народа», покровительствовали высшие инстанции, начиная с министра внутренних дел П.Н.Дурново, который считал их отличным оружием правительства в борьбе с анархией. Таковыми были неформальные действия властей, направленные против революции, иногда достаточно эффективные.

Предвидя подобное развитие событий, журналист из Одессы – в будущем один из сионистских лидеров, – Владимир Жаботинский пытался по мере своих сил удержать соплеменников от фатального увлечения революцией. Он взывал: «Нечего еврейскими руками творить русскую историю. Ничего хорошего из этого не получится». «Если и допустимо участвовать евреям в революции, – говорил он, – то только на вторых ролях, вслед за большинством титульной нации». Удержать свою молодежь пытались и религиозные лидеры, общественные деятели, например, известный историк С.Дубнов (расстрелян немцами в 1941 году). Все тщетно. Под напором разбуженной стихии доселе неколебимая, всеподавляющая, тяжеловесная, ожиревшая 300-летняя Романовская монархия со всеми ее державными атрибутами вдруг зашаталась, затрещала по швам. И трудно было удержать молодежь от участия в этом празднике души…

Эта песня когда-то была очень популярна. Кого могли оставить равнодушными слова о царстве свободы? Но где пролегает дорога к этому самому царству – этого не ведал никто: ни русский поэт Н. Некрасов, впервые в своей поэме грудью проложивший дорогу к светлому будущему, ни нынешние революционеры. Свобода даром не дается. Она должна быть народом выстрадана. Кто за свободу не страдал, тот ее не достоин, ее и не оценит. Однако где взять народ, готовый страдать за свободу? И почему столь отзывчивым оказалось именно русское еврейство?

Напомню читателю обстоятельства общеизвестные. Еврейское меньшинство, составлявшее 4,5 – 5,0 миллионов человек на начало века, российскими законами было стиснуто в пределах нескольких областей «черты оседлости», расположенных в Малороссии и Белоруссии. Во многих местах евреям было запрещено проживать в городах, а только в так называемых «местечках», – отсюда и пошло выражение «местечковый еврей». И даже если какое-то местечко путем естественного прироста населения обретало статус города, евреи, жившие в нем десятилетиями и столетиями, подлежали выселению. Только для отдельных весьма немногочисленных категорий «инородцев», – купцы первой гильдии, крупные промышленники и банкиры, врачи, адвокаты, лица с высшим образованием и некоторые другие, – делалось исключение: им разрешалось проживание в крупных городах. К примеру, даже знаменитый русский художник И. Левитан, обучаясь в Петербурге художественному ремеслу, имел проблемы с проживанием в столице.

Процентной нормой был резко ограничен прием еврейской молодежи в российские вузы. Состоятельные родители вынуждены были посылать своих детей для получения образования за границу. Подавляющее же большинство еврейского населения – беднота, не имело доступа не только к высшему, но и среднему светскому образованию. Евреев не допускали на государственную службу. А в армии, несмотря на способности отдельных индивидуумов к воинскому делу, воинскую доблесть, оцененную солдатскими крестами, их военная карьера была невозможна. Чтобы стать офицером русской армии, необходимо было порвать с верой отцов и перейти в православие. Евреи не имели права владеть землей. Исключение составляли отдельные малонаселенные районы Таврии, где еврейское земледелие было разрешено и даже поощрялось.

К этому следует добавить полицейский произвол, презрительное отношение чиновников к еврейской бедноте и, нередко, погромные настроения среди местного православного населения, целенаправленно подогреваемые распространяемыми слухами, – например, об использовании крови христианских младенцев при выпечке пасхальной мацы, – инспирируемыми по этому поводу судебными процессами типа «дела Бейлиса».

Нельзя сказать, чтобы это именно царь Николай II ввел вышеупомянутые запретительные и ограничительные меры по отношению к еврейскому населению. Все это в том или ином виде существовало многими десятилетиями до него, и было одобряемо немалым числом представителей титульной нации. При Александре II многие ограничения были ослаблены, но после волны погромов, последовавших за убийством царя-освободителя, вступивший на престол Александр III вновь ужесточил законодательство в отношении евреев.

Умудренный опытом первой русской революции премьер-реформатор Столыпин в октябре 1906 года представил царю предложения «о пересмотре постановлений, ограничивающих права евреев». Они были отвергнуты царем с мотивировкой: «Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя». По-видимому, нерешительность царя была вызвана не только воспитанием, но и его окружением, господством черносотенных настроений при царском дворе, в частности, влиянием на царя великого князя Николая Николаевича. Государь открыто провозглашал черносотенцев как первых людей империи, как образцы патриотизма. При всех своих прекрасных душевных качествах царь Николай II был все же человеком недалеким. Это, разумеется, только мое мнение.

Российская реальность толкала еврейскую молодежь в революцию, альтернативой которой могла быть только эмиграция. Прочему же робкому и нерешительному большинству сынов и дочерей Израиля оставалось жалкое прозябание на родине в вечной нужде, в страхе перед погромами, без перспектив, без будущего.

Но дело, по-видимому, не только в «российской реальности». Как заметил в свое время Ленин, участие евреев в демократических и революционных движениях везде выше процента еврейского меньшинства в народонаселении. Эту особенность отмечали и другие. А вот что утверждал русский писатель А. В. Амфитеатров («Происхождение антисемитизма»):

«Евреи не могут не делать революции – активной или пассивной, потому что социальные революции во имя закона справедливости – их характер, их назначение их история среди народов. В этих бесконечных революциях они потеряли все: национальную территорию, политическую самостоятельность, храм, язык – все вещественное, что связывают собою народы, и все-таки остались народным целым, может быть, непоколебимым и недробимым более чем все другие народные целые, которые очень заботятся о своих национальных территориях, политической самостоятельности, храме, языке…Да, еврейство – революционная сила в мире, – и это не потому только, что евреям худо живется среди народов в своем рассеянии и что они изнемогают в бесправном страдании от подозрительных гонений. Еврейское революционерство далеко не простой и грубый ответ на преследование еврейства. Те, кто угадали в погромах, в чертах оседлости, в разновидностях гетто – с одной стороны, в еврейском революционерстве – с другой, элементы классовой борьбы, глубоко правы. Еврей осужден на революционерство потому, что в громах Синая ему заповедано быть социалистическим ферментом в тесте мира, видоизменяющего типы буржуазного рабства. Евреи никогда не были довольны ни одним правительством, под власть которого отдавала их историческая судьба. И не могут они быть довольны и не будут, потому что идеал совершенной демократии, заложенный в душе их, никогда еще не был осуществлен. А борьба за этот идеал – вся их история…». Эта особенность евреев как этноса вызывала закономерную неприязнь к ним у сильных мира сего: вождей, диктаторов, самодержцев, правящих империями. Не жаловали их и некоторые представители русской интеллигенции – главным образом, из патриотических побуждений. Но тут уже ничего не поделаешь.

Наибольшего напряжения революция 1905 года достигла в начале декабря. Решение о вооруженном восстании принял Московский Совет рабочих депутатов, о чем по поручению Московского комитета РСДРП объявил на митинге большевик Литвин-Седой. Ряд районов Москвы покрылся сетью баррикад. Рабочие боевые дружины были немногочисленны – всего, по оценкам современников, от пяти до десяти тысяч человек. Однако благодаря мужеству и координированным действиям дружинников повстанцы в течение двух недель держали в напряжении полицию и гарнизон города, который сам по себе был не вполне благонадежен. Градоначальник Москвы докладывал в Петербург о том, что, путем возведения баррикад, мятежники постепенно суживают их кольцо к центру города. Баррикады парализовали действия гарнизона, а мобильные группы дружинников устраивали партизанские вылазки на «вражескую» территорию, используя свое главное оружие – самодельные бомбы. Однако в целом тактика повстанцев была, скорее, оборонительной и выжидательной, так как ни по своей численности, ни по наличному оружию они не могли без посторонней помощи противостоять гарнизону города.

Помощь, однако, пришла противнику – в виде лейб-гвардии Семеновского полка, прибывшего в Москву по не занятой повстанцами Николаевской железной дороге. Семеновцы, а затем прибывшие в город другие полки уже к 15 декабря отбили у восставших все вокзалы столицы и стали громить баррикады артиллерией. По приказу полковника Мина раненных дружинников прикалывали штыками; пленных ждала жестокая и скорая расправа. По железной дороге в разных направлениях от Москвы двигались отряды карателей, которые в рабочих поселках без лишних формальностей расстреливали руководителей местных Советов рабочих депутатов, лидеров социал-демократов и прочих врагов режима, – кто не успел скрыться. А в «первопрестольной» черносотенцы вздергивали дружинников на столбах. Женщин, схваченных при оружии, нередко насиловали.

13 августа 1906 года командир лейб-гвардии Семеновского полка Г.А. Мин, повышенный в звании до генерал-майора, был застрелен террористкой пятью выстрелами в упор. Еще раньше было совершено покушение на московского генерал-губернатора Дубасова. Он был сильно обожжен, однако остался жив, а бросивший бомбу террорист погиб на месте.

Последний оплот декабрьского вооруженного восстания в Москве – Пресня, впоследствии переименованная в «Красную Пресню». Последний приказ штаба пресненских боевых дружин гласил: «…Мы начали. Мы кончаем. Кровь, насилие и смерть будут следовать по пятам нашим. Но это – ничего. Будущее – за рабочим классом. Поколение за поколением во всех странах на опыте Пресни будут учиться упорству…».

Несмотря на все издержки и пролитую кровь, революция 1905 года достигла немалых результатов: она изменила политический облик страны. Россия стала конституционной монархией и имела шанс на развитие гражданского общества в цивилизованном русле по пути, пройденном другими европейскими странами. Не получилось. Россия, как всегда, пошла своим путем.

Таков общий фон событий революции 1905 года, как я это себе представляю. А теперь – об участии в этих событиях Льва Троцкого. О шествии рабочих к Зимнему дворцу и дальнейших событиях 9 (23) января Троцкий узнал, находясь в Женеве. В книге «Моя жизнь» он пишет об этом следующее.

«23 января (1905) утром я вернулся в Женеву с рефератной поездки, усталый и разбитый после бессонной ночи в вагоне. Мальчишка продал мне вчерашний номер газеты. О шествии рабочих к Зимнему дворцу говорилось в будущем. Я решил, что оно не состоялось. Через час – два я зашел в редакцию «Искры». Мартов был взволнован до крайности. «Не состоялось?» – спросил я его. «Как не состоялось? – накинулся он на меня. – Мы всю ночь просидели в кафе, читая свежие телеграммы. Неужели вы не знаете? Вот, вот, вот…» И он совал мне газету. Я пробежал первые десять строк телеграфного отчета о кровавом воскресенье. Глухая и жгучая волна ударила мне в голову».

Оставаться за границей Троцкий не мог. С большевиками связи не было, с меньшевиками к тому времени он организационно порвал. Пришлось действовать на свой страх и риск. Через Мюнхен, где Троцкий с женой некоторое время жили у Парвуса, и Вену, где Виктор Адлер достал эмигрантам деньги, паспорта, адреса, изменив у парикмахера внешность, по поддельному паспорту на имя отставного прапорщика Арбузова Троцкий в феврале прибыл в Киев. В Киеве, переходя с одной конспиративной квартиры на другую, Троцкий писал прокламации, которые печатались в нелегальной типографии под носом у самого жандармского генерала Новицкого. Ряд листовок были напечатаны в типографии инженера Красина, входившего тогда в состав большевистского ЦК. От него же Троцкий получил явки в Петербурге, куда вскоре перебрался на конспиративную квартиру. В Петербурге он сотрудничал с местной группой меньшевиков, которая вела очень революционную линию. Но группа вскоре была провалена провокатором, знавшим Троцкого в лицо. Пришлось скрыться в Финляндию, где наступила передышка, заполненная напряженной литературной работой.

С началом октябрьской стачки Троцкий возвращается в Петербург с подготовленным им планом выборной беспартийной организации – по делегату от 1000 рабочих. Инициатива создания выборного революционного органа также исходила и от меньшевиков. Однако находившаяся в Петербурге часть большевистского ЦК была решительно против такой организации, опасаясь с ее стороны конкуренции. Троцкий пишет в своих воспоминаниях:

«Сектантское отношение большевистских верхов к Совету продолжалось до приезда Ленина в Россию в ноябре. О руководстве «ленинцев» без Ленина можно бы вообще написать поучительную главу. Ленин в такой неизмеримой степени превосходил своих ближайших учеников, что они чувствовали себя при нем как бы раз навсегда освобожденными от необходимости самостоятельно разрешать теоретические и тактические проблемы. Оторванные в критическую минуту от Ленина – они поражали своей беспомощностью. Так было осенью 1905 г. Так было весной 1917 г… Запоздалый приезд Ленина из-за границы был одной из причин того, почему большевистской фракции не удалось занять руководящего положения в событиях первой революции».

Троцкий с женой под фамилией Викентьевых сняли комнату у биржевого спекулянта. Из-за революционных событий дела на бирже становились все хуже, спекулянт терпел убытки и был в отчаянии. Однажды он схватил газету с напечатанной в ней статьей Троцкого и заявил жене Троцкого, Наталье Седовой, что если бы ему попался этот каторжник, то он бы застрелил его вот из этого пистолета. Однако на поиски другой квартиры времени не было.

«18 октября, на другой день после опубликования царского манифеста, – пишет Троцкий, – перед петербургским университетом стояли многие десятки тысяч, не остывшие от борьбы и опьяненные восторгом первой победы. Я кричал им с балкона, что полупобеда ненадежна, что враг непримирим, что впереди западня, я рвал царский манифест и пускал его клочья по ветру. Но такого рода политические предупреждения оставляют только легкие царапины в сознании массы…»

В Совете Троцкий выступал под фамилией Яновский, свои статьи подписывал как Троцкий. Он сотрудничал сразу в трех газетах:

– вместе с Парвусом издавал «Русскую газету», тираж которой в течение нескольких дней поднялся с 30 до 100000 экземпляров. Через месяц заказ на газету вырос до полумиллиона, но выход ее в таком количестве экземпляров был невозможен по техническим причинам;

– вместе с меньшевиками с середины ноября начал выпуск политической газеты «Начало», тираж которой рос не по дням, а по часам;

– писал передовицы в официальном органе Петербургского Совета «Известия».

Первым председателем Совета накануне приезда Троцкого из Финляндии был избран молодой адвокат Носарь-Хрусталев, по мнению Троцкого – случайная в революции фигура. Хрусталев председательствовал, но политически не руководил. После его ареста был выбран президиум, возглавляемый Троцким, который фактически с самого начала руководил работой Совета. Троцкий был автором многочисленных воззваний, манифестов, резолюций, участвовал в непрерывных митингах. Так продолжалось 52 дня существования первого Петербургского Совета.

Как в это, так и в более позднее время современники поражались работоспособности Троцкого и иногда ставили его в пример. Правда, некоторым это стоило головы. В своем «Романе-воспоминании» Анатолий Рыбаков описал случай, когда старый большевик Каплан – заместитель директора института, в котором он учился – однажды сказал, что образцом работоспособности может служить Троцкий, о котором он теперь вспоминает с горечью и осуждением, как о перешедшем на сторону врагов…». Эта оговорка не спасла. Вскоре его сняли с работы, затем арестовали и расстреляли.

Борьба не прошла даром. Рабочие Петербурга целиком стояли за Совет, который превратился в орган рабочего самоуправления. В Петербурге не было вооруженного выступления рабочих дружин подобно тому, которое имело место в Москве в декабре 1905 года. Тем не менее в обстановке паралича, вызванного октябрьской стачкой, власти вынуждены были считаться с руководством Совета и вести с ним переговоры. Сам премьер-министр Витте, несмотря на крайнюю занятость, принимал депутации Совета. Петербургский Совет решал вопросы всеобщей стачки, восьмичасового рабочего дня, проведения в жизнь мер по обеспечению гражданских прав населения, которые были обещаны властями, записаны в царском манифесте.

В учебниках истории, по которым нам преподавали в школе, немало места было уделено декабрьскому вооруженному восстанию в Москве. О Петербургском Совете, возглавляемом Хрусталевым – Носарем, (о Троцком– ни слова!) упоминалось вскользь, что лично у меня вызывало удивление. Причины этого – чисто конъюнктурные.

Как уже было сказано, деятельность Петербургского Совета продолжалась 52 дня. Вечером третьего декабря Совет был окружен войсками; входы и выходы были заблокированы. С хоров, где заседал Исполнительный Комитет, в низ зала, где толпились уже сотни депутатов, Троцкий крикнул: «Сопротивления не оказывать, оружие врагу не сдавать». Все личное оружие рабочие привели в негодность. Далее последовали аресты. Была ли альтернатива такому решению? Альтернативой могла быть только героическая смерть в бою всех депутатов, что не оставляло шансов для дальнейшей борьбы.

Опыт революции 1905 года впоследствии был обобщен Троцким изданием книги «Россия в революции», которая затем многократно переиздавалась под заглавием «1905 год». После Октябрьского переворота эта книга приобрела характер официального учебника партии не только в России, но и у коммунистических партий Запада. После смерти Ленина, когда началась кампания против Троцкого, в полосу обстрела была вовлечена и эта книга. Троцкий пишет: «…постепенно критика смелела, наглела и становилась тем более шумной, чем более ей приходилось заглушать голос собственной тревоги. Так создана была задним числом легенда о борьбе Ленина и Троцкого в революции 1905 года».

Как высказывались современники о роли Л. Троцкого в русской революции 1905 года? В воспоминаниях Троцкого приводятся слова А. Луначарского из книги «Силуэты», состоящей ныне под запретом: «Популярность его (Троцкого) среди петербургского пролетариата ко времени ареста была очень велика и еще увеличилась в результате его необыкновенно картинного и героического поведения на суде. Я должен сказать, что Троцкий из всех социал-демократических вождей 1905 – 1906 годов, несомненно, показал себя, несмотря на свою молодость, наиболее подготовленным. Он больше других чувствовал, что такое государственная борьба. И вышел он из революции с наибольшим приобретением в смысле популярности: ни Ленин, ни Мартов не выиграли в сущности ничего. Плеханов очень много проиграл. Троцкий же с этих пор стал в первый ряд».

Далее заканчивает уже сам Троцкий: «Эти слова, написанные в 1923 году, звучат тем более выразительно, что сегодня Луначарский – не очень «картинно» и не очень «героически» – пишет прямо противоположное».

Арест Исполнительного комитета Совета последовал на второй день после опубликования так называемого финансового манифеста, который провозглашал неизбежность финансового банкротства царизма и категорически предупреждал, что долговые обязательства Романовых не будут признаны победоносным народом. В последующий период этот манифест ни на что не повлиял, и царь продолжал получать зарубежные займы. Но после победы Октябрьской революции декрет Совета Народных Комиссаров от 10 февраля 1918 г. объявил все царские долги аннулированными. Кредиторы царизма были своевременно предупреждены Петербургским Советом еще в 1905 г.

После ареста Троцкий был помещен в «Кресты», затем в Петропавловскую крепость, а под конец – в Дом предварительного заключения. Перед отправкой в Сибирь он еще побывал в пересыльной тюрьме. Обстановка в тюрьмах после революции 1905 г. была относительно либеральной, что позволяло Троцкому заниматься литературной деятельностью. В частности, он продолжал заниматься обоснованием теории перманентной революции, писал и передавал на волю по частям книгу «Россия и революция», в которой он высказал мысль о том, что революция, начавшаяся в России, не может закончиться до тех пор, пока не будет установлен социалистический строй.

Судебный процесс по делу Петербургского Совета открылся 19 сентября 1906 г. «в медовые недели столыпинских военно-полевых судов». Троцкий придавал большое политическое значение этому процессу. На самом процессе он говорил о месте вооруженного восстания в революции. После выступления два десятка защитников подходили к нему с рукопожатиями… Троцкого и 14 других обвиняемых приговорили к ссылке на вечное поселение в Восточную Сибирь с лишением всех гражданских прав. Это был сравнительно мягкий приговор. Все ждали каторги.

В пересыльной тюрьме всех заключенных заставили переодеться в арестантскую одежду, но разрешили оставить свою обувь. Это вселяло некоторые надежды. В подошве ботинка у Троцкого был запечатан новый паспорт, а в высоких каблуках – золотые червонцы. До Тюмени на место ссылки ехали по железной дороге. Далее отправились на лошадях; на 33-й день пути доехали до Березова, где заключенным дали остановку на два дня. Предстояло совершить еще около 500 верст до Обдорска – конечного пункта. Троцкий решил бежать, но не по главной дороге вдоль русла Оби, где бы он был неминуемо пойман, а по бездорожью, по руслу Сосьвы, в сторону Урала. В той стороне никакой полиции нет, ни одного русского поселения, только остяцкие юрты. На всем протяжении пути нет даже лошадей, тракт исключительно олений. Полиция не догонит, зато можно затеряться в пустыне, погибнуть в снегах. Стоял февраль.

По совету одного ссыльного доктора Троцкий симулировал ишиас, чтобы остаться на несколько дней в Березове. С помощью местного крестьянина по прозвищу «козья ножка» он нашел проводника-зырянина, ловкого и бывалого, и притом – лютого пьяницу. Он и вывез Троцкого на дровнях из Березова. Затем пересели на легкие нарты, влекомые тремя оленями. Путешествие длилось неделю. Беглецы проделали 700 километров и приблизились к Уралу. При появлении первых признаков цивилизации Троцкий выдавал себя за инженера из полярной экспедиции барона Толя. Затем продолжил путь в качестве «чиновника» сначала по местной узкоколейке, а затем по железной дороге. На одной из остановок он по телеграфу вызвал жену на станцию, где скрещивались поезда…

Далее – Петербург, встреча с друзьями в артиллерийском училище, Финляндский вокзал, временное убежище в Финляндии. Через несколько дней Троцкий, оставив пока жену с новорожденным сыном в России, отправился в Стокгольм. До границы его провожала молодая финская активистка. Троцкий пишет в воспоминаниях: «В тот период это были друзья. В 1917 году они стали фашистами и заклятыми врагами Октябрьской революции».

Исход революции и вторая эмиграция

Революция шла на спад. 1906 год был ознаменован крестьянскими волнениями, восстаниями на флоте, которые были жестоко подавлены, а их руководители – повешены, а также многочисленными эсеровскими актами возмездия. В целом же в России при премьере Столыпине, сменившем либерала Витте, постепенно наступала стабильность. Тысячи активных участников «смуты» были казнены, – в городах и весях действовали полевые суды, посылались карательные отряды; другие оказались в местах «не столь отдаленных» и очень отдаленных. Кроме ведения дел охранительных и карательных от разбушевавшегося революционного террора разносторонний Столыпин пытался реформировать Россию, чтобы уберечь ее от новых потрясений. Он проводил земельную реформу, переселял безземельных крестьян в необжитые просторы Сибири и Средней Азии. В достижении поставленных целей Столыпин был очень настойчив, энергичен, бесстрашен и удачлив, чем вызывал зависть и неприязнь у более именитых царедворцев. В обиход того времени вошли неологизмы языка, вышедшие из стен Государственной Думы: «столыпинские вагоны», «столыпинские галстуки».

Последний «столыпинский галстук» был накинут на шею анархисту-максималисту Дмитрию Богрову, – по совпадению – соплеменнику Троцкого, – застрелившему 1 сентября 1911 года самого Столыпина. Убийство произошло в антракте оперы «Сказка о царе Салтане» в зале Киевского оперного театра, заполненного представителями «высшего света»: министрами, военными, роскошно одетыми дамами, в присутствии самого государя с его дочерьми, бдительно охраняемом полицией и жандармами. Богров шел к этой цели с упорством сомнамбулы и переиграл всех. В объяснение этого поступка А.И. Солженицын в романе «Красное колесо» вложил в уста Богрова следующие слова, сказанные им эсеру Лазареву в Петербурге за год до покушения на Столыпина: «Он (Столыпин) – самая зловредная фигура, центральная опора этого режима. Если можно так выразиться, он слишком хорош для этой страны. Я решил выкинуть его с политической арены по моим индивидуальным идеологическим соображениям. К тому же, есть и хорошая традиция убивать именно министров внутренних дел. Это место должно обжигать».

Существуют разные версии мотивов этого преступления. По одной из них Богровым руководили вовсе не идейные соображения, а тщеславие: таким странным образом он решил прославиться. Однако тогда тот же критерий следовало бы применить к сотням других боевиков, избравших тактику индивидуального террора. Другие утверждали, что он пошел на это дело, боясь разоблачения как агент охранки, – коим он действительно был с 1907 года, и это облегчало Богрову прямой выход на Столыпина, – и предпочтя товарищескому суду «героическую смерть». Третьи – что сама охранка, действуя в интересах неких «тайных сил», решила устранить Столыпина руками Богрова. Возможно, правы все сразу. Но это вовсе не исключает наличия собственных побудительных мотивов, высказанных Богровым на упомянутом свидании с Лазаревым. Не менее убедительно звучали и следующие его слова:

«…Я еврей… И позвольте Вам напомнить, что мы до сих пор живем под господством черносотенных вождей. Евреи никогда не забудут Крушеванова, Дубровиных, Пуришкевичей и тому подобных злодеев. А Герценштейн? А где Иоллос? Где сотни, тысячи растерзанных евреев – мужчин, женщин и детей с распоротыми животами, с обрезанными носами и ушами. Вы знаете, что властным руководителем идущей теперь дикой реакции является Столыпин. Я прихожу к Вам и говорю, что я решил устранить его…». Михаил Герценштейн и Григорий Иоллос – депутаты первой Думы и сотрудники либеральной газеты «Русские ведомости». Оба были убиты черносотенцами в 1907 году. Следствие по этому преступлению не велось.

Петр Аркадьевич Столыпин, – для одних «вешатель», для других – «великий реформатор», – был недооценен его современниками. Крутыми мерами ему удалось вытащить Россию из революционной воронки 1905 – 1906 годов и в законодательном порядке во многом преобразовать ее в последующие пять лет, когда он возглавлял кабинет министров. Он делал это вопреки всеобщему сопротивлению – со стороны несговорчивой Государственной Думы, Государственного Совета, начиненного чванливыми отставными сановниками, жившими позавчерашним днем Империи, и самого переменчивого в своих настроениях царя Николая II. Настойчиво и неотступно проводил он свои реформы по пути модернизации России и во многом преуспел. Возможно, преуспел бы больше, если бы не тот роковой выстрел. Но еще за несколько месяцев до этого, вследствие постоянно плетущихся вокруг его имени интриг, Столыпин потерял влияние на царя, после чего его всеми ожидаемая отставка стала вопросом времени. Таким образом «троечники» в классе, угнетаемые авторитетным «отличником», отомстили ему за свое унижение.

На торжествах, посвященных открытию памятника Александру II, формально еще являясь действующим премьер-министром, он оказался в положении «бывшего» и не был в должной мере охраняем, несмотря на предупреждение самого террориста, – небывалый в истории случай! – о готовящемся на него покушении. Избежав смерти в ряде прошлых покушений с участием групп боевиков, он оказался беззащитен от двух пуль террориста-одиночки. Умирал он, окруженный только близкими, покинутый первыми лицами государства и не удостоенный даже внимания самого монарха, которого уберег от революции. Неприятен был Столыпин царю и его царственной супруге: был избыточно самолюбив и порой непозволительно дерзок в своих поступках, заслоняя собою самого государя. Когда была эта безобразная смута – был полезен, делал нужное дело, а теперь – вполне заменим. На этих праздничных мероприятиях Николай II имел много поводов ощутить любовь народа к своему государю. Нет, определенно, засиделся Столыпин в кресле премьера…

Ну, а может быть Столыпин и в самом деле слишком хорош для России? Его убийство нанесло чувствительный удар по монархии Романовых – прежде всего, психологически. Оказалось, что в этом государстве реально некому ее защитить: вся его мощь уходит в парады и фейерверки. Можно сказать и так – это убийство стало предвестником краха режима, что и произошло несколькими годами позже. А на исходе революции тогда еще живой и деятельный Столыпин, с целью усмирить непокорную «левую» думу – законнорожденное дитя революции – и заставить ее работать в конструктивном русле, 3 июня 1907 года совершил, как тогда говорили, антиконституционный переворот. Он разогнал вторую Думу и законодательно изменил представительство сословий. После этого в третьей Думе революционная «фронда» режиму была количественно низведена до ничтожного минимума, зато подавляюще превалировали правые и либералы – представители землевладельцев и капитала.

Остатки революции ушли в подполье или скрылись за границей, кто временно, а кто и навсегда. Многие, разочаровавшись, вообще ушли из «политики», для других настала пора разброда и шатаний, переоценки ценностей. Бывшие соратники по борьбе предъявляли претензии большевикам, ставя им в вину их максимализм. И это накладывалось на разгул реакции, ее стремление низвести к минимуму завоеванные революцией демократические права и свободы граждан. В поэме В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин» есть такие слова (цитирую не в традиционном для Маяковского стиле стиха лесенкой):

Основная борьба идей происходила в эмиграции. Излагая эту главу, я вновь обращаюсь к воспоминаниям Троцкого в книге «Моя жизнь».

После побега из России Троцкий успел еще на Лондонский объединительный съезд российской социал-демократии, состоявшийся в 1907 году. Никакого объединения не произошло: никто не пожелал «поступаться принципами». Троцкий же пытался довести до соратников свои идеи «перманентной революции» и нашел у некоторых взаимопонимание, в частности, у Розы Люксембург. Да и с Лениным наблюдалось совпадение во взглядах в отношении интересов пролетариата и крестьянства.

Во время второй эмиграции Троцкий с семьей около семи лет прожил в Вене. Состоял членом австрийской социал-демократии, посещал ее собрания, участвовал в демонстрациях, сотрудничал в газетах и журналах. Он познакомился с ее лидерами, но ощущал их чуждыми себе людьми и ни с кем не сблизился. По словам Троцкого, они не были революционерами, более того, представляли собой человеческий тип, противоположный типу революционера. Он писал: «В непринужденной беседе между собой они гораздо откровеннее, чем в статьях и речах, обнаруживали то неприкрытый шовинизм, то хвастовство мелкого приобретателя, то священный трепет перед полицией, то пошлость в отношении к женщине. Психологически они сложились в эпоху реформ, в относительно спокойной, благополучной обстановке дряхлеющей Австрийской Империи».

Совершенно иной тип революционера, по мнению Троцкого, представляли Маркс и Энгельс, что следовало, в частности, из их взаимной переписки. Троцкий пишет: «…Они могут быть беспощадны, но не вероломны; для внешнего блеска, титулов, чинов, званий у них есть только спокойное презрение. То, что филистеры и пошляки считали их аристократизмом, было на самом деле их революционным превосходством. Главная его черта – полная органическая независимость от официального общественного мнения всегда и при всех условиях».

Из австрийских лидеров более всех был расположен к Троцкому Виктор Адлер – знакомый еще по первой эмиграции. Это расположение, среди прочих, имело вполне конкретную причину: ведь всеобщее избирательное право для Австрии было, по мнению Троцкого, по существу, завоевано Петербургским Советом рабочих депутатов.

Немецкая социал-демократия в то время считалась самой мощной в Европе и мире. Из ее лидеров Троцкий был знаком с Францем Мерингом, Карлом Либкнехтом, Каутским, Бебелем и его преемником Газе. Каутский, один из старых и наиболее авторитетных лидеров, прозванный «папой интернационала», был реформатором и революцию видел лишь в туманной исторической перспективе. К русской революции он относился сочувственно, но был органически враждебен перенесению революционных методов на германскую почву. Подобное отношение к революции было вообще характерно для большинства лидеров европейской социал-демократии довоенного благоденствия: кому нужны эти потрясения, если разумные социальные цели могут быть достигнуты мирными парламентскими методами. В противоположность большинству немецких лидеров, Карл Либкнехт по своему характеру был революционер и оставался наполовину чужаком в доме германской социал-демократии «с ее чиновничьей размеренностью и всегдашней готовностью отступать».

В этот довоенный период эмиграции между Троцким и Лениным периодически разгоралась ожесточенная полемика в печати по идейным, тактическим и организационным вопросам, доходящая до взаимных оскорблений. Критика в адрес Троцкого шла и со стороны меньшевиков. Впрочем, по части навешивания ярлыков гораздо более преуспел именно Ленин. Его выражение относительно «Иудушки Троцкого» – как раз из этого времени полемических баталий. Тогда же из уст Ленина выпорхнуло слово «троцкисты», которое сыграет роковую роль для Троцкого и его сторонников во внутрипартийной борьбе, развернувшейся после смерти Ленина. Но тогда, позже, это слово будет нести совершенно иную смысловую нагрузку. Ленин же ставил в упрек Троцкому его беспринципность, стремление стать «над схваткой» в проводимой им линии на сближение обеих фракций расколовшейся российской социал-демократии, его «заигрывание» с различными небольшевистскими и отколовшимися от большевиков группами.

В этой изнурительной фракционной борьбе кроме принципиальных вопросов, расколовших на втором съезде российскую социал-демократию на две непримиримые группировки, большое значение имел и вопрос лидерства. Ленин по своим природным данным был прирожденным лидером и не желал уступать эту роль никому. Это было самоочевидно, и никем из его сподвижников под сомнение не ставилось. Но после смерти Ленина у большевиков не нашлось достойного преемника, – Троцкий здесь не рассматривается. Поэтому для этой партии все закончилось так плохо…

Однако Ленин не был первым, кто изобрел «троцкизм». Пальма первенства, по словам Троцкого, принадлежит профессору Милюкову, – бывшему председателю партии кадетов в Государственной Думе, – который возражал Троцкому по поводу диктатуры пролетариата: «Идея диктатуры пролетариата – ведь эта идея чисто детская, и серьезно ни один человек в Европе ее не будет поддерживать».

В октябре 1908 г. Троцкий начал издавать в Вене русскую газету «Правда». В Россию она доставлялась контрабандным путем. Над заголовком газеты было пропечатано: «Российская социал-демократическая рабочая партия», «Рабочая газета» и был пропечатан лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Газета выходила не чаще двух раз в месяц в течение трех с половиной лет. Главным сотрудником был А.А. Иоффе, впоследствии активный участник революции 1917 года и советский дипломат. Позже газету с таким же названием и лозунгом начнут выпускать большевики и сделают ее своим главным печатным органом.

В августе 1912 года Троцкий сделал попытку созвать объединенную конференцию из представителей социал-демократических фракций. Но Ленин решительно воспротивился объединению, и конференция в Вене была созвана без большевиков. В итоге Троцкий формально оказался в блоке с меньшевиками и отдельными группами большевиков-диссидентов, – так называемый «августовский блок». К этому времени в российской социал-демократии идейно оформились две тенденции: социально-революционная и демократически-реформист-ская. Их объединение в рамках единой партии стало уже невозможно.

С началом Балканской войны газета «Киевская мысль» предложила Троцкому отправиться военным корреспондентом на Балканы. Свои статьи он подписывал под псевдонимом «Антид Ото». Троцкий пишет в воспоминаниях: «Я открыл в своих статьях борьбу против лжи славянофильства, против шовинизма вообще, против иллюзий войны, против научно-организованной системы одурачивания общественного мнения. Редакция «Киевской мысли» нашла в себе достаточно решимости, чтобы напечатать мою статью, рассказывающую о болгарских зверствах над ранеными и пленными турками и изобличающую заговор молчания русской печати. Это вызвало бурю возмущения в либеральных кругах. Правительственные газеты делали намеки, что под псевдонимом Антид Ото скрывается не только эмигрант, но и австро-венгерский агент».

В этом месте я сделаю небольшое отступление. «Болгарские зверства» над пленными турками, возможно, имели весомые исторические предпосылки. Но в любом случае зверства не имеют морального оправдания. А вот с «научно-организованной системой одурачивания общественного мнения» во времена войн и конфликтов мы знакомы с самого детства. Вероятно, эта тенденция в той или иной степени проявляется почти повсеместно, но в России она имеет исторические традиции.

Кто жил в послевоенное время хорошо помнит и ввод советских войск в Венгрию в 1956 году «для оказания помощи венгерскому народу в его борьбе с контрреволюцией», и ввод их в Чехословакию в 1968 году «по просьбе правительства этой страны», и ввод в Афганистан «для оказания интернациональной помощи братскому афганскому народу», и противодействие «наглой агрессии израильской военщины» против мирных народов арабских стран в 1967 году. Во все перечисленные драматические моменты истории и им подобные народ и партия были у нас едины. По всем телевизионным каналам гремел всеобщий «одобрям» или «осуждам», – смотря по ситуации. И не было слышно голосов иных. А коль таковые по чьему-либо недосмотру все-таки иногда появлялись, бывали тут же затоптаны вместе с их носителями. И главную роль во всеобщем единении играла эта пресловутая научно-организованная система формирования общественного мнения, которая, благодаря современным средствам коммуникации, приобретала поистине тотальный характер. Ничего в этом плане не изменилось и в наше время. Вспомним героические дни «принуждения к миру зарвавшихся грузинских агрессоров» в августе 2008 года путем отторжения от Грузии четверти ее территории – опять всеобщий «одобрям» по всем телевизионным каналам. Так было всегда, так будет и потом. В безальтернативной информационной среде новостные и аналитические программы ТВ легко оборачиваются парадом лжецов.

Начало мировой войны, август 1914 года, застало Троцкого в Австрии. Под впечатлением того времени он пишет:

«…Какое отношение к войне нашел я в руководящих кругах австрийской социал-демократии? Одни открыто радовались ей, сквернословили в адрес сербов и русских, не очень отличая правительства от народов: это были ограниченные националисты, чуть-чуть прикрытые лаком социалистической культуры, который теперь сползал с них не по дням, а по часам. Другие – и во главе их стоял Виктор Адлер – относились к войне, как к внешней катастрофе, которую нужно было перетерпеть».

Из опасения быть арестованным в качестве подданного России Троцкий с семьей перебирается в швейцарский Цюрих. Наблюдая оттуда происходящее, Троцкий заключает: «…Дело идет о крушении Интернационала в самую ответственную эпоху, по отношению к которой вся предыдущая работа была только подготовкой…». В ноябре 1914 года в качестве корреспондента «Киевской мысли» Троцкий прибывает во Францию. Вскоре по приезде в Париж он стал работать в ежедневной эмигрантской газете «Наше слово» антивоенной и антимилитаристской направленности.

В сентябре 1915 года в швейцарской деревушке Циммервальд была созвана конференция представителей европейской социал-демократии – решительных противников войны. Их было так немного, что все они по пути к месту назначения разместились на четырех повозках. Революционное крыло циммервальдцев возглавлял Ленин; большинство же принадлежало к пацифистскому крылу. Все с трудом сошлись в одном манифесте, проект которого подготовил Троцкий. Циммервальдская конференция дала толчок развитию антивоенного движения.

Тем временем вокруг газеты «Наше слово» сгущались тучи. Редакция все чаще получала анонимные письма с угрозами, вокруг типографии терлись подозрительные лица. Обвинения и угрозы исходили от русского правительства в связи с антивоенной направленностью газеты. В результате провокации, организованной русской охранкой, в сентябре 1916 года колеблющееся до этого французское правительство закрыло газету «Наше слово». Разорить это гнездо русских революционеров царская дипломатия желала давно. Одновременно был подписан приказ о высылке Троцкого из Франции, и парижская префектура предложила ему самому выбрать страну проживания. Но Англия и Италия отказались от чести оказать ему гостеприимство, то же – и Швейцария, – под давлением русского правительства. Оставалась Испания.

В Испанию Троцкий выезжать добровольно отказался, но через несколько месяцев был насильно препровожден туда двумя полицейскими инспекторами. Сначала Сан-Себастьян, затем Мадрид. По признанию Троцкого, он оказался в городе, где никого не знал и где никто не знал его. А так как он не знал еще и испанского языка, то не мог быть более одиноким, скажем, в Сахаре или в Петропавловской крепости. К тому же, секретарь социалистической партии Испании Ангиано, которого Троцкий намеревался посетить, оказался посаженным в тюрьму на 15 суток за непочтительный отзыв о каком-то католическом святом.

Такое поведение властей Испании образца 1916 года, еще не вполне очнувшейся от сна средневековья, сегодня вызвало бы лишь ностальгическую улыбку. А вот как чтут святых в нашем отечестве и в наше время. В 2009 году некий незадачливый журналист выразил в местной прессе осторожное сомнение в реальности бренного существования президента Татарстана Минтимера Шаймиева, который давно не показывался на людях и не был замечен в какой-либо деятельности. И поползли слухи… однако слухи эти оказались сильно преувеличенными и несколько преждевременными. И что же? Журналюге этому дали не 15 суток ареста. По приговору суда ему светил реальный срок на нарах «за оскорбление чести, достоинства и подрыв деловой репутации» высокочтимого регионального святого, коим и являлся Минтимер Шарипович.

Или еще пример. Один известный у нас политик из числа неподпускаемых к «голубому экрану» сподобился выпустить большим тиражом брошюру о масштабах коррупции в столице нашей родины и, в частности – о поразительных успехах бизнеса супруги действующего мэра. О всеобщей коррупции в Большом городе и без того знала каждая московская дворняжка. Но в брошюре все масштабно обобщено, вещи названы своими именами. И что же, наказала наша фемида коррупционеров? Отнюдь, этот вопрос московскими судами даже не рассматривался. Но автора брошюры приговорили к крупному денежному штрафу и потребовали от него опровержения того научно установленного факта, что дважды два равняется четырем. И опять же – за оскорбление чести и достоинства, подрыв деловой репутации этого чтимого прихожанами столицы крупного регионального святого.

Однако после того как последний, забронзовевший в своей святости, осмелился перечить самому главному на тот период святому, – уже федерального уровня, – этот ослушник был немедленно сброшен с пьедестала. И, преследуемый сворой гончих псов от телевидения, проворно скрылся «за бугром» с целью реализовать себя, например, в сфере пчеловодства. Все дело в том, что эти псы внезапно учуяли коррупционную составляющую в деятельности бывшего святого и его высокочтимой супруги. Также внезапно прозрела и фемида…

Подобных примеров великое множество в отечестве нашем, где повсеместно чтут живых святых больше, чем мертвых. Пока они не нарушат субординацию на олимпе.

Находясь во взвешенном состоянии, Троцкий успел посетить мадридский музей, где с возвышенными чувствами стал приобщаться к испанской живописи. Из этого состояния его вывела мадридская префектура, подвергшая Троцкого аресту. А когда по предложению властей он изложил свои взгляды в помещении префектуры, шеф через переводчика заявил, что ему надлежит немедленно покинуть Испанию, а впредь до этого его свобода будет подвергнута некоторым ограничениям. «Ваши идеи слишком передовые для Испании», – сказал он.

Как позже выяснилось, причиной ареста Троцкого в Мадриде была телеграмма из Парижа: «Опасный анархист… переехал границу у Сан-Себастьяна. Хочет поселиться в Мадриде». Троцкого поместили в мадридскую тюрьму, откуда через несколько дней переправили в Кадис. Там Троцкого известили о намерении испанских властей отправить его ближайшим пароходом в Гавану. Троцкий наотрез отказался плыть на Кубу и предложил отправить его в Америку. После тяжелой борьбы с подключением всех возможных механизмов и полемики в испанских газетах Троцкому разрешили дожидаться ближайшего парохода в Нью-Йорк. 25 декабря 1916 года Троцкий с семьей покидает Испанию и Европу из Барселоны и отправляется в «Новый свет» на испанском пароходе.

«Программа мира»

В завершении этой истории хочу остановиться на так называемой «программе мира», – как ее понимал Троцкий и излагал в ряде статей, опубликованных в 1915–1916 годах в парижской газете «Наше слово», а затем – в брошюре, вышедшей летом 1917 года в Петрограде. Статья также включена в сборник под общим заголовком «К истории русской революции», изданный у нас в 1990 году. «Программа мира» открывает перспективу послевоенного устройства Европы, какой она виделась Троцкому в разгар Первой мировой войны.

Вопрос о том, как покончить с войной на взаимное истребление обсуждался политиками и общественностью европейских стран. Однако повсеместно декларируемое стремление к миру натыкалось на непреодолимое препятствие: интересы воюющих сторон. И даже публично заявленная позиция достижения мира без аннексий и контрибуций положение не спасала.

При всеобщей разрухе особенно незавидной была судьба малых народов и стран, на территории которых велась война. «Что толку, – пишет Троцкий, – от нейтралитета для Бельгии, в начале войны растоптанной немецкой солдатней, или для «нейтральной Греции», на территории которой сошлись все воюющие армии?».

В 1915 году еврейское население из охваченных боевыми действиями областей «черты оседлости», которую по царским законам оно не смело покидать столетиями, – только на всякий случай из-за никем не доказанного возможного шпионажа в пользу противника выселялось в глубинные области России. Всего было переселено около 900 тыс. человек. Брошены дома, порушено хозяйство. На новом месте нужно начинать новую жизнь – в скудной военной обстановке, в неприязненной среде местного населения. Выселение евреев в ряде случаев сопровождалось грабежами, взятием заложников: с этим народом можно было не церемониться. В то время как полмиллиона солдат-евреев сражалось в составе русской армии, русские войска глумились над мирными еврейскими жителями Галиции, громили и вешали их без разбора. По словам Владимира Жаботинского («Слово о полку»): «На фронте бушевал ядовитый палач и наушник, русский патриот из поляков Янушевич (начальник штаба верховного главнокомандующего – прим. автора) – вешая чуть не десятками еврейских «шпионов», выгоняя целые общины из городов и местечек; на каждой станции толпились голодные, ободранные, босоногие беженцы…». А русский генерал Ранненкампф, подойдя к границам Пруссии, устроил там такие зверские еврейские погромы, какие с трудом припоминает современная история.

Генерал от кавалерии Павел Карлович фон Ранненкампф был расстрелян большевиками в Таганроге в 1918 году.

Поляки, мобилизованные во враждующие армии, западные украинцы и те же евреи были вынуждены убивать своих братьев по крови: одни «за веру, царя и отечество», другие – за императора Франца-Иосифа, кайзера Вильгельма и «Фатерлянд». Таков исторический фон, отражавший судьбу малых народов в этой совершенно чуждой им войне.

Говоря об условиях прекращения войны, Троцкий умозрительно рассматривает три типичных положения:

– решительная победа одной из сторон;

– общее истощение противников при отсутствии решительного перевеса какой-либо стороны;

– вмешательство революционного пролетариата, приостанавливающее «естественное» развитие военных событий.

Развитие сценария по первому и второму вариантам неизбежно завершится аннексиями за счет малых стран и народов. Третий исход предполагает вмешательство международного пролетариата еще в разгар этой войны, которое парализует и приостанавливает войну сразу. Но этим, по мнению Троцкого, дело не ограничится. Действительное осуществление «мира без аннексий» предполагает во всех случаях могущественное революционное движение пролетариата. Таким образом, будущий лозунг большевиков: «превратим войну империалистическую в войну гражданскую» – возник не на пустом месте и не является словоблудием. К нему подвигла вся история Первой мировой войны и тупиковая ситуация на ее исходе.

Далее Троцкий заключает: «В своей борьбе против империализма пролетариат не может ставить себе политической целью возвращение к старой европейской карте, он должен выдвинуть свою собственную программу государственных и национальных отношений, отвечающих основным тенденциям экономического развития, революционному характеру эпохи и социалистическим интересам пролетариата». По мнению Троцкого, решение этих вопросов невозможно без признания принципа национального самоопределения для каждой национальной группы, в том числе, и права отделения от данного государства, а единственно демократический путь узнать «волю» нации – это референдум.

Однако этот ответ, демократически обязательный, остается чисто формальным, так как ничего не говорит нам о реальных возможностях, путях и средствах национального самоопределения в современных условиях. Принцип национального самоопределения во многих случаях ведет к государственной и экономической децентрализации. Поэтому даже если Европа каким-либо чудесным образом оказалась разбита на законченные национальные государства и государствица, этим бы не был разрешен национальный вопрос.

Социал-демократия хочет и должна в интересах материальной и духовной культуры обеспечить за национальной общностью свободу развития. Именно в этом смысле она переняла от революционной буржуазии демократический принцип национального самоопределения как политическое обязательство. Однако, с другой стороны, пролетариат не может позволить «национальному принципу» стать поперек дороги неотразимому и глубоко прогрессивному стремлению современного хозяйства планомерно организовываться на всем нашем континенте и далее на всем земном шаре.

С точки зрения исторического развития централизующая тенденция современного хозяйства является основной, и за ней должна быть обеспечена полная свобода в форме постройки объединенного мирового хозяйства независимо от национальных рамок и государственно-таможенных застав, подчиненного только свойствам почвы, недр земных, климата и потребностям разделения труда. Иными словами, нужно, чтобы рамки государства, – как хозяйственной, а не национальной организации, – раздвинулись, охватив всю капиталистическую Европу. Предпосылкой самоопределения больших и малых наций Европы является государственное объединение самой Европы. Только под кровлей демократически объединенной Европы, освобожденной от государственно-таможенных перегородок, возможно национально-культурное существование и развитие, освобожденное от национально-экономического антагонизма, на основе действительного самоопределения.

Так возник лозунг «Соединенных Штатов Европы», широко обсуждаемый в свое время в социал-демократической печати. Троцкий пишет, что экономическое объединение Европы, сулящее огромные выгоды производителю и потребителю, становится революционной задачей европейского пролетариата в борьбе с империалистическим протекционизмом и его орудием – милитаризмом. Соединенные Штаты Европы – без монархий, постоянных армий и тайной дипломатии – являются важнейшей составной частью пролетарской программы мира. Этот лозунг стал бы в настоящих условиях объединяющим и направляющим лозунгом европейской революции.

Реализация лозунга Соединенных Штатов Европы возможна, по мнению Троцкого, только в общеевропейском масштабе путем победоносного общеевропейского революционного движения. Поэтому этот лозунг приобретает огромное значение как политическая формула борьбы европейского пролетариата за власть. В конечном итоге европейские Соединенные Штаты представляют форму – единственно мыслимую – диктатуры европейского пролетариата. Троцкий вообще сомневается в возможности окончательной победы социализма в отдельной европейской стране при ее капиталистическом окружении. С ним полемизировал Ленин на том основании, что неравномерность экономического и политического развития – есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что победа социализма возможна в одной стране, и поэтому незачем обусловливать созданием Соединенных Штатов Европы диктатуру пролетариата в каждом отдельном государстве.

Кто из них прав в этом споре – рассудила История. По-моему, оба лишь частично правы, но в конечном итоге правее оказался Троцкий. Социализм, – в той форме, которую мы пережили, – в отдельно взятой стране все-таки был построен: в СССР, при капиталистическом окружении. И даже прирастал другими странами, – отнюдь, не добровольно. Казалось уже, что это объединение народов имеет надежную перспективу. Но где оно теперь? Вся конструкция обрушилась за несколько месяцев, как только народы получили свободу выбора.

С другой стороны, можно определенно сказать, что «сбылась мечта революционера», пусть не сразу, а через много десятилетий: Соединенные Штаты Европы образованы и прекрасно развиваются, прирастая новыми европейскими странами. Название этого объединения – «Европейский Союз» – политическое и экономическое объединение стран континентальной Европы на пространстве от Балтики на востоке до Португалии на западе, с общей внешней границей и отменой паспортно-визового режима внутри Союза, с общеевропейским рынком, с единой валютой, с едиными стандартами, унифицированным законодательством, общеевропейским парламентом и отменой таможенных барьеров.

Россия же оказалась за бортом Европейского Союза. По многим параметрам она, увы, не доросла до европейских стандартов. Но главное в том, что ее нынешняя власть никакого объединения с Европой не желает. В рамках ЕС она бы неминуемо утратила свою «суверенность» и несменяемость. И на сегодня, в наступившем 2010 году от рождества Христова, Россия как была, так и осталась на задворках Европы – с отсталой сырьевой экономикой, недоразвитой политической системой, отсутствием правосудия и африканским уровнем коррупции.