Глава 8. В поисках правды
Когда обида донимает,
Старайся гнев свой остудить.
Один Создатель точно знает
Кого карать, кого судить.
О трагедии, что произошла с Ольгой, он узнал только по возвращении с работ на руднике. Задумал порешить душегуба прилюдно, в самом здании грозного ведомства. Для этого укоротил ствол дедовой берданки, сладил заряд из гвоздей вместо дроби. Жить не хотелось: понимал, что ждёт его, но страха не испытывал. Спрятав обрез под пальто, отправился вершить справедливую месть. Подойдя, увидел необычную суету людей в форме: карета скорой помощи, останки в сапогах да обрывки френча окровавленного, преждевременная смерть мерзавца всем была видна. Поняв, что опоздал привести в исполнение праведный суд, зарычал, словно пораненный зверь. Кто-то из знакомых в царившей суете увёл мстителя к себе домой.
Справедливость Савелий вознамерился искать в самой Москве, а причина тому – фильмы да картины, на которых правитель великой страны встречается с народом. В них доверие, надежда мужика на мудрость, человечность вождя, доступность общения простому люду. Наш «ходок» решился найти управу в Кремле на местных чиновников. Думал, что стоит только записаться на приём к «старосте всесоюзному», а там хоть месяц, год ожидания, но добиться встречи. Рассказать правду всю, а то поди там не ведают о беззакониях, творимых людишками, примазавшимися к партии. Справив нужные документы, с надеждой прибыл в Москву. Для устройства в огромном городе проблем у него не было. Помогло братство единоверцев на первое время найти в столице работу и жильё. Город сытый, самодовольный, хотя ленивый, но необъятно богат насыщенностью дорогих вещей, громоздящихся в радужном свете огромных витрин. Множество злачных мест, кафе, ресторанов, буфетов со снедью, ранее не виденной, изысканный вид москвичей и москвичек. Им, преисполненным чопорности, высокомерия, значимости приезжие первыми уступали дорогу. А уж расходы? Ой-ёй-ёй.
Рубль в Сибири – купюра серьёзная, здесь же считается мелочью, а не бумажкой. Там за «целковый» неделю вкалывать, а в столичном привокзальном буфете – чай с ватрушкой обходится в полтора. Картуз, сапоги Савелия на три четыре мешка зерна тянули. Чтобы такой урожай собрать, в поле ой как пахать надо. Приличную плату назначили в домкоме новому работнику за почасовой труд. Свободное от работы время основной использовал на подработке. Баня городская рядом, а на ночь требовался истопник, ещё и туда устроился Савелий.
Через месяц московский новосёл справил посылку родным. Брату, строящему дом, помог с деньжатами. В один из выходных он пришел впервые к храму Василия Блаженного. Долго стоял, погрузившись в раздумье, не понимая, как же так место жертвоприношений прошлой России, что Лобным прозвано, рядом с храмом Божьим соседствует. Получается, что когда творили казнь над преступниками государства, то кровь к подножию места святого стекала. По рассказам своих дедов, место это освящено, окрашено кровью первого и единственного на Руси не преступника, а русского священника – Никиты Константиновича Добрынина. Этот законоучитель истины Божией призывал к вере, что Церковный Стоглавый Собор утвердил в пятнадцатом веке. По царскому указу, летом 1682 года Добрынину за неприятие никоновских реформ принародно отрубили голову на Красной площади, а чтобы забыли о правоверном, назвали его фамилией – Пустосвят. Не знал Савелий в тот момент, что через несколько лет он, искренне верующий человек, в погоне за справедливостью, изберет для себя это место в сердце державы великой Голгофой.
Нашёл-таки возможность добраться и до стен кремлёвских, там узнал, когда и куда просителю записаться на приём к члену правительства. Через месяц ожидания подошла его очередь. Пришёл с рассветом, а просителей уже дюжина, ближе к обеду оказался в небольшой светлой комнате. Двое в военной форме, третий в штатском, который внимательно выслушав заявителя, попросил всё сказанное изложить письменно. Предложил, что если затруднения какие, воспользоваться помощью машинистки, с чем Савелий согласился. Зайдя в указанный кабинет, он увидел женщину, похожую на его Ольгу. Машинистка, взглянув в карточку визитёра, радостно сказала: «А я тоже сибирячка, в Бийске родилась, всего три года как с родины приехала!» Чтобы прошение более грамотно оформить, землячка-Оксана Савелия к себе домой пригласила, номер телефона в записке указала. Для чего телефон, Савелий понял, когда зашел в дом на набережной Москвы-реки. Одетый по-городскому, у вахтёра особого любопытства не вызвал. Охранник, взяв бумажку, позвонил и, уже не требуя документа, со слов сделал нужную запись в журнале внушительного вида, прошнурованного и печатью скреплённого. Оробел слегка гость перед такой строгостью. Пока на пятый этаж поднялся, взопрел. Под ногами – ковровая дорожка, в оконных проёмах – бархатные шторы, цветы расставлены в китайских вазах, чистота, блеск, витает аромат мужского и женского парфюма. Люстры, как в театре, на стенах красивые росписи глаз радуют. Приветливая хозяйка и муж её Александр быстро развеяли скованность гостя. Прежде чаем угостили, водка, наливка, коньяк простояли нетронутыми. Александр Силантьевич, узнав, что земляк супруги не пьющий, промолвил: «Я за компанию не против рюмочку опрокинуть, а в одиночку не привычен», вызвал этим только большее доверие гостя.
Внимательно выслушав и вникнув в суть вопроса, изложенного Савелием, гостеприимный хозяин, на время оставив гостя в одиночестве, зачем-то вышел с супругой в другую комнату. Возвратился один, сел напротив. Доходчиво, убедительно, честно объяснил, какой опасности Димитриев подвергает не столько себя, сколько родных, близких, знакомых. Уж кто-кто, а он, работник одного из наркоматов, прекрасно знал, что подобные жалобы, заявления обратно отсылают чиновникам, где и творятся эти безобразия.
Ни Вышинский, ни Калинин никогда не поедут наводить порядок в какой-то город, деревню. Он сумел по-человечески отговорить от подобных действий и в дальнейшем ходока из Сибири. Сказал напоследок: «Прав тот, у кого прав больше. Законы чаще для слабых пишутся, и если в тайге медведь – хозяин, то в селении – у кого печать в кармане. И главное, не пришло время для эры справедливости». Мужик честно признался, что боится за свою семью и просит более не вспоминать этот адрес. Благоразумие, вера Савелия, что доживёт до эры правды возобладало над желанием наказать лиходеев. Да здесь ещё и заботы о том, как и чем помочь больному отцу, брату, сестре, что в Томский институт поступила, как-то сгладили, охладили, загнали в душевный тупик личные горестные переживания. Не раз за эти годы на пути Савелия появлялись женщины, достойные мужского внимания, да только сибиряк, верный супружескому долгу, не допускал близости, не задевая при этом женского самолюбия.
С началом войны Димитриев не увиливал от призыва. В военкомате к сибирякам подход особый, тем более в зенитное подразделение. Одно дело – ватагой на врага идти, а когда воздушная тревога, паника вокруг, все бегут в поисках защиты. Иное мужество нужно, когда на тебя на страшной скорости пикирует фашистский самолёт. Жуткий вой, огонь пулемётов, взрывы бомб, а ты открыт со всех сторон. За мгновение нужно, забыв животный страх, опередить врага, поймать в прицел, открыть огонь на поражение. Дуэль страшная, жестокая, нервы железные. Некоторые, прежде чем привыкнуть, не раз с позиции бежали, но не наказывались, пока не привыкали, так что ратный труд – зенитчиком служить – был не сладким. Савелию же было доверено несение службы при зенитной батарее в центре Москвы.
В первых числах ноября ефрейтора Димитриева и троих его подчинённых командир дивизиона направил в распоряжение приехавшего в шикарном американском авто чина из городского совета. Пахнущий «за версту» одеколоном, в кожаном пальто на меху, чиновник начал командовать. Вместо пожилого малорослого бойца взял в команду совсем юного, ещё не обстрелянного бойца. Заставил всех расписаться в бумаге о том, что в случае разглашения о предстоящей работе предстанут перед судом военного трибунала. Час потратили, пока приехали на продовольственный спецсклад. Савелий, солдаты, потребности которых ранее ограничивались квасом да хлебом, впервые в жизни лицезрели изобилие съестных припасов, упакованных в тюки, пакеты, мешки, ящики с красочными надписями из букв нерусского алфавита. Иностранщиной пестрили этикетки бутылок рома, коньяка, виски, вин. Аромат пряностей, сладостей, фруктов пьянил, дразнил, притягивал желанием ощутить привкус во рту. Тушёнка американская, английская горделиво смотрелась на фоне сваленной в кучу консервов с Алтая, Казахстана. Уйма того, что никогда не видели труженики фабрик, заводов, полей, солдаты и даже офицеры на своём столе. Савелия не удивило богатство на трёхэтажных стеллажах, а больше обидело, как дамочка при соболях, золотых украшениях на всех пальцах, ушах да запястьях рук, получая продуктовые наборы, отшвырнула с неким презрением сетку с сушеной воблой, кулёк узбекских сухофруктов, неказистые банки мясных консервов сибирского города. Икру красную поменяла на чёрную, долго копалась, выбирая колбасу.
За тяжёлую работу Савелию и его подчинённым награда – фляжка спирта на всех, а на закусь – выброшенные пресыщенной номенклатурой продукты. Эти подарки в отдельный мешок сложили, боясь, как бы солдаты лишнего не прихватили, для надёжности тот мешок, опечатав сургучом, вручили охраннику базы и отправили на проходную. По правилам там снова обыску подвергли. У самого молодого солдатика обнаружили пачку чая за пазухой, всего-то тридцать граммов. Хоть и свидетели все были, что рядовой не украл, а подобрал пакетик на улице. Кто – то из клиентов базы, очевидно, выронил. Начальник караула, не вняв объяснениям, прикладом карабина превратил всмятку лицо защитника родины, распростёртого «несуна» сбежавшиеся охранники стали пинать. Худого, изможденного добровольца – защитника отчизны, только вчера принявшего присягу на верность народу, дотошные сторожа в поисках еще чего-нибудь припрятанного оголили солдатика до пояса. Увидев на груди маленький нательный крестик, пресыщенный злобой, безнаказанностью, правотой своих действий, холеный охранник каблуком огромного сапожища с хрустом вдавил эту малую Христову защиту в распростертое, беззащитное тело. Поверженный на пол воин своими же братьями славянами, воин, еще не видевший фашиста, не пролив ни капли крови за родину, захлебнулся собственной жидкой плотью, от жестокости зверя в красноармейской, а не немецкой форме. Голос избиваемого: «…дядя, …дядечка, …дяденька, …я не вор, …я нашел, …не себе хотел, а мамке, …она умирает, …чаю просила…», так и затих, не найдя сожаления.
Савелий пытался вступиться, так от удара кулаком полон рот крови, от сапога боль нестерпимая в паху. Черный воронок подъехал, вместе с избитым бойцом забрали и мешок благодарности. Уставшие, голодные, униженные, вернулись зенитчики в дивизион. В казарме треугольник Савелию, письмо с Родины. Отца вновь арестовали, по мнению брата, теперь уж навсегда. Все эти годы Савелий терпеливо сносил унижение, издевательства и даже горечь потери самого дорогого человека на свете. Но сегодня перед его глазами светил этот ярко-рубиновый крестообразный отпечаток Исусова креста на синевато-матовой чужой ему плоти, но именно он оказался сильнее его собственной боли, взывающей к отмщению, а потому плотина моральных, этических, психологических, религиозных устоев десятилетнего напора несправедливости не выдержала, дала течь, а потом вообще прорвалась. Даже голос ангела не смог заглушить, остудить забродившую от притока ненависти кровь. Не месть, а агрессия загнанного в угол зверя возобладала над разумом, здравомыслием доведённого до крайности человека. От перенесенных обид появилась ярость, злость. Сейчас же хотелось крушить, убивать всех. Да только нательный столетний крест, при крещении даденный, спас. Охладил, дал время для ума. Что делать? Как унять боль, для которой уже нет места в уголках грешного тела? Савелий предался молитве. Да вот же он, этот выход из тупика к свету небесному! Высота – крест нужен, чтобы открыто сказать о наболевшем. Решился Савелий красную смерть получить на миру. Не просто жертвой стать, а Человеком с большой буквы, пострадавшим за правду! Голгофой для себя выбрал Савелий Красную площадь на Лобном месте, рядом с храмом Василия Блаженного. Сила протеста в душе Савелия на тот момент возобладала над законом Бога «не убий». А дальше то, что произошло. Дорога в центр России, туда, где место омыто кровушкой поборника старой веры Никиты Добрынина. Аввакум… Лазарь… Даниил Костромской… Логин Муромский… Иоасаф Кириловский… Девицы: Евдокия… Парасковея…. Ксения… сотни… тысячи… казненных… замученных… обесчещенных. Они, видимые только Савелию, убрали с его пути вооруженных до «зубов» охранников да стражников, провели его без препятствий на лобное место.
Сейчас же о главном. Почему Димитриев через семь лет молчания, находясь в тюремной клетке, вдруг самолично написал признание в несостоятельности своих прошлых взглядов на «власть имущих». Почему он выразил прощение всем своим обидчикам? Почему знал, что его письменное откровение судейство воспримет, как покаяние и раскаяние, а суд будет короткий со смертельным приговором. Почему? Почему? Почему?
Столь необычное, неожиданное и быстрое решение о своей участи Савелий Тимофеевич принял 23 августа 1950 года. В этот день он получил известие с воли от людей, близких по вере, что жена его Ольга, оказывается, жива и здорова, а сын его на юриста в институте учится. Вот тогда он, убедившись, что выполнил предназначение, отведенное для мужчины, с его смертью не порвётся нить между прошлым и будущем, решил сам себе крест поставить. Нашлись ведь люди, хоть и при погонах, передать узнику радостную весть.
Известно перед свершением приговора палач, видя повлажневшие глаза осужденного спросил: « Не уж то страха нету». На что Савелий как-то спокойно ответил: «Я имею то, что ни каким силам не подвластно уничтожить веру Христову, мои слёзы на глазах -это радуга моей души. Жизнь моя, что свеча зажженная перед Богом и лишь его право затушить тот огонь».
Справка от автора: После смерти Иосифа Сталина его отпевал глава русской православной церкви Патриарх Алексий I (Симановский), что говорит о признании государственных заслуг Вождя главой РПЦ, которого никто не мог заставить против воли пойти на такой шаг. Интересно знать, кто ещё из окружения Сталина удостоился такого внимания от церкви.
Хотелось уже и точку поставить в повести о жизни и смерти человека, навсегда вошедшего в мою память, да не получилось. Как ни странно, но судьба свела меня с сыном Савелия.