Глава 5. Искушение
…Простота в сознании
Чуткость в созерцании
Преданность в доверии
Смелость в искуплении.
Совершенство в действии
Осторожность в следствии
Вера в искушении.
Все, что могли, получить жрецы правосудия от подследственного Савелия Димитриева – это его честное признание, для чего он проник на Лобное место России. Это, казалось бы, давало право поставить точку в уголовном деле, но одно «но», самое важное, этому мешало: они не могли согласиться с тем, что арестованный свершил задуманное в одиночку, без сообщников, и все действия блюстителей закона склонить его к оговору других лиц сводились к нулю.
«Служителям фемиды» необходимо было «громкое дело» с большим числом преступников, а дело одиночки-террориста их не устраивало, как никак, а покушение на самого и где – в центре страны советов. А потому, главный обвиняемый должен был не просто признать факт покушения на большевика №1, а выступить с осуждением своих вражеских намерений. Но вот никак хлипкий на вид солдатик, имея всего-то за душой старую веру в Бога, не ломался, не давал ложных показаний, не отрекался…
Наконец-то до инквизиторов дошло, что корень всех их неудач не в простом упрямстве, физической выносливости, а в крепости убеждений заповедей Христа. Было ясно: пока он останется верующим, результата им не добиться.
Возмущению главного стража правосудия не было границ: «Вы, силище самое сильное в мире, какого-то там старообрядца из сибирской глуши переубедить, переуверить не можете… даю неделю, чтоб он позабыл, как молиться да креститься… и пожелал бы стать коммунистом».
Растерялись «господа опричники». Что делать дальше с нарушителем спокойствия, проповедником старой веры? Подсуетились. Нашли выход. В числе вновь прибывших арестованных оказался священнослужитель из так называемой среды церковных обновленцев. Для справки: обновленцы русской православной церкви возникли, словно пена на волнах революции 1917 года. Уже к 1922 году это марионеточное церковное управление, поддержанное Л. Д. Троцким, взамен насильно устраненного патриарха Тихона, практически внесло «раскол» в официальное православие. Это направление имело определенный вес в иерархии ни много ни мало до 1950 года. Состояло это сообщество из «серых батюшек – обрядоисправителей, идейных модернистов, ратующих за свободу нравов в богопочитании, разного рода карьеристов с семинарским и духовным образованием».
Так вот, отец Гавриил Фадеев был как раз из таких «серых батюшек», считающих, что соблюдение канонических обрядов при богослужении необязательно. А потому, оказавшись среди сидельцев Лубянки, стал склонять и без того людей, сломленных тюремным бытом, «к обретению истинной» новой веры. Начал крестить ранее не крещенных, кого в бане, прямо из-под крана водой окропляя, а кого и здесь же, на нарах. Исповедовать, отпускать грехи, не соблюдая церковных канонов. Вот начальство тюремное, чтобы внести раскол в душу верующего ефрейтора и водворило этого обновленца в камеру, где содержался Димитриев.
Савелий молился двумя перстами, исполняя глубокие земные поклоны, прежде укладывал на пол вместо подручника (специальный коврик у старообрядцев для поклонов) чистый платок. Сокамерники со временем, видя истовое благочестие «брата по несчастью», уже с уважением стали относиться к традициям, что Димитриев свершал, прекратили прежние насмешки, колкости и уже не мешали тому исполнять потребности души.
С прибытием Фадеева арестанты, видя резкий контраст в отношении к Богу у этих, в общем-то, единоверцев, высказали желание выяснить суть различия христианских воззрений. Отец Гавриил, чувствуя неподдельный интерес такой аудитории и видя, что соперник его по вере никакого духовного образования не имел, разошелся не «на шутку». В проповеди своей все в кучу смешал: христиан, католиков, евреев, мусульман, утверждая, что все они – единоверцы, а потому ни к чему соблюдать какие-то обряды и догматические различия. Главное, по его мнению, чтобы душа Бога принимала.
Указав на смиренно молящегося Димитриева, напустился на того: «…вот вам типичный, ярый противник свободного вероисповедания… вот такие тормозят и мешают созданию мировой, единой религии… да какая разница, двумя или тремя пальцами креститься… из лоханки банной иль реки суть свою окроплять… зачем к Богу взывая, землю лбом ковырять… часы долгие, на нудную службу церковную тратить… кому это надо?»
Савелий хотел сначала промолчать, пусть «собака лает, а караван идет, нечего бисер пред свиньями метать», однако взоры сокамерников, обращенные к нему, заставили поступиться принципом «непротивления, молчания», а потому сказал свое слово для жаждущих услышать истину.
«Ты, батюшка, ересь не сей среди людей, Богом особо не просвещенных. Судя по облачению священного сана, что на тебе остался с момента ареста да креста наперсного, который неизвестно от чего у тебя остался на груди, ты не особо желаешь сменить одежду, что к Богу к тебя приближает, на платье мирское?»
Возмутился отец Гавриил: «С чего бы я должен переодеться в костюм цивильный… иль крест, мне по сану положенный, нечестивцам отдать… пусть все видят, кто я таков».
«Верно, говоришь, – согласился Савелий. – Да только противоречие есть в речах ваших, якобы ни к чему традиции веры соблюдать, а ведь одеяние ваше – это один из элементов древлеправославного порядка. Вот вы, отец Гавриил, прежде чем к начальству духовному идти, наверняка, не кушаете плотно, вино не пьете, а не то ум можете потерять и строгость речи, так ведь?»
«Да, верно», – хоть и нехотя, священник согласился. Савелий же дальше продолжил: «Вы, отец Гавриил, перед старшим по сану кланяетесь, ручку целуете, любое нравоучение без ропота воспринимаете, указания исполнять спешите точно, как изволено?»
Молчание батюшки говорило о согласии. Савелий же продолжил: «А вот одеяния моряков, авиаторов, она ведь тоже своего рода часть прошлых традиций, а портреты вождей, – продолжал он, – красные флаги на демонстрациях да торжествах, это разве не повторения прошлых устоев новой власти?»
И снова молчание в ответ.
«Вот и получается, отец Гавриил, что к любому значимому событию или явлению человек должен обращаться, соблюдая какой-то высший определенный порядок. А Создатель мира нашего, Он превыше всех и всего, и наше внутреннее чувство к Богу мы можем и должны выражать не иначе, как соблюдая внешние и внутренние законы, данные Им Самим.
Через неделю отец Гавриил, после еще долгих бесед, чтобы не быть посрамленным, преодолев свою гордыню, к немалому удивлению сокамерников, вдруг начал осенять себя двуперстием при молитве.
Руководство тюрьмы, видя полнейший провал своих планов, подыскало нового кандидата для идейного разоружения стойкого солдатика. И нашли. Им оказался отец Максимилиан, в прошлом преподаватель православной духовной семинарии и даже какое-то время представитель священного синода. Он был арестован в 1941 году за некие «противоправные действия религиозного характера», весьма образованный, начитанный и грамотный священнослужитель. Вот ему-то стражи меча карающего пообещали досрочное освобождение и право вести службу в церкви, но за это он должен убедить упрямого старообрядца пойти на сделку со следствием, по сути преступить христианскую мораль – произнести ложь во благо государственных интересов, и ход придумали такой: привести раскольника в лоно «правоверия». Как уж не пытались воспитатели Любянки засекретить причину появления учёного богослова в камере, где содержался старолюбец-арестанты всё прознали заранее, а потому в ожидании очередного балагана, устроенного начальством на спор, ставки виде пайки хлеба, одежды «чей Бог победит» росли как на дрожжах.
А что же виновник сего события? Савелий, переживая неведомый ранее сумашедший восторг от озарения, что хватит метать бисер перед свиньями и размазывать сопли, а пора сказать правду, плюнув в харю всем поскудникам, что толкают его подобными диспутами на кощунство, уничижения истины божий.
При появлении в «хате» ожидаемого проповедника, Димитриев неожиданно для жаждующих забавного зрелища первым обратился к вошедшему «Ваше преподобие всех кого вы сейчас видите, прекрасно понимают кто вы и для чего здесь оказались, так что не утруждайте себя тем как лучше исполнить приказ тюремного начальства. Я помогу вам сохранить ваше достоинство, скажу правду возможно не приятную для вас и тех кто в этом имеет свои интерес. Так в чём же различие между старообрядцами-раскольниками и вами, нынешнем священством, церкви? Главное, ваша церковь благочестия лишина со времен Никона, потому как стала зависимой от власти, превратилась в казённое православие. Даже тайну исповеди – достояние Бога – вы доносите судьям мерзким. В приход местный священник уже не общиной избирается, а назначается. Где же та икона, общение святых с Создателем мира кукишем происходит? На всех образах двуперстие, потому как нельзя мысль молящегося сжимать троеперстием и не пущать посыл души в небеса. А на кресте нательном Христос распятый, а ведь крест символ, а Христос личность, образ, который лицезреть и лицезреться должен. А вот теперь уважаемый священнослужитель в чём я не прав?»
Перекрестился отец Максемельян, в глазах появились слёзы. Далее ученый богослов, желая убедить Савелия, сказал: «Коль сегодня миллионы людей свершают Богопочитание по новым правилам, то старообрядцы, коих единицы, несомненное меньшинство по сравнению с последователями Никона, обязаны подчиняться и делать то, что делает большинство». С таким утверждением Савелий не согласился, а вот прямой вопрос его: «А как же истина?» поставил отца Максимилиана в тупик и заставил задуматься о сути старой веры.
Священнослужитель не смог выполнить задание переубедить обреченного на смерть, и кто знает, осознал ли он свою духовную и душевную слабость, или наоборот, остался на своих позициях, но можно предположить, что неискушенный, необыкновенно твердый в вере человек, преисполненный в своем сердце любовью, доверием ко Христу, произвел на отца Максимилиана сильное влияние. На очередной встрече с представителем госбезопасности отец Максимилиан твердо заявил о своем нежелании дальнейшего сотрудничества с кем-либо из представителей власти. Расплата за это была скорой и суровой: десять лет лагерей без права переписки, однако на свободу отец Максимилиан вышел раньше, в августе 1950 года, в тот же день, когда спаситель его души, Савелий Димитриев, был расстрелян.
А потом в тюремном хозяйстве запахло скандалом.
Молодой, перспективный сотрудник НКВД, после ряда бесед с «вражеским агентом» вдруг подал рапорт на увольнение. Невиданное дело в чекистской конторе. Начали разбираться, а тот по простоте душевной и выложил всё. На решение отказаться от служебной карьеры как раз и послужили его беседы с Димитриевым на темы, хотя и не запрещённые, но и не рекомендованные. Ответ Савелия всего -то на один вопрос чекиста повернул мировоззрение безбожника на все сто восемьдесят градусов, заставил того из кучи изъятой религиозной литературы взять для чтения Евангелие. Вопрос любознательного следователя короткий: кто же такой Исус Христос? Ясный, доходчивый и понятный ответ Савелия поверг в изумление атеиста-чекиста. Прочитаем и мы сей ответ: «Исус Христос, слуг не имея, Господином звался. Наукам не обученный, признан Учителем. Без лекарств душу и тело исцеляя, почитался как великий врач. Будучи без гроша, бесплатно подарил высшую мораль человечеству. Не имея ни охраны, ни войск, заставлял бояться себя царей. Без войны, битвы победил законы мира сего».
Начальство после всех таких дел, боясь худшего, быстро нашло место для одиночной изоляции подследственного. Снова доносы, допросы, справки, запросы и ответы на них.
В аккурат на пасху, не просто событие, а встряска всей казематной гвардии и арестантам, Савелия, доведенного до изнеможения истязаниями в числе других, подобных ему, вывели на прогулку во двор тюряги. Все для того, чтобы узники не испустили дух, прежде дачи признания. Церквям страны к этому времени уже было разрешено открыто молиться, а пот ому даже сюда, за высокие каменные стены проникал колокольный переговор оживших московских храмов. Особенно в этот воскресный день усердие звонарей наполняло столицу хвалой Богу. Димитриев, будто забыв о телесных болях, ополоснутый ароматом свежести, яркостью небес вдруг отпрянул от понуро идущих собратьев по узам и без разрешения вертухаев вышел на свободный пятачок пространства. И откуда в этом изувеченном поникшем существе возродился человек с голосом звонким, властным, чистым, громкое звучание Благовеста заставило аж выскочить наружу концелярскую свору, арестантов прильнуть к зарешеченным окнам. Всех раздирало люопытство, что же там такое творится внутьри каменного мешка. А глас молящего взывал:
– Господи, сын, Божий, спаси и помилуй от падения, дай силушку достойно перенесть надругательства. Вы, стража, надсмотрщики, значи мые в этом мире, очнитесь, взгляните на небо, там главный смотритель, блюстителшь, справедливости, а не вы.
Савелий сам еще не понимая, в исступлении, не видя необчного явления над головой, пал на колени и указывал двуперстием вверх. Надо же такое природе сотворить – облако, живой божьей сутью, изображало старца на троне с золотым венцом на голове. И вдруг, тут же – гром, жуткий, будто упреждающий и угрожающий. Все это бестелесное внушительное явление быстро проплыло над головам людей пронзив их страхом и оцепенением. Впервые никто из охраны не посмел прервать молитву человека.
О происшедшем начальник побоялся докладывать куда-то выше, боясь прослыть суеверным. Димитриева же с того времени прекратили подвергать пыткам и издевательствам, однако провокаторов и соглядатаев подсылали еще в большей степени.