КАК ЧИНОВНИК ПОМИРАТЬ СОБРАЛСЯ
.
Чиновник —государственный служащий,
стоящий у власти, выполняющий
распоряжения правительства,
следит за выполнением Конституционных
прав (официальное определение).
У России одна проблема – чиновники,
чинят препятствия нормальной жизни.
У чиновников, все пальцы указательные.
Самая прожорливая, хитрая и
непобедимая армия в мире —
легион чиновников.
Афанасий Петрович Пушкарев – значимый чиновник в администрации сибирской области, министр культуры. Объем работ от «а» до «я», не один десяток лет выполнял требования верхов для «обуздания низов», добросовестно, согласно букве закона. Сам же выходец из таежного поселка, был крещен по староверческому обычаю, воспитан в духе православных канонов. Но детство закончилось. Во время службы в Советской Армии приглянулся политработнику армейского звена честностью, прямотой, умением правильно действовать в сложной ситуации, а потом и женил на своей дочке и позднее ушел в отставку в звании генерала. Причем все было сделано просто: пригласили солдата домой, якобы для ремонта и другой помощи, а тут и домашняя еда, и красивая дочка, особое внимание, а главное, почти все стены – в стеллажах с многотомными изданиями и фолиантами старых книг. И другое общение в семье, не такое, как у них в деревне. Увидев, как «люди живут», увидел деревенским умом, что здесь другая «культура», которую он знал только по книжкам. Имеется изобилие разных льгот, пользуются уважением, потому как службу несут в администрациях и других госзаведениях. Все это быстро выветрило мечту юности: растить хлеб, иметь пчел, в общем, жить, как предки, своим физическим трудом. Связи тестя после службы сразу же помогли в получении престижного места, аж в окружении «первых лиц области». Весьма быстрому продвижению «наверх» новому назначенцу также помог случай. Тогда, в 90-х годах, под окнами Белого дома собрался стихийный митинг из числа горожан, которых не устраивало ужесточение законом прописанных мер к нарушителям общественного порядка, родственников, которых за незначительные нарушения содержали в сизо. Всполошились руководители всех рангов городского совета, что делать дальше, стали решать. Пока решали, Афанасий Петрович, не предупредив руководство, взял, да и вышел к агрессивно настроенной толпе. Своим спокойным видом, широко улыбаясь, без защиты в виде милиции позади себя, не только привлек к себе внимание, но и как-то расположил галдящую публику. Четко, но негромко сказал: «Мужики, давайте все по порядку, морду набить друг другу мы всегда успеем, а ведь можно и по-мировому, стопарь выпить, например, а потому, давайте по существу, не общим криком, а по очереди». Ну, и началось.
– Вы – чинодралы, бюрократы беспредел творите. За какой-то брошенный окурок, распитие пива на улице, русский мат загнули непомерные штрафы. Мало того, в участке избили простых работяг. Получается, что мужику «не чихнуть, не п…….ть». Законников уйма, а бардака еще больше, не то, что в Европе, где полицейских вообще не видно, а кругом порядок. Как только у кого-то сорвалось с языка сравнение с Европой, Пушкарев мгновенно, так сказать, взял дальнейшую ситуацию под контроль.
Уже громко, голосом, не терпящем возражения, зычно, даже грубовато резанул:
– Все, баста! Тишина! Прошу пять минут внимания. Все ваши родственники и знакомые, находящиеся в милиции, будут освобождены в течение часа, прямо ко мне в кабинет заходите.
Вот здесь-то Афанасий и пошел ва-банк, не зная решения высшего руководства, от себя озвучил самое выгодное на данный момент, нужное решение, которое оказалось в дальнейшем единственно правильным, избавило от возможных дальнейших сложностей. Тем более, ему было известно, что в том участке правопорядка имелись люди в погонах, которые допускали не только избиения, но и факты замалчивания о смертельных исходах задержанных. В конечном итоге «нерадивые» милиционеры были уволены из органов. Пять, десять минут и весь гневливо настроенный народ как-то мирно, тихо разошелся. Прибывший к месту ЧП отряд ОМОНа ничего для своих действий не обнаружил. Через неделю Петровича коллеги величали уже по имени-отчеству, поздравляя с новой должностью, что этажом выше.
Квартира, служебное авто, жена-красавица все это возгордило сущность еще молодого Афанасия. Льстило ранее не изведанное чувство самоудовлетворения, чинопочитания, вседозволенность и право указывать другим, что и как правильно делать. Познание азов жизни бюрократии быстро выветрило все, что когда-то для Пушкарева считалось грешным. Ложь во имя существования своего «я» и «семейного очага» уже стало обыденными в дальнейшей жизни начинающего сановника. Каждая ступень восхождения Афанасия по служебной лестнице наполнялась опытом, как своим, но чаще наставлением коллег по службе. А вот то первое нравоучение своего начальника, которое ему было сказано в виде юмора, пародии на фискальную братию, Петрович воспринял на полном серьезе, как негласный кодекс служаки любого чина:
«Прислуживай любой власти,
Не важно, какой она масти.
Беззакония творя, с благим видом
Будь первым у алтаря.
Где власть и лесть, забудь про честь.
Быть мздоимством негоже,
Но брать можешь, что положено.
Спасет любую ложь бездарность,
Корпоративная солидарность».
И еще, пожалуй, уяснил Афанасий из бесед со своим старшим наставником: Копеечку украл – повесят, а ежели рупь – повысят. Как-то при очередном застолье будучи «под шафе», наш молодой официал ляпнул весьма неудачное сравнение: «Вход в нашу должность – рупь, а за выход два платить надо». Видя, как это уголовное сравнение не по нраву пришлось братьям по чернилу, усвоил Афанасий, что надо знать, где «лаять», а где лишь «тявкнуть» дозволено. Чем выше должность, тем меньше опоры под ногами, не приведи случай, что-то неугодное сказать начальству свыше, всегда быть начеку, предвидеть желания руководства, а главное, преданность, преданность и еще раз преданность государству, пусть хоть и на языке, хотя в голове совсем иное – пирог с казенной начинкой, да бесплатно. Усвоил он, что у каждого столоначальника свой потолок, научился изображать на лице значимость, даже при решении пустячного вопроса. Одно всегда только унижало, давило не совсем еще утопленное самолюбие нашего выдвиженца, когда нужно было куда-то идти, на юбилей, праздник, как ныне говорят корпоратив, то было почему-то трудно, как напасть какая-то была для Афанасия. По его мнению, легче в космос собраться и слетать, нежели пережить сей «балаган», такое сравнение он допускал, упреждая супругу о предстоящем «рауте» к тому или иному градоначальнику. Вот уж где смотрины так смотрины, похлеще любого кастинга «королевы красоты» или героя нового фильма. Что одеть, ни в коем случае не выделяясь среди подобных себе и тех, кто по рангу выше. Кому, когда и где улыбнуться, кому руку подать, а кому и кивка достаточно. Голос при всем – главное оружие, смотря с кем общаешься: от комариного писка до грубоватого полутона. А на лице к концу подобного мероприятия мышцы устают. Челюсти стучат, уши дергаются, ресницы заплетаются и наконец-то: «Ух ты, ты дома, один от радости, что всем, кому надо, понравился, сказал приятное, комплименты от улыбок рот чуть не порвался, голос не сорвался». Ну, а теперь оторваться можно. Открываешь холодильник, берешь заранее положенный туда бутыль пшеничной водки, не глядя булькаешь до краев и всё это упоительно-расслабительное лекарство выпиваешь залпом в один присест, а потом ловишь кайф. Разбор полетов, на свой взгляд, как Иван Семеныч обидел Петра Сергеевича, не уступив тому дорогу на тропинке, ведущей к озеру. А Аркадий Федорович поддал слишком, наступил на волочащийся подол красивого платья самой Аглаи Ивановны, супруги градоначальника, и так далее, и так далее. Подобные выходы, где в основном тусовались люди своего круга, в жизни Афанасия были очень неприятными, сказать по-честному, противные, когда совесть его вдруг говорила о лицемерии и актерской показушности. Не раз и не два, но ежегодно происходили события, так называемые, престольные праздники: Пасха, Рождество Христово. Эти дни особо контролировались, аж с самого вверха, как пример, где и как стоять чиновнику, чтобы доказывать свою приверженность православной вере. Великая обязанность показать, что власть, она, как и народ, едина в своей любви к Всевышнему. Уж кому-кому, а этой категории, я думаю, за те блага, что народ позволяет иметь чиновникам, им бы не по четыре, не пять часов отстаивать, а все двадцать пять. Вот то и обидно, что фальшь уж сильно заметна народу, особенно, когда черный членовоз подъезжает к парадному входу храма, и из этого катафалка вываливается однообразная толпа приближенных к Богу, сам настоятель-батюшка порой проводит всех этих достопочтимых, верующих к почетному месту. Православный же люд, что пришел в дом Бога, с копеечкой или рублем, по сути своей более честен в надеждах, что лепта его будет вложена в кирпичик церкви, либо на помощь нуждающимся. Народ наш умный, достойно уступает место, на котором еще до рассвета несколько часов отстоял в ожидании службы. Увидев же власть, приехавшую в дорогих одеждах, пошитых у лучших модельеров своего города иль столицы, но главное – черного цвета, как у монахов, только от Юдашкина. Вот этой братии, чтобы слуги народа были ближе, как говорится к Богу, «глаза в глаза» лицезрели Святые Образа, простолюдины уступают и место. Большинство же священников в душе не приемлют сей маскарад. Вся эта громада на публике, свершив торопливо празднество, совершенно не вникая в то, что происходит, не всегда даже выполняя по правилам церковный чин, строго, по-армейски покидала святое место. А нет бы, кому-то из этой толпы властолюбивцев, выйдя из монастыря или храма, подойти к народу, спросить: «А вот тебя, бабушка Ненила, привела сюда не забота ли, где достать тесу да несколько бревен на столетний домишко, я вот, как главный строитель города, могу помочь тебе в этом».
Представитель Минздрава взял бы и подошел к калеке на костылях, который спасая ценный груз на железной дороге, лишился ноги, да ускорил бы этому инвалиду получение положенной по закону автоматической коляски для передвижения. А глава администрации наконец-то соизволил бы принять петицию от человека, пострадавшего на Чернобыле, чтобы дать ему путевку на лечение, что положено по закону, или улучшить жилищные условия. Спросили бы у народа, избранники, что еще тревожит простых людей, кроме отсутствия туалетов в присутственных местах, отсутствие укрытий от непогоды на остановках, да мало ли, о чем можно было узнать и решить сотни проблем, с коими пришли русские люди. Вот почему год назад, после Рожества Христова, Афанасий, внутри себя все-таки чующий крест, взывающий к своей душе, поехал не домой, а в дальний, на самой окраине области, старообрядческий приход, где поговорил со своей совестью на совесть. Проходила вечерняя попразднественная служба, на которой и народу было немного, почти пустой храм, службу проводил священник, его родственник по линии матери, которого он в родном Никольском видел еще мальчишкой, Алексей Андреев, и уже «на кафизмах» долго с ним беседовал о житейских делах, и при прощании неловко, как бы стыдясь, засунул в ящик для пожертвований все деньги, которые приготовил для поездки. И вернулся домой со спокойным сердцем, где он последнее время плакал по ночам, но тихо, чтобы жена не слышала, и дети не знали о его хоть и слабой, но вере, потому что в семье-то он никогда не был хозяином.
Два сына, по настоянию супруги осели за границей. Один бизнесмен, другой кандидат наук, а внуков и внучек, а их аж пятеро, всего-то пару раз видел. Жена позднее с любовником в Израиль уехала, вот так к преклонным, пенсионным годам в большом доме, переполненном модными вещами, нужными и не нужными, но оказался наш чиновник в одиночестве, часто стал задумываться, а не утерял ли он что-то главное в погоне за своей карьерой.
Братишка младший, Ванятка, и тот не раз говаривал правильные суждения, хоть и весьма неприятные для Афанасия. Вот и сегодня, за рюмкой домашней наливочки опять решился подначивать старшёго.
– Тяжко, поди, Афоня, быть на такой высоте флюгером, когда свой нос приходится воротить в сторону, откуда нечестью воняет. И, вообще вы, чинуши, для себя из законов смастрячили ладный зонтик. Народ от палящего солнца изнывает. А вы же, его слуги, в прохладе нежитесь. А если какая непогода – тоже надежное укрытие для власти.
Видно, от излишка выпитого в этот раз Афоня вдруг вспылил, да с непревычной для него обиды грубо рубанул родичу свою защиту.
– Ты, Иван, не жми на мозоль, и без того больную. Посадить бы тебя в мое кресло на недельку, может и познал бы ты, во что обходится «сыру в масле кататься». Дом правительства, где я служу, с виду-то чинный и благородный, а внутри, Ванька – тюряга страшная, за зеком надзиратель и вертухай наблюдает, а в моей конторе за мной надзирают десятки глаз, завистливых, мстительных и жестоких, жаждущих занять мое место. Охранника у меня, сам знаешь, никакого нет, потому и кручусь, как вошь на гребешке.
Конец ознакомительного фрагмента.