Глава 1
Он был там, в своем детстве, и смотрел, как солнце, жаркое и палящее, теряло силу и, остывая, наливалось розовым. Море, наоборот, розовея, становилось теплее и теплее.
– Это оттого, что в него падает солнце, – убежденно говорил Шайни, бросая в воду плоские камушки, – когда оно упадет, море станет горячим, как молочный суп.
– Опять придумываешь! – отвечал Джахи – так в той жизни звали Цезаря. Он ревностно следил за тем, сколько раз подпрыгнет камень братишки.
Братья знали легенду рода наизусть – добрая нянька, укладывая их спать, почти каждый раз рассказывала эту старую – престарую сказку.
Кончалась она всегда одинаково:
– И они построили колесницу! – перебивал ее нетерпеливый Джахи.
– Я никогда таких не видел, – робко встревал Шайни.
– Мне страшно! – восклицал младший братишка, а старший только снисходительно ухмылялся:
– Чего бояться, дурачок, это было сто лет назад.
Наказали и братьев, когда они на закате тайком сбежали из дома, чтобы проверить, горячим ли становится море, принимая в себя кровавый, остывающий круг солнца.
– Теплая, – разочарованно протянул Джахи, пробуя ногой темнеющую на глазах воду.
– Осторожно, камни скользкие!
Шайни всегда тревожился. Переживал за все и вся, за каждую раздавленную букашку и сломанную веточку. Бился за каждого лягушонка, которого Джахи пытался надуть через тростниковую трубочку.
Слабак!
Джахи не такой. Он настоящий мужчина, воин и победитель.
Желая подзадорить братишку, Джахи сделал шаг вперед и со злорадным удовлетворением услышал, как тот кричит с берега:
– Осторожно! Брат, вернись! Уже темно, пойдем домой!
Голосок тонкий, срывается. Вот – вот расплачется, бедняга.
Голая пятка предательски съехала со скользкого от водорослей камня, и Джахи с головой ушел под воду. Соль разъедала глаза, обдирала нос и горло. Он не мог откашляться, барахтался, захлебываясь и задыхаясь, пока не потерял сознание.
Очнулся от рвоты – казалось, что вместе с пеной наружу выворачиваются внутренности. Лежал на боку, скрючившись и содрогаясь в конвульсиях, а в уши лез оглушительный рев Шайни.
На этот звук наложились испуганные крики взрослых. Джахи подхватили и понесли сквозь фиолетовый вечер. Солнце уже утонуло в притихшем море, и в наступившей темноте ярко полыхали языки пламени – на берег набежала целая толпа, все с факелами в руках. Он плыл в окружении факелов и радовался чудесному спасению.
Вплоть до того момента, когда их с братом поставили перед темным от гнева лицом отца.
Мать и прислуга робкой кучкой толпились у дверей, боязливо перешептывались, но не решались приблизиться.
Братья стояли на каменных плитах посреди огромной залы, дрожа от холода и страха.
Джахи крепко стиснул зубы, стараясь унять дрожь. А Шайни все плакал и всхлипывал, и замолчал только тогда, когда отец на него прикрикнул.
– Кто позволил вам одним уйти на берег? Вы огорчили всю семью и рисковали своими жизнями, нарушая божественные планы!
– Это все Шайни, – Джахи кивнул в сторону брата, – он придумал, что когда солнце падает в воду, она становится горячая, как суп. Я хотел проверить.
– Если бы не твой брат, эта проверка оказалась бы смертельной! Подумай об этом. Если ты не ценишь благородное происхождение и жизнь во дворце, что ж… приготовься к рождению в семье бедняка. Работа от зари до зари и вечный голод научат ценить даже самое малое.
«Если бы не брат?» – озадаченно подумал Джахи, а отец продолжал:
– Ослушание – большой грех, и тяжесть его велика. Возможно, он отяготил бы твою душу настолько, что после смерти она опустилась бы уровнем ниже. У тех, кто воплощается ниже пятого уровня, пропадает дар. Человек уже не помнит предыдущих воплощений, и жизнь его коротка, как у попугая. Благодари богов и брата, что остался жив.
– Благодарить брата? Так это он меня спас?!
Джахи не мог поверить своим ушам. Маленький, слабый и плаксивый выдумщик – как он смог вытащить его из воды?
Не каждый умеет быть благодарным, вот и Джахи не сумел. Вместо благодарности в душе завелся червячок ревности и грыз изнутри, и рос с каждым днем, питаясь завистью и обидой.
– Вы слышали? Младший брат спас старшего! Вон, вон они идут, смотрите.
Стоило услышать нечто подобное, проходя по улице, как жаркое солнце заволакивалось тусклой дымкой, а в глазах темнело. В ушах начинало звенеть, и гомон уличных зевак исчезал, оставляя Джахи один на один с уязвленным самолюбием.
Стоило матери обнять младшего сына, как ревность старшего поднимала голову, вызывая острую, почти физическую боль.
Он начинал вымещать эту боль на Шайни – щипал его исподтишка, пачкал одежду, дразнил и обзывал. Давил при нем его любимых букашек, с болезненным удовольствием наблюдая, как темные, блестящие глаза брата наполняются слезами.
Шайни никогда не жаловался, сносил все молча. Правда, пару раз бросался в драку.
Один раз это случилось из – за развороченного муравейника, второй – из – за котенка.
Они нашли его в саду – то ли кто – то из детей прислуги забыл питомца, то ли он сам пролез сквозь дыру в заборе, чтобы укрыться от жары в тенистых зарослях.
Крошечный, щуплый, с короткой голубоватой шерсткой, больше похожей на пух, он смотрел на Джахи кротко и доверчиво.
Джахи поднес его к лицу и дунул в розовый нос. Котенок чихнул и жалобно мяукнул.
– Отпусти, ему больно! Ты его сильно жмешь, – заволновался Шайни.
– Не выпущу! А захочу – и вовсе раздавлю! – подзадорил старший младшего и сдавил мягкое брюшко посильнее. В ответ раздался жалобный писк.
– Отпусти!!!
Шайни, словно маленький бычок, наклонил голову и атаковал брата. Они боролись в густой траве, забыв про котенка, который, конечно же, не стал дожидаться исхода поединка и сбежал. Пыхтели, тянули друг друга за волосы и за все, что подвернется под руку, пока их не обнаружила нянька и не заголосила на весь сад.
И опять они стояли перед суровым лицом отца, а тот, сложив руки на груди, буравил их острым взглядом, и грозный его голос метался под каменными сводами.
– Так – то ты платишь брату за спасение? Что ты за человек, Джахи? Бог оставил тебе жизнь, чтобы ты облагораживал свою душу, поднимался по кармической лестнице к свету…
– Он сам на меня набросился! – возмутился Джахи.
Шайни молчал и стоял истуканом, опустив кучерявую голову.
– Шайни, – обратился отец к младшему сыну, – это правда? Правда, что ты посмел начать драку со старшим братом?
– Правда, – прошептал тот, опуская голову еще ниже и заливаясь краской.
– Продолжай, – властно приказал отец, – рассказывай – из – за чего.
– Из – за котенка. Он мучил котенка…
– Ах, вот как, – произнес отец, – что ж, вижу, что вам обоим не хватает силы. Тебе, Шайни, нужно стать сильнее, чтобы научиться держать себя в руках. А тебе, Джахи – чтобы не обижать тех, кто слабее тебя. Сильный никогда не обидит слабого – запомни это.
На следующий день отец сделал братьям царский подарок. Вернее, сразу два царских подарка.
Но ни одному из них Джахи не обрадовался.
– Цезарь, ты в порядке? – на плечо легла тяжелая рука, и Завидский, очнувшись, вернулся в настоящее.
– А что со мной может случиться на собственном балконе? – ответил он вопросом на вопрос, поворачиваясь лицом к высокому, широкоплечему Эдмунду Макловски по кличке Гризли.
Он и правда, был похож на старого, обрюзгшего медведя. Рослый, неуклюжий и грубый. Даже фрак и бабочка не делали его изящнее. Даже очки в золотой оправе, которые он напялил на плоский нос и сквозь которые щурился маленькими, подслеповатыми глазками, не придавали ему ни грамма респектабельности.
Эдмунд владел сетью игорных домов.
Все бессмертные чем – нибудь владели.
Роберт Лисовец, по кличке Лис кормил мир полуфабрикатами. Тайпан, известный как Алан Снейк, и Черная вдова, носящая имя Фелиция Шекет, делили фармакологию.
Банковской системой заправляли трое. Один из членов клуба был президентом, другие прославились как артисты или писатели – все они обладали либо деньгами, либо славой, либо тем и другим сразу.
И не удивительно – за прожитые тысячелетия можно добиться чего угодно.
В поисках удовольствия Цезарь перепробовал все. За долгие годы он наигрался в политику и даже несколько раз повлиял на ход истории, засветился в мировой науке и прославился актерской игрой. И все ему приелось. Ни слава, ни толпы поклонниц уже не возбуждали и не вызывали интереса. Ему надоело раздавать автографы, вызывать ажиотаж одним своим появлением и щуриться от вспышек камер.
Поразмыслив, он подстроил собственный уход из жизни, обставив его с размахом и помпой – проводить в последний путь цвет нации пришла вся страна и его именем тут же назвали центральную площадь.
«Ужасная трагедия! Знаменитый актер скончался ровно за месяц до юбилея! Фен – убийца! Смерть в ванной от удара током! Пятеро фанаток последовали за своим кумиром! Пять самоубийств!» – газеты пестрели заголовками и фотографиями, на которых Цезарь с красивым, восковым лицом, лежал в гробу, утопая в живых цветах.
Он листал газетные страницы и, с мудрой усмешкой на свеже – прооперированном лице, поглядывал в окно. Там расстилался бесконечный лазурный океан. И ни одной живой души. Ни журналистов, ни поклонниц, ни зевак.
Цезарь устал от всего и от всех отдалился.
Первое время он безмерно наслаждался одиночеством. Дышал океанским бризом, валялся на белом песке и нежился в теплых волнах. Никаких контрактов, съемок, переездов, перелетов и навязчивых фанаток.
Все общение свелось к отдаче приказаний небольшой, проверенной команде прислуги и пилоту. Яхтой он управлял сам.
Но когда он впервые пропустил заседание клуба, потому что никто не побеспокоился о его приглашении, он понял, что для того, чтобы оставаться на плаву и быть в списках сильных мира сего, нужно напоминать о себе постоянно.
Еще лучше обойти всех и вся – от обиды в нем заговорили амбиции – и стать во главе этой бессмертной кучки.
Так, чтобы они все – все до единого – смотрели ему в рот.
Вот как туповатый Гризли сейчас.
Цезарь снисходительно потрепал Эдмунда по мускулистому плечу. Хотя и уступал в росте и силе, в очередной раз почувствовал свое превосходство и над ним, и над хитрым Лисом, и над желчным Тайпаном, и над всеми остальными. Теперь они все зависели от него. Только он один владел артефактом, на который молились все бессмертные.
– Что, народ заждался ритуала? Ну что ж, пойдем, начнем, пожалуй.