Вы здесь

К отцу своему, к жнецам. 7 (Роман Шмараков)

7

10 января

<Без адресата>

Пени против тебя пред кем мне излить, о Фортуна,

перед каким судией тяжбу с тобою начать?

Скорбные знаменья мне дают небеса, и жесточе

всех Нероновых дел – распоряженье судеб.

Что понуждаешь меня терпеть поношенья бесчестны,

устьем всех сущих скорбей сделав меня одного?

О скорбь! о стыд! о угрюмый жребий! О краткая сладость моей жизни, как внезапно напиталась ты ядом, как за былой мед воздала ты острою желчью! Счастлив не знавший благоденствия, не подходивший к кладезю печали: не бывает Фортуна сладкой без желчи, белой без черноты, и сколь тяжелее падает гигант, чем карлик, свинец, чем перо, камень, чем мякина, так и я, некогда насыщенный благими днями, канул в глубину твоего изгнания, где отрада не выйдет навстречу и утешение не стоит при вратах. Прилежной рукой мачехи-Фортуны смешан яд, коим вожделеет она истребить мою главу. Пускай, я погиб, впредь вредить ты не сможешь – умершего раны не удручают.

Чем я досадил вам, вышние? Не похищал я перунов небесных, ложа Юнонина не домогался, флегрейского оружья не поднимал. Почему же, свирепые, вы сокрушаете меня? почему? почему? ответьте – я не знаю, и вы не знаете. Что, Юпитер, меня преследуешь? Сколь убогая победа – ввергнуть несчастного в новые несчастья! Какой триумф ты справишь, отец всех триумфов, какими корыстями украсишься? Оставь, молю!

Гекторовым даровал Ахилл прощение манам;

царской невзгодою был отрок пеллейский смущен;

Фурий Орест умирил – ужель милосердье в тенарских

чадах охотней живет, нежели в вышних сердцах?

Этот плач приношу я тебе, как Минервину ветвь, и жертва моя окроплена обильной солью, которой источники – в моих глазах. Снедь мне тревога, слезы питье, хлеб – захлипанья, вино мне – печаль, а жизнь – смерть. Эта страница, которую ты читаешь, – лицо моих злоключений, и зримая бледность – глашатай внутренней горечи. Когда приветливым ликом обратится ко мне жребий, о Лигер, устремись вверх, к своему истоку, а ты, огонь, обратись вниз! Никогда не цветшее дерево пусть произведет плоды, солнце повернет коней на восток, словно в час Фиестовой трапезы, а робкие лани поплывут по морю. Ночью и днем зло поит меня бездонной чашей, дабы радости во мне не оживали. Днем обхождение с людьми дает мне утешиться, и чтение умаляет скорби, а ночью, в тесноте света, скорбь связывает сердце, и исступление бодрствует, снедая мне утробу. Речи веду сам с собой, исповедая свои напасти, в надежде, что они расточатся со звуком голоса. Я ворочаюсь на своей постели, словно на ворохе крапивы, куда я брошен, дабы мои печали, словно пойманная рыба, дольше сохранились свежими: то наклоню голову, то подниму, то повернусь на правый бок, то на левый, то примусь взбивать постель кулаком, думая, не позвать ли кого из слуг себе на помощь: так буйный Борей кружит древесные листья, так колесо вращает жребии смертных, так кипучая вода – колесо. То огненный жар, то зимний холод растекается по членам, и пот выступает на лбу. Если же подкрадывается редкий сон, недужные видения разнообразно играют с моей душой:

Вот, погружен в океанских струях, оценен я в истертый

грош, бегущими зрю вооруженных богов.

Реки скудно текут; трепещут в иссохшей пучине

рыбы; созвездья смешав, уж накренился Атлант.

Я будто бесперый птенец, обвитый змеей на дубе, ужасной песней призывающий мать; я будто селянин, что стоит перед быстрой рекой, дожидаясь, когда она вся протечет; будто одураченный, который, следя за насмешливыми паденьями кости, много потерял и хочет потерять больше; будто безумец, которого чем больше бьют, тем шире он машет дубинкой. Мои чувства рассеялись в темном краю, в земле ничтожества, где нет порядка: надежда уязвляет мне душу, страх боится там, где безопасно, заутра взгляну и не увижу его; я втягиваю ветер любви своей в вожделении души, как онагр пустынный; радость обманывается, скорбь обступает, стыд мой бесстыден, ненависть несовершенна.

Скорби несносной вина, рамнунтская дева, услыши,

останови колесо: долго ль яриться тебе?

Что ты безумствуешь? что отягощаешь эту главу? или нет уже других? Скажи мне, что ты делаешь; ответь, коварный язык; ответь ради Того, Чей престол выше звезд! Разве я дубрава, что ты обносишь меня тенетами, и разве я башня со стражей, что с рассвета подрываешь основания мои? Вот, нечестивая стая вредит мне семью планетами, и каждая подъемлется на мою гибель: Сатурн несет серп, перун – Юпитер, фракийское копье – Марс, Солнце – зной, жестокий яд – Венера, Меркурий – жезл, бурные стрелы – Луна; семь оружий поднимает седмеричный полк. Куда побегу? что предприму? нет путей к бегству. Покрывает меня океан, свирепые волны хлебещут, и погруженный мой челн не познает возврата. Кто я есмь? кто я был? откуда родом? как прозываюсь? человек я или кошель с черепками? Не знаю. Все сговорилось против меня: Отец милосердый, сжалься, помоги жалкому, надежда моя, вышний Отец! Душу, бичуемую сонмом мучений, загради, которую стигийскими конями топчет Эринния, которую разит Аллекто, которую палит Тисифона. Заступи: пусть отступят и исчезнут ищущие души моей.