3
М. Туллию, римскому консулу, Р., жрец высшего Бога, – благоденствия
Поделюсь с тобой лучшим, что у меня есть, или, по крайней мере, самым редким – новостями. Сегодня мне было дано зрелище того, какое почтение оказывают людям ученым – или, если хочешь, как ведут себя ученые люди, окажи им кто-нибудь почтение. Приходят ко мне сказать, что госпожа нашего замка хочет меня видеть; я иду без промедления, опережая слуг, каждый встречный при виде моей важности и поспешности понимает, что я призван по нешуточным делам; сам я, если бы взглянул на себя, посторонился бы с благоговением. Прохожу знакомым переходом и вот уже перед полуоткрытой дверью, уверенный, что мне позволено войти, как вдруг меня останавливают и отводят в другие покои, где я встречаю не госпожу нашу, но другую даму, чей супруг поставлен от нашего господина правителем замку и всем угодьям на время его отсутствия. Она любезно меня приветствует и просит от имени госпожи написать письмо ее супругу, ибо никто лучше меня этого не сделает. Наш господин в давнем отсутствии, сражаясь за морем. Где же? спросишь ты – в иудейских пределах, под стенами Иерусалима, где ныне соревнуются в доблестях многие доблестные мужи. Ты скажешь: «И в мое время там воевали»; я помню эту историю – поправь меня, если ошибусь. Два брата царят в Иерусалиме, Аристобул и Гиркан; власть не терпит общения: они выходят друг против друга в поле; Фортуна дает победу Аристобулу, а Гиркан ищет подмоги у царя арабов, который приходит в их пределы, чтобы окружить Иерусалим осадою. Лишился бы и города, и власти Аристобул, но новое несчастье его выручило: из Сирии, уже сделавшейся данницею римлянам, вторгается в их края с могучим войском Скавр, полководец римский, заслышав о кровном раздоре. С обеих сторон текут к нему послы, молящие о помощи в нечестивом деле, – тот же, соблазненный тремя сотнями талантов, сопровождавшими мольбы Аристобула, велит арабу снять осаду, грозя ему Помпеем, если не подчинится. В ту пору Помпей был послан римлянами против армянского царя: в Армении действовал сам он, в окрестных странах – его имя. Уходит араб, оставив союзника, и оба брата пускаются к Помпею: один – дабы сберечь, другой – дабы отнять. Так как, однако, явившемуся Аристобулу Помпей не оказал царских почестей, тот, раздраженный, не поприветствовав римлянина, идет прочь и водворяется в месте, неприступно укрепленном, сим выбором свидетельствуя, что скорее рискнет диадемой, чем послушается чужого суда; но по совету своих людей вскоре уходит оттуда к Иерусалиму, в покинутой им крепости оставив казну, стражу и приказ, чтобы подчинялись лишь письмам, писанным его рукою и его перстнем запечатанным. Ушел Аристобул, Помпей поднялся следом; тот, устрашенный, спешит ему во сретенье, суля и деньги и послушание, но тщетно. Помпеевым людям, посланным в крепость за деньгами, стража не дает войти; возмущенный Помпей лишает Аристобула свободы; в городе, обступленном римскими и сирийскими полками, встает новая распря; одолевает Гиркан, а те, кто держит сторону Аристобула, ночью прокладывают себе путь в храм
под черным светочем Фурий.
Помпею открывают ворота, и он, городом овладевший мирно, с боем приступается к храму. Взявшись уничтожить рвы насыпями, не довершил бы он этой работы, если бы не велел воинам возводить валы на седьмой день, когда иудеям нельзя ничего делать. На третий месяц ворвался он в святилище и, как вам ведомо, ничего не вынес оттуда и ни к чему не притронулся, в городе недоверчивом и злоречивом не подав ни малейшего повода к порицанию. Ныне же мы вновь сражаемся там, посланные решением иного сената, пред городом из тесаных камней – ради города из камней живых; пред городом, где распря не устает, – ради города, чьи жители хотят одного и от одного отвращаются, пред городом, коего богатства рассыплются и умрут, – ради города, где все обогатятся, приняв от владыки один нетленный динарий. Легко ли, спросишь, нам в этом лагере? Узнай об этом у кого-нибудь другого, а не у человека, который сам с собою сладить не может: ведь подобным же образом волновалась тогда и моя душа, в которой пробужденное тщеславие сталкивалось с опасениями дать повод к недовольству, меж тем как моя ученость, призванная смирять такие бури, была готова пойти за внушением первой же страсти, которая к ней воззовет. На мое счастье та дама, о которой я упомянул, со мной, все еще оглушенным тревогой, завела приличную беседу, вернув мне трезвость разума, устыдив меня и дав время согреть руки над жаровней, прежде чем я возьмусь за дело. Я упомянул о ее недавних дарах, украсивших нашу капеллу, и умолчал о ее неизменных и щедрых даяниях бедным, ибо это упоминание не было бы ей приятно. Не стану, однако, восхвалять ее благочестие и пред тобою, так как знаю, что среди благодеяний, не требующих труда, одно из ценнейших – не затягивать письма дольше дозволенного. Будь здоров.