19
Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться
Сильней ополчается мир против оставляющих его, и уходящих от соблазна мирской жизни жаждет увидеть возвращающимися. Блаженны те, кому готовится наследство вечное; но против сынов избрания доныне неистовствует фараон и вражду, зачатую прежде их рождения, пестует после него. О зачатии их он скорбит, по рождении погружает их в великий поток испытаний, не зная приязни к мужам, коих возненавидел в младенчестве. Преследует их всякий день, на выходящих из египетского мрака посылает свои колесницы и не стыдится, побежденный, вновь сходиться на брани, пока остается надежда победить: нет никого свирепей его, нет и лукавее. Истины в нем нет ни на грош, за который двух воробьев продают, но обманов без счета, так что каждый день он может выбирать себе новый. Он спускается вниз, в ров поистине смертный, где роятся в ожидании его приказа несметные язвы Тартара, и ходит среди них, словно среди своего зверинца. Подлинно, он собирает их с великим тщанием по всему свету, вскармливает, как родных детей, и неизмеримую отраду находит в созерцании их повадок. Вот перед ним безумный раздор, ревущий кровавой пастью; он шутит с этим чудовищем, треплет его по голове, поросшей змеями, а оно лижет ему руку и заглядывает в глаза. Вот зависть, растревоженная чужим благополучием, – он дразнит ее, прежде чем выпустить на волю; вот багровый гнев – он поит его жёлчью из своего кубка; вот бессонные заботы, стаей носящиеся по воздуху, – он учит их возвращаться по условному свисту на его руку; вот плач в растерзанных одеждах – он утешает его лживыми ободрениями; вот сладострастье – он кормит его человеческой печенью. Вот из громадного клуба, в котором свились бессонница, вероломство, тревога, голод, он выманивает предприимчивый обман и говорит ему: «Твой черед; иди, опутай их пустыми волнениями, помыкай ими, как можешь». Вняв приказанию, тот пускается быстрее падучих звезд; плещут его пестрые одежды, напитанные серою Коцита; расседается адская толпа, его завидев, и вот вылетает он в подлунный мир, выводя за собою вереницу подвластных ему призраков.
Новая смута сотрясает наш дом, новою болезнью он мучится. Некий человек бродит ночью по дому; видел его конюх, видел ребенок, проснувшийся не ко времени, видела старая женщина, помогающая на кухне. В темных одеждах, говорят, и с лицом, низко склоненным, так что нельзя различить. Никого из знакомых в нем не признали, да и кого можно признать в ночном мраке, без всякого огня; но что нужды? тотчас решают, что не обычный то человек и не из мира живых. Сперва робко, а потом увереннее говорят, что это являлся господин нашего замка, чтобы свидетельствовать, что действительно он погиб в чужих краях и домой не вернется. В мгновение ока эта зараза растекается по замку и заполняет его до краев: каждый, «словно орел или змей эпидаврский», с удивительной остротой видит то, чего Линкей бы не разглядел, и в меру своей проницательности судит о том, каковы бывают призраки умерших и ради чего являются живым. Воображением, от праздности растревоженным, создают они страх, из которого не могут выбраться: приходит к ним призрак и несет с собою страх будущего наказания, коего стремится бежать их суетность. Одни говорят: верно, не так там плохо, если дают выйти: ведь из темницы не выпускают поглядеть на белый свет; другие им прекословят, и каждый ум создает образ будущих вещей из своей скудости. Иные и гордятся тем, что такими чудесами отмечено наше обиталище, и ищут предлога спуститься в деревню, чтобы рассказать об этом. Ко мне отовсюду подступают с расспросами, будто я страж умершим, и вместо того чтоб заботиться о своей душе, я вмешиваюсь в странствия чужой. Словно однодневный консул, не ко времени наделенный почестями и вниманием народа, я глаз не смыкаю, разбирая похождения того, кто не смыкал их ночью, и выношу приговоры о том, чего не знаю и во что не верю; думавший, что надолго покинул эти забавы, я вдруг новые игрища утверждаю и отдаю приказы, чтобы люди знали, чего им следует ждать, а о чем надо печься самим. Ты говоришь: «излечи их, скажи, что следует думать в согласии с церковным учением, не отставай, будь настойчив»? трудно сломить человека, укоренившегося в своем мнении: словно вышние боги поселяются в нем, которых не преклонишь мольбами.