Абитура
первые курсантские шаги
«Сурова жизнь, коль молодость в шинели и юность перетянута ремнём».
Палаточный городок.
Тимофеев, с синими кругами под глазами и ввалившимися щеками, сидел на нарах, сколоченных четвёртым курсом для абитуриентов, по старой традиции, с нотками грусти и надежды рассматривая горизонт. Таких, как этот патлатый юноша, здесь было ни много, ни мало и, казалось, что ни кто здесь, акромя этих самых нар, их не ждал.
«Чем раньше вы приедете, тем лучше. Вас первых встретят там с распростёртыми объятиями», – обещания в Хабаровске пожилого военкома с орденскими планками на груди развеялись в прах. Объятий не было. Просто не было ничего. Совсем ни чего, если не брать в счёт территорию, где уже кто-то растянул палатки и бросил на нары из горбыля гору матрасов и синих армейских одеял с тремя белыми полосами, которые в Армии по «уставному стереотипу» принято «выравнивать» от кровати к кровати, стоящих в одном ряду. В этом, видимо, и состоял великий замысел этих полос! Эта территория носила название «палаточный городок». Пятеро суток без крохи еды, на нарах ждали они терпеливо того часа, когда на них, наконец, обратят внимание и выделят первую пайку сечневой каши с чаем. Ну, а пока страшно хотелось пить, и трудно было напиться. Солнце словно выжигало своими беспощадными лучами. Тела, мокрые от пота, как при температуре, бил холодный озноб. У многих началось лёгкое потемнение в глазах от дневной сибирской жары, с одной стороны, и с другой – ночного сибирского холода, заставляющего беспрестанно бегать по «малой нужде», и банального голода.
И вот наступили абитуриентские дни.
– Рота-а! Подъём!
Огромные, по 150 человек, абитуриентские роты нехотя выползали из продрогших отсыревших за ночь палаток на утренний холод. Изнеженные тела «маминьких сынков», с каким-то бешеным аппетитом нещадно жрало сибирское комарьё, напоминающее стадо взбесившихся бизонов с крыльями, колыхавшими своими визжащими роями воздух вокруг.
После – долгожданная пайка пресной сечневой каши. И экзамены, экзамены, экзамены. Дух состязания был там чужд! Они искренне болели друг за друга. «Сошедшие с дистанции» не исчезали по-английски. Им было грустно расставаться. Некоторые, из «сошедших с дистанции» и обредших снова «свободу», прощаясь, приносили какую-то провизию, купленную «за забором» на свои жалкие ещё уцелевшие «карманные» средства, им, продолжающим борьбу за поступление вчерашним своим сотоварищам. Этим безнадёжным «нехватчикам», мечтающим о вчерашних маминых пирожках. Эту провизию они тщательно и по-братски делили, бурно делясь своими новыми впечатлениями о новой суровой жизненной реалии.
Были они, от большего, наивными мальчишками, еще не познавшими жизни и женской ласки. Правда, иногда находились и такие, кто уже успел обнаружить в Советском Союзе секс, они то и брали на себя миссию просвещения своих однокашников и в этом вопросе.
А вот, солдат-абитуриент в голубой тельняшке, десантном берете с красным флажком сбоку, со значком – парашютом на груди, важно рассказывает гражданским пацанам про тонкости армейской службы, которые те впитывают с не меньшим вниманием, чем лекцию о сексе.
– Если экзамен завалите, никуда не дёргайтесь сразу. Сидите здесь в палаточном городке.
– И чё?
– Проситесь у комбата, да вплоть до начальника училища. Предлагайте, что можете полезного сделать. Могут ещё зачислить за «высокую морально-психологическую подготовку». Если у вас «волосатой руки» нет и вы не «нацкадр», то вся надежда только на себя и собственные «руки золотые»!
– А что такое «волосатая рука»? – удивился один из абитуриентов.
– А ты здесь чё, не видел памятник?
– Какой такой памятник?
– Памятник «волосатой лапе»4. Да там торчит он из постамента!
– Чё, правда, что ли?
– Ну, ты тундра! Да шутят так! Но в каждой шутке есть доля шутки…
– А-а-а! Их-ха-ха!
Как-то свалила Тимофеева простуда, приглашая в санчасть. Но страх быть «зарезанным» по здоровью удержал его от жалоб.
– Тимофеев! Заступаешь сегодня в наряд! – объявил командир отделения из числа старшекурсников. Говорить о болезни Тимофеев считал проявлением слабости – заступил.
И вот парадокс! Забыли о нем, оставив без смены. Прямо как в рассказе Гайдара «Честное слово»! Так и простоял он шесть часов с температурой 38, тщетно ожидая долгожданной замены…
Слёг он окончательно. Его новый друг по палатке – казахский парнишка, добрый такой тихий скромный опекал его как родственника, сидел рядом, как сиделка, искал где-то какие-то лекарства. Медиков все боялись и предпочитали избегать! (Боялись того, что те их «зарежут» по здоровью.)5
Жить на «абитуре» было не легко. Некоторые сами забирали чемоданы и бежали прочь. Как можно дальше от этих дико визжащих в воздухе комариных туч, словно полчища монголо-татар, ночных сибирских июльских заморозков, зарядок, скудных казённых харчей. Им в след летело презрение остальных.
Вещевой склад.
Окончательный конец «гражданке» наступил 1 августа. Уже не абитуриентская, а курсантская рота, но ещё по-прежнему в кедах, трико. Склад. Горы «стекляшки»6 для «слонов»
Старшина кричит, размахивая сапогами:
– Сороковой! Сорок второй! Сорок третий!
Сапоги расхватывают, примеряют. Но не до жиру. Не дом модели. Бывшие солдаты советуют.
– Бери размер побольше, зимой тёплый носок оденешь!
Говорили, чтобы гражданку отправили почтой домой. Но почта не работала. И многие лишились своих, дорогих своей связующей памятью с прошлым, вещей.
Сапоги болтались на скривившихся ногах. Галифе обвисло мешком. Китель неуклюже заправлен. Погоны, пришитые неуклюжими стежками, напоминают американские горки. Подворотничок напоминает просто кусок тряпки, пришитой неумело так, что белые стежки пробили насквозь воротник снаружи. Пилотка не может найти себе места на остриженной, ставшей неуклюжей голове. Тимофеев осмотрел себя в отражении окна: «Чёрт знает что. Совсем не похож на тех щеголеватых курсантов, которых приходилось видеть раньше!» Таким он и предстал перед своим отцом, пришедшим проведать его перед отъездом. Они встретились возле деревянного забора, отделявшего палаточный городок от другой, совершенно иной жизни. Забор был стар, и кругом зияли проломы, через которые осуществлялась нелегальная связь с внешним миром, как бы отцы-генералы ни тешили себя радужными иллюзиями о том, что «наши курсанты в самоволки не бегают», типа «ну, очень сознательные»… Среди окружавшего леса было протоптано множество троп «самоходчиками».
– Ну, ты доволен, сын? – отец внимательно посмотрел на Владислава.
– Да, нормально, папа, – кивнул тот в ответ.
Говорили они недолго и не много. Попрощались. И после он долго вспоминал родные и теперь уже такие далёкие глаза своего отца! А потом – курс «молодого бойца». Первые наряды, первые трудности и лишения.
Кто победит всеx?
Старшина достался им необычный. Крупный телом, бывший десантник. Он нёс в себе солидный заряд армейской муштровки. Он впитал и принёс с собой всё: и хорошее, и плохое из Армии. Этот бывший дéсант с первых же дней принялся учить двадцатую роту десантному комплексу рукопашного боя на 16 счетов. По окончании которого он надменным баритоном вопрошал. Не орал, а именно вопрошал.
– Кто сильнее всех?!
– Мы!!! – орали разгорячённые курсанты в ответ.
– Кто победит всех?!
– Мы!!!
– Кто съест всё? – как-то кто-то негромко добавил из строя под дружный смех сотоварищей…
Замкомандира взвода. Человек мягкий и добрый, возможно даже местами слабохарактерный, долго не продержался. Его место занял невысокий сержант, как и старшина, со значком парашютиста на груди, ревностный исполнитель приказов и до глубины души, по-«дедовски» не любивший «молодых», коих он видел во всех, вверенных ему курсантах, – видимо, привычка, принесённая с «войск».
Командир отделения – сержант требовательный, но уважающий только силу и боящийся упрёка начальника.
О, курсантский коллектив! Как ты разочаровал с первых же своих дней! В отличие от абитуры, здесь каждый стал сам за себя. Здесь торжествовал принцип: «другому, будь то наказание или поощрение, – значит не мне!»
Болезнь замполита.
Вечер. Строй замер в ожидании. Лица напряжены, как на экзамене. Старшина объявляет список лиц суточного наряда.
«Кто-то там сегодня, вроде, провинился. Дай бог, сегодня в наряде буду не я!» – думает каждый, наблюдая, замерев дыхание, как старшина медленно изучает свой «чёрный блокнот»…
– Курсант Соколов!..
Лишь невнятное мычание в ответ.
– Соколов!.. – старшина поднял голову, обводя строй ястребиным взглядом.
– Здеся он! – наконец кто-то нарушил звенящую тишину.
– Я не понял!? В чём дело, товарищ Соколов? Язык проглотил, что ли? – старшина навис над щуплым курсантом.
– Я-м-м-м, – мычание было ему ответом.
– Выплюнь изо рта банан, курсант!
– Я-м-м-м, сан-м-м-м-ча-сть!.. – курсант вытер капли пота со лба и высунул распухший донельзя язык.
– А-а-а-а! Профессиональная болезнь настоящего замполита! Допи… делся, товарищ Соколов?!
– Это его пчела тюкнула, – пояснил кто-то из стоя, – он варенье жрал, да с ложкой пчелу в рот засунул.
– Втихоря жрал, – добавил кто-то, – чмошник! Это его бог наказал!
– Разговоры!.. Давай, Соколов, дуй в санчасть, твою заногу! – рявкнул Старшина, – чё стоишь тут ещё мне, студент?
Старшина обвёл эту фамилию в своём чёрном блокноте…
Палаточный городок.
Утро. Палаточный городок шевелится разбуженным муравейником. Все поправляют колья палаток, подтягивают верёвки – растяжки, поднимая полы мокрых от холодной росы палаток и заправляя их, превращают палатки в аккуратные натянутые грибки с четырёхугольными шляпками. Курсанты подставляют разгорячённые после зарядки тела под холодные струи артезианской воды, мажут ваксой сапоги. Те, кто успел уже выйти на место построения, натирают до зеркального блеска бляхи лоскутками от старых шинелей, натёртых зелёными кусочками «пасты Гойя». Прошло 15 минут с момента окончания зарядки. Сержанты стоят наготове:
– Стро-оиться на утренний осмо-отр!!!
Сердца неуспевающих вздрогнули: старшина неумолимо заносил в свой «чёрный блокнот», уже и так заполненный после зарядки, новые фамилии проштрафившихся. Роты выстроились в две шеренги.
«Уборщики», по одному от взвода, принялись выметать территорию.
– Расстегнуть крючки, верхние пуговицы! Подворотнички к осмотру!
И понеслось-поехало: отрывались плохо пришитые или не достаточно белоснежные подворотнички.
– Бляхи к осмотру! – сержанты, переполненные агрессией, третировали своих подчинённых, как могли, добиваясь, собственно, безукоризненного исполнения требований Уставов и порядка, как то и положено в настоящей армии.
– Головные уборы снять! Содержимое карманов – в пилотки!
– Что это?! – сержант достал из военного билета сложенную бумажку. Белобрысый курсант хлопал глазами:
– Письмо.
– Сам вижу. Сжечь!.. А это что?!.. – снова потянул из пилотки сержант.
– Фотография моей девушки, – ответил курсант, продолжая хлопать глазами.
– Убрать! – ехидно засмеялся сержант. – Прежде, чем крутить любовь, научись мотать портянку, студент!
– Я курсант, – угрюмо буркнул тот в ответ.
– Кто-то тут что-то вякнул или мне показалось? Студент! – сержант с презрительной ехидностью буравил не моргающим взглядом юношу. Тот опустил глаза и сержант продолжил. – Показать носовые платки, расчёски!
– Правую ногу на носок ставь!.. Левую!..
– Грязные каблуки!.. Зашить сапоги!.. – и т.д., – блокноты сержантов пополняли всё новые и новые фамилии.
– Закончить утренний осмотр! Стано-ви-ись!
…Священным будет для людей
Твой памятник под старым вязом
И надпись: «Славою своей
Он чистым сапогам обязан!»
Курсантские шутки.
Наконец-то закончился «курс молодого бойца» в холодном палаточном городке. От тепла казармы лица буквально распирало теплом изнутри.
Чистота и уют казались неземными!
Раздался телефонный звонок. Глаза дневального курсанта Шаталова буквально вывалились из орбит, от накатившегося волнения, когда он положил трубку.
– Чё такое? – спросил его Тимофеев, поправив свой штык-нож на ремне.
– Дежурный по полку звонил…
– И что?
– Приказал срочно прибыть на плац с ведром, швабрами и мылом. Плац будем мыть.
– С мылом? Ты ничего не перепутал?
– Да нет, ничего не перепутал. Ты чё, меня за дурака держишь?
– Ну, тогда идём! Зови дежурного!
Через минут десять курсанты драили плац с мылом.
– Влад, может щёткой лучше будет? А?
Тут из-за трибун выскочили курсанты-третьекурсники.
– Смотри-и! Слоны плац с мылом фигачат! – они ржали, держась за животы, подзывая других на сие потешное зрелище.
– Блин, Макс, тебя развели! Это звонил не дежурный по полку!
– А чё меня? А я откуда знал. Там был такой голос,.. знаешь!
– Тьфу! – Тимофеев бросил тряпку в ведро…
– А чего это вы тут, товарищи курсанты делаете, – вдруг появился дежурный по полку и третьекурсники так же мгновенно исчезли из вида, как и появились.
– Да мы,.. мы,.. товарищ подполковник, мы тут плац моем, – Тимофеев поднял швабру и замер смирно. Шаталов натянул свой распущенный ремень сзади, втянул голову в плечи.
– С мылом? – подполковник смотрел на них с хитрым прищуром.
– Так точно!
– Молодцы! И чей же это, интересно, приказ?
– Мы думали Ваш, товарищ подполковник.
– Хм! Ух уж эти засранцы! – он подавил улыбку, сделал лицо свирепым. – А ну, похватали ваш инвентарь и марш в казарму!
Курсанты, похватав всё, что у них было, кинулись в расположение роты.
(Вот так примерно потешались старшекурсники над младшими. Причём, это случалось между курсантами, с разницей в один—два курса. Четверокурсники, сохраняя конкурентную дистанцию к задиристому третьему курсу, всегда были снисходительны к «слонам». Проявляя о них почти отеческую заботу. Требуя, правда, безоговорочное почтение взамен.)
Плац.
Очередное утро. Три тысячи курсантов застыли на плацу.
– Смир-р-р-но!
– К торжественному маршу! – вытягивая узкие носочки глаженных хромачей, офицеры вышли из строя и заняли свои места перед коробками своих подразделений.
– Па-а р-р-ротно! – офицеры лихо развернулись в сторону движения.
– На одного линейного дистанции! – «линейные» – курсанты роты почётного караула с пехотно-балетными инструментами СКС7 в руках быстро сорвались с места, долбя асфальт вдоль трибуны и, достигнув своего места, по очереди, развернулись лицом к курсантским коробкам, поочерёдно звонко стукая прикладами об асфальт.
– Управление училища пр-р-рямо-о, остальные напра-а-ву! – курсантские коробки одновременно развернулись в сторону движения. Раз-два.
– Ша-а-го-ом м-марш! – грянул марш и три тысячи курсантов всех курсов одновременно двинулись в едином порыве.
– И-и-и раз! – роты поочередно выкрикивали до трибуны, переходя на строевой шаг, одновременно гордо вытягивая подбородки в сторону трибуны, выдерживая равнение в шеренгах.
– И-и-и два! – переходя на обычный шаг после, одновременно разворачивая головы прямо.
Так курсанты двигались с ежедневного развода на занятия, постигать свои хитрые и нехитрые дисциплины…