Глава IV. Кража персиков
Когда Илзе внезапно серьёзно заболела, она попросила разрешения уехать к своей семье, чтобы за ней ухаживали её родители. Это решение мне причинило много страданий, ведь я так сильно к ней привязалась за последние годы! Мы вместе плакали, страдая от предстоящей разлуки.
– Я обязательно вернусь, когда почувствую себя лучше, барышня, – сказала мне Илзе на прощание.
Тем временем служанка, которая её заменила, у меня вызывает ужас. Она большая насмешница, которая, кажется, постоянно издевается и подтрунивает надо мной. Она мне уже так надоела своими мелкими подколками, что иногда хочется ей прямо заявить, что или она будет со мной разговаривать откровенно и честно, или я пожалуюсь на неё моей тёте. Но, чем больше я об этом думаю, тем больше сомневаюсь, что тётя Анна… захочет ли она меня слушать? Я уже заметила некоторое время тому назад большие изменения в её отношении ко мне. Без сомнения, тётушка и раньше, по большому счёту, никогда не относилась ко мне хорошо, но если она меня и упрекала до этого, то это всегда происходило относительно спокойно и без угроз, совсем не так, как она стала действовать сейчас. Тётя в последнее время стала иногда мне отвешивать, вернее, можно даже сказать, довольно часто, пощёчины, но это было спонтанным действом, и тётя об этом почти всегда сожалела впоследствии, и если и угрожала мне розгами, то никогда не исполняла свою угрозу, что однажды, когда я была очень маленькой, случилось со мной в те времена, когда моя бедная мама ещё была жива, когда она задала мне приличную трёпку. Итак, теперь я вижу и понимаю, что раньше моя жизнь была достаточно легка, и я совершала по ней приятную прогулку. Илзе утверждала, что причиной изменившегося ко мне отношения тёти Анны был аббат Андрис, её новый исповедник. Он приходил несколько дней тому назад в наш дом, и Илзе подслушала состоявшийся между ними в гостиной разговор.
– Она ленивая, непослушная и вспыльчивая, – произнесла моя тётя, говоря обо мне.
– Ничего страшного! – ответил отец Андрис – в этом случае следует применить кнут. Вы же знаете слова царя Соломона: «Не экономьте на исправлении ребёнка, поражая его хлыстом, ибо вы освобождаете его душу от ада.»
– Вы правы, святой отец, – ответила тётя, Анна – я вижу, что до сих пор не занималась воспитанием Лилии с достаточной строгостью. Но будьте уверены, что в будущем у вас не будет повода упрекнуть меня в этом.
Какой мерзкий и гадкий человек! Я его ненавижу. Я и так была не слишком счастлива, живя с моей тётей, а теперь чувствую, что жизнь моя станет просто ужасной, и причиной тому будет этот скверный священник. Я раньше только развлекалась, играя кнутом с Кати и малышкой Паулой, и мысль о том, что меня могут наказать плёткой реально, на самом деле, без любовной игры, покрывала моё лицо краской стыда и портила настроение. Накануне моя тётя, садясь за стол, прямо передо мной и Мадарой, этой новой нашей служанкой, которую я ненавижу всё больше и больше, вытащила из-под своего манто новенькую кожаную плётку:
– Я её купила для вас, барышня, – сказала она мне, – поскольку вижу, что моё доброе отношение к вам совершенно не идёт вам на пользу, и что не будучи нисколько лучше, чем другие дети, вы нуждаетесь, как и они, в некоторых жгучих средствах, которые я не откажу себе в удовольствии применить к вам. И вы почувствуете эффективность этих прекрасных кожаных ремешков, я вам это предсказываю, если будете продолжать себя вести так, как вы это делали до сих пор. Посмотрите, чулки, которые я вам поручила связать… вы их ещё до сих пор не закончили! Если вы их не довяжете до вечера, вы познакомитесь с этой плёткой, можете в этом быть уверены. Надеюсь, сейчас вам будет достаточно только посмотреть на этот инструмент, дабы понять и осознать, какому наказанию вы будете подвергнуты за вашу лень и ваше непослушание.
Никогда прежде я не подвергалась такому унижению. Я не прикоснулась к обеду, несмотря на приказы и угрозы тётушки. Кроме того, я постоянно чувствовала на себе насмешливый взгляд Мадары и мне хотелось буквально провалиться сквозь землю от стыда. После обеда я, не осмеливаясь поднять глаза, принялась вязать чулки, и вязала их весь день. Когда вечером мне удалось закончить этот ставший к тому времени для меня мерзким и ужасным предмет рукоделия, и показала его моей тёте, то эта мегера лишь назидательно произнесла:
– Хорошо. В этот раз у вас всё получилось, и вы должны знать, что если вы будете вести себя подобающим образом, вам не придётся опасаться меня, и я не буду строга с вами… но это наказание непременно случится с вами… но только тогда, когда вы сами меня вынудите к этому.
Несмотря на эти слова, жуткое впечатление от её утренних угроз не рассеялось, и я чувствовала себя во власти женщины, которая может в любую минуту привести в исполнение свою угрозу наложить на меня постыдное наказание, и была этим морально уничтожена. Я спешно легла в кровать, спустив мою ночную рубашку до самых ног, как будто для того, чтобы обезопасить себя от неожиданных ударов, и съёжившись в моей постели, как маленькая девочка, попыталась заснуть.
Я буду частенько возвращаться к этим ужасным моментам моей жизни. К счастью, я виделась тогда только с моей подругой Кати, и её визиты заставляли меня немного забыть болезненные волнения, которые я пережила позавчера.
Я уже начинала понемногу забывать угрозы моей тёти и ощущать радость жизни, которую Илзе, уезжая, казалось, унесла с собой. Но моя несчастная страсть к чревоугодию меня снова погубила.
Тётушка, которая собиралась дать ужин для нескольких своих подруг, хранила для этого торжества несколько прекрасных персиков, которые она положила на шпалеры в саду, намереваясь их взять оттуда только в день торжественного события. И, как будто подозревая неладное, она мне персонально запретила даже касаться их! Я и так знала, что мне запрещено есть плоды в саду, а тут ещё такое особое предупреждение.
Но так как гулять в этом самом саду мне никто не запрещал, я могла издалека наслаждаться видом этих прекрасных персиков, лежавшие на садовых шпалерах, и однажды не смогла сдержаться от внезапно… впрочем, вполне закономерно возникшего у меня неистового желания съесть один или два из них, ведь багровая бархатистая кожица делала их столь аппетитными! Я вспомнила… подумала, как часто во время ужина говорили в моём присутствии о мародёрах и ворах, мигрирующих по стране, которые воровали всё подряд, и решила, что если я съем парочку этих волшебных фруктов, то смогу свалить вину на них, и меня никто не будет подозревать. Поэтому я выбрала момент, когда тёти Анны не было в доме, чтобы стянуть пару-тройку персиков. Но только я взяла два магических плода райского дерева, как и намеревалась вначале, как руки мои не смогли удержаться и, казалось, сами по себе схватили шесть самых прекрасных персиков, что я когда-либо видела в своей жизни, и наспех бросив их в свою юбку, помчалась прямиком в отхожее место, дверь которого я предусмотрительно не забыла закрыть на деревянную щеколду. Затем, усевшись над дыркой, я стала смаковать эти плоды, которые на вкус были так же превосходны, как и на вид. Как только я съела последний персик, я услышала голос моей тёти, спускавшейся в сад. Она позвала Мадару, которая оказалась на кухне:
– Это вы взяли персики, Мадара?
– О! Что вы мадам, нет! – возмущённым голосом воскликнула Мадара.
Я испугалась и задрожала всеми моими членами, внезапно осознав, что будущее не сулит мне ничего хорошего, и решила не выходить из отхожего места, прежде чем тётя Анна оставит сад, и так как меня, наверное от страха, охватила настойчивая потребность облегчиться, я тут же воспользовалась местом своего пребывания по его прямому назначению. Я подняла мои юбки и облегчила себя. Едва я закончила этот процесс, как услышала, как моя тётя спрашивает у Мадары, где я нахожусь.
– Мамзель… она в отхожем месте, – ответила девушка.
Тотчас же тётушка истошным голосом стала звать меня.
Я была напугана до смерти… и, опустив юбки, быстро вышла наружу и принялась бежать в поисках моей тёти, которая, заметив меня, воскликнула:
– Так это вы, барышня, украли эти персики?
Несмотря на мой страх, я сделала невинное лицо и ответила ей без малейшего колебания:
– Нет, моя тётя, их украла Мадара, я видела…
Столько уверенности с моей стороны ввели тётушку Анну в заблуждение, и она приказала подойти к ней Мадаре:
– Вы слышите, – сказал она ей, – вас обвиняют в воровстве!
– Она лжёт! – зло произнесла девушка, – я собственными глазами видела, как мамзель Лилия взяла персики, положила их в свой карман и убежала в отхожее место, чтобы съесть их там… И пожалуйста, – добавила она, – если хотите, тому есть доказательство!
С этими словами она сняла с меня косточку от персика, которая зацепилась в складках моего платья. Я не могла больше отрицать содеянного и не знала, куда мне деться от страха. В моей голове мысленно уже пронеслась ужасная сцена, которая сейчас произойдёт. И действительно, моя тётя, после немой паузы удивления, взорвалась потоком брани:
– Ах! Маленькая мерзавка, значит, таким образом, вы к своему непослушанию присоединили ещё воровство и клевету! Но вам придётся искупить свою вину, я вам это обещаю. Для начала, встаньте на колени перед Мадарой и извинитесь за вашу отвратительную ложь.
Всё моё естество восстало против унижения, которое мне было навязано этой страшной женщиной и её новым духовником. Становиться на колени перед прислугой – это было выше моих сил, и я осталась стоять, но тётушка схватила меня одной рукой за ухо, а другой стала давить со всей силы на мои плечи, вынудив стать на колени.
– Не правда ли, вы желаете извиниться? – кричала она. Но так как я оставалась нема, как рыба, моя тётя незамедлительно отвесила мне звонкую пощёчину, и я разрыдалась.
– Ведь вы хотите извиниться? – продолжила она, давая мне вторую звонкую пощёчину.
Внезапно для себя я придушенным голосом произнесла:
– Простите!
– Ну вот, уже лучше, – промолвила моя тётя, – но следует попросить прощения у нашей дорогой Мадары.
Я колебалась, и тут же получила третью пощёчину и одновременно сильный пинок в зад, от которого у меня вырвался крик боли.
Наконец, под угрозой новых ударов, я вырвалась из рук моей мучительницы и отскочила в сторону, желая лишь одного – убежать прочь.
– Пожалуйста, подойди ко мне! – грозно произнесла в это время тётя Анна.
Я стала двигаться в её сторону, но видя, что она берет в руки плётку и не сомневаясь в том, что она намеревается с ней делать, я бросилась бежать в направлении решетчатых ворот, которые выходят на улицу. Рассвирепевшая тётка бросилась вдогонку за мной и настигнув меня, схватила рукой за платье, когда мне уже казалось, что я спаслась от её гнева.
– Ах! Вы полагаете, что всё закончилось для вас благополучно, несчастная маленькая воришка! Вы глубоко ошибаетесь. Слишком давно ваша попа не пробовала прутьев! На этот раз, по крайней мере, у неё не будет причин жаловаться, что её обделили вниманием, и она получит свою порцию наслаждения.
И так как Мадара хотела уйти, моя тётя продолжила:
– Останьтесь, Мадара, нужно, чтобы вы поприсутствовали при процессе исправления этой дрянной девчонки. Ах! Итак, вы, моя милочка, хотели убежать! Чтобы вам не удалось этого сделать, вы познакомитесь с вашей персональной плёткой, которую я приобрела специально для вас, прямо здесь, в саду, перед вашей служанкой, на глазах у всех этих простолюдинов, которые проходят по дороге мимо нашего дома, и смогут увидеть, как вы исправляетесь от вашего наиболее сильного стыда в жизни. Итак! На колени, мерзкая воришка и лгунья!
Уже второй раз за короткое время я была вынуждена становиться на колени на щебень, пронзавший насквозь кожу моих ног. Также мне следовало опустить голову до земли, и так как я отчаянно не желала оставаться в этом положении, Мадаре было приказано держать меня за руки и давать мне увесистую пощёчину всякий раз, когда я буду делать попытки подняться. Эта угроза для меня была наиболее ужасна и унизительна: получить пощёчину грязными руками неотёсанной крестьянки-служанки! От такой возможности мои щёки стали ещё более пунцовыми, чем раньше.
Между тем, тётушка в это время поместилась выше меня, и зажав своими ногами моё тело, согнулась надо мной сзади и задрала вверх моё платье и юбку своей проворной рукой, а затем уже смогла поднять и мою нижнюю рубашку. И тут её глазам предстала малоприятная картина, ведь перед этим я столь внезапно вышла из отхожего места, услышав тётины крики, что не потрудилась подтереть свою попку, в которой ещё оставались кусочки кала, так что пинок, который меня недавно наградила тётя Анна лишь углубил ткань моей рубашки внутрь между моими ягодицами и измазал её моими какашками, приклеив к промежности задика. Увидев это, моя родственница ещё более взбесилась.
– Гадкая, мерзкая, отвратительная грязнуля, – закричала она, – я вас научу, в каком виде надлежит являться передо мной. Посмотрите все на этот ужас!
Но эта грязь не помешала ей отклеить мою рубашку от тела и обнажить его сзади. О, Боже, какой удар она нанесла мне для начала, я даже не поняла, что случилось, у меня едва случилось времени, чтобы его почувствовать, поскольку я тут же получила следом второй, а затем и третий, и так непрерывно приблизительно двадцать ударов. Я при этом постоянно испускала душераздирающие крики и не могла даже дёрнуться, поскольку мои руки и плечи держала Мадара, а живот перехватила своими железными ногами тётушка, так что мои ягодицы болтались в воздухе, полностью открытые для всеобщего обозрения, и непроизвольно дёргались, испытывая такое ужасное бичевание. Я спрашивала себя, как я могла несколько дней тому назад развлекаться подобным же образом и испытывать тогда удовольствие от этого процесса, ведь сейчас я лишь могла кричать от боли и извиваться, стараясь освободиться от рук моих палачей. Мне даже удалось немного изменить положение моего тела, однако без всякой выгоды для себя. Удары, которые падали на мою левую ягодицу, стали теперь достигать и правой… и даже промежности, так что это всё, что я выиграла от своих телодвижений. В конце концов, моя тётя столь тесно зажала меня своими толстыми ножищами, настоль сильно, что я совсем не могла пошевелиться, и единственные движения, которые мне было позволено совершать, так это открывать или закрывать мой бедный зад, отодвигать или приближать бедра к моим мучителям. Стыд, к которому я вначале была столь чувствительна, исчезал на глазах перед страданием, которое выпало на мою долю, и меня охватила такое безразличие к любой форме самолюбия, что не сдержалась и выпустила прямо в нос моей тёти пару мощных струй кишечных газов. В этот момент я могла видеть только лицо Мадары, которая не смогла сдержаться и расхохоталась от звука происходящего, от мелодичного звучания этих выхлопов. Положение, в котором я была вынуждена пребывать, раздвинув ноги и промежность, из которой ветерок понуро выдувал мои газы, которые я просто физически не могла сдержать, так как тётушка с силой сжимала мой живот, не позволял мне прекратить это газоизвержение. Однако тётка была крайне возмущена такой ситуацией.
– Вонючая мусорка, – воскликнула моя родственница, – ты слишком много ешь, нельзя же доводить себя до такого состояния!
И раздвинув мои ягодицы, она стала яростно хлестать моё тело, в виноватом, с её точки зрения, месте, но непроизвольно задевая при этом внутренние стеночки моей нескромной дырочки. Я взвыла от боли, непроизвольно извиваясь, словно угорь на сковородке, ведь выдержать удары плёткой в этой чувствительной части моих ягодиц было совершенно невозможно обыкновенному человеку. Кровь текла потоком, плётка была разлохмачена, и, наконец, моя тётя утомилась от экзекуции и закончила процесс моего исправления, но, прежде чем позволить мне уйти, она приказала принести ей пиалу, заполненную уксусом, и вытерла смоченной в ней тряпочкой мой искрошенный кожанной плёткой задик, и тут я почувствовала ужасное жжение, мой круп в этот момент внезапно непроизвольно дёрнулся, настолько сильно, что пиала с уксусом выпала из рук тётки, и я смогла вскочить и убежать прочь под раскаты гогота толпы деревенских жителей, пришедших к ограде сада, чтобы поприсутствовать на спектакле моего наказания и исправления, а заодно и развлечься. Я скрылась в моей комнате, забежав в которую сразу бросилась плашмя животом на мою постель и заплакала. Сидеть я не могла, потому что это положение тела причиняло мне сильную боль. Однако, несмотря на мои страдания, красные от слёз глаза, и то, что я была осуждена тётушкой на хлеб и воду на целую неделю, я была обязана присутствовать на ужине. Тётя Анна позаботилась о том, чтобы в деталях рассказать всем своим гостям, как я была наказана плетьми, и мне было стыдно видеть все эти насмешливые взгляды, устремлённые на меня, и это меня мучило почти так же, как наказание, полученное днём. Чтобы увеличить степень моего унижения, в конце ужина тётушка, почувствовав вдруг донёсшееся до неё зловоние и подумав, что это я не поменяла рубашку и не вымыла свой зад, вдруг задрала вверх мою юбку прямо перед всеми её гостями, чтобы они смогли увидеть, таким образом, мой задик, багровый и исполосованный плетью.
– У неё прекрасные ягодицы, – стали говорить все вокруг меня. Других слов утешения я не услышала.
Утром следующего дня, когда я ещё не отошла от порки кнутом, который накануне мне учинила моя тётя, и лежала в постели, она пришла опять с плёткой в руке, и заявив, что в это время я уже должна была подняться и заниматься полезным для домашнего хозяйства трудом, заставила меня лечь на живот, задрала вверх мою ночную рубашку и затем, не думая о моем бедном, страдающем от предыдуших побоев задике, нанесла мне семь или восемь ударов плёткой, которые основательно усилили мои мучения.
– Так как у вас в вашей в голове нет никаких правильных мыслей, нужно, чтобы они у вас появились хотя бы в вашей заднице, – воскликнула эта истязательница. – Ваши исхлёстанные ягодицы непременно напомнят вам о вашем долге.
Я встала, едва сдерживаясь, чтобы не закричать, будучи буквально уничтоженной её словами и не осмеливаясь поднять на неё ни глаза, ни голову, опасаясь, что тётя заметит, что я плакала.
– Ах! – Говорила я про себя, – если бы моя мама была здесь!
Сегодня к нам приходила Кати, но я ей ничего не рассказала о том, что со мной произошло, ведь мне было так стыдно. И хотя она заметила мои красные заплаканные глаза, подруга всё равно столь мало подозревала о том, что со мной произошло в действительности, что попросила меня сыграть с ней в нашу любимую игру в школьную учительницу. Естественно, я отклонила это предложение, ведь я не могла больше развлекаться таким образом, потому что мне приходилось опасаться, как бы это моё увлечение не было раскрыто, что непременно повлекло бы за собой экзекуцию плёткой. Но поскольку Кати была удивлена моим крайне стеснительным выражением лица и нежданным для неё отказом, она потребовала, чтобы Мадара, которая в этот момент зашла в комнату, рассказала ей о причине моего такого состояния. Мадера, и это меня страшно взбесило, принялась смеяться над моим несчастьем, и рассказала ей о казусе с персиками.
– Так, значит, твоя тётя сделала шлеп-шлеп твоей поп-поп, – весело воскликнула Кати. – Давайте посмотрим, какой порядок она навела в ягодицах малышки Лилии.
И, прежде, чем я успела ей в этом помешать, Кати уже сидела на коленях за мной и поднимала вверх мои юбки, смотря на моё тело. Тотчас же, увидев следы ударов плётки, она поднялась и нежно обняла меня.
– Моя бедняжка! – Прошептала мне нежно на ушко Кати.
Я её поцеловала в ответ, и вот какой разговор у нас тогда состоялся:
– А тебя никогда раньше не хлестали плёткой?
– Никогда, – ответила Кати.
– Ах! Как тебе повезло, ты счастливый человек… Но, возможно, что однажды и тебе придётся испытать такое.
– Я не верю, что такое может случиться со мной, моя мать не любит бить по попе, она мне об этом говорила ещё буквально вчера.
– Но моя тётя меня тоже никогда раньше не хлестала меня плёткой до прошлой недели.
– O! Неужели?
– Это – правда!
– Что касается меня, то я не допустила бы, чтобы меня отхлестали плёткой, я кусалась бы, пиналась ногами, мочилась, отпустила бы даже парочку газовых струй, и даже больше того, я…
В этот момент я посмотрела на Кати. Я её очень люблю, но она столь тщеславна и наивна, что мне захотелось в это мгновение, чтобы её отхлестали так же, как меня, да…! И тогда я посмотрела бы на выражение её лица, и это меня, несомненно, развлекло бы.