I
Куприян устал и обмок.
Ноги его бессильно расползались по скользким мокрым кочкам; сапоги намокли, облипли грязью с сухими листьями и стали пудовыми. Куприян с трудом вытаскивал их из липкой, жирной грязи.
Куприян был голоден и не спал прошлую ночь; в голове у него шумело, над глазами висела какая-то неприятная тяжесть. К этим ощущениям присоединялось еще и постоянное смутное сознание опасности, стоящей за плечами.
Куприяну было скверно, как бывает скверно отощалому волку, которого начинают травить со всех сторон.
Небо обложило еще со вчерашнего дня, и все время шел дождь. В лесу было темно и сыро, как в погребе. Еле-еле можно было различить тонкие белые стволы березок, сквозь жидкую осеннюю листву которых, тихо шурша, непрестанно пробивался мелкий назойливый дождик. Вверху было темно, пусто и холодно, внизу – мокро и тоже холодно. От мокрых деревьев, мокрой земли и моросившего в воздухе дождя получалось одно общее впечатление мокрого холода.
Куприян почти ощупью пробирался вперед, то и дело скользя с пригорков и бухая по колено в глубокие рытвины, наполненные холодной водой. Он шел молча и усиленно сопел носом, думая, машинально и тяжело, как больной, только о том, чтобы поскорее добраться в село Дерновое, лежавшее версты за четыре от места, где он шел. Куприян не знал этого и думал, что он гораздо ближе к селу.
Мысли у него были спутаны и неясны: то мелькал в них кусок хлеба, которого хотелось Куприяну, то вырастала смутная тревога, туда ли он идет. Потом все смешивалось и оставалось одно тупое ощущение усталости.
Вдруг впереди послышались какие-то звуки, едва слышно пробивающиеся сквозь шум дождя. Казалось, что кто-то осторожно постукивает палкой по стволам берез.
Куприян насторожился.
Звуки приближались и становились яснее. Скоро Куприян разобрал осторожный стук колес по корням и тихое пофыркивание лошади.
В этом месте деревья быстро редели и жалкими группами и одиночками тонких, чахоточных березок и осинок разбегались по широкой просеке, конец которой тонул за дождем и темнотой.
Снизу просека была сплошь покрыта молодой и сильной зарослью дубов, елочек и свежих беленьких березок. Отсюда было видно небо, с которого неустанно моросил невидимый дождик. Здесь было гораздо светлее; стволы березок явственно белели и казались тоненькими живыми существами. Куприян мог различить расплывающуюся в темноте фигуру лошади, шагом бредущей в стороне от дороги, прямо по зарослям и кустам. За лошадью неопределенно мерещилась телега и тощая длинная фигура мужика, неподвижно сидящего на телеге свесивши ноги. Телега сворачивала все дальше и дальше от дороги, к лесу, прямо по тому месту, где, притаившись за елкой, стоял Куприян.
– Эх! – неопределенно крякнул он, присмотревшись, и, сразу шагнув из-за елки, схватил лошадь за челку.
Та нисколько не удивилась, мотнула головой и стала, ласково принюхиваясь к Куприяну.
– Ну, ну… Чаво ты? – пробормотал мужик, сидевший в телеге.
– Чего шляешься? – в свою очередь спросил довольно дружелюбно Куприян.
– Я, ваше скородие, сам по себе, заговорил мужик необыкновенно хриплым и дрожащим фальцетом, – а ежели насчет лесу, то есть так… как перед богом, потому я, значит… по своему делу, а не то что…
– Эх, ты… «ежели насчет лесу», – передразнил его Куприян. – На воре шапка горит! Черта мне в твоем лесе, руби хоть весь… Жертвую!..
Куприян засмеялся.
Мужик недоумело молчал, неподвижно сидя на телеге.
– Из села? – спросил Куприян. – Ишь ночку выбрал! Или с вечера в кустах хоронился? Ах, ты…
– Ну, ну… Чаво ты! – заговорил мужик и тронул вожжи. – Но!
– Тпру! – осклабясь, тпрукнул Куприян.
– Но!
– Тпру!..
Лошаденка сбилась и бестолково замоталась на одном месте, перебирая нотами по грязи. Мужик помолчал.
– Ну, ты… Пусти, что ль! – озлился он вдруг.
– А то что? – весело спросил Куприян, очень довольный, что он не один в лесу.
– А то того, ежели… видишь топору? Ну!..
– Ишь ты, какой страшный! Дурья ты голова, Игнат, своего не признал…
Мужик встрепенулся.
– Ты?
– А то нет?..
– Неужели Купря?..
– Он самый и есть! – осклабился Куприян и, бросив лошадь, начавшую щипать какие-то листики, подошел к телеге.
Мужичонко ужасно обрадовался.
– Купря и есть! Я смотрю: кой черт балует? А оно – Купря, Куприян, черт!..
– Так топор, говоришь? – спросил Куприян, ухмыляясь так, что в темноте сверкнули его зубы.
– Ну тя к лешему!.. Топор… запужал вовсе. Я думал – што? А оно – Купря… Куда несет?
– На село.
– А для ча?
– Старшину давно не видал, соскучился…
– Вре, – недоверчиво протянул мужик и, вдруг сообразив, ударил себя обеими руками об полы и захохотал: – Ну тя к лешему! Балагур…
– Ну, ну… Хохочи у меня! – оглянувшись, прикрикнул Куприян. – Вот услышит Вавилыч, он те даст… Лошаденка-то, чай, одна…
– И что ты! – испугался мужик и замолк. Опять стало слышно, как дождь шуршит по листьям, точно по всей просеке кто-то осторожно пробирается сквозь кусты.
– То-то… потише, говорю. Долго ли…
Мужик инстинктивно подобрал вожжи и тронул лошадь мимо Куприяна.
– Стой, черт! Стой, говорю…
– Чаво!
– На деревне тихо? – спросил Куприян.
– Урядник наезжал, – почесываясь, сказал мужик. – Опосля становой… Поспрошал кой-кого. Меня спрашивал.
– Ты что ж?
– Что я… ничаво. Мое дело сторона. Увели точно у господина земского начальника лошадей, про то слыхал, но, одначе, не знаю… Однова ткнул в это место. «Пошел, – говорит, – сам вор, вора и покрываешь».
Куприян помолчал.
– А Ваську видел?
– Третьего дни на огороде у Федора Кривого водку пил, а как услышал, что становой, сейчас шиганул в лес… Только его и видели…
Оба замолчали. Куприян задумался, поводя широкими плечами.
– Ну, прощай, Купря! – сказал мужик.
– Прощай, – рассеянно ответил Куприян.
Мужик, которого звали Мозявым и который был самым захудалым мужиком в селе, и не думал, однако, трогаться с места. Лошаденка понуро щипала молодые побеги; Куприян задумчиво поглядывал на небо, соображая, что если наезжали урядник и становой, то не сегодня завтра надо ждать обыска и облавы. Мозявый тупо смотрел на Куприяна, моргая подслеповатыми глазками. Дождь все шуршал, шуршал тоскливо! По временам по лесу пробегал ветер. И тогда таинственный протяжный гул заглушал шуршание дождя, но потом опять начинался его тягучий шепот.
– Ты что? – спросил, очнувшись, Куприян. Мозявый вдруг оживился.
– А ты вот что, Купря, – быстро заговорил он, – ежели насчет бабы, так я тебе говорю – боюсь!..
– Что? – неласково переспросил Куприян.
– Егор домой пришел! – выпалил Мозявый.
Куприян невольно выпустил из рук вожжу, которую захватил было опять, без причины снял шапку, опять надел ее и пробормотал спавшим голосом:
– Вре…
– Правильно говорю, – с чувством возразил Мозявый. – Зачем врать? Я тебе, Куприян, бестолковый человек, правильно говорю: пришел седни и бабу бил… Матрену!
– Бил? – машинально переспросил Куприян.
– Смертным боем! – с форсом ответил Мозявый. Куприяна передернуло, точно ему сразу стало холодно.
Мозявый захлебнулся от возбуждения.
– Насмерть бил! «Чей парнишка?» – спрашивает… это Федька-то! «Какой, – говорит, – парнишка? Какая причина парнишке быть… – Федьке то есть… – ежели твой законный муж то есть пять лет в отсутствии?» Бил бабу оченно.
Мозявый покачал головой.
– Ну? – хрипло протянул Куприян.
– Ну, Матрена и повинилась: так и так, мол… Потому то есть парнишка, а парнишке без причину никак быть невозможно. Ежели он точно пять лет…
Куприян сосредоточенно молчал, поводя плечами.
– Так ты бабу-то теперича брось. Плевое дело! Егор вчера под винной похвалялся: я его!.. Это тебя то есть. Да! Бутылку сам выпил… Питерский! «Я его!» – говорит… Говорю, брось бабу, и на село – ни боже мой! Ушибет Егор. Серьезный человек… Кулачищи – во!
Мозявый в темноте развел руками.
Куприян вдруг озлился.
– Ну, ну, проезжай! Чего стал?.. Кулачищи! Ты смотри у меня: живым манером лошаденку-то…
Мозявый испуганно взглянул на него и дернул лошадь. Колеса застучали по корням.
Куприян мгновенно успокоился.
– Эхма! – присвистнул он вслед Мозявому. – Фью! Тоже мужик называется! – презрительно сплюнув, добавил он, машинально прислушиваясь к слабому стуку колес, осторожно попрыгивающих по корням и кочкам в глубину леса.
Силуэт мужика, лошади и телеги постепенно стушевывался в темноте, стук становился слабей и слабей, смешался и исчез в шуме дождя. Куприян вздохнул, снял шапку, почесал затылок и задумался.
– Ишь, ты… вернулся, солдатский черт… не сдох, – пробормотал он. – А баяли, дюже был болен… не то помер, не то помрет… Вернулся! Матрена-то теперь, чай…
Чувство ревности и мучительного недоумения охватило Куприяна. Он опять с трудом зашагал по дороге.
«Жаль бабу, – думал он, шлепая по лужам и путаясь в мокрой траве, – забьет ее Егор… Зверь ведь, чистый зверь!.. Да и то, ежели по правде, ему тоже не очень-то… Другая, ежели бы на ее месте, отпор дала бы, а эта нет, не такая баба… смирная…»
Лес опять стал редеть.