III
Пришла девушка ужинать в людскую и все молча сидела. Если что и спросят, то сквозь зубы отвечала. Ефим усмехался да поглядывал на нее. А она против него сидит. Платье на ней розовое, в ушах длинные стразовые подвески качаются, коса на самой маковке под гребешком. Из себя хоть и худощава и желтолица, а хороша. Вечером еще лучше она нам показалась: глаза такие яркие, умные; брови темные дугою; а нраву, видно, она насмешливого и кичлива: сидит себе, тонкие губы сжавши.
Заговорили мы с нею, а у нее, что называется, каждое словечко по рублю… Мы скоро и замолкли. Вдруг Ефим к ней:
– А что, красавица, как имя ваше, как отчество?
Она как глянет, ровно водою студеною окатила.
– Что угодно? – протянула.
Голос-то у ней не звучит словно.
Ефим даже вспыхнул весь, ну, а не сплошал-таки.
– Как по имени, по отчеству величают? – повторил.
– Зовут меня Анною, а по батюшке Акимовною, – ответила ему девушка, и так, словно топором отрубила.
Крепко, кажись, она спесивостью нашего Ефима задела; он только кудрями тряхнул и проговорил:
– Желаем много лет здравствовать Анне Акимовне!
Глаза у него сверкнули, и замолчал он на весь вечер. А как расходились мы, он на нее посмотрел так язвительно, усмехнулся и прищурился, что Анна Акимовна вспыхнула и отвернулась, – словно осерчала.