Культ Ктулху (сборник). Мэнли Уэйд Уэллманн. Литеры из холодного пламени ( Коллектив авторов, 1932-2014)

Мэнли Уэйд Уэллманн. Литеры из холодного пламени

Некогда «Эль»[30] огибал этот угол и следующий за ним кусок узкой, мощенной грубым булыжником улицы. Потом его убрали, и теперь обшарпанные многоквартирные дома по обе стороны выглядели опустившимися старыми бродягами, человеческими руинами, готовыми вот-вот рухнуть без поддержки эстакады. Меж двумя такими строениями из потускневшего от времени красного кирпича втиснулось третье – тоже кирпичное, но покрытое таким толстым слоем дешевой желтой краски, что только она, наверное, и не давала ему рассыпаться на месте. Нижний этаж занимала крайне сомнительного вида ручная прачечная; сбоку дверь вела в расположенные наверху квартиры.

Роули Торн обратился к потрепанному, мутноглазому лендлорду на известном ими обоим языке:

– Кавет Лесли еще…

Лендлорд медленно покачал головой.

– Даже не встает.

– У него бывает врач?

– Дважды в день. Сказал мне, что надежды нет, но Кавет Лесли упорно не хочет в больницу.

– Спасибо.

Торн повернулся к двери и взялся огромной ручищей за ручку; пальцы когтями охватили край.

Собой он был чрезмерно тучен, но крепок, как водруженная на опоры бочка. Голову носил бритую, а нос имел крючковатый, что делало его похожим на орла, мудрого и недоброго.

– Скажите Лесли, – попросил он, – что друг заходил справиться о нем.

– Я никогда с ним не разговариваю, – ответствовал лендлорд, и Торн поклонился и ушел, закрыв за собою дверь.

Снаружи он прислушался. Хозяин уковылял в свою собственную сумрачную берлогу. Торн тут же попробовал дверь – она отворилась (уходя, он поднял собачку автоматического запора). Он тихонько проскользнул через лишенный окон вестибюль и вскарабкался по лестнице, такой узкой, что плечи его касались обеих стен сразу. Место пахло ветхой одеждой, как все древние нью-йоркские трущобы. Из таких вот курятников гангстеры «Пяти углов» и «Дохлых кроликов» в стародавние времена выступали на свои веселые бандитские войны, а городская шпана ходила толпами на Противопризывные бунты 1863 года[31] и на марш протеста, когда Макриди играл Макбета в «Астор Плейс Опера Хаус»[32].

Коридор наверху оказался такой же узкий, как лестница, только еще темнее, но Торн хорошо знал дорогу до нужной двери. Та охотно открылась – замок давно сломался. Комната походила, скорее, на тюремную камеру. С гипса хлопьями сходила специальная хорошо маскирующая грязь зеленая краска. Глядящее на задний двор единственное грязнющее окно было затянуто паутиной.

Человек на протертой лежанке пошевелился, вздохнул и повернул свое бледное, как плесень, лицо к двери.

– Кто там? – произнес он усталым дрожащим голосом.

Роули Торн быстро опустился на колени и наклонился к нему поближе, как хищная птица к добыче.

– Ты был Каветом Лесли, – сказал он. – Постарайся вспомнить.

Тоненькая, как палочка, рука выпросталась из-под потрепанного одеяла и потерла закрытые глаза.

– Запрещено, – прохрипел лежащий. – Мне запрещено вспоминать. Я забыл все, кроме… кроме…

Голос угас, затем с усилием произнес два последних слова:

– …моих уроков.

– Ты был Каветом Лесли. Я – Роули Торн.

– Роули Торн! – Голос стал и сильней, и быстрее. – Имя сие прославится в аду!

– Оно и на земле прославится, – серьезно пообещал Роули Торн. – Я пришел за твоей книгой. Дай ее мне, Лесли. Она стоит обеих наших жизней и еще стократ больше.

– Не зови меня Лесли. Я забыл это имя с тех пор…

– С тех пор как учился в Школе Глубин, – закончил за него Торн. – Я это знаю. У тебя есть книга, ее дают всем, кто оканчивает Школу.

– Мало кто оканчивает, – простонал человек на кушетке. – Многие начинают, но немногие доходят до конца.

– Школа находится глубоко под землей, – подтолкнул его Торн. – Вспоминай.

– Да, под землей. Никакого света не должно проникать туда: он может уничтожить то, чему там учат. Очутившись в Школе, ученик остается, пока не закончит курс, или… уходит… так же, во тьме.

– Там есть литеры, буквы из холодного пламени, – продолжал Торн.

– Буквы из холодного пламени, – эхом отозвался тихий голос. – Их можно читать в темноте. Один раз в день… один раз в день открывается люк и рука, мохнатая от черной шерсти, кидает вниз пищу. Я закончил… я провел в этой школе семь лет – или сто! Кто теперь скажет, сколько?

Он всхлипнул и захныкал.

– Дай же мне книгу, – настаивал Торн. – Она у тебя где-то здесь.

Человек, не желавший более зваться Каветом Лесли, приподнялся на локте. Для его бесплотного тела усилие вышло почти титаническое. Глаза он все еще держал закрытыми, но лицо обратил к Торну.

– Откуда тебе знать?

– Это моя профессия – знать. Я произношу кое-какие заклинания – и кое-какие голоса шепчут мне что-то в ответ. Они не в состоянии дать мне мудрость, которой я взыскую, но говорят, что она заключена в твоей книге. Давай ее сюда.

– Не тебе владеть ею, Роули Торн. Ты плоть от плоти Школы, но книга предназначена только тем, кто доучился, кто провел в этой могильной тьме долгие годы. Годы!

– Книгу! – резко бросил посетитель.

Его ручища сомкнулась на костлявом плече, мастерски вонзив концы пальцев в нервное сплетение. Выпускник Школы Глубин взвыл.

– Ты делаешь мне больно!

– Я пришел за книгой. И я ее получу.

– Я призову духов к себе на помощь… Тобкта…

Что еще он хотел сказать, так и осталось неизвестным, так как Торн закрыл ему исполинской ладонью трепещущий рот, и слова смялись в нечленораздельный стон. Зажав ему худющую челюсть, как конюх – лошади, Торн ткнул Кавета Лесли головой в матрас, а пальцем свободной руки поддел веко. Пытаемый конвульсивно задергался и на мгновение освободил рот.

– О-о-о-о-о-о! – завыл он. – Только не свет… после всех этих лет…

– Книга. Если ты готов отдать ее, подними палец.

Дрожащие пальцы сомкнулись в кулак – все, кроме указательного. Торн снял захват.

– Где?

– В матрасе.

Вмиг и со всей силы Торн рубанул жестким ребром ладони по тощему трепещущему горлу – как топором по бревну. Человек, некогда бывший Каветом Лесли, забился, разинул рот и резко обмяк. Торн поймал жалкое запястье, поискал пульс, постоял молча с минуту, потом кивнул и улыбнулся сам себе.

– Кончено, – пробормотал он. – Гораздо эффективнее, чем удавка.

Он свалил тело с кушетки и быстро ощупал весь матрас; нашел шишку и разорвал ветхую обивку. Наружу была извлечена книга, не больше школьного букваря размером, переплетенная в какую-то темную, некрашеную кожу, поросшую густым и грубым, черным, как сажа, волосом. Торн сунул ее к себе под пальто и вышел вон.

Джон Танстон сидел один у себя в кабинете. Не особенно похожем на кабинет – скорее, на гостиную: не меньше трех кресел оккупировали пол – мягких, хорошо продавленных кресел, откуда легко можно дотянуться и до книжных полок, и до напольного поставца с пепельницей и курительными принадлежностями, и до кофейного столика. Была там и обтянутая кожей кушетка, ибо Танстон считал труды умственные не менее утомительными, чем физические, и любил, чтобы в процессе научных штудий или написания книг его кружал максимальный комфорт.

Как раз сейчас он восседал в самом удобном из кресел, лицом к камину, в котором горел настоящий, живой огонь – один из немногих, еще оставшихся в Нью-Йорке. Джон Танстон был выше, чем Роули Торн, и почти столь же массивен – может быть, даже коренастее телом, хотя и не такой плотный. Его физиономия со сломанным носом и маленькими подстриженными усиками могла бы принадлежать человеку свирепому и материалистичному, если бы не высота вздымавшегося над нею лба, увенчанного тщательно причесанными волосами. Одного этого уже было достаточно, чтобы получилась голова мыслителя. Руки отличались таким чудовищным размером, что обычно требовалось поглядеть еще раз, чтобы оценить, насколько превосходной они формы. Темные глаза умели пылать, презирать, смеяться, глядеть честно или загадочно – по желанию хозяина. На его коленях лежала большая серая книга с багряным, испещренным золотыми буквами корешком. Он как раз обдумывал абзац на раскрытой странице:

Перетасовав и сняв колоду описанным здесь способом, выберите одну карту наугад. Изучайте изображенный на ней предмет в течение времени, которого хватило бы, чтобы медленно сосчитать до двадцати. Затем устремите взгляд прямо перед собой и смотрите, неподвижно и не мигая, пока перед вами не окажется как бы закрытая дверь, на которой изображен выбранный вами предмет. Сделайте образ в уме более ясным и продолжайте удерживать, пока дверь не распахнется, и вы не ощутите, что теперь можете войти и увидеть, услышать или иным образом познать то, что за нею…

То же самое, что в китайской магической игре И Цзин, которую исследовал и с которой экспериментировал У. Б. Сибрук[33], думал Джон Танстон. Хорошо, что именно он, а не кто-то другой, менее подготовленный к подобного рода работе, наткнулся на книгу и сопутствующую ей колоду карт в той букинистической лавке в Бруклине. Возможно, это и есть какая-то англизированная форма «Ицзин», рассуждал он, глядя на странный, архаический доггерель[34], нацарапанный чьей-то неизвестной рукой на форзаце:

Кто это написал? Что такое случилось с ним, что он продал свою странную книгу старьевщику? Наверное, если бы заклинание и вправду открыло дверь в мир духов, Танстон уже бы об этом знал.

Он взял колоду с поставца рядом с креслом, стасовал, снял и открыл карту. Она несла примитивное цветное изображение гротескного получеловеческого существа, сплошь покрытого иголками и с огромными крыльями, как у летучей мыши, за спиной. Танстон слегка улыбнулся и устроился поудобней в кресле. Глаза его сузились и уставились в самое сердце горящего в камине алого пламени…

Иллюзия пришла скорее, чем он думал. Сначала она была маленькой, как изукрашенная крышка сигарной шкатулки, но тут же принялась расти и в размере, и в четкости, затмевая даже картину камина, в который глядел Танстон. Дверь выглядела массивной, зеленой, и мышекрылая фигура на ней тускло мерцала, словно ростовая инкрустация из перламутра. Он сосредоточился на ней, поймал себя на том, что обшаривает глазами дверь в поисках щеколды или ручки, нашел ее – большой металлический крюк. Через мгновение дверь распахнулась, будто сила его взгляда толкнула ее внутрь.

Он помнил, что предписывала дальше книга: восстань из тела и иди в дверь – но никакого движения он не почувствовал, ни физического, ни духовного. Ибо через дверной проем он разглядел только… свой собственный кабинет, ту его часть, что была у него за спиной, словно бы отраженную в зеркале. Однако нет, потому что в зеркале левое становится правым – он видел заднюю часть комнаты, в точности какой ее знал.

И она была не пуста!

Вкрадчивая, подвижная темнота не то текла, не то кралась по ковру между креслом и пепельницей, словно осьминог по морскому дну. Танстон смотрел во все глаза. Это было не облако и не тень, но что-то плотное, хотя и не вполне ясно очерченное. Оно подползало ближе и ближе к самому порогу воображаемой двери – и там начало вздыматься стройной башнею мрака.

Танстон подумал, что если картина в дверном проеме с точностью воспроизводит комнату позади него, если она просматривается почти до того места, где стоит его кресло… если, иными словами, нечто темное, неопределенное и текучее раскручивается там сейчас… то оно должно быть прямо у него за спиной. Он не шевельнулся, даже дыхание не стало быстрее.

Тьма обретала форму – как бы безлистного дерева с изможденным стволом и движущимися, щупальцеподобными ветвями – и поднималась уже до самого потолка потусторонней комнаты. Усики качались, словно от легкого ветерка, извивались и тянулись вниз – точно над тем местом, где могла бы находиться голова сидящего в кресле человека. Если эта штуковина и вправду была сейчас позади него, она определенно тянулась к его голове.

Танстон прыгнул прямо из кресла вперед, туда, где маячила дверь. Оказавшись на безопасном расстоянии, он выпрямился и совершенно кошачьим, несмотря на всю свою борцовскую тушу, движением развернулся на полупальцах. Из всего множества странных заклинаний, прочитанных за годы не менее странных исследований, одно само прыгнуло ему в уста – то, что из «Египетских тайн»:

Стань недвижим, во имя небес! Ни огня не причиняй, ни пламени, ни иной пагубы!

У себя за креслом он увидел высокую черную тень; венчающие ее щупальца свисали как раз над тем местом, где только что было его тело. Свет гаснущего камина не позволял разглядеть силуэт и детали, но сейчас тень была достаточно плотной. Танстон знал, что отступать нельзя ни на шаг, но рядом, на расстоянии вытянутой руки, был массивный старый письменный стол. Молниеносным броском он подцепил ручку ящика, дернул, сунул внутрь руку и выхватил тонкую палочку – ничего особенного с виду, просто грубо оструганный прутик боярышника. Выставив деревяшку перед собой, как кинжал, он двинулся к размытому гостю. Ткнув в его сторону заостренным концом прута, он начал:

– Повелеваю и заклинаю тебя именем…

Сущность содрогнулась. Щупальца ее растопырились и затрепетали, так что она стала на миг похожей на гигантскую сухопарую длань, молящую о пощаде. Пока Танстон сверкал на нее глазами и тыкал палкой, черный очерк утратил четкость и стал на глазах растворяться, как чернила растворяются в воде. Черный превратился в серый, тень съежилась, заскользила к двери и просочилась, судя по всему, между нею и косяком. Воздух очистился, и Танстон вытер лицо свободной от палочки рукой.

Нагнувшись, он подобрал книгу, которая соскользнула у него с колен, и посмотрел в огонь. Дверь, если она, конечно, существовала где-нибудь, кроме его воображения, бесследно пропала. Танстон взял с поставца трубку и сунул в рот. Лицом он был бледен, как смерть, но чиркнувшая спичкой рука совсем не дрожала.

Книгу он аккуратно положил на стол.

– Кто бы ты ни был, написавший эти слова, – молвил он, – и где бы ты сейчас ни находился, спасибо, что предостерег. Я буду осторожнее.

Он обошел кабинет, задержавшись над ковром, где возникла тень, потыкал его ногой, даже встал на четвереньки и понюхал. Потом покачал головой.

– Ни следа, ни знака, – пробормотал он, – и, однако же, на несколько мгновений она стала реальной и достаточно сильной… И я знаю только одного человека, которому хватит ума и воли, чтобы вот так на меня напасть.

Он выпрямился.

– Роули Торн!

Джон Танстон взял шляпу и плащ, спустился в холл, вышел на улицу и остановил такси.

– Отвезите меня к номеру восемьдесят восемь по Масгрейв-лейн, Гринвич-Виллидж, – велел он шоферу.

Крошечная книжная лавка походила на грязную, засиженную летучими мышами пещеру. Чтобы проникнуть туда, Танстону пришлось спуститься с тротуара на несколько ступенек, мимо вытертой почти до неразличимости вывески «ВСЕВОЗМОЖНЫЕ КНИГИ». Под землей сходство становилось еще разительнее. Словно бы ты оказался в естественного происхождения гроте, где кругом громоздились геологические напластования книг самых причудливых форм и размеров – на полках, на стендах, на столах, кучами прямо на полу, как отвалы породы. С потолка на проводе свисала голая лампочка, но света ее хватало лишь на переднее помещение. Ни единый луч не смел проникнуть за порог дальней комнаты. Как всегда, безо всяких зрительных картинок, Танстон ощущил там присутствие еще одной книжной пещеры, еще больше размером, где сталактиты из томов наверняка каким-то непостижимым образом свисали даже с потолка.

– Я была уверена, что вы придете, мистер Танстон, – приветливо проворчал дальний угол, и старая хозяйка проковыляла из сумрака вперед.

Она оказалась грузная, седая, потрепанная, но лик имела горделивый и клювастый, а глаза и зубы – как у двадцатилетней девицы.

– Профессор Рейн[35] и Джозеф Деннингер могут сколько угодно писать книги и доказывать возможность передавать мысли на расстоянии. Я же просто сижу тут и практикую это искусство – с теми, чей разум сонастроен моему. Вроде вас, мистер Танстон. Рискну сказать, вы пришли сюда за книгой.

– Предположим, – сказал Танстон, – мне нужен экземпляр «Некрономикона»?

– Предположим, – подхватила старуха, – я дала его вам.

Она обернулась к ближайшей полке, вытащила несколько книг и сунула руку в открывшуюся за ними полость.

– Никто из известных мне людей не способен открыть «Некрономикон» и не влипнуть в неприятности. Для всякого другого цена была бы непомерно высокой. Вам же, мистер Тан…

– Положите книгу, где взяли! – резко велел он.

Она только поглядела на него своими яркими молодыми глазами, поставила книги на место и стала ждать, что он еще скажет.

– Я знал, что он у вас есть. Я хотел только увериться, что он все еще у вас. И здесь и останется.

– Останется, – пообещала хозяйка, – если только не понадобится вам.

– А Роули Торн сюда захаживает?

– Торн? Такой, вроде разжиревшего белоголового орлана? Месяцами не бывает. У него денег нет, чтобы заплатить мои цены – учитывая, сколько я заламываю ему даже за дешевые репринты Альберта Великого.

– Доброго вам вечера, миссис Харлан, – сказал Танстон. – Вы очень добры.

– Это вы добры, – возразила она. – Ко мне и к куче других людей. Когда вы умрете, мистер Танстон (а это, надеюсь, будет еще очень нескоро), целое поколение будет отмаливать вашу душу до славы господней. Могу я вам кое-что сказать?

– Прошу вас. – Он замер уже почти на пороге.

– Торн был здесь однажды, просил меня о любезности. Речь шла о старом больном бедняге, который живет – если это, конечно, можно назвать жизнью – в многоквартирном доме на другом конце города. Его зовут Кавет Лесли. Торн уполномочил меня заплатить любую цену за книгу, находившуюся во владении этого самого Лесли.

– Не «Некрономикон»? – поспешно спросил Танстон.

Она покачала седой головой.

– «Некрономикон» он спрашивал за день до этого, я сказала, что у меня такого на продажу нет – чистая правда, между прочим. Я так поняла, по его мнению, книга Кавета Лесли вполне может его заменить.

– Как же называлась эта книга?

Она сморщилась, и лицо ее стало похоже на чрезвычайно умудренный грецкий орех.

– По его словам, у нее нет названия. Я должна была сказать: «Ваш старый учебник».

– М-м-м-м, – нахмурившись, промычал Танстон. – А адрес какой?

Она записала адрес на клочке бумаги. Танстон поглядел на него и улыбнулся.

– И еще раз доброго вечера, миссис Харлан. Некоторые книги должны оставаться в живых, несмотря на всю их опасность. Для ученых исследований вроде моего они нужны. Вы – самый лучший и мудрейший хранитель, какой только мог им достаться.

Она еще долго смотрела ему вслед. Откуда-то из глубин магазина вышел черный кот и потерся о ее ноги.

– Если бы я сама хотела заниматься магией по этим книгам, – задумчиво сообщила она ему, – я бы скостила себе годков и окрутила Джона Танстона. Никогда эта графиня Монтесеко не оценит его по достоинству!

Убогое место, где проживал Кавет Лесли, мало что смогло ему рассказать. Лендлорд по-английски не понимал, и Танстону пришлось перепробовать еще пару языков, прежде чем он сумел-таки выяснить, что Лесли долго болел, что его лечил врач из благотворительной организации и что сегодня он умер – по всей вероятности, от спазма трахеи. Доллара хватило, чтобы Танстону милостиво позволили осмотреть последний нищенский приют стрика.

Тело уже унесли. Посетитель сунул нос во все углы, нашел разорванный матрас, оттянул ткань и внимательно изучил прямоугольный след в древней комковатой набивке. Книгу определенно хранили здесь. Он даже потрогал углубление – оно оказалось странно холодным. Танстон быстро обернулся, глядя через комнату расфокусированным взглядом. Какая-то фигура была здесь… растаявшая, как только он повернулся, но оставившая по себе некий… образ. Танстон тихо присвистнул.

– Миссис Харлан книгу не добыла, – пробормотал он себе под нос. – Следом пришел Торн… и добился своего. Так-так, и где же наш Торн?

На улице уже стемнело. Танстон какое-то время постоял перед неряшливым зданием, пока снова не поймал ощущение, что нечто глядит на него из тьмы, осторожно приближается. Он опять проделал тот же маневр: резко обернулся и не то увидел, не то почувствовал, как прочь скользнула едва различимая тень. В том направлении он и пошел. Чувство присутствия испарилось, но он продолжал идти, пока ночь не пахнула бесполезностью. И снова он встал и стоял, изо всех сил делая беззаботный вид, пока некий голос не шепнул у него в голове об опасности. Крутанувшись на месте, он снова взял след. Так он прошел несколько кварталов, один раз поменяв направление. Что бы за ним ни шпионило (или, возможно, хотело напасть на него из засады) – оно постепенно отступало туда, откуда пришло. И вот он уже стоит перед некой дверью в некоем отеле.

Роули Торн открыл ему в жилете и без пиджака. Вид он имел спокойный и даже победоносный.

– Входи, Танстон, – сказал он с издевательской сердечностью. – Это гораздо больше, чем я смел надеяться.

– Я засек и выследил твою ищейку, чем бы она там ни была, – ответил Танстон, переступая порог. – Она-то и привела меня сюда.

– Так я и знал, – кивнул Торн, глухо поблескивая бритым черепом в коричневатом свете маленькой настольной лампы.

Больше в комнате ничего не горело.

– Не присядешь ли? – Он взял с подлокотника мягкого кресла книгу в какой-то замысловатой косматой обложке. – Видишь? Никогда бы не подумал, но, оказывается, бывают книги, которые в буквальном смысле рассказывают именно то, что ты хочешь узнать.

– И за одну такую ты убил Кавета Лесли, не так ли? – поинтересовался Танстон, бросая шляпу на кровать.

Торн прищелкнул языком.

– Шляпа на кровати – это к несчастью, – укорил гостя он. – Кавет Лесли уже выжил из всего, что у него было, кроме жалкого обрубка физического «я». И, уверен, продолжает в том же духе, так как подобного рода опыт и штудии делают душу непригодной для любого тривиального посмертия. Но он оставил мне довольно интересное наследство.

Он опустил глаза на открытые страницы.

– Мне, видимо, должно польстить, что первой своей задачей ты поставил обездвижить меня, – прокомментировал Танстон, привалившись своим огромным плечом к дверному косяку.

– Польстить? Может быть, но удивить – вряд ли. В конце концов, ты снова и снова чинил мне препятствия, пожиная урожай…

– Да брось ты, Торн. Из тебя даже честный дьяволопоклонник не выйдет. Тебе нет никакого дела до того, утвердится ли власть Сатаны или нет.

Торн поджал свои и без того твердые губы.

– Вынужден признать, что ты прав. Фанатик из меня никудышный. А вот Кавет Лесли им был. Он поступил в Школу Глубин – слыхал о такой?

– А как же, слыхал. Находится в подземельях ниже самой преисподней… где-то на этом континенте. В один прекрасный день я найду ее и быстренько сверну им учебный план.

– Так вот, Лесли поступил в Школу Глубин, – продолжал Торн, – и прошел полный курс, который она предлагает своим студентам. Заодно и прикончил в себе существо, способное испытывать счастье. Он не мог больше смотреть на свет или собраться с силами, чтобы встать и пойти… или хотя бы сесть. Возможно, смерть стала для него облегчением – хотя, не зная в точности, что ожидало его по ту сторону порога, уверенным быть никак нельзя. К чему я веду? К тому, что он вынес всю эту жалкую жизнь под землей ради того, чтобы получить в дар книгу. Теперь она принадлежит мне, и безо всяких там жутких испытаний. Да не тянись ты за ней, Танстон. Все равно прочесть ничего не сможешь.

Он взял ее, открыл и протянул ему. Страницы были серые и пустые.

– Она написана буквами из холодного огня, – напомнил ему Танстон. – Их видно только в темноте.

– Тогда давай выключим свет?

Торн погасил лампу.

Танстон, так и застрявший в дверях в своем праздном оцепенении, не в силах даже пошевелиться, осознал, что комната полностью запечатана. Тьма воцарилась абсолютная. Измерения и направления исчезли, как не бывало. Торн заговорил снова, откуда-то из удушающего мрака:

– Очень умно с твоей стороны остаться поближе к двери. Хочешь попробовать уйти?

– Вот еще! Буду я бегать от зла, – возразил ему Танстон. – Я пришел не для того, чтобы снова убегать.

– Но ты дверь хотя бы открыть попробуй, – почти упрашивал Торн.

Танстон протянул руку к ручке и не нашел ни ее, ни даже самой двери. Внезапно он понял, что и на дверной косяк больше не опирается: косяка тоже не было, как и вообще ничего плотного, на что можно спокойно опереться.

– Как жалко, что ты не знаешь, где находишься, правда? – съязвил в темноте Торн. – А вот я знаю – это написано тут, у меня на странице, буквами из холодного пламени.

Танстон потихоньку сделал шаг в направлении голоса. Когда Торн заговорил, он уже опять был за пределами досягаемости.

– Хочешь, я опишу тебе это место, Танстон? Оно где-то на природе. Дует легкий ветерок. – Танстон тут же почувствовал его, слабый и теплый – и вонючий, будто дыхание какого-то мерзкого маленького зверя.

– Кругом сплошь деревья да кусты. Это вообще-то густой лес, но именно тут они растут пореже. Потому что не далее чем в десяти шагах уже начинается открытое пространство. Я перенес тебя на границу весьма интересных мест, Танстон, одной только силой слова.

Танстон сделал еще шаг. Под ногой вместо ковра была мягкая земля.

– Ты там, где всегда хотел оказаться, – обратился он к Торну. – Где что ты скажешь, то и будет. Но тебе еще много придется сказать, прежде чем жизнь станет такой, как ты хочешь.

Он сделал третий шаг, на сей раз молча.

– Кто тебе поверит?

– Все мне поверят. – Голос Торна звучал почти весело. – Как только факт доказан, он перестает казаться чудесным. Гипнотизм когда-то называли магией, а теперь он – тривиальная наука. Такая же судьба постигла и телепатию: всего и делов-то – эксперименты в Дьюкском университете и пара передач на нью-йоркском радио. И так же оно будет, когда я во всеуслышанье и на понятном языке расскажу о своей работе… но не засиделись ли мы с тобой в темноте?

Да, в следующее мгновение в зрении появился какой-то смысл. Уже после Танстон пытался вспомнить, какого же цвета был увиденный им свет… или, скорее, имитация света. Возможно, рептильно-зеленого, но точнее сказать сложно. В этом гнилостном сиянии кругом бледно проступили чахлые облетевшие деревья, голая иссохшая земля, из которой они тянулись, поляна за ними. Насчет горизонта или неба он был уже меньше уверен.

Что-то двигалось невдалеке. Торн, судя по силуэту. Танстон заметил вспышку взгляда, словно бы глаза у того светились собственным светом.

– Эта местность, – донеслось до Танстона, – может быть совершенно разными вещами. Возможно, это другое измерение – ты, кстати, веришь в то, что есть больше измерений, чем мы знаем? Или некий мир духовной природы. Или тот же наш мир, но в другую эпоху. Я перенес тебя сюда, Танстон, ничего не делая и даже не говоря – я просто читал в моей книге.

Танстон незаметно сунул руку в карман. Его указательный палец коснулся чего-то гладкого, тяжелого, прямоугольного. Он знал, что это – зажигалка. Шэрон, графиня Монтесеко, подарила ее ему в момент счастливой благодарности.

– Холодный огонь, – продолжал вещать Торн. – Эти слова и буквы – язык, известный только в Школе Глубин, но одного их вида уже довольно, чтобы обрести и само знание. Довольно, чтобы творить и направлять. Это место достаточно просторно, чтобы тут водились и другие живые твари, кроме нас, ты не находишь?

Танстон различал сгустки черного сумрака на фоне зеленого сумрака поляны. Огромные, плотные сгустки, медленно, но явно намеренно надвигавшиеся из чащи. Где-то позади него некое массивное тело сухо хрустело, пробираясь через подлесок.

– Как ты думаешь, эти твари голодные? – вслух рассуждал Торн. – Будут, если я помыслю их такими. Хотя вообще-то, Танстон, я сделал уже достаточно, чтобы тебе было, чем заняться. Я, пожалуй, готов оставить тебя здесь, с ними – тоже силой мысли, конечно – и забрать с собой книгу с литерами из холодного пламени. А поскольку у тебя холодного пламени нет…

– …зато у меня есть горячее, – сообщил Танстон и прыгнул.

Это был могучий рывок, немыслимо быстрый. Танстон помимо всего прочего был еще и тренированным атлетом. Вся его впечатляющая туша врезалась в Торна, и они двое, сцепившись, вломились в хрусткий рахитичный куст. Рухнув под тяжестью противника, Торн постарался выпростать руку с книгой подальше, чтобы Танстон ее не достал. Но вражеская рука устремилась за ней, и не одна – в ней очутилась зажигалка. Щелчок колесика, и вырвалось пламя – теплое, оранжевое пламя, длинным языком лизнувшее грубую косматую шерсть на некрашеной коже, оплетавшей книгу.

Торн взвыл и бросил ее. Мгновение спустя он вывернулся и вскочил на ноги. Танстон уже стоял, закрывая добычу от Торна. Пламя росло и металось у него за спиной, выцветая и бледнея на глазах, как будто пожирало что-то жирное и гнилое.

– Мне конец! – вскричал Торн и кинулся вперед низким броском, как блокирующий игрок на футбольном поле.

Сам опытный футболист, Танстон присел, дав голому черепу Торна со всего размаху встретиться с жестким коленным суставом. Рыкнув, Торн растянулся плашмя, перекатился и снова вскочил.

– Погаси огонь, Танстон! – взмолился он. – Ты нас обоих уничтожишь!

– Почему бы не рискнуть, – пробормотал тот, снова отгораживая его от горящей книги.

Торн опять бросился в битву. Одна исполинская длань превратилась в коготь и нацелилась Танстону прямо в лицо. Тот нырнул под ней, всадил плечо в подмышку нападающей руки и нажал вверх. Торн отшатнулся назад, запнулся и упал на четвереньки, выжидая. Поднятое к противнику лицо гляделось резной маской ужаса, призванной устрашать верующих в каком-нибудь демонском храме. Разглядеть ее было несложно – догорающая книга выдала последнюю яростную вспышку… и умерла. Танстон бросил на нее быстрый взгляд и втоптал мерцающие обугленные останки страниц в землю.

Снова сгустилась тьма, на сей раз даже без гнилушечной зелени. Ни ветерка, ни звука – стихло качанье ветвей, никто не крался украдкой через лес, не топотал по мертвой земле. Даже дыхание Торна куда-то подевалось.

Танстон шагнул в сторону, шаря руками, нащупал край стола, потом маленькую лампу, выключатель – и нажал. Он снова был в номере отеля. Хозяин как раз неуклюже поднимался на ноги.

Пока Торн тряс головой, чтобы хоть как-то прочистить мозги, Танстон сгреб со стола кипу бумаг и быстро проглядел их.

– Полагаю, – сказал он мягко, но довольно высокомерно, – мы можем считать все произошедшее небольшой игрой воображения.

– Если ты будешь звать его так, ты солжешь, – процедил Торн, обнажив стиснутые, измазанные кровью зубы.

– Ложь, сказанная во спасение – белейшая из лжей… Эти тексты могли бы представлять определенный интерес, будь они хоть сколько-нибудь убедительны.

– Книга, – пробормотал Торн. – Книга всех убедит. Я затащил тебя в страну за пределами всякого воображения, использовав лишь крупицу мудрости, содержащейся в книге.

– В книге? – переспросил Танстон. – Это в какой же? Никакой книги тут нет.

– Ты поджег ее. Она сгорела там, где мы дрались. Пепел ее до сих пор там, а мы вернулись сюда, ибо сила ее иссякла.

Танстон опустил взгляд на бумаги.

– К чему говорить о том, что сгорело? Вот это я бы ни за что не сжег. Оно вызовет интерес кое у кого помимо меня.

Он поднял глаза и посмотрел на хозяина комнаты.

– Итак, ты снова напал на меня, Торн. И я обратил тебя в бегство.

– Тот, кто сражался и бежал с поля боя… – Роули Торн нашел в себе силы расхохотаться. – Ты сам знаешь, что там дальше, Танстон. Тебе придется дать мне сбежать на сей раз. А к следующей битве я уже буду лучше знать, как с тобой обращаться.

– Увы, тебе не убежать.

Танстон сунул в рот сигарету и прикурил от зажигалки, которую все еще держал в руке.

Торн зацепил свои тяжелые большие пальцы за карманы жилета.

– А кто мне помешает? Ты? Вот уж не думаю. Мы с тобой снова в обычной реальности. Если ты опять поднимешь на меня руку, это будет бой не на жизнь, а на смерть. Мы с тобой оба большие и сильные; ты мог бы меня убить, но хотел бы я на это посмотреть! Потом тебя приговорили бы за убийство. Возможно бы даже казнили. – Торнов бледный острый язык облизал сухие твердые губы. – Никто бы тебе не поверил, если бы даже ты попытался объяснить.

– Нет, конечно, никто бы не поверил, – мягко согласился Танстон. – Именно поэтому объяснять я предоставлю тебе.

– Мне? – вскричал Торн, снова смеясь. – Объяснять что? И кому?

– По дороге сюда, – сказал Танстон, – я составил план. Из холла внизу я кое-кому позвонил и сказал куда ехать. О нет, не полиции. Доктору. А вот, наверное, как раз и он!

В комнату вошел сухощавый сероглазый человек. За ним следовали двое дюжих и очень внимательных парней в белых халатах. Танстон молча подал ему бумаги, которые взял со стола.

Врач поглядел на первую страницу, потом на вторую. Его взгляд озарился профессиональным интересом. С приветливой улыбкой он пошел навстречу Торну.

– Вы ведь тот самый джентльмен, посмотреть которого меня попросил мистер Танстон? – полюбопытствовал он. – Да-да, я вижу, вы выглядите нервным и чрезвычайно утомленным. Вероятно, глубокий отдых, когда вас никто не будет беспокоить…

Лицо Торна исказилось.

– Вы! Да как вы смеете!

Он было сделал угрожающий жест, но двое белых халатов тут же придвинулись к нему поближе и встали с обеих сторон.

– Нахал! – продолжал он уже более спокойно. – Я не более безумен, чем вы!

– Ну, разумеется, нет, – охотно согласился врач.

Он еще раз глянул на записи, крякнул, сложил их и аккуратно засунул во внутренний карман пиджака. Танстон слегка кивнул в знак прощания, подхватил с кровати шляпу и беззаботно вышел.

– Да какой же вы сумасшедший, голубчик, – продолжал доктор. – Вы просто устали. А теперь если вы соблаговолите ответить на пару вопросов…

– Каких еще вопросов?! – вызверился Торн.

– Вы правда верите, что можете вызывать духов и творить чудеса одним только усилием разума?

– Да если бы у меня только была книга, я бы вам показал, что я могу и чего нет! – взорвался в ответ Торн гневно и, пожалуй, довольно-таки истерично.

– Какая книга?

– Танстон уничтожил ее! Сжег!

– Ах, прошу вас! – добродушно отозвался врач. – Вы же о Джоне Танстоне говорите, о знаменитом книголюбе! Нет никакой книги, дружок, и никогда не было. Вам просто нужен отдых. Идемте со мной!

Торн взвыл, как дикий зверь, и кинулся на мучителя. Тот одним гладким движением ускользнул.

– Отведите его в машину, ребята, – бросил он белым халатам.

Они тотчас сомкнули порядки, и каждый взял Торна за плечо. Тот попробовал было рычать и вырываться, но господа в белом мастерским движением вывернули ему руки назад. Усмиренный, он вышел из комнаты между ними.

Танстон и графиня Монтесеко пили коктейль за своим любимым дальним столиком в ресторане на Сорок седьмой улице. Их тут знали и любили; ни один официант не осмелится прервать их тет-а-тет, пока его не позовут.

– Ну что ж, – молвила графиня. – Выкладывай, в какую ужасную переделку ты ввязался вчера вечером.

– Ни в какую переделку я не ввязался. Мне ничто не грозило, – улыбнулся Танстон.

– Рассказывайте сказки. Я вчера была на концерте, потом на приеме, но меня всю дорогу захлестывало ощущение, что ты сражаешься и страдаешь. На мне был крест, который ты подарил, я зажала его в руке и молилась – молилась час за часом…

– Вот поэтому-то, – сказал Танстон, – мне ничего и не грозило.