Культурологическая экспертиза: теоретические модели и практический опыт. Часть 1. Культурологическая экспертиза как проект ( Коллектив авторов, 2011)

Экспертно-аналитическая деятельность как системно-структурированное знание

Культурологическая экспертиза в процессах социального контроля и управления

А. Я. Флиер

Мы живем в эпоху, когда некоторые экономически развитые сообщества уже осуществили переход от индустриальной к постиндустриальной/информационной стадии развития, а ряд сообществ (в том числе российское) находятся в процессе такого перехода. Социально-деятельностные последствия этой технологической трансформации среди многих иных эффектов дают и такой результат, как существенное повышение значимости культуры как стимулятора социальной активности людей[27]. За последние полвека заметно возросли по объему и углубились по интенсивности культурные интересы населения, устремления людей к той или иной форме культурного самовыражения (разумеется, в более широком смысле, нежели узкое, отраслевое понимание культуры, сводимое только к художественно-досуговой сфере). Оно принимает как пассивные формы – поклонники, фанаты, зрители, болельщики и пр., так и активные – любительское музицирование, занятия танцами, спортом, участие в карнавалах, спортивный и культурный туризм и т. п. Причем нужно подчеркнуть, что это – формы массового увлечения, охватывающие десятки, а то и сотни миллионов людей.

Разве в первой половине ХХ века можно было себе представить что-либо подобное современным движениям спортивных болельщиков, битломанов и иных музыкальных фанатов, киноманов, Интернет-блогеров, панков, готов, эмо и т. п.? Конечно, немалую роль здесь играют и возросшие технические возможности аудио– и видеозаписи, связи, транспорта, туристической индустрии, СМИ и т. п. Но это в существенной мере является социокультурным результатом перехода на постиндустриальную стадию развития и заметно возросшей актуальности культуры как формы социальной самореализации современных людей. Эти культурные интересы принимают порой и откровенно деструктивные формы – рост ксенофобии, религиозного фанатизма, политического (а на самом деле культурного по своим основаниям) терроризма. Акции сопротивления традиционной культуры, вытесняемой с социальной площадки актуальной культуры в «музейную резервацию», становятся все более жесткими. Так или иначе, но люди все больше и больше начинают проявлять социальную активность не только по экономическим и политическим причинам, но и движимые теми или иными ценностными установками и устремлениями, желанием манифестировать свою культурную идентичность или опасениями за то, что этой идентичности угрожает опасность[28].

В этих условиях радикально возрастает значимость использования культуры в качестве инструмента социального контроля и управления, возможности по эффективному и продуктивному использованию культурно-ценностных факторов жизни и тяготений людей для стимулирования их социальной активности в желательном направлении.

Но следует определиться в том, что же такое социальный контроль и социальное управление.

Под этими понятиями имеются в виду управленческие процедуры по:

– экспертизе параметров различных социальных и культурных процессов, имеющих место в изучаемом обществе;

– диагностированию наиболее важных социальных и культурных проблем, актуальных для современного состояния общества;

– разработке проектов и программ по решению этих социальных и культурных проблем и по предвидению социокультурных последствий принимаемых решений в рамках общего социального управления.

Важно учитывать и то, что в данном случае речь идет об узконаправленной экспертизе развития именно социокультурного состояния данного общества (содержание этого понятия будет объяснено ниже), диагностировании имеющихся проблем именно на основании анализа его социокультурных проявлений и программировании его развития именно в социокультурном аспекте. Следует подчеркнуть, что эти задачи не имеют прямого и непосредственного отношения к решению проблем собственно культурной жизни общества в ее административно-отраслевом смысле – художественной практике, охране культурного наследия, библиотечному и архивному делу, организованному досугу. Т. е. это не относится к проблемам функционирования культуры как государственной отрасли по обеспечению организованного досуга населения, руководимой Министерством культуры, его региональными и муниципальными структурами и проводимой ими культурной политике. Отраслевые проблемы культуры – это предмет особого рассмотрения. Здесь же речь идет о внимании к культурной составляющей любых социальных практик, имеющих место в обществе[29], выступающей показательным симптомом удовлетворительного или неудовлетворительного состояния дел в социокультурном состоянии общества в целом, имеющей прямое отношение к общесоциальной и общекультурной эффективности процедур и результатов социального управления. И инструментарий по аналитическому, а порой и практическому решению обнаруженных проблем также изыскивается в социокультурных потенциях этого общества.

Под социокультурным состоянием общества имеется в виду набор характеристик и признаков, свидетельствующих о том, в какой степени данное общество управляемо не только средствами административного контроля и принуждения, насилия или угрозы его применения, а также путем «игры» на экономических интересах граждан, но и методами, которые с известной долей условности можно назвать «идеологическими». Разумеется, в данном случае имеются в виду не политическая идеология, а те или иные способы инициирования и стимулирования добровольного социально адекватного поведения населения, в основе которого лежит желание людей действовать в соответствии со своим базовыми и текущими актуальными ценностными установками (нравственными, патриотическими, религиозными, политико-идеологическими, теми или иными соображениями социальной солидарности и пр.). А также то, насколько это «идеологическое» управление, основанное на доминирующих ценностных ориентациях, функционирует в режиме стихийного самоуправления данного общества. Классическим примером такого управления (в форме самоуправления) является этнический обычай, ныне в своих традиционных формах уже фактически исчезнувший из жизни современных мегаполисов. Определение того, насколько общество готово и стремится жить по нормам своих ценностных установок, и того, как практически проявляется такая готовность, и есть предмет социокультурной экспертизы и диагностирования социокультурного состояния общества.

Естественно возникает вопрос: в какой мере могут быть достоверными такая экспертиза и диагностирование и насколько может оказаться эффективным управленческое программирование, основанное на результатах этой экспертизы и диагностики?

Мы полагаем, что степень достоверности и эффективности этих процедур достаточно высока для того, чтобы развивать подобную практику и даже сделать ее обязательной составляющей любой общесоциальной управленческой деятельности. В своей уверенности мы исходим из фактов, уже давно установленных общественными науками и свидетельствующих о том, что любые социальные состояния общества и общественного сознания (вплоть до мелких нюансов) и любые изменения в этом состоянии обязательно получают отражение в чертах и событиях культурной жизни этого общества и могут быть выявлены на основании анализа динамики этих культурных изменений. Вопрос лишь в том, чтобы точно сформулировать вопросы, ответы на которые интересуют исследователя, выбрать правильный алгоритм исследования и установить надежные критерии того, что с чем сравнивать и на основании каких показателей делать выводы.

Попытаемся очертить круг таких вопросов. Прежде всего, это установление:

а) степени удовлетворенности населения:

– параметрами модели социальной справедливости, реализуемой в данном обществе в настоящий момент (уровнем экономического благосостояния разных слоев, социальным патронажем со стороны власти, доступности образования, возможностей для социальной самореализации, эффективностью социальных лифтов и т. п.),

– уровнем политической и идеологической свободы (свободой слова, собраний, печати, информационной деятельности, политической деятельности, свободой совести, идеологическим плюрализмом, характером официальной идеологии, национальной политикой и др.),

– особенностями культурной жизни, преобладающей в этом обществе в исследуемый период (степенью ее традиционности и новационности, соответствием мировым тенденциям, культурной политикой государства, заботой о сохранении исторического культурного достояния, политикой в области развития искусств, доступностью и разнообразием культурных мероприятий и т. п.);

б) степени оптимистичности общественных настроений в областях:

– социально-экономического состояния страны и его развития,

– ожидаемой динамики политико-идеологической ситуации в стране,

– возможностей получения образования и социального роста человека,

– возможности индивидуальной социокультурной самореализации человека в существующей ситуации;

в) обеспеченностью возможностями для отдыха и проведения досуга и разнообразием таких возможностей, проявляемых в:

– доступности информации, интересности работы СМИ и уровнем доверия населения их сообщениям,

– доступности и интересности продуктов художественной культуры, как актуальной, так и исторической, национальной и зарубежной,

– доступности туристических программ,

– доступности спортивных и спортивно-зрелищных мероприятий,

– доступности иных площадок проведения досуга (ресторанов, клубов, дискотек и пр.),

– доступности различных видов социокультурной самореализации (занятий физкультурой и спортом, участия в музыкальной, театральной, художественной и иной непрофессиональной творческой деятельности, участия в движениях болельщиков, поклонников, фанатов и т. п.),

– а также некоторых иных, менее значимых.

Далее возникает вопрос о том, что нужно подвергнуть исследованию и измерению для того, чтобы получить ответы на интересующие нас вопросы? На основании каких данных мы сможем делать аргументированные выводы о состоянии интересующих нас социальных параметров общества и степени актуальности тех или иных социальных проблем?

Такую информацию нам может дать анализ статистических данных по интенсивности культурной активности населения и рассмотрении этих данных под углом зрения того, как те или иные изменения в социальных условиях жизни людей влияют на интенсивность их культурной активности.

Это данные по:

– частоте посещений культурных учреждений (музеев, библиотек, концертов, театров, кинотеатров и т. п.), а также спортивных соревнований (которые в данном контексте тоже рассматриваются как явления культуры);

– частоте активного участия в каких-либо культурных мероприятиях (культурном туризме, массовых празднествах и пр.);

– частоте обращений в СМИ (включая Интернет) с изложением своего мнения, оценок, суждений по поводу тех или иных культурных событий;

– частоте участия людей в каких-либо формах самодеятельного художественного творчества (главный признак самодеятельного характера творчества – его бесплатность, некоммерческий характер) и занятии спортом;

– развитию и степени массовости участия людей в разного рода движениях поклонников, болельщиков, фанатов каких-либо культурных явлений;

– динамике продаж книг (художественной литературы), аудио– и видеозаписей т. п.

Совершенно очевидно, что благоприятная социальная ситуация в обществе должна вести к росту этих показателей (или по крайней мере их стабильности), а неблагоприятная – к понижению. Разумеется, сами по себе цифры, характеризующие все эти параметры, еще не дают основания для интересующих нас выводов. Здесь важна динамика этих показателей на протяжении нескольких лет, что показывает доминирующие тенденции в развитии культурной, а, следовательно, и социальной жизни общества.

Эта динамика должна быть соотнесена с динамикой экономических показателей уровня жизни, политическими событиями, вызывавшими значительный социальный отклик, значимыми событиями культурной жизни, могущими как-то влиять на эти показатели. Кроме того важно учитывать и социальную многослойность общества, и уровень различий в культурных предпочтениях разных слоев, а значит, по возможности, проводить статистические исследования дифференцированно по разным слоям населения, национальным диаспорам, профессиональным группам.

Что все эти знания могут нам дать с точки зрения экспертизы социального состояния общества и общественного сознания?

Прежде всего, это дает общие представления о степени актуальности для населения проявлений разного рода культурной активности при существующих условиях жизни. Достаточно ли у людей:

– свободного времени, чтобы тратить его на культуру,

– свободных средств на это (культурные блага стоят денег),

– эмоциональных установок на активную культурную жизнь при существующих социальных и политических обстоятельствах.

И здесь важен в первую очередь анализ динамики роста или спада этой готовности населения к культурной жизни. Конечно, особенной важностью обладает дифференцированный анализ этих данных по социальным слоям, отдельным социальным группам, отдельным культурным группам, молодежным движениям, группам поклонников и т. п. Эта динамика дает возможность выявить положительные или отрицательные тенденции удовлетворенности общества состоянием и возможностями своей социальной жизни и тенденции в изменении уровня оптимистичности общественных настроений. Понятно, что при неблагоприятной направленности динамики социальной удовлетворенности населения и его социальных ожиданий вряд ли будет наблюдаться рост статистических показателей степени культурной активности населения. Людям будет просто не до этого.

Но все это позволяет установить лишь общую направленность динамики общественного сознания. Для проведения диагностики конкретных социальных проблем, актуальных в данный момент для общества, требуется уже дифференцированный анализ содержательных предпочтений общества по тем или иным культурным продуктам, предлагаемым ему. Это позволит выявить помимо общих тенденций моды и такие показатели, как:

– рост или понижение религиозности в настроениях общества,

– рост или понижение уровня национальной толерантности,

– рост или снижение уровня лояльности общества к официальной идеологии,

– рост или снижение уровня патриотических настроений и интереса к национальной истории,

– рост или снижение определенности в национальной, политической и иной самоидентификации разных групп населения и т. п.

Еще один важнейший аспект такого диагностического исследования – это анализ динамики изменения всей композиции оснований социальной солидарности людей, причин, по которым возникают их устойчивые коллективные объединения – социальные, этнические, религиозные, политические, культурно-досуговые, по увлечениям и т. п. Для сообществ, находящихся на разных ступенях социального развития, естественно, иерархия таких оснований будет существенно различаться, так же, как и динамика развития этой системы оснований солидарности. У архаизированных обществ будет выше значимость традиционных исторических оснований солидарности (сословных, религиозных, обычаев соседства и др.), у более развитых – актуальными будут современные основания солидарности (правозащитные, экологические, по культурным впечатлениям и пр.)[30]. По доминирующей композиции таких оснований и наблюдаемым тенденциям ее изменения можно определить множество важнейших параметров социального состояния изучаемого сообщества и соответствующей динамики.

Как исследовать ситуацию с типами солидарности в изучаемом обществе? Прежде всего, как представляется, и эта проблема исследуется только через анализ динамики своего развития, повышения значимости одних и понижения значимости иных типов солидарности на протяжении какого-то выделенного отрезка времени (5, 10 или более лет). Очевидно, основным источником информации по этой динамике должны стать СМИ. Именно по их сообщениям на протяжении нескольких лет можно составить представление о том, какие типы солидарности поднимаются в частоте и интенсивности своих проявлений (как в социальных движениях, так и в чисто культурных акциях). Наблюдается ли определенная архаизация социокультурных устремлений и типов солидарности населения, что проявляется в характерных культурных акциях и движениях националистического, клерикального и иного традиционалистского характера? Или, наоборот, доминируют тенденции соответствия или подтягивания к нормам солидарности, характерной для постиндустриальных обществ, модернизации имеющейся композиции типов солидарности в сторону усиления самых молодых ее типов? Например, социального волонтерства, пацифистской или экологической активности. В данном случае не дается какая-либо оценка того, какие типы солидарности «хорошие», а какие «плохие»; это все сугубо ситуативно, но ясно показывает актуальную векторную направленность развития общественного сознания.

Изучение актуального состояния социальной солидарности и ее динамики является важнейшей составляющей всей работы по экспертизе и диагностике социокультурного состояния общества. Именно статистические данные по динамике культурной активности населения и данные по динамике актуальных типов его солидарности должны стать эмпирической основой для диагностических выводов о наиболее существенных проблемах, наблюдаемых в социокультурном состоянии общества, и причинах возникновения этих проблем.

Исследование динамики культурной активности населения в своих количественных показателях дает общую картину динамики удовлетворенности общества социальными условиями жизни, а в своих дифференцированных качественных показателях свидетельствует о том же применительно к разным социальным слоям. Исследование динамики социальной солидарности показывает основную векторную направленность путей развития ситуации, наблюдающейся в настоящее время. На основе соотнесения всех этих данных мы можем провести более или менее достоверную диагностику социокультурного состояния общества и направленности его динамики.

Каким же образом это знание может быть использовано в интересах социального управления?

Прежде всего, определимся, в чем состоит сама процедура социального управления. Ее можно разделить на три этапа:

1) прогнозирование, проектирование и программирование намечаемых действий,

2) практическая реализация намеченного проекта,

3) анализ достигнутых результатов и внесение корректировок в дальнейшее осуществление проекта.

Мы позволили себе исключить подробное рассмотрение второго этапа, всвязи с ограниченностью рамками заданного объема коллективной монографии, кроме того нас интересуются именно причины и следствия, а не инструменты. В связи с этим, ограничимся рассмотрением первого и третьего этапов и роли знания о социокультурном состоянии общества в их осуществлении.

Первый этап – прогнозирование, проектирование и программирование намечаемых действий.

Определимся с основными понятиями, что позволит нам яснее понять наши возможности:

– прогнозирование – это формирование теоретического (гипотетического) представления о наиболее вероятном развитии ситуации в интересующем нас вопросе, как в варианте его стихийного развития, так и в варианте нашего волевого вмешательства, и гипотетическое определение того, насколько может быть эффективным это вмешательство;

– проектирование – это определение как основных содержательных, так и побочных целей намечаемого проекта, его основных задач и алгоритмов осуществления, учет имеющихся ресурсов и совокупности внешних обстоятельств, в которых предстоит осуществлять проект, а также критериев, на основании которых можно будет судить о степени успешности его осуществления;

– программирование – это составление поэтапной программы осуществления проекта, с определением сроков, исполнителей и ответственных, а также контрольных результатов реализации того или иного этапа.

Использование данных о социокультурном состоянии общества может быть высокоэффективно на этапах прогнозирования и проектирования для решения целого ряда задач.

Во-первых, для составления четкого представления о социокультурной ситуации, в которой предстоит осуществлять данный проект, вероятных результатов ее стихийного развития и возможностях как-то повлиять на это развитие, проведения своеобразной «рекогносцировки на местности», т. е. учета всей совокупности социокультурных обстоятельств, от которых предстоит отталкиваться в целях изменения имеющейся ситуации.

Во-вторых, для четкого определения социальных целей проекта, которые выстраиваются и обретают системный характер только при сопоставлении с исходной ситуацией, которую необходимо изменить, и ради достижения которых и предпринимаются эти действия.

В-третьих, для учета имеющихся социокультурных ресурсов, в число которых входят не только непосредственные ресурсы (люди и средства), но и ресурсы, которые можно назвать косвенными, – интересы, настроения, ценности и пр. людей, которых намечено привлечь к делу; интересы, настроения и ценности социальной среды, в которой будет осуществляться проект.

В-четвертых, для составления четкого и системного представления о тех социокультурных результатах (не о теоретических целях, а о конкретных результатах), которые необходимо достичь в результате осуществления данного проекта, и способа установления и измерения их успешности.

В-пятых, для заблаговременного прогнозирования возможных путей дальнейшей модернизации проекта, после достижения основных целей, намечаемых сейчас.

Совершенно очевидно, что проведение социокультурного диагностирования, о котором речь шла выше, может дать существенный объем информации об имеющейся социокультурной ситуации, который может быть положен в основу необходимого прогнозирования и проектирования. Именно этот диагноз и должен стать фактологическим основанием для разработки проектов по исправлению наблюдаемой ситуации и подсказать важнейшие цели и пути намечаемых изменений.

Третий этап – анализ достигнутых результатов и внесение корректировок в дальнейшее осуществление проекта.

Здесь значимость использования алгоритма социокультурной диагностики определяется тем, что достоверный анализ достигнутых результатов в осуществлении проекта может быть исполнен главным образом путем проведения повторной диагностики (может быть, в сокращенном объеме), которая и должна показать, какие изменения в сравнении с предшествующим состоянием достигнуты, насколько эти изменения существенны, произошли ли они стихийно или в результате осуществления данного проекта. Но самое главное, повторная диагностика должна показать, какие проблемы не удалось решить при осуществлении данного проекта и какие проблемы появились в качестве новых (порой спровоцированные процессом реализации данного проекта), на основании чего и должны будут внесены соответствующие коррективы в программу осуществления проекта.

И, наконец, следует еще упомянуть о возможности использования данных, полученных при диагностике социокультурного состояния общества при проведении экспертиз различных социальных проектов на предмет их «культурной приемлемости» и «культурной безопасности» для общества в его имеющих место социокультурных параметрах. Такие оценки временами делаются, хотя они и не имеют широкого распространения в отечественной управленческой практике. Но даже в случаях, когда такая культурологическая экспертиза бывает востребована, она, как правило, делается на основании общих профессиональных (общекультурных) знаний эксперта и его интуитивных ощущений по предмету экспертизы. Никаких специальных исследований в целях получения фактурных оснований для осуществления подобной экспертизы, как правило, не проводится (у нас просто нет традиции в проведении таких исследований).

Таким образом, можно сделать заключение о том, что диагностика социокультурного состояния общества, проводимая на основании анализа культурной активности населения (и количественной, и качественной), представляет собой важнейший элемент современного социального управления, который может заметно поднять эффективность и продуктивность этого управления и имеет очень большие перспективы. И проводить такую диагностику на должном качественном уровне могут лишь подготовленные специалисты – культурологи. Проблема только в получении социального заказа на такие исследования.

Креативные технологии принятия решений в гуманитарной экспертизе

Г. Л. Тульчинский

По своей сути и содержанию гуманитарная экспертиза, как, впрочем, и любая экспертиза, является процедурой оценки, для осуществления которой необходимы «база сравнения» – то представление, явление, с которым будет сопоставляться предмет экспертизы, а также собственно процедура такого сравнения. Поэтому обычно экспертные заключения формулируются на основе сравнения действий, проектов, содержания текстов и т. д. с некими нормативными образцами, задаваемыми в правовых документах (законах, подзаконных актах), данных науки, нормах (писанной или не писанной) морали… В этом случае экспертное решение существенно облегчается. Эксперту достаточно подвести соответствующую нормативную базу, продемонстрировать сравнение и его результаты и вынести соответствующую оценку.

В зависимости от конкретных технологий выработки экспертного решения можно различать две основные группы методов экспертизы: формализованные и интуитивные. В первом случае используются жестко упорядоченные процедуры (алгоритмы) выработки решения: инструкции, программы – вплоть до формализованных математических методик. Формализованные методы опираются на использование инструктивных документов (особенно в финансовой сфере), математического прогнозирования и моделирования (экспоненциального и адаптивного сглаживания, наименьших квадрантов и т. д.).

К интуитивным методам выработки экспертного решения приходится прибегать при отсутствии образцов, алгоритмов, когда экспертам приходится опираться на собственный личный профессиональный опыт. Известно шутливое определение интуиции как смеси нахальства с опытом. Если использовать более респектабельную терминологию, то речь идет, соответственно, об амбиции и эрудиции эксперта. И давно замечено, что недостаток опыта (эрудиции) может компенсироваться амбициями. Также давно отмечено, что по мере роста знаний и опыта амбиции сокращаются – впору говорить о «законе сохранения интуиции». Если же говорить серьезно, то интуитивные методы не обязательно являются выражением личных пристрастий и привычек. Они также могут быть упорядочены, соотносить опыт различных специалистов и экспертов. Примером такого упорядочения могут быть совещания, семинары, экспертные оценки, конференции, аналитические записки, опросы, мозговые штурмы. Интуитивные и формализованные методы могут сочетаться и дополнять друг друга, например, в поисковых и апробационно-поисковых деловых играх.

В этой связи следует подчеркнуть, что специфика гуманитарной экспертизы, как уже неоднократно отмечалось ранее, связана с ее комплексным, междисциплинарным характером, а также специфичностью собственно гуманитарного знания. И действие этих факторов может порождать ситуацию, когда у экспертов может отсутствовать нормативная база. В этом случае они будут вынуждены принимать не просто интуитивное, а творческое (креативное) решение. Можно сказать, что в таких случаях проявляется самая существенная и проблемная сторона гуманитарной экспертизы.

Все, что ни происходит в человеческом обществе, есть результат личных усилий, вне зависимости от того, сознают ли это сами личности, вовлеченные в плетение ткани жизни. Звучит это на грани банальности, но каждый человек обречен от рождения на творчество самим фактом своего бытия. Без личности, без индивидуальных сил немыслимы ни действие закона, ни научная истина, ни творчество политической идеи, ни обнаружение и творение красоты. Правопорядок, закон, идея не существуют и не действуют сами по себе.

В обыденном сознании культура и творчество часто отождествляются. Достаточно вспомнить расхожие газетные штампы типа «сфера культуры и творчества», «культура и искусство» и др. Однако, соотношение культуры и творчества не так просто. В самом деле, творчество сознательная или бессознательная деятельность? Оно планируемо и управляемо или стихийно-спонтанно и непроизвольно? В первом случае оно явно связано с реализацией норм культуры, во втором – преимущественно с нарушением их, иногда даже помимо воли творца. И вообще, является ли творчество обязательным моментом культуры или чем-то необязательным?

Все, что ни создает человек – есть результат и следствие внутренней работы его ума и души, но реализуется это вовне только в поступке. А значит – всегда связано с самоопределением личности, ее свободным и ответственным выбором. Вопрос только в том, ответом на что является сам поступок, а главное – его мотивация? Кто или что вызывает ответный звук души? Чем бы ни был этот «побуд» к творчеству обусловлен – окликнутостью Богом, социальным призванием, напором жизни и воли – он всегда принимает культурные формы. Творчество культурно, а культура держится творчеством, им питается: как в поддержании старых норм и ценностей, так и в создании новых. Культура как языческий идол требует «человечины», свежей крови и молодых жизней. И чем более «культурна» культура, тем с более жесткой средой традиций приходится сталкиваться творческой личности.

Как отмечал Ю. М. Лотман, творчество подобно магме, с огромным трудом и тратами энергии прорывающейся сквозь уже застывшие пласты и напластования, но лишь для того, чтобы излившись – застыть новым слоем. И следующим творцам будет еще труднее. А новое осмысление и его реализация необходимы. В меняющемся мире старые культурные формы лишь почва, необходимая для взращивания и отталкивания. В этом плане творчество вненормативно, если не антинормативно. Оно по своей природе есть изменение, преодоление норм, как минимум – отклонение от них: непослушание и неподчинение. Священное Писание молчит о творчестве. Вообще, отличить творчество от его зеркального двойника – негативной социальной девиации – чрезвычайно трудно. Не случайно современники нередко и не проводят грани между поведением преступника и творца, расценивая деятельность последнего как преступление против нравственности, религии или как нарушение закона, а то и как болезнь. История полна примерами расправы благородных, но неблагодарных современников и соплеменников над творцами, по прошествии времени торжественно вводимыми в пантеон святых.

Следует помнить, поэтому, что творчество желательно далеко не во всякой культуре. Да и большую часть человеческой истории занимают так называемые «традиционные» культуры, жизнь которых целиком определялась верностью традиции, «тиражируемой» каждым новым поколением. Всякое отклонение от традиционных норм и правил в таких обществах безжалостно пресекалось, а «творцы» либо изгонялись, либо подвергались жестоким репрессиям. Резким ускорением развития цивилизация обязана культуре, сложившейся в русле иудео-христианской традиции с ее особым вниманием к личности, ее свободе, а значит и творчеству. Именно, а может быть и только в этой культуре, которая до сих пор определяет лицо современной цивилизации, ориентированной на преобразование окружающего мира, творчество рассматривается как ценность. Более того, в культуре современной цивилизации складываются институты, само существование которых нацеленно именно на творчество: творческие союзы, научные институты, политические партии и др.

Трагедия взаимоотношения творчества и культуры в том, что их отношения несимметричны. Современной культуре творчество необходимо, но творчество не может рассчитывать на культуру, а должно преодолевать ее, становясь новой культурой. Свои силы оно может черпать только в человеческой свободе и человеческом сердце – на культуру ему рассчитывать не приходится. То, что делается в расчете на культуру – не творчество, а репродукция, и – парадоксальным образом – не нужно культуре, губительно для нее. Как вампиру ей нужна свежая кровь, напряженное биение живого сердца, а не мертвые отработанные общие формы. Культура программирует личность, стремится сделать типичными не только поведение личности, но и ее сознание, мышление, чувства. Нормативность и типичность необходимы для творчества в том смысле, что их нельзя обойти. Типы сводят образное к легко распознаваемому, типичному. В искусстве это типичные образы, выражающие конкретные этнические, национальные, классовые, возрастные особенности. В науке – это математический аппарат, позволяющий сводить явление к абстрактным законосообразным объяснениям.

В творчестве, однако, существенно не столько заранее предзаданное, сколько не имеющее аналогов, анормальное. Поэтому творчество опирается на познавательно-творческие структуры, фиксирующие новые формы общечеловеческого опыта в сложившихся конкретных исторических обстоятельствах.

Творчество всегда предполагает некий новый образ, пророчество о будущем. Творчество не ретроспективно, не репродуктивно, а перспективно и продуктивно. Типическое в культуре безлично и предлично универсально – недаром комическое коренится в них и апеллирует к ним же. Творчество же личностно, а значит универсально трагично, – насколько может быть универсальна личная трагедия человеческого бытия.

Творчество – не только комбинация неизменных смысловых единиц культуры, но и создание новых на основе индивидуальной трагедии существования. Творчество разрушительно для традиционного привычного мира. Оно новообраз нового мира. Творческие схемы, формулы и образы, ориентированные вперед, к конечным смыслам истории, человеческой жизни, имеются в любой культуре, но их роль и значение нарастают с ходом развития цивилизации, усилились в Новое время и особенно в ХХ-XXI столетиях.

Любая жизнь – драма и трагедия. Трагическое одиночество – удел жизни и смерти любого человека, где бы и когда бы он ни жил. И чем острее и глубже переживается эта трагедия, тем более открыт человек к творчеству. Поэтому вряд ли состоятельны концепции, увязывающие творческую гениальность с этническими, политическими, а то и географическими факторами. Иногда, например, связывают гениальность с бескрайними просторами, величием исторической судьбы народа, крайностями политического и духовного радикализма, житейским неблагополучием и неустроенностью, общим дискомфортом быта, нравственной сомнительностью самой личности. На этой почве обычно и вырастают идеи типа «великого народа» с его великой «исторической миссией». Хотя за всем этим не скрывается ничего кроме оправдания страданий и унижения, исторического опыта выпоротых и ищущих, кого бы еще выпороть, то есть тотального – этнического самозванства. Как же все-таки заманчиво и привлекательно перекрестить порося самозванства в карася творческой гениальности! Сколько самозванцев– насильников и узурпаторов, и их безропотных жертв провозглашаются творцами – разумеется – великой истории, разве что не гениями. А сколько таких самозванцев выступало в качестве «экспертов», раздающих направо и налево свои «экспертные оценки»?!

Сущность и природа творчества, так же как и гениальности не вовне, а в сердце души. Источник бытия, свободы и торжества един. Столь же един, сколь и вечен. Хотя может быть различной силы социальный запрос на творческую личность. У разного времени различные потребности в творческих личностях. Недаром целые эпохи кажутся серыми от бесцветия человеческих душ, а то вдруг взрываются фейерверком гениальностей. Гениальные личности существуют всегда. Творчество и гениальность категории внеисторические.

Признавая важность многообразных классификаций и типологий личности, можно говорить и о двух основных типах человеческой души, в зависимости от степени присутствия в ней творческого начала: массово-репродуктивном и гениальном. Первый тип конформиста, воспроизводящего внешние культурные формы и развивающегося вместе с обществом. Человек подобного типа всегда растворим в массе и потому – комичен. Второй тип принципиально, трагически нонконформичен, для него тягостно любое окружение, любая традиция. Известная русская поэтесса Марина Цветаева говорила: «Почвенность, народность, национальность, расовость, классовость – и сама современность, которую творят, – все это только поверхность, первый или седьмой слой кожи, из которой поэт только и делает, что лезет». Или она же, только еще жестче: «Всякий поэт по существу эмигрант, даже в России. Эмигрант Церкви Небесной и земного рая природы… Эмигрант из Бессмертья в время, невозвращенец в свое небо». Или другой русский поэт Осип Мандельштам: «Который час? – его спросили здесь, – А он ответил любопытным: «Вечность». Или Борис Пастернак, для которого поэт – «вечности заложник у времени в плену» и вообще – «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?».

Творец, художник, гений – всегда маргинал, вываливающийся и выпадающий, если не выдирающийся из «здесь и сейчас», личность вне пространства и вне времени, а точнее – личность в абсолютном пространстве и в абсолютном времени бытия. Это Одинокий Человек, стоящий перед лицом предельных границ человеческого бытия, перед лицом Вечности, Вселенной, Смерти, Свободы, Бога.

Политические конфликты, личная неустроенность и страдания способствуют осмыслению и переосмыслению человеком мира и своего места в нем. Но конечным полем творчества – несомненно трагическим – является не фон, не среда, не условия, а человеческая душа. «Это не берется человеком, это ему дается. Природа этого дара или проклятия не ясна и непонятна. У меня много замечательно умных, тонких, мудрых друзей – но им просто не дано вот этого: выходить на сцену, или писать книги, или снимать кино… Будь они хоть кладезь знания. А выходит какой-нибудь пацан, который не знает ничего, кроме того, что ему больно и что больно еще кому-то, и кричит от этой боли… И приходит вера. Спроси, какое у него право на это?» – говорил в одном из интервью известный композитор и певец Юрий Шевчук.

Творчество и гениальность не от технического мастерства и даже не от способности воплотить замысел. Эти качества рационалистичны именно в «техническом» плане. В плане технологической рациональности гений вполне может быть злодеем, там он – лишь мера умения, эффективности. Овладев умением, становятся гениями. Это путь пушкинского Сальери: «поверить алгеброй гармонию». Но человеческий разум в этом бессилен. Недаром в западноевропейской культуре тема гения и творчества столь фаустовская, сатанински-мефистофельская, в ней преобладают сатанизм, насилие, убийство – ничтоженье бытия самозванством.

Другой ряд и другой путь – гений пушкинского Моцарта. Это путь сопричастности гармоничному целому мира, ответственного не-алиби-в-бытии, не то что осознание, а переживание своего призвания и избранничества, естественная, если не инстинктивная связь с природными стихиями, противоположная рассудочному прагматизму. Гений – сын естества и естественности. Он светел и щедр. Он – воплощение добра, гармонии и Абсолюта. Как пушкинский Моцарт: «Гений и злодейство – две вещи несовместные», потому как происходят из разных миров. «Несовместны» сами эти миры. Гениальность – не мера и степень. Это качество, которое не имеет количественных градаций – либо оно есть, либо его нет.

Трещина в бытии проходит через сердце поэта, и он работой своей души, своего разума восстанавливает утраченную гармонию мира. В этом плане творчество и его высшая форма – гениальность – «космичны». Не в смысле космоса как space, куда летают космонавты, в смысле античного космоса как гармоничной целостности мира. И в том, что она открылась личности, заслуги самой личности нет. А есть ответственность зафиксировать эту открывшуюся гармонию: в красках, в звуках, в словах, в математических формулах…

«Технологический» гений не может не быть убийцей, причем убийцей целого, Абсолюта. Гений – это иное качество, чем способности, талант, умение, квалификация, мастерство. Это единство с творящей целостностью мира не может не быть нравственным, противостоящим уничтожению и злодейству. В этом вектор гениальности совпадает с вектором гуманитарной парадигмы и гуманитарной экспертизы, о чем подробно говорилось ранее.

Это уже проблема социума – распознать гениального творца и самозванца, желающего и готового других сделать счастливыми помимо и вопреки их воле. И время, действительно, расставляет все на свои места: человека, выглядевшего в глазах современников умалишенным или преступником, потомки осознают как гения, а самозванцы, соблазнившие других, включая целые народы, предстают перед судом истории. Надо просто учиться их распознавать. Самозванец всегда видит себя воплощенной целью, а других – средством. Творец же, склонный в себе видеть средство, предпочитает экспериментировать над самим собой, но не навредить другим. Первый прокламирует великое добро, оправдываясь им, второй – извиняется даже за малое зло, может быть невольно причиняемое другим. Кстати и в этом тоже проявляется критериальная база гуманитарной экспертизы.

В политике свободное демократическое общество давно уже выработало защиту и иммунитет против самозванцев. В XX веке начала осознаваться необходимость защиты от самозванцев в науке и технике. Похоже, что само научно-техническое творчество задает эти границы и барьеры в виде все больших затрат и средств, предполагаемых научно-техническим прогрессом, и естественным образом возникает вопрос о приоритетах, критериях и отборе. Нынешние наука и техника уже не могут развиваться спонтанно, по воле своих творцов, они становятся все менее самодостаточными и все более зависимыми от предпочтений, а это уже дело человеческое – не внечеловеческого абстрактного разума, а именно человеческого, обыденного, здравого, чувствующего границу добра и зла как границу дисгармонии бытия.

Еще в начале XX века безоговорочно принимался тезис об отсутствии запретов перед наукой и искусством. Однако развитие событий нашего столетия веско поставило вопрос о необходимости ограничений научного творчества, прежде всего в таких сферах как, например, генная инженерия, психотропные средства, эвтаназия (добровольная легкая смерть) и др.

Беззащитны люди от самозванцев, пожалуй, только в двух сферах: в искусстве и религии. Самозванец в искусстве на многое и претендовать не может – не те средства и не те возможности. Поневоле он будет экспериментировать именно над самим собой, если только, разумеется, будет оставаться в сфере искусства, не выходя из него в политику или экономику. Аналогично и самозванец в религии – его сила воздействия на других определяется его усилиями в той же, если не в меньшей мере, чем готовностью других признать его пророчество.

Однако похоже, что наше время обнаружило необходимость гарантий и защиты от самозванства также и в искусстве. Заигрывания авангардизма со смертью оборачиваются практическим отрицанием жизни, а то и обожествлением смерти. Не так уж экстравагантна в этом плане идея прямой связи авангардизма «Серебряного века» российской культуры «коммунистическим проектом» Ленина-Сталина. Идея полного переустройства общества, человека, природы в целом и в отдельности очень «художественная» и очень «творческая». Самозванное тотальное переустройство оправдывает любое насилие, которое стало в Советской России нормой: присвоение результатов чужого труда, репрессии, обесценивание жизни – своей и чужой.

Жизнь есть творчество, а творчество есть жизнь. Творчество может питаться только от само-бытия, самобытности. Но и выживают только творящие. Чтобы понять это, стоит пережить трагедию одиночества. Трагический опыт интеллигенции, прошедшей сталинские репрессии, связанное с этим опытом творчество А. Солженицына, В. Шаламова, Е. Гинзбург и других содрали с литературы флер художественности и сделанности. Трагедия бытия нуждается не столько в «образности» и «мастерстве», сколько в способности лично самому найти корни бытия, выжить. В способности выразить само бытие и есть мастерство.

Дело не в прилагательных, эпитетах и канонах стилистики. Человеку открылась истина его собственной случайности, необязательности его существования, неожиданность и незаслуженность жизни и счастья. Мир готовых героев и злодеев, как мир примеров и идеалов на все случаи жизни, рухнул безвозвратно. Остается либо играть с этими обломками, либо идти дальше – от творчества культуры к культуре творчества, от жизни в искусстве к искусству жизни, к «деланию» собственного бытия. Как говорил В. Б. Шкловский, «не историю надо делать, а биографии, из которых в конечном итоге и складывается история». Честный не совершает честных поступков, он просто честен, творец не заметен, святой сакрален (сокрыт). Единство личностного бытия предстает единством сюжета трагедии жизни, а сама личность – творцом, лепящим и чеканящим свою собственную жизнь, незаметно вплетающуюся в общую ткань бытия.

Сказанное в полной мере относится и к гуманитарной экспертизе, которая иногда – и слава Богу, что не часто – становится процессом и результатом такой жизненной самореализации личности.

Творчество следует отличать от «креативности» – способности к нетривиальному, нестандартному подходу к решению проблемы. В этом плане креативность – один из важнейших компонентов профессиональной компетентности в целом ряде отраслей. Такая способность, требующая изрядного воображения и фантазии, высоко ценится в любой сфере деятельности: в науке и искусстве, в политике и инженерном деле, менеджменте, рекламе, PR…

Главная проблема креатива состоит в том, что обусловлена креативность, прежде всего, творческой интуицией, т. е. определенным типом личности. Все, что достигнуто человечеством, все, что составляет культуру и цивилизацию, – плод чьего-то воображения. Есть творческие личности, всегда и во всем склонные к нестандартным, необычным решениям. Но есть немало людей – и, похоже, их большинство – склонные не проявлять самостоятельность и инициативу, ждущие, что кто-то скажет им, что и как делать.

Попытки создать теорию творчества (логику открытия, алгоритмы изобретения) предпринимались неоднократно и примерно с одним и тем же результатом. Сама природа творчества взламывает любые правила и нормативы. Как писал еще Новалис – один из создателей романтизма: «Если бы мы располагали воображением, фантазией, как располагаем логикой, было бы открыто искусство придумывания». Научить человека креативности, воображению практически невозможно, это то ли некий дар, то ли некое состояние души и ума, которые как чувство юмора или деньги: если есть, так уже есть, а если нет, так уж нет. Но если невозможно научить человека творчеству, воображению, фантазии, то можно научить его приемам стимулирования воображения, способам разбудить фантазию.

Суть любого творческого воображения – способность видеть реальность так, как она не может быть увидена в обычном восприятии. Это качество – делать привычное необычным, странным, но узнаваемым, хотя и с трудом – было названо в свое время В. Б. Шкловским «остранением», вырыванием вещей из привычного контекста их восприятия. Остранение («очуждение» Б. Брехта, «дистанцирование» Ч. Балоу, «вненаходимость» М. Бахтина, «деконструкция» Ж. Деррида) – прием, лежащий в основе не только художественного творчества. Любое творческое воображение как бы переносит нас в иной мир, в котором мы видим не виданное ранее, а привычные вещи предстают в новом ракурсе и в новом свете.

Креативность – это способность увидеть обыденное и привычное свежим, не замыленным взглядом, как бы заново. Оно подобно восприятию ребенка, который открывает для себя мир, обыгрывает его по новым правилам. Это для взрослых «вот это стол – за ним едят, а это стул – на нем сидят», а для ребенка тот же стул – это и автомобиль, и космический корабль, и пещера, в которой можно прятаться от опасности. Недаром считается, что творческие люди – это те, кто сохранил в душе ребенка.

В случае гуманитарной экспертизы речь идет о способности увидеть предмет экспертизы в новом возможном контексте, «обыграть» его, выявляя его некоторые неочевидные свойства, параметры и тенденции развития.

В самом общем виде принцип остранения (очуждения, удивления) как нового осмысления реализуется в два шага (такта):

(1) вырывание вещей из привычного смыслового ряда и контекста восприятия (собственно остранение, деконструкция);

(2) выстраивание нового смыслового ряда, новый монтаж остраненных смыслов.

Приемы обыгрывания обычного, известного могут использоваться не только в планировании конкретных мероприятий, сюжетов роликов, информационном дизайне, но и в экспертной разработке сценариев развития событий. Перечислим хотя бы основные такие приемы:

• «Легкий сдвиг» – простая смена некоторых свойств предмета оценки.

• «Наоборот» – выворачивание известной ситуации, сюжета наоборот, наизнанку.

• «Окрошка» (салат, пицца) из известных типовых ситуаций.

• «Что будет потом» – серия прогнозов развития ситуации, если ничего не менять.

• «Перенос», когда данная ситуация помещается в новые экономические, политические, географические и т. д. условия.

• «Гипотеза» – предположение, допущение, что было бы, если бы вдруг пропал или снялся важный фактор или несколько таких факторов.

• «Ошибка» – заведомо ошибочное или невозможное совмещение качеств.

• «Калька» – накладывание одной известной ситуации на другую.

• «Необычные свойства и функции» – наделение предмета экспертизы некоторыми несвойственными ему качествами, параметрами.

• «Буквализмы» – наделение предмета оценки свойствами, вытекающими из этимологии или фонетики его названия.

• «Другие» – использование образов «врагов», «пришельцев», персонажей массовой культуры.

• «Одушевление» – создание вымышленных персонажей, одушевляющих обычные предметы и даже продукты.

• «Карты Проппа». Выдающимся отечественным филологом В. Я. Проппом в результате анализа сюжетов волшебных сказок был выявлен ограниченный набор сюжетов таких сказок. Учитывая, что волшебные сказки восходят к процедурам инициации – обрядам посвящения молодых людей во взрослую жизнь, то такие сюжеты практически исчерпывают сюжеты выпадающих человеку жизненных испытаний. Впоследствии оказалось, что эти сюжеты задают матрицы (фреймы) осмысления при построении (моделировании) систем искусственного интеллекта (AI). Вот перечень «пропповских сюжетов», почти «сказка сказок»: отлучка кого-то из членов семьи; запрет, завет не делать что-то; нарушение запрета; выведывание тайны; выдача секрета; подвох; невольное пособничество: вредительство; посредничество; начало противодействия; герой покидает дом; даритель испытывает героя, формулирует условие; герой реагирует на дарителя; получение волшебного средства; перенос к месту нахождения предмета поиска; герой и его антагонист вступают в борьбу; героя метят; победа; беда ликвидирована, условие выполнено; возвращение героя; преследование героя, погоня; спасение героя; возвращение неузнанным; ложные притязания ложного героя; трудности героя; преодоление трудностей, решение задачи; героя узнают немногие; изобличение ложного героя; герой преображается (новый облик); враг наказан; триумф, герой вступает в брак.

За рубежом даже получили распространение «карты Проппа», используемые в поиске креативных решений. Участникам поиска раздается колода карточек с «пропповскими сюжетами», и, ходя ими, участники выкладывают определенную комбинацию ситуаций. Или карточки перетасовываются, а затем тянутся из колоды.

• SCAMER – аббревиатура требований: Substitute (заменять), Combine (комбинировать), Adapt (адаптировать, приспосабливать), Modification (модифицировать, уменьшать, увеличивать, заимствовать из других областей), Elimination (удалять), Reverse (изменять направление).

Существуют и другие приемы остраняющего стимулирования креатива. Особую роль в таких приемах играет слово. Подобно тому, как брошенный в воду камень вызывает великое множество последствий (круги пошли по воде, эти волны отразились от берегов и наложились друг на друга, испуганные рыбы разбежались в стороны, взбаламутился донный ил и т. д.), так и слово, будучи произнесенным или написанным, вызывает множество смысловых ассоциаций и образов:

• «Слово» – берется любое случайно выбранное слово, а затем выписываются слова, начинающиеся на буквы, входящие в это слово. В результате получаются неожиданные смысловые сочетания. Можно выписывать рифмы к этим словам, а то и аллитерации, ассоциации и т. д. Любое слово заряжено колоссальным креативным потенциалом. А что же говорить об обыгрывании нескольких слов, когда от столкновения смыслов просто искрит креативом!

• «Два слова». Берутся два любых слова, выбранных по случайной выборке (на случайно открытых страницах книги, или названных разными людьми) – столкновение двух значений неизбежно порождают новый смысловой ряд.

• «Предлоги» – как дополнение предыдущего приема. Выбранные слова можно попытаться соединить разными предлогами: в, на, с, под, над, of, через… Получится, как минимум, смешно.

• «Чепуха» – известная детская игра, когда участники по очереди пишут слово, закрыв для каждого последующего ранее написанное, а потом, развернув лист получают довольно «креативные» сюжеты.

• «Винегрет» – еще одна детская игра, в которой участники втемную обмениваются словами (именами существительными), которыми они затем отвечают на задаваемые им вопросы.

• «Метафора» – неожиданное сопоставление. Например, представить фирму как самолет или как ресторан.

• «Заголовки газет» – случайно подобранные комбинации газетных заголовков способны дать нетривиально креативное пояснение к изображению, а то и целый сюжет.

Чрезвычайно стимулируют творчество и воображение смех, чувство юмора.

Для стимулирования креатива используются специальные процедуры:

«Диапазон креативности» – задаются граничные значения возможного решения: с одной стороны – беспроигрышная ставка, заведомо банальное решение, с другой – экстремальный, но и максимально неординарный вариант. Между этими двумя крайностями и ведется поиск.

Матрица возможностей. Например, при разработке сценария мероприятия, ритуала выписываются в таблицу по столбцам: элементы церемонии, действующие лица, места действия, процедуры. Получается наглядная возможность их комбинирования и взаимозамены.

Мозговой штурм. Подбираются две группы участников. В первую – «фантазеров» – количеством не более 7-12 человек, подбираются люди с творческим складом характера, если возможно. В качестве нескольких фантазеров («свежих голов») полезно пригласить лиц, совершенно не знакомых с предметом обсуждения. Во вторую группу – собственно «экспертов» – отбираются опытные, компетентные специалисты в обсуждаемой области. «Фантазеров» собирают в достаточно комфортном помещении и формулируют задачу (проблему), которую надо решить. После чего под запись предлагается им высказывать предложения. Принимаются любые, даже совершенно бредовые идеи, но при единственном ограничении – не критиковать высказанное другими. Отталкиваться от высказанных идей, развивать их можно и даже желательно, но не критиковать. Обычно уже через 10–15 минут начинается лавинообразный процесс порождения нетривиальных идей. Продолжать такой штурм целесообразно не более часа-полутора. При большей длительности «фантазеры» устают, начинают повторяться. Остается только передать записи этих идей «экспертам» для отбора реальных и достойных.

Поисковые деловые игры. Особый интерес в плане гуманитарной экспертизы представляют поисковые деловые игры. Эта технология существенно повышает эффективность и результативность разработки, хорошо зарекомендовала себя на практике. В ней интуитивные и формализованные методы могут сочетаться и дополнять друг друга. С ее помощью можно в сжатые сроки, за счет интенсивной работы не только получить содержательный программный документ, но и сформировать группы поддержки и реализации этой программы. Центральным моментом применения этой технологии является определение состава участников игры и ее сценария. Желательно, чтобы в круг участников входили специалисты в различных дисциплинах, представители органов власти, представители общественности. Оптимальным является проведение игры с примерно 25-ю участниками. В этом случае можно сформировать полноценные команды (5 команд по 5 человек) и организовать их конструктивную работу.

Сценарий проведения игры может включать следующие этапы:

♦ Определение места и времени проведения игры. Полноценная игра занимает 2–3 дня. Поэтому целесообразно участников игры изъять (купировать) из контекста привычных дел, чтобы они могли активно участвовать в разработке практически в течение всех суток. Обеспечить это можно, если вывезти участников игры в пригородную зону, например, на базу отдыха, отвлекая их, тем самым, на время не только от текущих производственных, но и от прочих дел и забот.

♦ Формирование первоначальных (стартовых) команд, в которых участники обычно работают первый день. Опыт показывает, что первоначально участникам легче входить в игровой рабочий режим в командах, сформированных по профессиональной принадлежности. Например, при выработке решения относительно сферы культуры региона это могут быть музейные, библиотечные работники, представители учебных заведений, общественных организаций, органов управления и т. д. Кроме того, с такими командами легче решить первоначальные задачи игры (определение основных проблем, приоритетов и т. п.). Сценарием может предусматриваться самоопределение команд (названия, девизы, конкурсы приветствий и т. п.).

♦ Уже в игровом режиме команды участников (в качестве выполнения заданий) должны сформулировать: а) основные проблемы предмета экспертизы, б) характеристику его уникальной неповторимости, в) приоритетные направления возможного развития. Выполнение каждого задания сопровождается обсуждением, дискуссией, взаимной критикой или поддержкой, подведением итогов. По итогам выполнения каждого задания может быть предусмотрено присуждение различных призов. Выполнение последнего задания позволяет переформировать команды – уже не по профессиональной принадлежности, а по заинтересованности в том или ином приоритетном направлении экспертизы.

♦ В новом составе участники получают задание на разработку конкретных проектов по реализации отдельных направлений поддержки и развития сферы культуры региона на ближайшую перспективу. Выполнение этого задания (обычно на него уходит второй день игры) может быть также разбито на этапы с промежуточной и завершающей взаимной экспертизой и подведением итогов.

Поскольку все задания деловой игры выполняются с использованием схем, рисунков, диаграмм, подготовкой текстов, материалы игры после их обобщения и оформления представляют конкретное содержание необходимого экспертного заключения. И собственно оформление такого заключения уже предстает во многом технической процедурой.

Преодоление возражений. Довольно часто в процессе выработки креативного решения возникает проблема возражений со стороны руководства или других лиц, принимающих окончательное решение. Такие возражения, аргументы скептиков и возможные контраргументы полезно выстроить систематически, например, в табличной форме:

Креативность можно рассматривать как «мышление в зеленом свете», т. е. без ограничений и тормозов. Его реализация предполагает выполнение ряда условий:

– временная приостановка критического анализа;

– стимулирование генерирования как можно большего количества идей;

– сосредоточение на деталях проблемной ситуации;

– комбинирование разнородных элементов;

– структурирование и упорядочение сбора информации, разработки, оценки результатов;

– поддержка нестандартного хода и образа мысли;

– обеспечение дополнительного времени для творчества;

– мыслить наоборот – от желаемого будущего к настоящему, а не от фактов.

Не менее очевидны и препятствия креативу, мышление в, так сказать, «красном свете», тормозящее творчество. Вот далеко не полный перечень таких факторов:

– страх оказаться в глупом положении;

– предвзятость;

– отсутствие мотивации, заинтересованности в поиске решения;

– излишнее внимание к привычным правилам, подверженность стереотипам;

– акцент на недостатках;

– переоценка логики;

– нетерпимость к двусмысленности;

– стремление оценивать и критиковать, а не генерировать идеи;

– склонность полагаться на авторитет;

– склонность рассчитывать преимущественно на внешние ресурсы;

– излишний конформизм;

– стресс;

– лень.

Борьба с этими факторами, их преодоление – уже немалый резерв креативности, переключение «светофора мышления» с красного света на зеленый.

Следует только помнить, что все такие креативные технологии выработки экспертного решения могут быть эффективными и плодотворными при выполнении ключевого условия – профессионализма и компетентности привлекаемых к экспертизе специалистов.

Особенности экспертного знания и культурологическая экспертиза

Л. В. Никифорова, Е. А. Рудакова

Выход культурологии в сферу экспертной деятельности представляется необходимым этапом институциализации нашей науки, формой профессиональной деятельности культуролога и способом практической реализации культурологического знания. На сегодняшний день было бы преувеличением говорить о сложившейся практике культурологической экспертизы и об устойчивой привычке обращения к культурологам за экспертным заключением. Обращение к экспертам из этой, а не другой области знания напрямую связано с публичным авторитетом научной дисциплины, т. е. не только с ее наличием и весомостью, но и с тем, что о нем знают непрофессионалы, и с тем, чтό они о нем знают.

Попробуем сопоставить представления о задачах и возможностях культурологической экспертизы, бытующие внутри и вне культурологического сообщества.

В профессиональном сообществе культурологов, где принято широкое понимание культуры, осознаны возможности культурологического знания и его высокая миссия; культуролог представляется как универсальный специалист, способный к анализу любой сферы деятельности. Культурологи настойчиво заявляют о необходимости культурологической экспертизы государственной политики – законодательных актов и национальных проектов. К. Э. Разлогов, директор Российского института культурологии, высказался даже о необходимости законодательно закрепить правило обязательной культурологической экспертизы[31]. С. С. Загребин, заведующий кафедрой культурологии Челябинского государственного педагогического университета, видит в культурологической экспертизе инструмент государственной политики. Предметом культурологической оценки должны стать все сферы социально-экономических отношений. Культурологическая экспертиза, пишет С. С. Загребин, может функционировать в форме государственной культурологической экспертизы, которую может осуществлять специальное подразделение какого-либо надзорного органа административного управления, и в форме общественной культурологической экспертизы, которую может проводить Общественная палата РФ на федеральном уровне и аналогичные образования на региональном уровне[32].

Г. А. Аванесова, профессор академии государственной службы при президенте Российской Федерации, полагает предметом социокультурной экспертизы оценку крупных политических решений и государственных начинаний, поскольку они охватывают миллионы людей и затрагивают общекультурные процессы. К проблемам, требующим культурологической оценки, она относит состояние общественного мнения и отношение к власти; уровень жизни населения; градостроительные проблемы; жизнеобеспечение уязвимых слоев населения; экологическую безопасность; социальное неравенство и дифференциацию; процессы воспитания и социализации; духовно-нравственное состояние молодежной среды; содержание деятельности СМИ; межэтнические отношения; деятельность зарубежных культуртрегеров[33].

Ряд культурологов полагают предметом культурологической экспертизы культурные ценности, понимаемые в соответствии с Федеральным законом «О вывозе и ввозе культурных ценностей» как «движимые предметы материального мира, созданные и находящиеся на территории России». Специфика культурологической экспертизы культурных ценностей заключается в оценке их культурного значения, «символики и смысла»[34].

За пределами сообщества культурологов представления о предмете культурологической экспертизы выглядят иначе.

Культурологической называют время от времени судебную экспертизу в делах по поводу признания того или иного вербального текста, кинопроизведения, проекта экстремистским, в делах по защите чести и достоинства, деловой репутации. Истцами по делам об экстремизме выступают органы прокуратуры, в которые с соответствующим заявлением обратился гражданин или его представитель (например, омбудсмен). Ответчиками становятся журналисты, режиссеры, телеведущие, представители политический партий, т. е. авторы разного рода «текстов» или «символических продуктов», заподозренных в экстремистских эффектах. По такого рода делам, как правило, проводятся разные экспертизы (например, лингвистическая), культурологической же, чаще всего, называют экспертизу, проводимую по обстоятельствам, свидетельствующим о национальной и религиозной розни. Так были названы экспертизы по делу о статье «Чеченская Республика» в Большой энциклопедии «Терра», вышедшей в 2006 году[35], экспертиза по иску журналиста Олега Дементьева к Псковской епархии (2009) – за ряд публикаций о Спасо-Елеазаровском монастыре. Епархиальный совет предал журналиста анафеме[36].

Определение «культурологическая» является в этих случаях, как правило, не строгим термином, а скорее поясняющим эпитетом. Уместность его обусловлена, вероятно, тем, что взаимоотношения между нациями, этносами, конфессиями, между светским и религиозным сообществами принято называть межкультурными отношениями, а, значит, относить к компетенции культурологии.

Культурологической или историко-культурной иногда называют экспертизу культурных ценностей, проводимую в связи с необходимостью определения стоимости предмета, охранного статуса. В этой сфере давно существует практика искусствоведческих, историко-искусствоведческих экспертиз. «Культурологической» же иногда называют экспертизу предметов антиквариата, т. е. вещей, идентификация которых не вполне соответствует «высокой сфере» художественных ценностей. Это может быть, например, массовая художественная продукция определенного времени или бытовые предметы (скажем, самовары). Наиболее устойчиво культурологической называют экспертизу таких предметов, которые не укладываются в прокрустово ложе привычных, закрепленных академической традицией дисциплинарных границ искусства (архитектура, изобразительное, декоративно-прикладное искусство). Так, культурологической называют экспертизу оружия для выяснения его художественной или исторической ценности, реже – почтовых открыток, марок, старых книг[37].

Приведенные выше примеры подразумевают существование некоей сферы «культуры и искусства», в которой все то, что не соответствует критериям искусства, квалифицируется как культура, а, значит, подлежит культурологической экспертизе.

Культурологической называют экспертизу кинопродукции. В этой номинации, с одной стороны, работает тот же принцип – недостаточности традиционного содержания понятий «искусствоведческая» или «историко-культурная». С другой – авторитет главного культурологического учреждения страны Российского института культурологии, директор которого К. Э. Разлогов является ведущим киноведом, кинокритиком, участвует в жюри крупнейших международных кинофестивалей, от его мнений и суждений зависит рейтинг кинопродукции.

За пределами кинофестивалей тоже существует культурологическая экспертиза кинопродукции. Так устойчиво называют проводимую в ходе судебных разбирательств экспертизу кино– и видеофильмов, подозреваемых в распространении порнографии. Здесь эксперту приходится выяснять соответствие анализируемого материала признакам порнографии или эротики.

Нетрудно заметить, что мнения о культурологической экспертизе внутри профессиональной среды культурологов и за ее пределами весьма отличаются друг от друга. Уровень притязаний культурологов и уровень ожидания от культурологии как будто даже не пересекаются, не замечают друг друга.

Для того, чтобы объяснить этот парадокс, обратимся к концептуальному описанию экспертного знания и экспертной деятельности. Обоснование особенностей экспертного знания связано с анализом социального функционирования научного знания и концепцией общества знания как глобальной социальной перспективы.

Происхождение экспертной деятельности связывают c процессами разделения труда, с дифференциацией социальных институтов, со специализацией и сегментацией общего запаса знания, а также с наличием экономических излишков, что позволяет определенным социальным группам не заниматься поддержанием непосредственной жизнедеятельности[38]. Экспертное знание противопоставляется повседневности, в которой любой человек компетентен. Специализированное знание добывается особым путем, оно требует специального образования и профессионального опыта, обращения к книгам. Ориентация в повсе-дневной реальности обретается как практический навык естественным путем (в течение жизни, в процессе социализации).

Увеличение роли экспертного знания в процессах модернизации культуры связывается с нарастающей дифференциацией сфер деятельности, а также с «оповседневниванием» специального знания. «Сегодня значительная часть повседневного знания есть производная от экспертного, которое обеспечивает своеобразный каркас поведения и составляет основу принятия решений. Оно создает определенную структуру, посредством которой оценивается реальность»[39].

Принято выделять два основных типа экспертов (точнее три, но о третьем типе чуть позже). Первый – это эксперт-практик, эксперт в каком-либо секторе практической реальности, наличие такого сектора определяется самим фактом разделения труда и профессионализацией трудовых навыков. Второй – универсальный эксперт, выступающий от лица «утонченной системы знания», претендующей на понимание основ знания или знания как такового. «Это не означает, что они [универсальные эксперты – Л. Н.] претендуют на всеведение. Скорее, они притязают на знание конечного смысла того, что все знают и делают. Другие люди могут по-прежнему помечать вехами свои особые сектора реальности, тогда как они претендуют на экспертизу относительно конечных определений реальности как таковой»[40].

Эти два типа экспертов представляют собой и два типа экспертной деятельности. Первый (эксперт-практик) занимается анализом конкретных нарушений порядка и выработкой рекомендаций по восстановлению порядка в своем сегменте реальности. Компетенция эксперта-практика может быть проверена непосредственно, практически – достаточно выполнить его рекомендации, и станет ясно, прав он или нет. Второй (универсальный эксперт) – понимает сам порядок вещей. Его компетенция непосредственно практически не проверяется, вместо практической проверки своих советов он прибегает к аргументации, к убеждению[41].

В работах по концептуализации экспертной деятельности особую тему составляет проблема власти экспертного знания, взаимосвязи экспертных и властных институций, конкуренции экспертов и экспертных систем. Победа в конкурентной борьбе зависит не только от правильности или убедительности, весомости системы знания, от имени которого они выступают эксперты, но и от власти – от власти экспертного знания и одновременно от связанности экспертных и властных институций. Но эксперты первого и второго типа не конкурируют между собой, они компетентны не просто в разных вещах, а в разных уровнях реальности.

Однако от универсальных экспертов зависит сам факт существования экспертов-практиков. «Некие вещи делаются не потому, что они работают, но потому, что так правильно, а именно потому, что это правильно в терминах предельных определений реальности, провозглашаемых универсальными экспертами»[42]. Так, смену моделей государственного развития в нашей стране можно рассматривать как смену универсальных экспертов, после этого эксперты по государственному планированию экономики или эксперты по идеологии перешли в разряд «архива», который может быть объектом исторического исследования или любопытства, но не источником критериев оценки. При этом дело не только в том, на чьей стороне истина, но и в том, кто признан структурами власти в качестве эксперта.

Существует еще и третий тип эксперта – эксперт-интеллектуал. «Его мы можем определить как эксперта, экспертиза которого не является желательной для общества в целом»[43]. Он занимает особое – маргинальное – положение по отношению к легитимным в данном обществе системам знания. Миссия эксперта-интеллектуала состоит в проблематизации универсальных типов знания, он способен поставить их под сомнение, подорвать их статус-кво, что чревато и вполне конкретными действиями – от попыток избавиться от нежелательного эксперта до революций и смен политических систем, вдохновленных интеллектуалами, а то и подготовленных с их участием. Наличие экспертов-интеллектуалов мобилизует универсальные системы знания, функционирование которых подразумевает и противостояние нежелательным видам знания. Так, эксперты-интеллектуалы из поколения 1960-х («сердитых молодых людей»), обрушившие мощную критику на «общество потребления», «общество спектакля», были в результате ангажированы властью и сменили социальную позицию – из интеллектуалов-бунтарей они стали высокооплачиваемыми консультантами (разумеется, не все).

Экспертное знание, хотя и представляет собой разновидность научного знания, функционирует особым образом. Если наука вообще, теоретическая наука, в идеале нацелена на выработку новых знаний, на обновление методологического и аналитического инструментария, то экспертное знание оперирует проверенными методиками и обращается к уже завоевавшим авторитет подходам и системам аргументации (лат. еxpertus – знающий по опыту, опытный, испытанный, проверенный). В некотором смысле эксперт не может быть новатором, в противном случае он не будет услышан, а его заключения никого не убедят. Это касается и эксперта-практика, и универсального эксперта. Новатором становится, как правило, эксперт-интеллектуал, задача которого не в обретении социального статуса (должности, ученого звания, получении гонорара), а в бескорыстном служении истине, которая одна только и дает право ниспровергать и дискредитировать.

Вернемся к проблеме мнений относительно культурологической экспертизы и несоответствию представлений о ней внутри и вне профессионального сообщества культурологов. Культурологи претендуют на статус универсальных экспертов, способных определять конечные значения существующей реальности. Не культурологи (т. е. потенциальные заказчики экспертизы) ждут экспертов-практиков, отвечающих за конкретный, узкий сегмент реальности, и обращаются к культурологам не по поводу культуры вообще, а по поводу решения тех или иных проблем, которые не маркированы принадлежностью к научным дисциплинам (т. е. к тем сегментам реальности, где вехи еще не расставлены или некрепко вбиты).

Где же эксперты-интеллектуалы? Таковыми, отчасти, можно было бы назвать представителей гуманитарной науки, которые в советское время были, если и не впрямую гонимы, то уж точно маргинальны на фоне официальной идеологизированной гуманитаристики. В. В. Савчук приводил длинный ряд имен «культурологов» 1970-1980-х гг., которых «объединяло, по меньшей мере, одно – все они писали и размышляли о культуре, отбрасывая схематизм марксистско-ленинской методологии и владея современными стратегиями письма»[44]. Они не занимались критикой или дискредитацией официальной системы знания, но самим фактом своего существования ставили под сомнение ее универсальность. Организация и кодификация современной культурологии во-многом преемственна по отношению к ним и к их интеллектуальному авторитету[45]. Однако сами концепции сегодня оказались в значительной степени ангажированы PR, рекламой, менеджементом и маркетингом, а бунтарский и новаторский потенциал экспертов-интеллектуалов предшествующей эпохи оказался тем самым приручен и укрощен. Ангажированы властью оказались и выходцы Московского методологического кружка Г. П. Щедровицкого. Анализ деятельности «сети» ветеранов методологического кружка и наследовавшей ему школы культурной политики приводит к выводу о том, что «мы видим пример достаточно плотного сотрудничества сильной экспертной сети, итогом которой является инкорпорирование ведущих экспертов в государственные либо корпоративные организации»[46]. О работе над сменой интеллектуальных парадигм заявляет сегодня журнал «НЛО», который, впрочем, маргинальным назвать трудно.

Подводя итог этому сюжету, поясним, что под универсальным экспертом понимается не конкретный человек (профессионал) и не конкретное учреждение. «Универсальный эксперт» – это научное знание, научная дисциплина, обладающая высоким академическим статусом и публичным авторитетом. Эксперт-практик – это конкретный специалист, проводящий собственно экспертизы и сертифицированный по соответствующей научной специальности, обладающий определенным статусом в ее номенклатуре (от дипломированного культуролога до заведующего кафедрой культурологии или директора института культурологии). Экспертом-практиком может быть и целое учреждение или подразделение. В качестве эксперта-интеллектуала может выступать и конкретный профессионал, и сообщество. Но они, как правило, явно и косвенно занимают маргинальную позицию по отношению к легитимным концептуальным моделям, ангажированным академическим структурам, они предлагают альтернативные концепции, обладают неформальным авторитетом (и, скорее, не занимают руководящих должностей, что неизбежно влечет за собой ту или иную степень интеллектуального компромисса).

Надо помнить, что три типа экспертов теснейшим образом связаны между собой и составляют единую экспертную структуру. Функционирование культурологов в качестве экспертов-практиков зависит от признания за культурологией статуса «универсального эксперта», а этот статус невозможен без функционирования экспертов-интеллектуалов, обеспечивающих неформальное доверие науке, мобилизующих к дискуссии культурологическое знание.

Не стоит уповать на единственность или сверхценность культурологического знания, на достижение приоритета культурологии перед всеми другими социальными и гуманитарными дисциплинами (такими надеждами грешат некоторые культурологи, чем вызывают справедливое недоумение коллег по гуманитарному цеху). Одна из особенностей современного модернизированного общества в том, что в нем существуют конкурирующие группы универсальных экспертов. Другое дело, что культурология является полноправным участником этой конкурентной борьбы, что уже немало.

А для продвижения и наращивания практики культурологической экспертизы есть смысл учитывать уже имеющиеся ожидания, расширяя постепенно это пространство.

Традиционные и новые виды экспертиз

М. В. Рон

В современном мире мы можем наблюдать актуализацию экспертной деятельности, появление новых экспертных институтов и видов экспертиз. Попробуем разобраться, какие метаморфозы претерпевает экспертное знание в современном мире, и какие качественные отличительные характеристики обретают предмет, методы и результаты новых видов экспертиз.

Возникновение традиционных видов экспертиз было связано с дифференциацией и институализацией научного знания, развитием производственных отношений и правовой системы. Потребность в экспертизе возникает, когда складывается спорная или неопределенная ситуация, требующая точного и конкретного решения, которое необходимо использовать в судебной или административно-правовой сфере.

Традиционные экспертизы носят предметный характер. Экспертной оценке подвергается конкретный предмет (производственное изделие, строительный объект, текст документа, произведение искусства и т. д.), исследование которого требует узкопрофессиональных знаний и носит монодисциплинарный характер. Возможность экспертной оценки появляется, когда в науке вырабатываются апробированные и легитимные методы исследования. Также важным фактором является наличие стандарта (образца, эталона), с которым можно сравнить объект экспертизы.

Важно подчеркнуть, что цель такой экспертизы – подтвердить (или опровергнуть) факт, который в дальнейшем может быть использован в судебном или административном разбирательстве. При этом задача традиционной экспертизы – доказать истинность (или ложность) факта, а вопросы интерпретации этого факта относятся к сфере деятельности представителей правозащитных или законодательных органов.

Традиционные виды экспертиз разделяются по производственным сферам (например, криминалистическая, судебно-медицинская, таможенная) и по предмету исследования (ботаническая, зоологическая, микробиологическая, энтомологическая, агробиологическая, агротехническая, ветеринарно-токсикологическая и др.). В последние десятилетия возникло большое количество новых названий экспертиз. Однако многие из них являются новыми разновидностями традиционной экспертизы и связаны с процессом специализации и дифференциации научного знания и производственных сфер. Так, например, помимо криминалистических, судебно-медицинских и судебно-психиатрической экспертиз, имеющих длительную историю, широкое распространение получили разнообразные виды инженерно-технической экспертизы (пожарно-техническая, строительно-техническая, электротехническая, компьютерно-техническая, экспертиза электробытовой техники и экспертиза по технике безопасности). В настоящее время статус судебных экспертиз обретают инженерно-технологические (технологическая и товароведческая), инженерно-транспортные, экономические (бухгалтерская, финансово-экономическая, инженерно-экономическая), биологические, почвоведческие, сельскохозяйственная, землеустроительная, искусствоведческая и пр. экспертизы.

Несмотря на разнообразие предметов исследования, общими для традиционных экспертиз являются следующие характеристики:

предметная направленность;

монодисциплинарный характер;

использование проверенных, апробированных, утвержденных методик преимущественно монодисциплинарного исследования;

диагностическая цель и доказательный характер экспертного заключения, дающего ответ об истинности/ложности факта;

точность и однозначность выводов экспертного заключения;

объективный и внеперсональный характер деятельности эксперта.

Новые виды экспертизы, возникшие в конце XX – начале XXI вв., имеют существенные качественные отличия. Их появление связано «с одной стороны со сменой парадигмы научного знания, с другой – со становлением тотальной юридической практикой, в которой объектом судебного разбирательств становятся тонкие материи смысла»[47]. Возникновение новых видов экспертиз обусловлено многими социокультурными процессами современности. Во-первых, изменением социокультурной ситуации: проблемы дегуманизации культуры, развитие производственных отношений, внедрение принципов рыночных отношений в гуманитарные сферы, актуализация политических, этнокультурных, религиозных, гендерных кризисных ситуаций[48]. В этой связи современная культура может быть «тематизирована как глобальный кризис пространства человеческого духовного опыта»[49].

Все эти проблемы актуализировали возрастание интереса к проблеме человека и поставили вопрос о необходимости оценки социокультурной действительности и поиска новых технологий преодоления (и предотвращения) кризисных ситуаций. Во-вторых, научное знание претерпевает амбивалентный процесс: с одной стороны, мы можем наблюдать возрастающую дифференциацию наук, углубленную специализацию отдельных дисциплин, с другой – тенденцию к объединению различных наук, аспектов и методов изучения человека. В-третьих, развитие юридической практики и законодательства в сложившейся ситуации в правовой системе актуализируют правозащитные действия, а неотъемлемые права человека становятся объектом многочисленных судебных разбирательств. Ключевые вопросы: свобода вероисповедания, терроризм, геноцид, смертная казнь, эфтаназия, проблемы абортов, использования генной инженерии, клонирование и пр. Таким образом, объектом судебных разбирательств и, как следствие, предметом экспертизы становится «тонкая материя», оценка которой может не иметь точных и однозначных решений.

Среди новых видов экспертизы можно назвать экологическую, этическую, этнологическую, юрислингвистическую, гендерную, этнологическую, конфликтоведческую и др. Эти виды экспертиз условно можно назвать «предметно-гуманитарными», поскольку предметом исследования становится конкретный феномен, ставший объектом спора. Однако перед новыми видами экспертизы встают вопросы не об истинности/ложности феномена, а об отношении и позиции к данному предмету, о его неоднозначных интерпретациях и их последствиях. Т. е. «проблематизирован» становится сам предмет экспертизы, а его «проблемность» связана с усложнившимся представлением о сути человеческого существования, о подлинно человеческом (т. е. имеет антропологический характер). Для примера рассмотрим сферы деятельности некоторых экспертиз.

Гендерная экспертиза – анализ государственных документов и программ на предмет определения соблюдения равных прав и возможностей женщин и мужчин, с целью выявления и предотвращения негативных и нежелательных последствий половой дискриминации[50].

Религиоведческая экспертиза – анализ деятельности религиозных организаций, с целью определения их конфессиональной принадлежности и решения вопроса о признании организации в качестве религиозной, проверки достоверности сведений относительно основ ее вероучения и соответствующей ему практики[51].

Экологическая экспертиза – установление соответствия хозяйственной и иной деятельности экологическим требованиям и определение допустимости реализации объекта экологической экспертизы в целях предупреждения возможных неблагоприятных воздействий этой деятельности на окружающую природную среду и связанных с ними социальных, экономических и иных последствий[52].

Этическая экспертиза – анализ различных видов исследовательской деятельности (в сфере биомедицины, психологии, социологии, антропологии и пр.), которые проводятся с участием людей, с целью выявления и оценки факторов воздействия исследований на личность участников эксперимента[53].

Этнологическая экспертиза – исследование факторов, влияющих на изменения исконной среды обитания малочисленных народов и социально-культурной ситуации на развитие этноса[54].

Юрислингвистическая экспертиза – вид лингвистического исследования, изучающего конфликтные, неоднозначно интерпретируемые субъектами правовой коммуникации речевые действия и произведения[55].

Как явствует из определений, новые виды дисциплин носят гуманитарный характер, а их деятельность сосредоточена на проблемах человека. Задачи новых видов экспертиз связаны не только с оценкой какого-либо предмета, но, прежде всего, с выявлением последствий воздействий «предмета», «события» на окружающую природную и социальную среду и на личность человека в особенности. Формально объектом анализа традиционных и новых видов экспертиз может выступать один предмет. Однако «ракурс взгляда» и задачи экспертизы будут существенно отличаться.

Так, например, при оценке работы завода инженерно-технологическая экспертиза рассматривает вопросы качества продукции и соответствия технологии производства стандартам; экологическая экспертиза будет решать вопрос о степени воздействия результатов работы завода на окружающую среду и жизнь человека, а этнологическая – направлена на оценку влияния индустриального производства на традиционный образ жизни этнической общности. Исследуя текст рукописи, почерковедческая экспертиза ставит задачу установить личность автора текста и условия написания текста; юрислингвистическая экспертиза занимается анализом смысла текста и результатом его воздействия (подстрекательство к экстремизму, разжигание национальной розни, оскорбление чести и достоинства и т. д.).

Сложность и проблемность объектов экспертиз требует разностороннего и целостного взгляда, обращения к опыту разных гуманитарных наук. Общим принципом новых экспертиз является комплексный характер исследования и, как следствие – междисциплинарный их статус. Как правило, для проведения исследования требуются знания в области философии, истории, культурологии, психологии, политологии, социологии, этнологии и других наук. По этой причине многие новые виды экспертиз осуществляются коллективом экспертов, представляющих разные сферы научных знаний. А от экспертов требуется новое качество – умение «работать в команде» и соотносить свои выводы с мнением представителей других дисциплин.

Еще одна важная особенность новых экспертиз предопределена объектами их исследования, которые порой не имеют точных исследовательских методик. Выявление факта экстремизма в печатной продукции, доказательство посягательства на честь и достоинство в тексте газетной статьи, анализ этического содержания биомедицинского эксперимента – вопросы, требующие нестандартных подходов к исследовательскому процессу. И если для традиционной экспертизы достаточно доказать факт, то результатом новых типов экспертиз становится интерпретация факта. Так, например, юрислингвистическая экспертиза занимается исследованием текста (высказывания) с целью толкования его смыслового содержания. В новых видах экспертизы происходит возрастание роли личностных качеств эксперта, который должен не только владеть методами анализа, но и уметь находить нестандартные решения, обладать междисциплинарным опытом исследования, владеть мастерством и убедительностью интерпретации.

Кроме того, в современном мире происходит изменение функциональной роли и сферы применения новых видов экспертиз. Помимо диагностической функции (свойственной традиционным экспертизам), появляются прогностическая и проектировочная функции. Диагностическая функция связана с представлением об экспертизе как источнике получения достоверной информации, как способе доказательств судебной истины и применяется в сфере юриспруденции. Прогностическая функция обусловлена проблемным полем экспертизы, в центре внимания которой оказываются проблема последствий воздействия изучаемого феномена и жизнь сообщества или индивида. Проектировочная функция связана с новыми требованиями к экспертизе – необходимостью не просто констатировать факты и их конфликтные последствия, но и определять пути преодоления этих последствий. Так, например, некоторые экспертизы в современном мире принимают на себя функцию определения технологий решения социокультурных проблем.

Конфликтологическая экспертиза – исследование конфликтных ситуаций и разработка путей правового регулирования конфликта[56].

Социальная экспертиза – всесторонняя оценка состояния социальных, в том числе трудовых, отношений в организации и разработка практических рекомендаций сторонам социального партнерства[57].

Политическая экспертиза – исследование политических ситуаций и событий с целью определения их последствий и разработка сценария принятия компетентных политических решений[58].

Наделение новых видов экспертиз прогностической и проектировочной функциями свидетельствует о расширении сферы применения экспертного знания до области законодательства, политики, производственной, коммерческой и других видов деятельности. Так, например, по мнению А. В. Еленского, политическая экспертиза и управление «представляют собой единый целостный процесс, который трудно представить без экспертной деятельности, получающей свое завершение принятием управленческого решения, а затем и его реализацией»[59].

Следует отметить, что новые виды экспертиз находятся на разных стадиях институализации, которая определяется утвержденными нормами и правилами процедуры экспертизы, статусом экспертных организаций и признанием необходимости экспертизы законодательными актами. Особое значение определяется признанием экспертизы статуса «государственной». Государственная экспертиза организуется и проводится Федеральным органом исполнительной власти или органом исполнительной власти субъекта Российской Федерации. Порядок процедуры государственной экспертизы определяется Федеральным законом и нормативными правовыми актами Российской Федерации.

Следует отметить, что наряду с «государственной экспертизой» существует понятие «общественная экспертиза» и «независимая экспертиза». Государственная экспертиза проводится государственными органами и инспекциями по поручению органов федеральной или муниципальной власти. Общественная экспертиза организуется и проводится по инициативе граждан и общественных организаций, а также по инициативе органов местного самоуправления. В отличие от «государственной», общественная экспертиза не имеет юридической силы, а ее заключения носят рекомендательный характер или могут служить аргументной базой в процессе административных разбирательств. Независимая экспертиза может проводиться по поручению как государственных, так и общественных организаций независимыми профессиональными экспертными компаниями. Изменение функциональных ролей новых видов экспертиз привело к расширению круга целевой аудитории. Теперь не только государственные структуры, но и общественные и производственные объединения испытывают потребность в получении профессиональной оценки ситуаций. Особую востребованность получили конфликтологическая, социальная и политическая экспертизы, способные не только дать анализ ситуации, но и предложить пути решения проблемы.

В настоящее время развитие и институализация новых видов экспертиз в России происходит по инициативе научных сообществ. Особую роль в данном процессе играют:

наличие независимых экспертных компаний и объединение экспертных сообществ (как, например, Российское объединение социальных технологий; Центр политической конъюнктуры России; Центр геополитических экспертиз; Проект «Гендерная экспертиза» Московского центра гендерных исследований; Гильдия экспертов лингвистов по документации и информационным спорам; Лаборатория юрислингвистики и развития речи Алтайского университета и т. д.);

утверждение общих принципов процедуры экспертизы (например, Временное положение о социальной экспертизе, принятое «Российским объединением социальных технологий»);

открытость, доступность исследований в области экспертизы и их популяризация в изданиях, СМИ и Интернете (например, серия сборников научных статей «Социальные конфликты: экспертиза, прогнозирование, технологии разрешения» издается с 1991 г., Москва; Журнал «Юрислингвистика» издается с 1999 г., Барнаул; научный журнал «ПОЛИТЭКС: Политическая экспертиза» издается ежеквартально с 2005 г. на факультете философии и политологии Санкт-Петербургского государственного университета).

Однако процесс институализации осуществляется значительно более медленными темпами, чем на Западе. Так, например, конфликтологические службы (осуществляющие экспертизу, профилактику и разрешение конфликтных проблем в обществе) находятся в стадии становления, тогда как в США, Израиле, Австралии и некоторых других странах они давно активно функционируют как система конфликтологических центров.

Следует отметить, что все новые виды экспертиз (упомянутые ранее в тексте) могут претендовать на дополнительное определение «гуманитарная», поскольку в центре их проблемного поля находится человек. Кроме того, как отмечал В. П. Козырьков: «Любая специальная экспертиза, в конечном счете, приходит к необходимости дополнить ее гуманитарной составляющей. Будь то техническая экспертиза или экологическая, но в любом случае, когда объект экспертизы имеет общественное или культурное значение, социально-гуманитарная экспертиза становится их завершающим звеном»[60]. Однако гуманитарная экспертиза понимается не только как «заключительный этап специальной экспертизы» или как сфера «сверхпроблематизированной междисциплинарной деятельности», но и как самостоятельный вид экспертизы, отличающийся своим предметом, методиками, задачами и функцией.

Гуманитарная экспертиза – исследование возможного воздействия события или феномена на жизнь людей, их физическое и психологическое состояние, на социальные отношения, систему ценностей, а также исследование влияния культурных особенностей, разнообразных социальных факторов на осуществление задуманных проектов[61].

Как явствует из определения, предметом исследования данной экспертизы могут стать феномены и проблемы, выходящие за рамки дисциплинарных подходов (религиоведение, этнография, политология и т. д.). В современной литературе мы можем встретить разные вариации названия гуманитарная экспертиза: социогуманитарная, социокультурная, культурологическая и т. д. Вариативность названий иногда связана с желанием уточнить предмет исследования или специализацию экспертов.

В последние десятилетия в научной литературе активно обсуждается необходимость введения обязательной гуманитарной экспертизы и формирование особого социального института государственной гуманитарной экспертизы. Актуальность подобного института обусловлена современной реальностью. Не секрет, что большинство политических, законодательных и производственных решений в современном мире принимаются в узких корпоративных интересах, без учета долговременных перспектив и последствий. Как правило, для разработчиков проектов обращение к экспертной оценке воспринимается как обременительное и нежелательное действо. В этой ситуации актуализируется «необходимость введения в социальную практику института гуманитарной экспертизы, позволяющей оценивать возможные последствия (позитивные и негативные) принимаемых решений для развития личности»[62].

Проблема же самой экспертной деятельности заключается в ее зависимости от социального заказа. Историческая традиция сформировала устойчивое представление о том, что именно внешняя инициатива (например, судебный прецедент) определяет процедуру экспертной оценки. Однако в современном мире «социально необходимой становится особого рода систематически организованная деятельность, направленная на прогнозирование вновь возникающих угроз для человеческого потенциала»[63]. Формирование института государственной гуманитарной экспертизы может стать «сигналом того, что сохранение и развитие человеческого потенциала становится не только декларируемым, но действительным приоритетом государственной политики, подлинной ценностью в глазах как общества, так и государства, а вместе с тем стало бы важным шагом в преодолении достигающего порой критического уровня отчуждения человека от власти»[64]. Таким образом, признание государственного статуса обязательной гуманитарной экспертизы может стать важным шагом в определении государственной политики, обеспечивающей сохранение и реализацию прав человека и общества. В такой перспективе гуманитарная экспертиза сможет выполнять функцию реализации превентивных мер, опережающего реагирования на выявление потенциально опасных явлений, событий, проектов.

В целом, важно отметить, что гуманитарная экспертиза направлена не столько на оценку «артефакта», сколько на выработку и мобилизацию общественного мнения. Важную роль здесь играет не только результат, но и «процесс принятия решений, требующий согласования интересов различных групп и личностей, согласования взглядов специалистов различного профиля и мнение рядового обывателя. Коммуникация, в ходе которой участники приходят к более глубокому пониманию ценностей, мотивов – как собственных, так и своих оппонентов – рассматривается не только как средство, но и как цель»[65]. Таким образом, еще одной функцией гуманитарной экспертизы становится «формирование каналов коммуникации, по которым и в дальнейшем может осуществляться взаимодействие, выработка процедур, способствующих согласованию позиций, и формирование самих участников взаимодействия, осознающих и умеющих использовать его конструктивные возможности»[66].

Итак, гуманитарная экспертиза может быть рассмотрена как:

новый вид экспертизы;

интеллектуальная технология принятия стратегических решений, необходимая в ситуации масштабных социокультурных изменений;

тип коммуникации, связанный с необходимостью решения задач в условиях неопределенности;

социальный институт, обеспечивающий контрольно-превентивные меры.

Такое понимание гуманитарной экспертизы меняет отношение к позиции самого эксперта. В сложившейся ситуации экспертом выступает активная личность, играющая знаковую роль в жизни общества.

Подводя итоги краткого обзора видов традиционных и новых экспертиз, можно заключить, что в настоящее время происходит переосмысление качественных характеристик экспертного знания и расширения их проблемного поля:

Актуализация потребности в экспертизах вообще, и в гуманитарной экспертизе в частности, свидетельствует об изменении парадигмы экспертного знания. В современном мире экспертиза понимается как важная технология получения достоверной информации, как технология поиска и принятия решений в сложных социокультурных ситуациях, а порой и как технология социального управления, новый механизм регулирования и контроля нравственно-этических норм в обществе.