Культура и пространство. Моделирование географических образов. Глава 2. Моделирование географических образов в культуре (Д. Н. Замятин, 2006)

2.1.1. Методологическая эффективность моделирования географических образов в культуре

Под критериями методологической эффективности здесь понимаются способности какой-либо исследовательской (субъект-объектной) системы к: 1) постоянному расширению поля собственного исследовательского интереса, 2) углублению содержательности основных выдвигаемых положений с помощью надежных механизмов рационализации и осмысления вновь получаемой и перерабатываемой информации, а также 3) к созданию форм, соответствующих изменяющимся границам и содержательности данной системы. Рассмотрим теперь более подробно эти критерии в связи с географическими образными исследованиями.

Постоянное расширение поля собственного исследовательского интереса в рамках географических образных исследований возможно и необходимо как детальная разработка ментально-географических пространств, соответствующих важнейшим, традиционным географическим категориям и понятиям. В данном случае надо осмыслить и проанализировать, например, такие понятия, как город, ландшафт, регион, страна и т. д. Это означает переосмысление и расширение смыслового пространства географии, поскольку ключевые географические категории и понятия мыслятся как географические образы в рамках культуры и получают свои образные «коды». Подобные методологические операции проводятся с применением концептуального и категориального аппарата геоморфологии, с помощью которого осуществляется дистанцирование от объекта исследования. Расширение исследовательского поля напрямую связано с процедурами методологического дистанцирования, формирующими «образный рельеф» объекта исследования и как бы фиксирующими сам объект на образную «кинопленку».

Углубление содержательности образно-географических исследований базируется на тщательном изучении феноменов пространственности и опространствления[221], при этом категория опространствления может мыслиться и как онтологическая[222]. Посредством географических образов и непосредственно самими географическими образами пространственность формируется как фундаментальная феноменологическая категория в рамках культуры. Именно на методологическом метауровне происходит вычленение и структурирование автономных пространств географических образов, коррелирующих и активно взаимодействующих с традиционными географическими пространствами (физико-географическими, социально-экономико-географическими, политико-географическими, культурно-географическими и т. д.). Так, при изучении географических образов Петербурга выделяются автономные пространства «северной столицы», «северной Венеции», «столицы русской провинции», «окна в Европу», каждое из которых может сосредотачивать и перерабатывать разнообразную историко-, культурно-, экономико-, политико-географическую информацию с соответствующей эмоциональной «нагрузкой» (рис. 1).

Рис. 1. Структурирование автономных пространств ГО (на примере ГО Петербурга)

Создание форм, соответствующих изменяющимся границам и содержательности образно-географических исследований, связано с поисками новых средств репрезентации и интерпретации географических образов[223]. Смысл подобных поисков заключается в высокой вариативности самих форм, позволяющих одновременно сосуществовать в одном и том же пространстве различно репрезентированным и интепретированным географическим образам. Основные направления поисков – использование новейших картографических методов и проекций для отображения динамики пространства географических образов[224], разработка новых средств визуализации и вербализации географических образов на базе Интернет[225], переосмысление понятия виртуального пространства (кибер-пространства)[226], представление географических образов как нечетких множеств с изменяющимися смысловыми конфигурациями.

2.1.2. Способы географизации образов мира

Географизация образов мира возможна двумя основными способами.

Рис. 2. Локализация и позиционирование наблюдаемого объекта в первом способе географизации образов мира («подъем» наблюдателя над земной поверхностью)

Первый способ основан на представлении мира как целостного образования, «рассекаемого» на те или иные части в зависимости от точки зрения, локализации и/или позиционирования наблюдателя/исследователя. Точка зрения означает четкий выбор позиции наблюдения (в будущем – определение собственного географического положения). Локализация – это процесс фиксации и размещения наблюдаемого объекта на условном «экране» наблюдателя. Процедуры позиционирования совершенствуют локализацию – это мышление контекстными полями по отношению к наблюдаемому объекту; выбор соответствующих контекстных полей приводит к автоматическому и более точному размещению объекта (рис. 2). В результате этих операций представление мира как целостного образования складывается путем «подъема» наблюдателя над условной земной поверхностью. Образ мира становится географическим в той мере, в какой удалось обеспечить «подъем», интепретируемый как образ астрономический. Античная география сделала решающий «скачок» в своем развитии, когда от простого наблюдения небесных явлений в различных местах перешла к трактовке их различий в зависимости от положения места наблюдения[227]. «Человек, который мысленно уже вознесся так высоко к небесам, не будет воздерживаться от описания земли как целого», – пишет Страбон[228]. Понятия частей света (север, юг, запад, восток) возникают в процессе «подъема», при обзоре лишь очень больших пространств, когда фиксация географического положения места (страны) означает шаг в географизации образа мира[229]. Тогда же происходит и «сечение» мира на части, уплотняющее и формующее его образ. Первоначально геометрический, подвергаемый астрономическому «давлению», образ мира становится географическим: выделяются страны и их границы, формы страны уподобляются геометрическим фигурам, хотя Страбон пишет о желательности снятия геометрических определений[230]. «Подъем» увеличивает умозрительность мира: его невозможно познать непосредственно полностью, только с помощью собственных путешествий. Возникают мозаики образов мира, создаваемых различными географами на основе разных путешествий и осмысления чужих сведений[231]. Чем больше «подъем», тем больше этих образов, тем более они кажутся не совместимыми, и тем более они географичны. Несмотря на весь разнобой фактов, сведений и представлений, концентрируемых различными образами, они начинают сосуществовать в едином пространстве, быстро растущем именно за счет этого сосуществования. Пространство как бы само растягивается, представляя места под все новые и новые образы. Географизация образов мира означает в этом случае «лавинообразное» увеличение их количества. География становится нужной государству, ибо она указывает его географические границы и возможности географического расширения. Государство перестает быть только сакральным, геометрическим и астрономическим образом; географические образы переводят государство и его представителей (царей, императоров, сатрапов, полководцев) в новый мир, в котором политика есть геополитика[232]. Каждой стране, государству необходим свой географ, как и свой правитель: «…особый географ нужен индийцам, другой – эфиопам, третий – грекам и римлянам»[233]. Мировое развитие – бесконечная сеть страновых образов, создающих множество геополитических контекстов.

Процесс описываемого «подъема» достаточно сложен. По его ходу, который может растягиваться на тысячелетия, происходит смешение вертикальных (сакральных) и горизонтальных (стороны света) координат мира[234], пространственных и временных координат (когда ход времени увязывается со сторонами света)[235]. Индикатором этого «подъема» служит развитие картографии и, главное, отношение к географической карте. Развитие картографии – и следствие, и фактор «подъема». Хорографические описания (т. е. «приземленные» описания ойкумены по определенным радиусам от центра, где находится наблюдатель) постепенно сменяются картографической системой ориентации (когда автор описания характеризует страны и регионы исходя из их географического положения на карте, как бы приподнимаясь над землей)[236]. Однако даже при доминировании картографической системы ориентации длительный период, вплоть до конца средневековья, на географических картах сохраняются элементы астрономического и геометрического образов мира, наиболее хорошо отражающих сакральные картины мира. Так, на картах христианского средневековья VIII–XIII вв. не соблюдался географический масштаб, превалировали ценностные характеристики отмечаемых объектов, не связанные с их географическим положением[237]. Античные и библейские места, мифически локализованные, составляли значительную часть содержательной нагрузки карт; на севере и северо-востоке, согласно библейской традиции, отмечались наиболее неблагоприятные области; сами карты строились исходя из локализации в центре мира какого-либо сакрального города!места, например, Иерусалима (Оксфордская карта, около 1100 г.)[238]. Географическая карта еще не далека от лишь слегка географизированной богословской картины мира, схематической сцены всемирной истории, рассматриваемой в эсхатологической ретро– и перспективе[239]; исторические и геополитические анахронизмы, сохраняемые на средневековых картах (например, обведение красным цветом границы «империи римлян и франков» (карта Европы из Сент-Омера, 1112–1121 гг.)[240] подчеркивают эту особенность. Постмодерн в сильнейшей степени сохраняет, поддерживает и возрождает подобное отношение к географической карте, когда тот или иной регион мира, представленный на карте, подвергается мощной аксиологической «обработке» и начинает «плыть» на карте, впитывая навязываемые извне исторические, политические, культурные, цивилизационные установки (например, концепция «столкновения цивилизаций» С. Хантингтона). Исламский мир, Россия, Юго-Восточная Азия могут располагаться на этих «плывущих» картах одновременно и в горизонтальных, и в вертикальных координатах, находясь как бы в «овраге» мировой истории. В то же время можно говорить о сознательном использовании этих когнитивных процессов, в рамках которых происходит мультипликация образной мощи географии.

Второй способ географизации образов мира связан с представлением мира «изнутри», с помощью мысли, географизирующей саму себя. По ходу «подъема» и приобретения географической точки зрения на мир возникает необходимость «спуска» и нанесения на вновь открытую земную поверхность ментального «слоя», структурирующего бесконечное множество возможных образов мира на метауровне.

Генезис этого способа географизации прослеживается в средневековой алхимии и религиозных установках, его формирование ускоряется Возрождением с его чувственными образами мира[241]. В XX в. географические образы мира осмысляются в рамках глубинной психологии и психологии архетипов Юнга, в трудах по картографии воображения Анри Корбэна; этой линии способствуют работы Тейяра де Шардена и Гастона Башляра[242]. Значительная часть Третьего мира, осознающего себя как тотальность маргинализованных мест, актуализирует мифопоэтические традиции, связанные с культом Дома. В то же время часть Запада ощущает «потерянность» позитивистской географии в расчисленном и бесконечном пространстве Модерна, стремится к пониманию утерянных традиционных способов сенсуализации образов мира (например, увлечение британских географов и планировщиков в 1920—1930-х гг. китайским искусством фэн-шуй)[243]. Однако, собственно классическая западная география, по мнению британских географов Д. Мэтлиса и Д. Косгроува, не добилась успеха в образно-географической репрезентации мира[244].

«Расшатывание» географии Модерна начинается на семиотических перифериях мира. Семиотическая периферия может не быть традиционной географической периферией, однако она (также как традиционная периферия) зависит от семиотического центра с наиболее высоким уровнем развития процессов семиозиса. В семиотическом пространстве происходит падение интенсивности семиозиса от центра к периферии, где знаки уже как бы размыты, слабо прорисованы. В то же время, максимально плотные и устойчивые в центре определенной семиосферы, образы мира становятся более изменчивыми, более семиотически неясными на ее периферии. Именно здесь сильна семиотическая динамика, способствующая неортодоксальным символизациям пространства и развитию географических образов мира, не укладывающихся в пропорциональную и соразмерную картину пространства Модерна[245]. Смысл семиотической динамики состоит в процедурах смены семиотических конструкций на метауровне, в изменениях принципов определения и выделения конкретных знаков и их соотношений с символами и образами. Постмодерн использует морально-этические установки средневековой географии (рай находится на дальних рубежах ойкумены, и его прекрасность прямо связана с его отдаленностью[246]), предельно их опространствляя. Аксиологизм классической географии (под которым понимается стремление к четким соответствиям между местами, пейзажами, странами и определенными ценностными установками, к географической привязке религиозно-этических и моральных нагрузок, к мифологическому осмыслению и освоению территории) превращается в геоидеологии постмодерной географии, когда сами характеристики и образы земного пространства выступают ядрами мощных идеологий; при этом переворот в географических представлениях ведет к необязательной связности и сосуществованию совершенно различных географических образов мирового развития[247]. Так, коммунизм в романе Андрея Платонова «Чевенгур» можно трактовать как идеологию пространства, а устойчивая анти-местная локализация Чевенгура приводит к апогею – фактическому «растворению» города в пространстве степи[248]. Мысль предельно географизирует свой мир, становясь сама по себе географичной (при этом ментальность оказывается географической ментальностью), создавая ментально-географические технологии с помощью процедур детерриториализации и ретерриториализации. Мысль о территории становится мыслью территории: мысль зависит в своем развитии от места, чей образ, впрочем, создается во многом этой же мыслью. Появляется неразрывная целостность мысли и территории, одновременно порождающих друг друга. Локализации мысли соответствует ментализация территории; территория при этом есть мир образной экспансии[249]. Семантическое насыщение того или иного регионального/ странового образа ведет к естественной неравновесности географических образов мирового развития: например, семантически «тяжелый» образ Европы сминает и отбрасывает к востоку более «легкий» образ Азии на когнитивно-географической карте регионов России[250]. Так могут создаваться своего рода образно-географические региональные синдромы[251], когда определенный географический образ страны/региона мира моделирует и кроит по собственному «лекалу» образы других регионов. Возникают мировые образно-географические контексты, принципиально развивающиеся в различных ментальных пространствах, не соприкасающихся друг с другом. Здесь возможна не только образно-географическая экспансия региона/страны, но даже образно-географическое гипостазирование (глобальный образно-географический синдром признаков[252]), когда географический образ одной страны (например, США) может стать образно-географической версией всего мира.

2.1.3. Определения географического образа в методологическом контексте

ГО – это одно из наиболее важных, на наш взгляд, фундаментальных понятий для современной культурологии. Современная культурология быстро расширяет спектр, а также типы привлекаемых для научного исследования информации и знаний – как за счет углубления и совершенствования собственных моделей, так и за счет заимствования и переработки наиболее интересных с культурологической точки зрения моделей из смежных, естественных и гуманитарных наук. Главный смысл подобного концептуального развития – разработать наиболее эффективные, наиболее экономные в научном плане способы и методы «производства», создания нового культурологического знания.

ГО – это устойчивые пространственные представления, которые формируются в различных сферах кулътуры в резулътате какой-либо человеческой деятелъности (как на бытовом, так и на профессионалъном уровне). Они являются, как правило, компактными моделями определенного географического пространства (или географической реальности), созданными для более эффективного достижения какой-либо поставленной цели. В абсолютном приближении идеальный, или максимально эффективный ГО можно отождествить с географической реальностью. В действительности, однако, происходит постоянная трансформация – как самих ГО, так и их определенных сочетаний, или систем в связи с вариабельностью социокультурных контекстов и с изменениями целей определенной человеческой деятельности и условий их осуществления.

Создание ГО связано с процессами формализации и одновременно сжатия, концентрации определенных географических представлений в культуре, превращении их в «сгусток». В общем смысле, географический образ – это совокупность ярких, характерных сосредоточенных знаков, символов, ключевых представлений, описывающих какие-либо реальные пространства (территории, местности, регионы, страны, ландшафты и т. д.). Географические образы могут принимать различные формы, в зависимости от целей и задач, условий их создания, наконец, от самих создателей образов.

Необходимо отметить, что фундаментальные исследования понятия, модели и моделирования ГО создают предпосылки для развития новой междисциплинарной области науки на стыке культурологии, социокультурной антропологии и культурной географии – образной или имажинальной географии. Предметом имажинальной географии является изучение особенностей и закономерностей развития ГО в различных сферах культуры, а также их моделей. Другое возможное название этой области науки – геокультурология.

ГО возникает или конструируется в результате пересечения и взаимодействия различных географических или парагеографических понятий. К парагеографическим понятиям мы относим любые культурологические, историософские, политологические, экономические и т. д. понятия, включающие в себя мощные пространствогенные компоненты. Например, понятие скифов или скифской культуры обладает очевидным и мощным географическим базисом. Вновь созданный ГО является модификацией уже известных культурных и географических знаний и в то же время это – новое знание, которое в определенных целях иначе «сворачивает» географическое пространство. Это представление знаний в том смысле, в котором оно употребляется в теории искусственного интеллекта[253].

ГО могут возникнуть в результате пересечения и взаимодействия различных географических и парагеографических понятий в процессе целенаправленного человеческого мышления, которое вынуждено как бы экономить знание, сжимать его. ГО – это не субпродукт или эрзац настоящего географического знания, а специфическое культурологическое знание, которое является буфером или медиатором между традиционной системой географических знаний – достаточно инерционной и громоздкой – и потребностями жесткого специализированного мышления в различных областях знания и человеческой деятельности. География в этом случае как бы идет «вглубь» и одновременно «вовне» земного пространства. Понятие земного или географического пространства расширяется; исследование пространственных структур и систем становится более полным и комплексным. Наконец, меняется и общий «угол зрения», точка отсчета на предмет и методы географии в целом; география становится частью феноменологии культуры.

Репрезентирование ГО (т. е. процесс их представления) опирается на использование текстов различного происхождения – это могут быть научные и художественные тексты[254], газетные статьи и информационные заметки, приватная переписка, дневники, официальные документы, стенограммы переговоров, реклама и рекламные слоганы. Графика, живопись, музыка, кино и видео, Интернет – также важные средства представления ГО. В целом для большинства ГО характерен разнородный генезис (гетерогенность происхождения); при этом различные ГО сосуществуют в определенных геообразных пространствах.

Для понимания особенностей и закономерностей развития ГО крайне важно также определить соотношение понятий ГО и географического пространства. Безусловно, понятие географического пространства является основным, базовым для понимания специфики развития ГО. Различия от места к месту, различия в географическом положении отдельных объектов аккумулируются и усиливаются (в положительном смысле) в понятии ГО. По существу, любой рассматриваемый ГО собирает, или вбирает в себя несколько различных, существующих в реальности, географических пространств. Наряду с этим, в ГО, как правило, происходит качественная трансформация географических пространств, в ходе которой отбираются наиболее интересные с образной точки зрения элементы различных географических пространств, работающие в данной культуре; затем эти элементы сочетаются в разных комбинациях друг с другом с целью нахождения наиболее эффективного сочетания; и далее, наконец, создается сетевая образно-географическая конструкция с выделением некоторых наиболее важных элементов как узловых. В целом, подобный процесс взаимодействия ГО и географических пространств характеризуется как ментально-географический, т. е. как процесс, допускающий возможность построения и эффективного функционирования пространственных систем в культуре, отличающихся от собственно географических пространств, формирующих географическую реальность. В связи с этим, можно дать и другое, несколько отличающееся от ранее приведенного, определение ГО: под ГО в настоящем исследовании понимается пространственная система, формируемая или формирующаяся из элементов географических пространств, которые трансформируются в определенные знаки и/или символы, аккумулирующие наиболее интересные с образной точки зрения черты и характеристики исследуемых (рассматриваемых) географических пространств в рамках данной культуры.

Заметим, что два различных определения ГО, предлагаемые нами, не расходятся между собой, а взаимно дополняют друг друга. Первое определение более операционально и может достаточно эффективно использоваться в прикладных образно-географических исследованиях. Второе определение носит в большей степени методологический характер и может достаточно эффективно использоваться в теоретико-методологических образно-географических исследованиях. Далее в тексте настоящей работы, в зависимости от контекста конкретной решаемой задачи, будут использоваться или подразумеваться оба данных нами определения ГО (либо первое, либо второе).

Рис. 3. Методологический «зазор» между географическим пространством и пространством географии

Понятие ГО опирается на феноменологически понятую пространственностъ, то есть «…пространство процессов, взятых вместе с мыслъю о них, с практикой»[255]. Родовые ГО – место, район, пространство, территория – взаимосвязаны генетически, поскольку деятельность по различению вещей, тел, материальной ткани мира и по осознанию, идентификации смыслов – ведет к их естественному упорядочению[256]. Образная география создает фактически свое пространство, в котором всякие вопросы «где» приобретают свой смысл[257]. Таким образом, пространство географии, развивающейся в определенной культуре, стремится в идеале идентифицировать себя с самим географическим пространством. Но постоянное движение, динамика самого пространства географии (она все время как бы уточняет собственные границы и координаты) приводит к несовпадению, образованию естественного зазора между ним и также трансформирующимся в результате этого процесса географическим пространством – происходит своего рода бесконечная и в то же время имеющая конечную цель «методологическая погоня». Постоянно существующий зазор между пространством географии и географическим пространством заполняется различными и разнообразными ГО, которые выполняют роль медиаторов или прокладок (рис. 3). Географические границы (между местами, районами, странами, ландшафтами) как несомненное свидетельство этих пространственно-географических «ножниц» являются, по существу, месторождениями наиболее важных, ярких и продуктивных географических образов.

2.1.4. Географический образ и пространственное мышление

Географический образ неотделим от структур пространственного мышления, которое, как показано Г. Д. Костинским[258], связано с понятием мифа. Сакральное пространство и его «первоточка» так или иначе связаны с реальным географическим пространством, а эта связь требует адекватного ей выражения. Мифологическое мышление осознает окружающий его мир прежде всего пространственно, это – понятное и понятое пространство. Географический образ по определению, в силу своей естественной медиативности, использует позитивные стороны мифологического мышления. Так, своеобразной «первоточкой» сталинского сакрального пространства были СССР и зона советской оккупации в Восточной Европе[259]. Ее осмысление в ходе диалога породило достаточно простую и понятную геополитическую картину мира, которая имела, в известной мере, телесный характер, что наглядно проявилось в обсуждении вопроса об определении принадлежности германских предприятий. Формирование географических образов – это элементы последовательного пространственного осмысления окружающего мира, в ходе которого развиваются экономичные для их создателей и пользователей структуры пространственного восприятия.

Пространственное мышление сочетает в себе и процедурное знание, т. е. знание того, как надо действовать, и знание декларативное, т. е. совокупность прошлого опыта о тех или иных событиях и действиях. Так, в одном из наиболее распространенных мнемонических приемов греческих ораторов – методе привязки к местам, в котором вещи для запоминания привязывались к пути в хорошо знакомой местности – «для организации декларативной информации используется процедурный контекст»[260]. Компактный географический образ может аккумулировать эти два основных типа знания, переводя достаточно сложные структуры восприятия и описания географического пространства в своеобразные простые и универсальные коды (рис. 4). Исследователями человеческого сознания показано, что кора головного мозга непрерывно пересматривает воспринимаемые образы и объединяет образ, сформированный в ближайшем прошлом, с текущим образом внешнего мира[261]. Вследствие этого удачные и емкие географические образы могут хорошо кодировать результаты именно динамичного пространственного мышления. Время становится естественным параметром этого процесса, а сами географические образы можно трактовать и как геоисторические.

Рис. 4. Структура пространственного мышления и формирование географического образа

Пространственное мышление обладает известной целостностью. Для него верен принцип изоморфизма психических, нейрофизиологических и физических явлений, ведущий начало из гештальт-психологии[262]. Географическое пространство может постоянно перекодироваться сознанием в виде тех или иных географических образов. Принцип изоморфизма как общая форма взаимной упорядоченности множества-сигнала и множества-источника позволяет согласовывать структуры конкретных географических данных и знаний с их определенным представлением. Несмотря на то, что фактически любой географический объект можно считать уникальным, сами географические образы можно отнести к вторичным, т. е. к своеобразным эталонам, аккумулирующим в себе «признаки различных единичных образов»[263]. В силу этого обстоятельства географическим образам может быть свойственна симультанность, или «временная панорамность», когда разновременные события и факты могут создать одновременную пространственную структуру. Наконец, в географических образах как вторичных возможно преобразование изначальных географических форм и соотношений в наглядные топологические схемы[264]. Подобный топологический изоморфизм может вести к увеличению неустойчивости самих географических образов. Следствие этого – цепные реакции, в ходе которых могут создаваться различные иерархические системы взаимосвязанных географических образов, призванные увеличить устойчивость самого целенаправленного пространственного мышления. Пример формирования геополитической картины мира[265] – это свидетельство эффективного взаимодействия дотоле разнородных и неустойчивых политико-географических образов.

Пониманию функционирования пространственного мышления и формирования образов в географии может помочь обращение к опыту средневековой индийской логики навья-ньяя, единственной завершенной системы логики вне европейской культуры. В ней «…один «объект» считается «проникающим» другой, если он наблюдается во всех случаях, когда наблюдается другой, или же в большем числе случаев»[266]. Знание здесь определяется как «…очертание или цельный образ индивидуальной картины. Элементы картины составляют содержание знания, являющееся репрезентацией внешнего мира…»[267]. Пространственная сцепленность любых образов внешнего мира ведет к их естественной географизации. Географическая картина мира становится в этом случае картиной географических образов, постоянно трансформирующихся и задающих новые топологические схемы. Характерно, что в этой системе логики «Проникновение можно рассматривать как отношение между парой классов в том смысле, что один класс проникает другой, аналогично тому, как включение рассматривается в качестве отношения между парой классов, если один класс включает другой. Например, выражение «огонь проникает дым» можно интерпретировать в том смысле, что «класс огней проникает класс дымов»[268]. Таким образом, иерархии и системы географических образов могут быть одновременно как бы взаимопроникающими типологиями, задающими многомерное географическое пространство. Пространственное мышление в этом случае как бы окутывается и страхуется специфическими ментальными структурами, которые перерабатывают традиционные географические знания в пространство самого географического знания. Можно сказать иначе: географическое знание в рамках той или иной культуры как бы географизирует само себя.

По ряду параметров географические образы близки к понятию фрейма. Под фреймом в теории искусственного интеллекта понимается структура данных для представления стереотипной ситуации. Сам фрейм можно представить в виде сети из узлов и связей между ними, а семантически близкие фреймы объединяются в системы фреймов. В состав фрейма входят на низких уровнях особые терминалы или ячейки для заполнения характерных примеров и данных. Одни и те же терминалы могут входить в состав различных фреймов[269]. Одни и те же традиционные географические знания могут участвовать в формировании различных географических образов. Географическое знание, таким образом, развивается в глубину, а уже созданные географические образы структурируют и как бы упрочняют его. «Различные системы фреймов представляют собой различные варианты использования одной и той же информации, локализованной в общих терминалах»[270]. Традиционные географические данные и знания способны в зависимости от конкретной ситуации порождать разные системы специализированных географических образов. Эти системы могут сосуществовать в условном пространстве географического знания в соответствии с законами неклассической логики, которая предусматривает согласование противоречащих суждений.

Формирование и развитие географических образов может упорядочить структуры пространственного мышления. Будучи цельными и «неделимыми» ячейками пространственного знания, географические образы в то же время динамичны. Пространственное мышление в этом случае становится пространственным не только по целенаправленности, но и по средствам и способам своего функционирования. Постоянное перемещение точки зрения наблюдателя при создании или реконструкции географических образов обеспечивает высокую степень соответствия результатов деятельности «вооруженного» пространственного мышления объективно изменяющимся характеристикам внешнего мира, ибо в этом случае пространство самого мышления стремится совпасть с задаваемыми ему извне параметрами. Поэтому представление пространственных знаний в различных областях культуры с помощью специфических географических образов может быть одним из наиболее перспективных направлений образно-географических или геокультурологических исследований.

2.2.1. Типы географического пространства

В рамках определенной культуры могут существовать различные типы географических пространств. Здесь следует выделить две основные содержательные типологии, весьма важные в контексте создания базовой модели идеального географического образа[271].

Первая типология географических пространств – по характеру динамики самих пространств. В рамках этой типологии выделяются два типа.

Первый тип – это пространства максималъно динамичные, экстенсивные, расширяющиеся. Для них характерны открытость, агрессивность, экспансивность, постоянно меняющиеся границы. Такие пространства – череда быстро меняющихся образов. Наиболее яркий пример здесь – это американский фронтир[272]. Эти пространства как бы случайны, в них можно двигаться по любым направлениям – они изотропны и готовы к любому событию. Экстенсивные пространства во многом характерны для молодых, динамических культур и цивилизаций, или для культур, вторгающихся на новые, ранее не освоенные ими территории. Другие примеры в данном случае – испанско-португальская конкиста в Латинской Америке, освоение Сибири российским государством[273].

Ко второму типу относятся нединамичные, статичные, равновесные пространства. Это пространства хорошо освоенные, обладающие стабильными образами, содержательно колеблющимися вокруг точки образного равновесия. Интенсивность их освоения определяет их анизотропность – в таких пространствах можно двигаться только по определенным направлениям, а любое событие поддается быстрому опространствлению. Пространственность здесь становится естественной. Небольшие западноевропейские страны – Бельгия, Нидерланды, Люксембург – хорошие примеры таких пространств.

В отличие от первой, вторая типология географических пространств основана на различении внешних и внутренних факторов развития пространств. Иначе – это типология по механизму развития пространств. Этот механизм определяется позицией наблюдателя, характеризующего пространство – внешней или внутренней[274]. Здесь также выделяются два главных типа.

Первый тип – это пространство внешнее, формирующееся под воздействием внешних факторов. Наблюдатель, создающий своим взглядом и восприятием такое пространство, находится снаружи. Наиболее часто внешнее пространство формируется в ходе путешествия, когда наблюдатель постоянно изменяет свою позицию, которая, тем не менее, остается все время внешней. По этому механизму чаще выстраиваются более масштабные и глобальные образы – стран[275] или континентов. Наиболее интересные примеры здесь – путевые записки французского дипломата и писателя XIX в. маркиза де Кюстина о России и путевые записки современного французского философа Ж. Бодрийяра об Америке[276].

В рамках второго типа наблюдателъ занимает внутреннюю позицию, он как бы вживается в пространство изнутри. Все события привязываются к определенному месту, их, как правило, не так и много. Так формируются внутренние пространства, становящиеся источниками более локальных, местных образов. Такая позиция часто характерна, скажем для поэта или художника, постоянно живущего в своей родной местности (примеры – французский художник Сезанн, прославившийся видами родного Прованса и горы Сен-Виктуар, и американский поэт Роберт Фрост, ставший певцом родной Новой Англии).

2.2.2. Методологические и теоретические основания базовой модели идеального географического образа

Факторы, определяющие построение и функционирование базовой модели идеального ГО: 1) субъект ГО – кто (отдельный индивидуум, профессиональная или социальная группа), с какими целями и с какими ресурсами разрабатывает, явно или неявно, данный образ; 2) контекст, или среда развития ГО – культурно-исторические, социальные, политические и экономические условия развития образа (фундаментальный социокультурный контекст); 3) геопространственные ресурсы развития ГО – система информации, знаний и образов (научных, общеизвестных для данной эпохи и культуры) о географическом пространстве, служащем основой создания или разработки образа. Данные факторы оказывают влияние также на особенности динамики и траектории развития конкретных ГО.

Под идеальным ГО понимается пространственная система, формируемая или формирующаяся из элементов географических пространств; причем эти элементы представляют собой готовые знаки и/или символы, аккумулирующие в пределе все интересные с образной точки зрения черты и характеристики рассматриваемых географических пространств. Идеальный ГО – это теоретический конструкт, подобный, например, понятию идеального газа в физике, или же понятию идеального государства у И. фон Тюнена. Данный теоретический конструкт можно рассматривать также и как элемент (понятие) виртуальной географии[277]. Главное, что отличает идеальный ГО от бесконечного множества конкретных ГО – отсутствие трансакционного механизма, сопротивления социокультурной среды (или образного «трения» в терминах физики), значительной когнитивной дистанции (в пределе она стремится к нулю) между пространствами и образом, их отражающим или выражающим. Понятие идеального ГО необходимо для более полного понимания общих структур функционирования моделей ГО.

Понятие модели по отношению к ГО трактуется нами менее жестко, нежели в ряде естественных и общественных наук[278]. Такой подход к моделированию ГО объясняется, прежде всего, определенной нечеткостью, расплывчатостью внешних границ и самой структуры ГО, что связано с частым совмещением, сосуществованием в ГО объектов, имеющих в реальности совершенно различные географические положения[279]. Кроме того, модели ГО можно назвать относительно «мягкими» и в силу сравнительно высокой динамичности, изменчивости самих ГО. Такая изменчивость ГО объясняется большим количеством общественных – культурных, социально-экономических и политических – факторов, оказывающих влияние на его развитие. Наконец, траектории развития исследуемого ГО в значительной мере зависят от его взаимодействия с другими ГО, создающими трансформационный контекст изучаемого ГО. Поэтому, в известной степени, понятия ГО и его модели во многом близки понятию нечеткого множества (fuzzy set), введенному в науку Л. Заде[280].

Рис. 5. Структура базовой модели идеального географического образа

Структура базовой модели идеального географического образа.

Данная модель состоит из следующих системных (функциональных) блоков (рис. 5):

1) Основной блок, включающий в себя качественные характеристики географических пространств, которые непосредственно, без дополнительной трансформации могут служить в качестве элементов образных описаний – например, такие элементы, как бесконечность, теснота, бескрайность, пограничность, холодность, пустынность, цветение, безлюдность и т. д. Эти элементы представляют собой архетипы описания различных географических пространств.

2) Блок трансформаций, объединяющий механизмы географической метафоризации и метонимизации, а также базу ключевых географических метафор – например, «Петербург – голова, а Москва – сердце России, «Петербург – северная Пальмира», «Япония – Англия Азии» и т. д. Механизмы географической метафоризации и метонимизации представляют собой наиболее вероятные образные «цепочки», работающие на основании тех или иных элементов из основного блока.

3) В блоке инноваций представлены механизмы отбора каких-либо новых эффективных метафор и метонимий из внешней среды (как правило, из научных, художественных, политических и т. д.). Механизмы отбора новых метафор и метонимий основаны, прежде всего, на оценке когнитивной насыщенности и эффективности вновь возникающих образов, учитывающей при этом контексты (культурный, политический, экономический и т. д.) их порождения. Например, высказывание «Россия – это Азиопа» должно оцениваться в политическом и общественном контексте его употребления; данный контекст влияет на итоговое решение о введении или невведении высказывания в блок трансформаций.

4) Блок синтеза, включающий в себя процедуры создания или реконструкции ГО. В эти процедуры входит: а) выбор центрального знака или символа; б) его уточнение с помощью данных из основного блока; в) выбор дополнительных (периферийных) знаков и символов, работающих на повышение когнитивной эффективности центрального символа – с помощью данных из блока трансформаций; г) метафоризация и метонимизация (при необходимости) выбранных периферийных знаков и символов с помощью механизмов из блока трансформаций; д) адаптация построенного ГО, учитывающая цели его создания (или реконструкции), а также контексты его возможного функционирования. Адаптация образа осуществляется с помощью блока инноваций, обеспечивающего прямое обновление части используемых метафор и метонимий. Блок синтеза находится на границе модели с внешней средой, что закрепляет принцип открытости системы в целом.

Существуют инварианты структуры базовой модели идеального ГО, т. н. горизонтальный и вертикальный. Горизонтальный инвариант, или концентрический – это представление структуры базовой модели как системы «центр – периферия». В данном представлении ядро (центр) идеального ГО составляют наиболее важные и устойчивые знаки и символы, характеризующие образ. Непосредственно вокруг ядра расположена полупериферия, в которую входят достаточно важные, хотя и менее устойчивые, чем в ядре, знаки и символы. Далее следуют ближняя периферия (знаки и символы, потенциально важные для образа в целом, хотя пока слабо используемые) и дальняя периферия (знаки и символы, возможные в характеристике образа, однако их значимость пока не определена или не ясна) (рис 6). Зоны, расположенные вокруг ядра (центра) образа, можно также называть образными оболочками, или упаковками, соответственно нумеруя их (1, 2, 3, … n) или же давая им содержательные названия. Как правило, при исследовании конкретных ГО часто прослеживается и динамика их концентрической структуры – в сторону увеличения или уменьшения образных оболочек. Например, образ Лондона как центра постоянных встреч министров иностранных дел стран-союзниц во второй мировой войне в ходе политических переговоров на Потсдамской мирной конференции (1945 г.) был заметно упрощен: две образные оболочки (упаковки) были в итоге сведены к одной, аккумулирующей преимущества Лондона в контексте переговоров[281].

Рис. 6. Горизонталъный (концентрический) инвариант базовой модели идеалъного ГО.

Вертикалъный инвариант базовой модели идеального ГО предполагает иерархическую организацию образа с выделением различных по важности уровней (частей) (рис. 7). В принципе, этот инвариант достаточно легко трансформируется в горизонтальный; речь здесь идет, по существу, лишь о различных способах репрезентации идеального ГО. Вместе с тем вертикальный инвариант базовой модели позволяет достаточно легко перейти к сетевой организации модели, в которой не существует постоянной устойчивой иерархии сетевых узлов (отдельных знаков и символов). Такая организация модели позволяет быстро адаптировать модель к изменениям во внешней среде (сеть может легко перестраиваться, меняя при этом и иерархию отдельных узлов). В то же время сетевая структура быстро преобразуется исходя из внутренних импульсов к большей эффективности ее организации. Такие изменения в сетевой структуре могут вести к кардинальному изменению всего образа в целом. Отмеченные процессы, как правило, наиболее характерны для СМИ, в которых возможность быстрой организации интенсивного потока целенаправленной информации ведет часто, явно или неявно, к «перерождению» первоначально взятого образа. Так, образ Австралии в СМИ в ходе подготовки и проведения Олимпийских игр в Сиднее (2000 г.) был заметно европеизирован, причем он был вписан в контекст «старой доброй Европы», европейской культуры первой половины XX в.[282].

В целом базовая модель идеального ГО, в тех или иных структурных инвариантах, позволяет достаточно эффективно исследовать основания конкретных ГО, готовить базу для дальнейшего описания специфических закономерностей их развития в рамках культуры.

2.2.3. Первичное образно-географическое «зондирование» крупного региона: пример Восточной Европы

Восточная Европа – тот регион мира, чьи географические образы одновременно оказываются под вопросом и бесконечно тасуются, как карты[283]. Географическая самоидентификация региона – это строгая иерархия его образов, которые могут меняться, модифицироваться, стираться, однако место на образно-географической карте сохраняется. Но место Восточной Европы на этой карте порой видится «белым пятном». Почему это так?

Геокультурные образы Восточной Европы (именно они играют главную роль в ее самоидентификации) как бы смещены на периферию образно-географической карты Европы. Восточная Европа сомнительна в том плане, что все образы, кои должны или могут ее представлять, изначально и по преимуществу – «варяги». Восточная Европа как генеральный геокультурный образ – это «объедки с барского стола» Средиземноморья, Скандинавии, Западной Европы, Римской империи, Золотой Орды и Византии. Последнее особенно важно.

Рис. 7. Вертикальный инвариант базовой модели идеального ГО

Проблема византийского наследия существует в той мере, в какой сам геокультурный образ Византии существует в образно-географической структуре Восточной Европы. Восточно-Средиземноморский по преимуществу, геокультурный образ Византии движется с юга и, тем самым, сдвигает весь образ Восточной Европы к югу и юго-западу – она становится более южной, более причерноморской и даже более западной. Действительно, Восточная ли Европа Заволжье или Башкирия? Физико-географический (или традиционно-географический) ракурс в данном случае лишь «материнская порода», субстрат. Если образ Византии (пульсирующий, по сути, во времени и этим живущий) становится все более жизненным и актуальным (с точки зрения геокультурной практики и геокультурной политики), то он оттесняет тем самым соседние, порой не менее важные в прошлом образы Восточной Европы – тот же весьма яркий локальный геоисторический образ Скандовизантии (термин, предложенный Д. С. Лихачевым)[284].

Этно– или национально-географические образы Восточной Европы (прежде всего Руси, России, Польши) одновременно и членят, разрывают единое образно-географическое поле Восточной Европы, и формируют его «ткань», его наиболее яркие «узоры» (рис. 8). Геокультурная история Восточной Европы естественным образом испытывает недостаток, дефицит связных цепочек, систем, комплексов устоявшихся геокультурных образов, постоянно разрушавшихся и разрушающихся в результате частых военных, политических или дипломатических вторжений[285]. В этой ситуации физико-географические образы Черного и Балтийского морей, Карпат являются, пожалуй, самыми совершенными синонимами, а, может быть, и суррогатами наиболее устойчивых геокультурных образов Восточной Европы.

Рис. 8. Генерализованная образно-географическая карта Восточной Европы (вариант с преобладанием историко-географических образов)

Память о Византии, актуализированная и географически артикулированная, – это очень органичный инструмент образно-географического «строительства» Восточной Европы. Геополитическая и геокультурная практика Византии была связана с очень тонким структурированием географического пространства, попавшего в ее сферу влияния[286]. Парадокс заключается в том, что относительно небольшая по территории в поздний период своего существования Византия «размазывала» свой образ на большие пространства юго-западного «угла» традиционной в географическом смысле Восточной Европы. Реальная Восточная Европа как бы сжималась до масштабов византийского образно-геокультурного поля (рис. 9).

Рис. 9. Процесс формирования образа Восточной Европы (с преобладанием историко-географических образов)

Серьезным противовесом этому византийскому полю могли быть лишь более локальные и менее фундированные геокультурные образы Скандинавии и Средней (Центральной) Европы. Принятый в современной политической географии термин «Центрально-Восточная Европа» является столь явным и политизированным компромиссом, что вполне четко обнажает зазор, «ущелье» между этими образно-географическими полями[287]. Трансляция древней идеи Рима, средиземноморской по своей сути, привела к ее сильнейшей архаизации, с одной стороны, и значительной трансформации, – с другой. Глубоко вторичная идея «третьего Рима», которая муссировалась не только Москвой, но и Прагой[288], есть не что иное, как явный индикатор образно-географической экспансии Византии. С образно-географической точки зрения, Византия – это Восточная Европа, облеченная в «одежды» Древнего Рима.

Действительная работа по образно-географическому моделированию Восточной Европы (коль скоро это может быть важным и даже центральным элементом самоидентификации региона) связана с точным оконтуриванием ее образно-географического поля, структурированием этого поля вокруг, очевидно, пока базового образа Византии, а затем и с активной артикуляцией «веера» наиболее ярких образов Восточной Европы – не столь автохтонных или оппонирующих географическим образам Западной Европы, сколь генетически устойчивых в историко-культурном контексте и порождающих все новые производные образно-географические «цепочки».

2.3.1. Механизмы формирования и развития географических образов

Говоря о взаимосвязях географических образов и человеческой деятельности, необходимо обратиться к генезису, происхождению этих образов. Он, как, впрочем, и любые типы человеческой деятельности, обнаруживается, конечно, в культуре того или иного сообщества. Пространство, по сути дела, как и его образы, создаются культурой и/или цивилизацией, которая их осознает, живет ими и в них (см. 1.5.). Поэтому рассмотрим более внимательно механизмы происхождения географических образов.

На традиционное физико-географическое пространство накладываются многочисленные «слои», различные по происхождению, структурам, способам функционирования и специализации образов географического пространства. Эти образы совмещаются, сосуществуют в традиционном пространстве (рис. 10). Основная исследовательская проблема при этом – нащупывание механизмов и каналов взаимодействия различных образов географического пространства с последующими попытками идентификации основных типов их трансформаций, их характера и масштабов. Так, на уровнях страны[289], региона[290], небольшой местности[291] могут происходить совершенно различные образные взаимодействия и трансформации, ведущие к доминированию и созданию принципиально разных образов географического пространства.

Рис. 10. Общий механизм формирования образов географического пространства

Трансформация образов географического пространства. Проблема трансформации образов географического пространства заключается, прежде всего, в нахождении адекватных ей способов репрезентации и интерпретации этих образов. Необходимо, в первую очередь, образное отдаление от определенного пространства, позволяющее увидеть «рельеф» самого образа. Совокупность таких способов трансформации назовем образной геоморфологией.

Концептуальной базой образной геоморфологии является традиционная геоморфология, как классическая, так и современная[292]. Среди основных научных направлений современной геоморфологии наиболее эффективными в образном смысле могут стать модели динамической геоморфологии[293]. Использование таких моделей позволит как бы географизировать сами образы пространства; это, по сути, совокупность очень интенсивных способов трансформации образов.

Основной смысл подобных трансформаций – добиться естественной экономии, рационализации мысли о географическом пространстве. Географическое пространство, осмысляемое в культуре и культурой, как бы должно представить себя географически. Мысль сама становится геопространственной, максимально географизируется; происходят процессы параллельных совмещений образов географического пространства в пределах самой мысли о них. Результат таких трансформаций – создание эффективных географических образов.

Механизм создания и трансформации географических образов. Механизм создания и трансформации географических образов в общих чертах можно описать следующим образом. Человеческое мышление оперирует определенным множеством географических понятий разной степени сложности и различных уровней генерализации. Для достижения конкретной цели создается специфическая модель условной географической реальности. Она представляет собой анаморфированное географическое пространство, замещающее собой исходное и как бы громоздкое представление о маркированном географическом объекте.

Создание хотя бы одного устойчивого географического образа ведет за собой, как правило, создание других географических образов, близких или смежных по использованию конкретных географических понятий. Это своеобразная «цепная реакция», которая может привести к формированию целых карт географических образов, представляющих собой самостоятельные и автономно функционирующие географические картины мира. Совместная человеческая деятельность может приводить к одновременному существованию и взаимодействию различных географических картин мира – как в рамках одной культуры, так и в пространстве межкультурного общения. Возможно также существование различных географических картин мира в сознании или подсознании одного человека, в соответствии с различными сферами его профессиональной и бытовой деятельности.

Какие процессы преобладают при создании географических образов? В большинстве случаев географические образы – результат двух основных процессов: процесса целенаправленного конструирования и процесса реконструкции, выявления, идентификации. Процесс реконструкции похож на процедуры прориси на христианских иконах с целью обнаружения главных контуров рисунка. Соотношение выделенных процессов зависит от позиции исследователя географических образов.

2.3.2. Принципиальная схема формирования и развития географического образа

Данная схема коррелирует с базовой моделью идеального ГО. Их сходство состоит в целях создания: в обоих случаях это – обобщение особенностей и закономерностей развития ГО на основе системного подхода. В то же время, в отличие от базовой модели идеального ГО, принципиальная схема формирования и развития ГО характеризует прежде всего качественные особенности и закономерности самой образно-географической динамики, специфику рассматриваемых процессов.

Настоящая схема включает следующие процессы:

1) процессы препарирования исходных образов и символов, характеризующих определенный географический объект. Эти процессы ведут к тому, что любой конкретный ГО может рассматриваться обязательно в соответствующем ему контексте. Иначе говоря, любой ГО создает свою среду формирования и развития. Тем самым, географический объект и соответствующий ему ГО имеют различные контексты и среды развития. Так, изучение ГО границ показывает, что обостренное внимание общества к проблемам формирования политико-географических границ в определенную эпоху может вести к формированию соответствующих этим объектам историко– и культурно-географических образов, имеющих свои контексты и среды развития[294].

2) Процессы социокультурного соотнесения ГО к порождающему его объекту. Определенные архетипы, знаки и символы, составляющие какой-либо ГО, рассматриваются как достаточно самостоятельно функционирующие и, тем самым, непосредственно воздействующие на процессы, происходящие в обществе. Так, понятие и образ геокультуры включает в себя факторы непосредственного воздействия образа жизни, сложившегося в рамках определенной культуры или цивилизации в конкретных географических условиях, на соседние, смежные и даже более далекие культуры и цивилизации – подобные процессы были характерны, например, для китайской цивилизации в течение нескольких тысячелетий; в эпоху глобализации такое происходит при экспансии евро-американской цивилизации. Процессы дистанцирования, вообще характерные для образного развития любой культуры, в образно-географическом плане приобретают еще большее значение, поскольку сконцентрированные, сфокусированные по пространственному основанию конкретные архетипы, знаки и символы получают дополнительное когнитивное целеполагание[295]. В прагматическом выражении вышеизложенному могут соответствовать такие обобщенные высказывания, как «Здесь можно жить также, как там», или «Там всегда лучше, чем здесь», или «Надо всегда следовать за этой страной (городом, регионом)», и т. д.

3) Процессы морфологической трансформации ГО, которые рассматриваются в двух аспектах: а) морфологическая трансформация ГО по отношению к соответствующему ему географическому объекту, которую можно также назвать «искажением» или «искривлением» исходных свойств объекта; б) морфологическая трансформация ГО самого по себе. В первом случае происходит отбор элементов (свойств) географического объекта, которые представляют собой уже готовые знаки и символы, или же легко могут быть переведены, трансформированы в соответствующие знаки и символы. Так, огромные физические размеры территории России достаточно легко трансформируются в архетипы и символы бескрайности, безграничности, бездонности, пустоты, страшности, пустынности, и т. д. – что хорошо отрефлексировано в художественных и философских текстах XIX–XX вв.[296]. Во втором случае происходит «автоматическое» саморазвитие возникшего ГО, связанное с системным эффектом. Трансформированные по сравнению с исходным объектом, архетипы, знаки и символы, составляющие ГО, в процессе взаимодействия меняют морфологию образа, делают ее более совершенной, более «обтекаемой», исходя из траектории, особенностей развития самого образа. Например, экономико-географические образы Центра и регионов в современной России 1990-х гг., отражая особенности развития самих объектов (традиции сильной централизации планирования и управления), в то же время активно меняли свои формы – образы регионов в сторону идеализации местных традиций и обычаев прошлого, а образ Центра, тесно «завязанный» на эти образы, дрейфовал в сторону знаково-символического оформления над-экономических, мониторинговых функций[297].

4) Процессы временного запаздывания в изменениях ГО по сравнению с соответствующим ему географическим объектом (временной лаг ГО, или образно-географический лаг). Формирование подобных образно-географических лагов связано с тем, что развитие географического объекта (территории, страны, региона и т. д.) меняет, как правило, условия выбора знаков и символов для соответствующего ГО. В то же время меняются, в связи с этим, и способы репрезентации и интерпретации ГО. Трансформация ГО, как и разработка новых способов его репрезентации и интерпретации, требует определенного времени. Так, изучение особенностей формирования ИГО регионов России в контексте региональной политики и государственного управления (Юг России, Сибирь, Дальний Восток) показывает, что такой лаг может составлять не менее нескольких десятилетий – реакция и рефлексия Центра на новые условия развития регионов, проявляющаяся в формировании новых региональных ГО в самом Центре, как правило, запаздывает[298].

Выявленные процессы формирования и развития ГО могут сосуществовать во времени, или пересекаться во времени, порождая и стимулируя последовательное развитие друг друга. В целом, однако, принципиальная схема формирования и развития ГО является, по существу, линейной и однонаправленной (рис. 11).

Рис. 11. Принципиальная схема формирования и развития ГО

2.3.3. Формирование географических образов и проблема наблюдения

ГО – сложная система устойчивых пространственных представлений, обладающая специфическими закономерностями развития. На развитие ГО влияют как внутренние (природный субстрат территории, история освоения, социальная структура населения, отраслевая структура хозяйства, система расселения), так и внешние (географическое положение, роль в истории региона или страны, история восприятия территории и т. д.) факторы (рис. 12). Деление факторов развития ГО относительно, так как один и тот же фактор – в зависимости от точки зрения – может рассматриваться и/или как внутренний, так и внешний (например, история освоения) (см. также 2.2.).

Одна из наиболее важных методологических проблем, возникающих при изучении процессов формирования ГО – это их наблюдение и фиксация. Как можно наблюдать – в статике или динамике – географическое пространство или территорию, фиксируя при этом постепенно формирующиеся ГО наблюдаемой территории? На наш взгляд, необходимо рассмотреть наиболее благоприятный социальный и культурный контекст, в котором могут возникать и развиваться достаточно просто и часто фиксируемые ГО. Такой социальный и культурный контекст – это миграции, к которым относится – как один из видов – также путешествие.

Миграции – один из наиболее важных факторов формирования ГО территории. В ходе миграций происходит перенос определенных пространственных представлений на новую территорию, на которой происходит столкновение и взаимодействие автохтонных и «пришлых» пространственных представлений[299]. В результате, в течение достаточно длительного времени формируется новый ГО, включающий в себя и эндогенные, и экзогенные элементы. Отметим, что можно говорить о множестве ГО одной и той же территории, в зависимости от того, кто (социальная или корпоративная группа, художник, писатель, СМИ) является активным создателем или проводником конкретного ГО.

Рис. 12. Факторы, влияющие на развитие ГО

Характер или тип миграции определяет конфигурацию, свойства и структуру ГО. Так, сезонная летняя миграция писателя или художника на дачу, в деревню может привести к формированию пасторального художественного ГО этой территории. При этом сам образ, в зависимости от силы художественного воздействия, может быть трансформирован в образ более высокого таксономического уровня. Например, картины Левитана, написанные им в Плесе, могут восприниматься как художественные образы Средней России в целом. То же можно отнести и к «мещерскому» циклу Паустовского. В свою очередь, массовая иммиграция на территорию по социально-экономическим мотивам с целью постоянного проживания ведет, как правило, к «размыванию» традиционного, зачастую архаизированного автохтонного образа (с культом местного писателя или художника, ученого; сетью традиционных краеведческих музеев, призывами к сохранению местных традиций и исторического прошлого в СМИ) и постепенной «космополитизации» образов. Это может быть связано и со значительным культурным «снижением» образа (Петербург как «криминальная столица России»), и с увеличением количества весьма разнородных, составляющих его элементов. ГО территории становится значительно больше, они становятся более специфическими, отражая пространственные представления различных (этнически, социально, культурно или политически «окрашенных») сегментов общества. Свести воедино все эти образы и создать некий общий и объективный ГО территории в данном случае практически невозможно.

Особенно интересен с точки зрения формирования ГО территории такой тип миграции, как путешествие. Путевые записки, как правило, являются богатейшим источником для выявления или создания ГО территории. Это связано со специфической установкой самого путешественника. Установка на движение, на восприятие географического пространства в динамике; необходимость постоянного дистанцирования от сменяющих друг друга объектов восприятия ведут к формированию динамического ГО территории со значительным визуальным компонентом. В путевом ГО территории также велика роль «реактивных» элементов, когда тот или иной ландшафт вызывает у путешественника реакцию, связанную с его фундаментальными социокультурными представлениями. Классический пример – записки маркиза де Кюстина о России[300]. Следовательно, путевой ГО территории может быть максимально насыщен социокультурными реалиями эпохи; в то же время он может реминисцентно включать в себя образы других территорий (там, где родился, жил, бывал путешественник), зачастую сильно удаленных от района путешествия[301] (см. рис. 13). По сути дела, это образ – «матрешка», аккумулирующий наиболее яркие компоненты сразу нескольких образов.

ГО территории обладают миграционной «подвижностью». Во-первых, сам образ может расширяться, включая элементы географических реалий соседних территорий – в результате формируется новый, более яркий и мощный образ. Во-вторых, ГО территории могут перемещаться со своими носителями, трансформируясь по ходу миграции и влияя на траекторию миграции. Так, украинцы, переселяясь в конце XIX – начале XX вв. на Дальний Восток, стремились осваивать территории, близкие по ландшафтным характеристикам территориям их выселения. Переносились также стереотипы пространственного поведения, отношение к ландшафту, которые по мере освоения новой территории все же изменялись.

Процедуры наблюдения и путешествия: образные культурно-географические проблемы. Путешествие как акт репрезентации и интерпретации должно рассматриваться, прежде всего, в образном культурно-географическом контексте, при этом оно прямо зависит от структуры соответствующих процедур наблюдения. Здесь стоит обратить внимание на глубокое исследование М. Б. Ямпольского «Наблюдатель. Очерки человеческого видения»[302]. Задавшись целью детально проанализировать эволюцию структур человеческого видения, автор затронул ключевые проблемные точки концептуального развития социальной и культурной географии, культурной антропологии, социологии и искусствознания. Исходная энергетика исследования – в попытке увидеть геокультурные пространства как автономные потоки образов, связанных с позицией наблюдателя.

Рис. 13. Факторы формирования географического образа в ходе путешествия

Классическое зрение, чьи принципы были сформированы еще в древности, может до бесконечности фиксировать последовательные позиции наблюдения, добиваясь тщательной проработки деталей. Однако методологическая надежность этих позиций стала снижаться одновременно с возникновением образов, репрезентации и интерпретации которых опирались на возможности быстрого расширения пространства видения. Первоначальные попытки живописцев XVIII–XIX вв. сохранить в своих произведениях классические и новые принципы видения столкнулись с невозможностью четкой фиксации позиции наблюдателя. Наблюдатель стал постепенно расставаться со своей субъектностью[303], а его тело становилось лишь частью репрезентируемых и интерпретируемых им образов[304]. В сущности, главная трансформация заключалась в том, что наблюдатель перестал себя центрировать; Центр мира (= позиция наблюдения) стал резко пустеть, «на глазах» превращаться в пустоту[305].

Что требовалось для практически бесконечного расширения человеческого глаза? Формируемые в процессе видения на основе природных явлений культурные ландшафты (вулканы[306], облака[307], водопады[308]) стали восприниматься как мощные, плотные и интенсивные (при этом вполне самодостаточные) геокультурные образы, которые могли мигрировать, перемещаться, путешествовать в собственных, аутентичных пространствах. Так, наблюдение водопадов в XIX в. вело к постоянному воспроизводству сакральной географии Египта, а описание вулканов сопровождалось сокрушающей экспансией световых зрелищ, разрушавших всякие перегородки между внутренними и внешними пространствами. Трансцендирование пейзажей, а, по сути, также их самостоятельное воспроизводство вне зависимости от попыток наблюдателя нащупать «реальную почву» под ногами, установить свое положение в традиционном географическом пространстве, стало непременным условием существования сферы тотального геокультурного визионерства.

Уже к началу XX в. накопилось достаточно много концептуальных опытов художников, писателей, философов, критиков, режиссеров, архитекторов, боровшихся «за пустоту», замышлявших побег в растворяющее их пространство – максимальная прозрачность пространства, отождествление пространства с тотальным наблюдением и исчезновение позиции наблюдателя как таковой становились каноном нового зрения[309]. Среди «героев» тотального наблюдения – Жан-Жак Руссо и Луиджи Пиранделло, Тернер и Кольридж, Раймон Руссель и Вальтер Шеербарт, Велимир Хлебников и Жан Эпштейн, Альбер Жарри и Анри Бергсон. Происходит распад идеи внутреннего пространства (особенно в проектах стеклянного города Шеербарта и Хлебникова[310]), образы мира становятся исключительно внешними, создавая постоянно расширяющуюся сферу[311].

Стоит задуматься над тем, насколько этот принципиально важный геокультурный переход изменил и идеологию путешествий, бывших весьма традиционным средством накопления культурных впечатлений и эффективным способом интерпретации географических образов. Передвижения с высокой скоростью, все более и более становившиеся нормой в XIX–XX вв.[312], привели к тому, что сам путешественник стал восприниматься в терминах баллистики, преобразившись в простое физическое тело, как бы окутанное облаком расширяющихся и растворяющих его географических образов. Онтологичность статуса путешественника стала окончательной и бесповоротной, состояния путешествующего воспринимаются теперь как конкретные и бесспорные образно-географические стратегии. Всякий раз, выезжая из определенного места, путешественник начинает двигаться к нему же (вспомним художественный опыт Венедикта Ерофеева), пытаясь посредством все новых и новых интерпретируемых географических образов пробиться к уже несуществующему центру, который отказался от своей периферии.

Что же происходит со временем наблюдения? Если первоначально художники-пейзажисты пытались буквально вписать временные трансформации в структуры холста – в его пространстве небесные состояния и грандиозные игры света перетекали одно в другое[313] – то далее, в художественных, философских, архитектурных опытах – время фактически «сцепляется» с пространством, что означает: культура создает свое время посредством пространства, и всякая устойчивая культура есть не что иное как геокультура. Географические образы как бы нависают над временем, определенной культурной или исторической эпохой, и в то же время обволакивают само время, что означает: в известном смысле, время – это геокультурный образ, ставший замечательным итогом наблюдения земного пространства.

2.4.1. Методологические основания картографирования географических образов в контексте развития процессов Постмодерна

Постмодерн предлагает совершенно иное отношение к земному пространству, нежели то, что зародилось в недрах Возрождения. Он отвергает ньютонианское и картезианское представления о пространстве, использовавшие научные и культурные достижения Возрождения. Открытия Пуанкаре и Эйнштейна начала XX в.[314], по сути, не изменили принципиальное отношение к пространству: ньютоновская механика была вписана в более широкую космологическую картину мира. Эпоха Модерна эффективно эксплуатировала географические образы, «заряженные» на бесконечное расширение и освоение мира, и понятие Запада стало естественным следствием такого развития[315]. Проект Постмодерна предлагает и экстенсивное, и интенсивное понимание географических образов мирового развития: «Был космос, мир распределенных местоположений, мест, данных богами и богам. Была res extensa, естественная картография бесконечных пространств и их распорядителя, инженера-конкистадора, наместника исчезнувших богов. Ныне же наступает mundus corpus, мир как вселюдность – ширящееся заселение мест тел(а)»[316]. Пространство управляет само собой, видя себя со стороны местами и странами, локализуя и топологизируя себя политическими, социальными и экономическими событиями, воспринимаемыми в исторических перспективе и ретроспективе. Пространство самоуправляется; время «располагается» в пространстве как возможность его самоуправления.

Мир Постмодерна – это «мир без Субъекта своего предназначения», мир тел, обретающих и обретших свои места. Происходит интенсивное опространствление мира, мир есть плотность места[317]. Идеология Постмодерна – это геоидеология мира, мир «…есть собственное место реальных протяжений, опространствления наших тел, их раздельных существований, их разделенных сопротивлений»[318]. Мировое развитие есть само по себе глобальный географический образ. Что это означает?

В истоках понимания мирового развития как глобального географического образа – изменения в области картографии, в восприятии путешествий и политики, заложенные эпохой Модерна.

Изменения в области картографии: Великие географические открытия, появление современных картографических проекций, создание первых глобусов, метафизика шарообразной формы Николая Кузанского[319]означали возможность метагеографии, в рамках которой мир становится предельно географическим образом.

Изменения в восприятии путешествий: путешествия стали основой идеи единства мира; благодаря им мир, пожалуй, впервые стал восприниматься как тотально связная география. Став, по сути, идеологией пути[320], путешествия теперь содержательно насыщали мировое развитие как глобальный географический образ. Тотальное, непрерывное путешествие в пределе и есть мировое развитие; частные, локальные путешествия – это приближения к глобальному географическому образу.

Изменения в восприятии политики: политика теперь обеспечивала форму мирового развития как глобального географического образа[321]. Глобальность означала политичность, и эта геополитическая «формула» вела к определенной политической экономии образа (образов) мира. По принципу дополнительности, политика уравновешивала изменения в восприятии путешествий, упрощая, выравнивая, преобразуя непрерывный ряд подробных операций содержательного насыщения мирового развития.

Эти изменения стали причиной радикальных преобразований и в содержании репрезентаций мирового развития.

Первое преобразование: мировое развитие, понимаемое как глобальный географический образ, поставило проблему географической идентичности самого мира. Географические образы теперь параметризировали мировое развитие, создавая новые пространства, в которых получали признание определенные «брэнды» мирового развития. Такова, например, концепция «устойчивого развития» (sustainable development).

Второе преобразование: мир стал восприниматься как череда географий; получился своего рода «Декарт в квадрате». Мир в целом стал не чем иным, как мировым развитием; рельеф мирового развития определял глобальность самого мира.

Изменились и формы интерпретаций мирового развития, понимаемого как глобальный географический образ.

Первая форма интерпретации: кинематографическая форма («видео»), обеспечивающая симультанность самого восприятия мирового развития[322]. Мир предельно хорологичен, события как бы наплывают друг на друга, заслоняя друг друга и одновременно «просвечивая» друг сквозь друга. Мир представляет собой как бы стеклянный дом.

Вторая форма интерпретации: использование традиционного нарратива, развивающего мотив экспансии, расширения. Происходит максимальное наращивание образности и предельное дистанцирование по отношению к любому событию. Здесь возможны разрывы в языковой ткани, интерпретирующей мировое развитие, подобно языковым разрывам в художественных произведениях Андрея Платонова. Эта форма предполагает наличие, или потенциальное существование некоего «мирового синтаксиса», а сама география предстает как синтаксис мира.

Пространство Постмодерна поглощает время, время можно помыслить как тело, оно «. есть опространствование»[323]. Не существует до и после, а то, что между-телами – образы как их местоимение. «Образы – это не подобия и уж тем более не фантомы и не фантазмы. Это то, каким способом тела поднесены друг другу, это значит – произвести на свет, сместить на край, восславить границу и осколок»[324]. Географический образ есть представление тела, телесность самого места. Уже ранний Модерн предлагает огромное количество утопий, при этом ряд их был рассчитан на реализацию[325]. В мире Постмодерна уже невозможны утопии, это «география приумножающихся эктопий»[326]. Географические образы в своей размещенной телесности являют мировое развитие. Мир – постоянно разворачиваемая и переворачиваемая образно-географическая карта. Это постоянно изменяемые геоиконические конвенции, в результате которых мир предстает как сетевая поверхность анимационных изображений[327].

Географическое пространство Постмодерна – это семиотическое пространство, воспринимаемое по преимуществу топологически. Топика образно-географического пространства определяет семиозис мирового развития. Географические образы приравнены к иконическим знакам. Знаковый иконизм географических образов заключается в их необходимой визуальности, фреймовости, сценарности; отсюда представление о мире как «колоде» образно-географических карт. Мир Постмодерна не центрирован, однако любое место есть граница, прежде всего телесная. Геосфера Постмодерна целиком самоописывается и саморегулируется, подобно центру классического культурного пространства Модерна[328]. Мир Постмодерна повсеместно пограничен и эксцентричен. Постмодерн использует здесь достижения Модерна – возникновение самой идеи и практики границы, разделение внешнего и внутреннего, однако использует их по-своему. В мире Постмодерна пограничность и эксцентричность означают максимальную подвижность, текучесть, постоянный дрейф границ; внешнее постоянно перетекает во внутреннее и наоборот. Пространство и время в нем практически не разделимы. Центры и границы совмещаются, сосуществуют, соединяя принципиально различные пространственные характеристики. Постмодерн осуществляет повсеместность в буквальном смысле.

Географические образы Посмодерна могут «тасоваться», как колода карт; ход «тасования» определяет контуры его мира. Предтеча постмодернизма аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес в рассказе «Тлён, Укбар, Орбис Терциус» описал процесс создания энциклопедии вымышленной страны, который постепенно должен оказать влияние на конфигурацию и содержание реального мира. Задача состояла в том, чтобы «… изобразить мир, который бы не был слишком уж несовместим с миром реальным. Рассеивание предметов из Тлёна по разным странам, видимо, должно было завершить этот план…»[329]. Мир вымышленного Тлёна – это мир Постмодерна. Основой его геометрии является не точка, а поверхность; перемещаясь, человек меняет окружающие его формы автоматически. Утеря предметов ведет к появлению вторичных, уже найденных, предметов («хрёниров»), формы которых более соответствуют ожиданиям их нашедшего. Образуется череда «хрёниров», меняющих своими постоянно совершенствующимися очертаниями прошлое[330]. Развитие мира предстает как текучее пространство, меняющее формы времени. Рассказ «Алеф» – воплощенная иллюстрация другой особенности мира Постмодерна. Географические образы Постмодерна, размножаясь с огромной скоростью (можно говорить уже не о геометрической, а географической прогрессии), полностью равнозначны. Каждый из этих образов должен восприниматься в контекстах других существующих образов. В рассказе Борхеса в подвале дома находится таинственное место, Алеф – точка пространства, в которой собраны все остальные точки пространства[331]. Выполнив все требования, герой рассказа увидел Алеф: «.миллионы явлений – радующих глаз и ужасающих, – ни одно из них не удивило меня так, как тот факт, что все они происходили в одном месте, не накладываясь одно на другое и не будучи прозрачными. То, что видели мои глаза, совершалось одновременно…»[332].

Географические образы Постмодерна формируют ментальные пространства нового типа. «Отражаясь» друг в друге и постоянно размножаясь, эти образы придают любой выделяемой пространственной конфигурации уникальный, индивидуальный характер. Они семантически насыщают друг друга, обеспечивают перманентную семантическую «подпитку» собственной конфигурации[333]. Каждая подобная конфигурация естественным образом отсылает к другим, семантически с ней соприкасающимся. Возникает постоянно растущее поле семантических смыслов, каждый из которых последовательно выходит на очередной мета-уровень[334]. Мировое развитие осуществляется по бесчисленному множеству образных траекторий и на этом же бесчисленном множестве.

Описание географических образов Постмодерна возможно и необходимо в рамках когнитивной теории. Процесс познания стал прямо зависимым от пространственных конструкций, создаваемых и работающих в языке и языком. Тотальное освоение пространства Постмодерном происходит путем внедрения языка в само пространство (пространства); возникают структуры описания, в которых язык неотделим от характеризуемого пространства – другими словами, язык-пространство. Пространства Постмодерна – это метаязык, с помощью которого осуществляются ментальные репрезентации. Ментальные пространства реализуются как глобальные и одновременно точечные, локальные географические образы. Пространственность этих образов обеспечивает эффективность ментальных репрезентаций. Географические образы репрезентируются как ключевые пространственные концепты, создающие собственные концептуальные пространства. В соответствии с проведенными ментальными репрезентациями строятся схемы интерпретации, которые определяют характер и уровень соотнесения географических образов в метапространстве и ориентируют их по отношению друг к другу. Мир представляется как реализация определенных схем интерпретации[335]. «Границы интерпретации являются одновременно и границами воспринимаемого мира»[336]. Пространства Постмодерна – когнитивная география ключевых концептов, репрезентирующих образы одновременных миров (мест). Мировое развитие интерпретируется как наложение концептуальных структур, параметризованных географически. Мир представляется как структурное пространство (пространство структур), а концепт мирового развития означает, прежде всего, пространственное развитие, реализуемое в последовательных трансформациях географических образов.

2.4.2. Метод образно-географического картографирования (ОГК)

Моделирование ГО включает в себя построение графических моделей, удобных для восприятия и использования. Такие графические модели могут быть названы картами, поскольку сами ГО связаны с порождающими их географическими объектами. Соответственно, эти карты, с одной стороны, связаны с традиционными географическими картами, а, с другой стороны, они должны выражать специфику формирования и развития ГО. В данном контексте, метод ОГК рассматривается как один из наиболее эффективных методов представления ГО, а также их непосредственного изучения.

Необходимость разработки и использования метода ОГК – это отсутствие специфических методов изучения ГО, способных наиболее полно представить (репрезентировать) исследуемый предмет. Поскольку ГО обладают собственными особенностями и закономерностями формирования и развития, то традиционные географические карты, используемые при изучении и представлении географических объектов, не могут выступать как основной метод представления ГО. В то же время возможны образно-географические интерпретации традиционных географических карт и картосхем. Современный этап развития образно-географических исследований, характеризующийся быстрым увеличением количества работ в этой научной области[337], а также осмыслением методологических, теоретических и методических оснований таких исследований, способствует разработке метода ОГК.

Картографирование географических образов: содержание и смысл. В первую очередь, необходимо определить, что означает картографирование географических образов и как производится подобное картографирование. Несомненно, карты географических образов отличаются от традиционных географических карт, а также от ментальных (мысленных) или когнитивных карт[338]. В данном случае под картографированием подразумевается как процесс, так и результат этого процесса.

Для картографирования географических образов характерно частичное сохранение общей ориентации по сторонам света, принятой в западной картографии Нового времени. Карты географических образов сохраняют примерную ориентацию (верх карты – север, низ карты – юг и т. д.). Во многом близки этим картам географические картоиды[339], однако для карт географических образов характерны сильные отчлененность, отделенность самих образов от традиционного картографического поля, наличие большей дистанции между картографируемыми объектами (в данном случае образами) и их субстратом, или фоном[340]. Благодаря картографированию географических образов создается автономное географоидное пространство со своими законами развития[341].

Здесь важно соотнести картографические образы (КО), сравнительно давно выделяемые и изучаемые в современной картографии и гуманитарных науках (история, филология, семиотика), и ГО – с тем, чтобы понять специфику последних. В отличие от КО, ГО репрезентируются различными способами (тексты различного рода – художественные, научные, эпистолярные и т. д.; живопись, графика, кино, фотография, видео и пр.). КО больше зависимы от своей основы – конкретной территории, конкретного способа картографирования – т. е. они сразу завязаны на карту, тогда как ГО могут автономно функционировать и вне каких-либо картографических изображений (в виде письменного текста, картины, видеофильма и т. п., где может не быть никаких описаний или изображений географической карты). Т. о., картографирование ГО может быть последним шагом их репрезентации и/или интерпретации, тогда как КО изначально уже моделируются в поле существующей (созданной) карты (в т. ч. и карты ГО).

ОГК связано в содержательном плане с ментальным (когнитивным) картографированием и созданием картоидов. Во всех трех случаях наблюдается нарушение традиционных (принятых) картографических правил и проекций, объясняемое стремлением показать или зафиксировать индивидуальные и/или групповые геопространственные представления. Наряду с этим, есть и отличие между ОГК и указанными способами картографирования: и когнитивное картографирование, и разработка картоидов опираются, тем не менее, на систему принятых географических координат способов изображения, искажаемых или искривляемых в целях наглядного и более удобного показа определенных геопространственных представлений; ОГК же, не отказываясь полностью от традиционной географической ориентации современных карт, опирается, прежде всего, на систему архетипов, знаков и символов, составляющих тот или иной ГО. Совместное использование всех четырех типов картографирования (традиционное, ментальное, картоиды, ОГК) может дать интересные исследовательские результаты.

Таблица 1. Сравнительные характеристики различных видов картографирования

122[342]

123[343]

124[344]

Картографирование географических образов предполагает репрезентацию и интерпретацию тех или иных топонимов как географических образов. Ясно, что карта ГО собирает зачастую топонимы разных эпох – это, в известном смысле, осознанный факт – в отличие от средневековых карт с их неосознаваемыми в большинстве случаев анахронизмами[345]. Другое дело, что тогда требуются серьезные комментарии. При этом географические образы рассматриваются как знаки некоей реальности, или реального географического пространства. Географические образы взаимодействуют и создают собственное метагеографическое пространство. Вопрос состоит в следующем: как технологически конструировать, или воспроизводить данное метагеографическое пространство на соответствующей карте? В первом приближении для этого используются классические диаграммы Венна[346], с помощью которых отображаются пересечения и вхождения географических образов друг в друга и их взаимная ориентация[347].

ОГК предполагает создание условных графических моделей, в которых частично сохраняется географическая ориентация традиционных (современных) карт и используются в качестве способов изображения и репрезентации способы изображения из математической (топологической) теории графов и т. н. диаграммы Венна (используемые, прежде всего, в логике). Образно-географическая карта есть графический инвариант обобщенной (базисной) модели определенного ГО, при этом соответствующие этому ГО качества и параметры географического объекта с максимально возможной степенью плотности (интенсивности) «свертываются» в конкретные элементы такой карты (графически изображенные соотнесенные, связанные между собой архетипы, знаки и символы). Следовательно, образно-географическая карта в когнитивном отношении есть результат сгущения, концентрации знаний об определенном географическом пространстве в специфической знаково-символической форме.

ОГК предполагает также разработку соответствующей легенды, показывающей, например, типы (виды) тех или иных знаков и символов, а также их иерархию (если она есть). Способы показа при этом (цвет, форма, размер) не отличаются от способов показа, используемых в традиционном современном картографировании. Так, образно-географическая карта, созданная в результате исследования стихотворения А. Блока «Скифы», имеет легенду, в которой размеры элемента (узла) карты соответствуют значимости этого элемента.

Кроме того, возможно создание серий образно-географических карт, показывающих или динамику развития ГО, или параллельные, одновременно возникшие ГО одного и того же географического объекта. Характерный пример такого рода – образно-географические карты, показывающие ход политических переговоров на Потсдамской мирной конференции 1945 г. по поводу статуса Германии и по поводу Лондона как места будущих встреч министров иностранных дел стран-союзниц. Рассмотрим более подробно эти примеры.

Формирование и развитие структур и систем прикладных ГО в процессе международных переговоров (на примере Потсдамской мирной конференции 1945 г.). Одной из наиболее интересных для географии областей активного развития географических образов в качестве объекта исследования является политика. Политика и международные отношения порождают специфические прикладные структуры и системы ПГО, исследование которых может способствовать разрешению международных конфликтов, улучшению международных политических коммуникаций и повышению эффективности взаимопонимания политических лидеров и политиков в широком смысле. Политическое мышление с образно-географической точки зрения – это поле активного применения, формирования и развития политико-географических и геополитических понятий, порождающих яркие и достаточно эффективные географические образы.

Процессы выработки действенных (эффективных) международных политических решений и политических документов связаны, как правило, с ведением активного политического диалога. Географические понятия, так или иначе используемые в диалоге, приобретают специфическую политическую окраску в зависимости от целей и задач участников диалога. В процессе диалога происходит трансформация географического понятия, активно используемого в диалоге. Понятия, используемые для характеристики того или иного географического объекта, подвергаются значительному упрощению и становятся более ясными для политических партнеров. В результате диалога формируется новое географическое знание, характеризующее какой-либо реальный географический объект с общей точки зрения, выработанной участниками диалога. Этот процесс достаточно противоречив, и новое политико-географическое знание – результат соглашения – может вобрать в себя определения, характеризующие объект, несовместимые или мало совместимые с традиционной точкой зрения. Формируется нетрадиционное географическое знание, представление которого связано с нарушением классической логики. Одно из практических значений подобного рода исследований – в возможности их использования при создании специализированных экспертных систем в области политико-географических и геополитических знаний[348].

В целях достижения политического соглашения (компромисса) участники переговоров или один из них вынуждены формировать в ходе диалога компактные политико-географические образы стран или территорий, отталкиваясь первоначально от сравнительно большого количества слабо связанных между собой характеристик интересующего их географического объекта. Происходит упаковка соответствующего географического понятия – процесс отсечения ненужных участникам диалога географических знаний об объекте и одновременно с этим поиск, выявление и окончательное формулирование простого географического образа, в который облекается или упаковывается конкретное географическое понятие. В ходе дальнейших переговоров каждый из политических партнеров может по-своему распаковывать, развертывать этот образ в зависимости от своих политических интересов и способствовать тем самым созданию новых, более компактных упаковок того же географического объекта или же перемещению в центр обсуждения новых географических объектов или понятий, зацепляющихся при распаковке старого и требующих, в свою очередь, выработки соответствующих им политико-географических образов.

Механизмы формирования сравнительно компактных политико-географических образов можно проследить на примере дискуссий, развернувшихся в ходе Потсдамской мирной конференции (17 июля – 2 августа 1945 г.) между главами союзных делегаций У. Черчиллем, И. Сталиным и Г. Трумэном. В качестве источника были использованы советские записи заседаний конференции[349].

Обсуждение понятия Германии было одним из наиболее интересных, с нашей точки зрения, моментов дискуссии на втором заседании конференции. Вопрос о том, что считать Германией в связи с проблемой выплаты ею репараций и определения ее послевоенных границ, был поднят Черчиллем, однако в дальнейшем политико-географический образ Германии был сформирован в диалоге Г. Трумэна и И. Сталина[350]. Вопрос «В каких границах должна рассматриваться Германия?» был представлен Трумэном в виде двух возможных взаимоисключающих ответов: «В границах 1937 г…» и «В границах 1945 г…». Такая постановка вопроса не устраивала Сталина, для которого эти границы – реконструируя модель его политического мышления – не существовали сами по себе, но лишь в связи с проблемой Восточной Пруссии (Кенигсберга). Он был вынужден уйти от вопроса о точных политических границах Германии и заявить, что Германия – это «географическое понятие». Ходу диалога пока мешало то, что Сталин скрывал свои геополитические представления о соотношении границ Германии, СССР и Польши. Логика Сталина была следующей: 1) Германии в границах 1937 г. не существует; должна рассматриваться Германия в послевоенном состоянии, после войны – то есть учитывая современную геополитическую расстановку сил в Европе; 2) таким образом, на первоначальный вопрос Трумэна ответ, пока формальный, – Германия 1945 г.; 3) необходимо как бы расширить проблему с целью выявления в ходе диалога более широких геополитических точек зрения на Германию, поэтому утверждается, что Германия – это «географическое понятие». Структура первого этапа диалога показана на рис. 14.

Рис. 14. Структура первого этапа диалога Черчилля, Сталина и Трумэна «Что такое Германия»

На втором этапе диалога происходила выработка собственно политико-географического образа Германии и его упаковка. Этот процесс можно разбить на отдельные стадии. Первоначально Сталин, зондируя точки зрения собеседников и пытаясь, пока в скрытом виде, сформулировать свои геополитические представления, сформировал образ Германии 1945 г. Были определены признаки понятия Германии 1945 г.: 1) нет правительства; 2) нет определенных границ; 3) нет никаких войск, в том числе пограничных; 4) страна разделена на оккупационные зоны. Наконец, все эти частные определения были объединены одним образом: Германия 1945 г. – это «разбитая страна», т. е. потерпевшая военное поражение и потерявшая большую часть государственных атрибутов (рис. 15). По-существу, этот образ был пока малопродуктивен для целей выработки общей точки зрения участников конференции на Германию, вернее, на определение ее границ. Однако образ разбитой страны позволил Сталину в ходе его формирования затронуть проблему границ Германии вообще. Он указал на конкретные территориальные вопросы – Судетская область, Восточная Пруссия, определение западных границ Польши – при этом, реконструируя политическое мышление Сталина, можно отметить, что Судетская область служила как бы отводом глаз для союзников, предметом его истинного интереса выступал Кенигсберг, а непосредственным рычагом, или основным средством решения проблемы являлось определение западных границ Польши, взятое в широком геополитическом контексте.

Рис. 15. Политико-географический образ Германии 1945-го г.

Образ разбитой страны, Германии 1945 г. был основой для дальнейшего развития диалога, поскольку, с одной стороны, он позволил Сталину сформулировать, хотя и в неявном виде, его геополитические представления по обсуждаемому вопросу, а, с другой, – позволил четко трансформировать вопрос о Германии в вопрос о ее точных политических границах в целях предмета обсуждения. Ядром политико-географического образа Германии в данном случае является представление о неясности и проблемности политических (государственных) границ этой страны. Политико-географический образ, сформулированный Сталиным достаточно быстро и четко – пример ярко выраженной геополитической составляющей его профессионального мышления как политика.

Говорить о точных границах Германии применительно к образу «Германия 1945 г. – разбитая страна» было невозможно, поэтому этот образ сыграл роль промежуточного, некоей прокладки или медиатора между пока различными точками зрения участников. Теперь все зависело от того, кто сможет предложить более компактный или более емкий политико-географический образ границ Германии. Это удалось Г. Трумэну, который предложил рассматривать границы Германии в рамках Версальского договора, то есть фактически границы Германии и 1937 г. в том числе. Для Сталина образ границ Германии был увязан, прежде всего, с проблемой границ Советского Союза, его упаковка этого образа была более локальной и менее компактной, поэтому он в итоге, как и Черчилль, вынужден был согласиться с предложением Трумэна (рис. 16).

Рис. 16. Политико-географические образы границ Германии

То, что образ границ Германии, предложенный Сталиным, был менее компактным и менее емким, позволяет представить его развертка или распаковка (рис. 17), которая выглядит достаточно простой, может быть, примитивной, с одной стороны, и, с другой, – сравнительно локальной, узкой, затрагивающей границы лишь государств Восточной Европы, тогда как образ границ Германии Трумэна – «Версальский договор» – включает всю Европу, не говоря о государствах за ее пределами.

Рис. 17. «Распаковка» политико-географического образа Германии Сталина

Политико-географический образ Германии 1945 г., разобранный выше, можно отнести к классу эндогенных, когда формирование конкретного образа происходит с помощью перебора различных упаковок одного и того же понятия. Возможен и другой путь формирования географического образа. В этом случае активную роль играют соседние образы или понятия, при пересечении и взаимодействии которых непосредственно зарождается новый образ. Такой образ можно назвать экзогенным (см. также главу 3).

Подобный, экзогенный политико-географический образ был создан Черчиллем в диалоге со Сталиным и Трумэном на четвертом заседании Потсдамской мирной конференции[351]. Одним из частных вопросов в повестке дня этого заседания был вопрос о месте регулярных встреч (Совете) министров иностранных дел стран-победительниц во второй мировой войне. Образ, созданный Черчиллем, – «Географическое положение Лондона», – фактически был достаточно тонкой и изящной интерпретацией сложившейся после окончания второй мировой войны геополитической ситуации, расстановки сил, коренным образом отличавшейся от довоенной. Эта, теперь сравнительно упрощенная геополитическая картина мира стала фактически биполярной – между двумя значительно выросшими гигантами, США и Россией (СССР) находилась довольно сильно уменьшившаяся в военно-стратегическом и политическом смысле Великобритания (Британская империя), тогда как недавно освобожденная Франция и оккупированная Германия в этой картине мира практически не существовали.

В качестве места встречи Совета министров иностранных дел стран-победительниц Черчилль выдвинул Лондон, аргументировав это следующим образом: 1) это та столица (имеются в виду страны-победительницы), которая более других находилась под огнем неприятеля во время войны; 2) это самый большой город в мире; 3) это один из старейших городов в мире; 4) Лондон находится на полдороге между США и Россией; 5) он совершенно не используется как место политических встреч. Из этого перечня видно, что аргументация Черчилля была, с одной стороны, достаточно разнородной и разнообразной, причем использовались даже школьно-географические или туристические факты – «самый большой город», «один из старейших городов мира», с другой, – она была достаточно геополитически, хотя и неявно, мотивированной – географический факт «на полдороге между США и Россией». Первый и пятый аргументы – «под огнем неприятеля» и «не используется как место встреч» – в данном случае выступали и как маскирующие геополитический аргумент, и как расширяющие и содержательно, и формально само поле аргументации, хотя сами по себе они вряд ли могли рассматриваться достаточно серьезно.

Расчет Черчилля оказался верным. Сталин, чье мышление в сфере внешней политики можно во многом охарактеризовать как геополитическое – оно во многом как бы школьно-географическое, схематичное – уловил скрытый подтекст предложения Черчилля, учитывавшего реальную геополитическую расстановку сил, и среагировал положительным образом именно на аргумент «на полдороге между США и Россией». Трумэн, занявший в данном случае нейтральную позицию, согласился. В результате этого диалога Лондон родился как конкретный политико-географический образ на пересечении географических понятий США и России (рис. 18).

Рис. 18. Возникновение политико-географического образа Лондона

Упаковка этого образа

состояла из двух стадий. На первой стадии она состояла из двух оболочек: 1) «На полдороге между США и Россией» и 2) «Географическое положение Лондона» – более компактная или более емкая оболочка. На второй стадии менее емкая оболочка исчезла, и сам образ стал более компактным – формулировка «Географическое положение Лондона» включила, практически, так или иначе, в различной степени все представленные Черчиллем аргументы в пользу Лондона как места встречи Совета министров иностранных дел (рис. 19).

Рис. 19. «Упаковка» политико-географического образа Лондона

Понятия упаковки и распаковки можно рассматривать как технологическое приспособление или средство для описания в первом приближении процессов формирования, развития и реконструкции географических и политико-географических образов. Анализ этих процессов позволяет перейти к исследованию более сложных и неоднозначных явлений – образных геополитических картин мира.

Формирование и развитие образных геополитических картин мира в процессе международных переговоров (на примере Потсдамской мирной конференции 1945 г.). Образные геополитические картины мира – это целостные системы взаимосвязанных разнородных и разнообразных политико-географических образов различных уровней охвата географической реальности – от местных и областных до страновых, региональных и континентальных. Цель создания образных геополитических картин мира – достижение сбалансированного комплекса политических соглашений по какому-либо крупному или глобальному региону мира между участниками международных переговоров, придерживающихся зачастую различных политических взглядов и принципов. Географические знания и их представление выступают, таким образом, естественным полем возможных компромиссов. Адекватной формой выражения этих политических компромиссов может быть геополитическая картина мира.

Процесс формирования геополитической картины мира вновь был исследован на материале советских записей Потсдамской мирной конференции[352]. На предпоследнем, двенадцатом заседании конференции подробно обсуждался проект соглашения союзников – стран-победительниц во второй мировой войне – о германских репарациях. Этот вопрос в ходе его обсуждения стал непосредственным катализатором создания геополитической картины мира руководителями США, Великобритании и СССР – президентом США Трумэном, государственным секретарем США Бирнсом, английским премьер-министром Бевином и Сталиным.

В связи с вопросом о территориальном разделении источников немецких репараций Сталин предложил четкое зонирование по акциям германских предприятий: Западная Германия/Восточная Германия, имея в виду западную и восточную зоны оккупации. Вопрос о германских инвестициях за рубежом вызвал новую дефиницию Сталина в результате наводящих вопросов Трумэна: Восточная Европа была определена им как зона советской оккупации; то, что находится в западной зоне оккупации – Западная Европа. Но эта новая Восточная Европа включила теперь, по Сталину, Румынию, Болгарию, Венгрию и Финляндию, образовав причудливую конфигурацию сравнительно с традиционным пониманием этого понятия[353]. Попытка Бевина в вопросе Сталину вывести предмет обсуждения за пределы Европы привела к тому, что понятие германских инвестиций зримо сконденсировало четкие определения западной и восточной зон, при этом восточная зона была ограничена Восточной Европой, тогда как западная зона – это было все, что к западу от нее. Возникла дихотомия советская зона / весь остальной мир.

Это геополитическое районирование было достаточно нежестким, нечетким по сравнению с традиционным географическим районированием. Второй его признак – это обособленность от реальной географии. Так, Бевин, оперируя применительно к вопросу о германских активах в других странах признаком «к западу от зон оккупации Германии», был вынужден включить сюда и Грецию, реально находящуюся юго-восточнее и южнее основного геополитического разлома. Геополитическое пространство было сформировано по отношению к традиционному географическому пространству как анаморфированное – это, по-видимому, одно из условий его существования и функционирования.

Акцентирование Бирнсом проблемы акций германских предприятий в его вопросах Сталину привело к дальнейшему упрочению уже сложившейся дихотомической геополитической картины мира, которая, по Сталину, должна была быть достаточно простой и понятной, и при этом быть соотносимой с реальной географией. Поэтому вопрос о географическом разделении места правления предприятия и размещения самого предприятия был решен им однозначно: важнее конкретное место размещения или нахождения предприятия, место правления предприятия как менее важный признак было отсечено. Перекрестные вопросы Бевина и Бирнса Сталину позволили выяснить, что размещение германских активов в советской зоне оккупации или за ее пределами являлось фактически универсальным, синтетическим признаком дифференциации вновь формировавшейся геополитической картины мира.

В этой картине мира был образован своего рода анклав – нейтральная зона, состоявшая из Чехословакии и Югославии, занятых советскими войсками. Однако Сталин отказался от немецких активов, находившихся в этих странах, а также в Западной Австрии. Восточная Австрия по признаку германских активов была отнесена Сталиным к восточной зоне.

В итоге можно выделить признаки глобального геополитического районирования или зонирования, проведенного союзниками на Потсдамской конференции. Это: 1) германские инвестиции, 2) акции германских предприятий,

3) германские заграничные активы – фактически дополняет первые два, частично включая их в себя; по содержанию это более широкий признак;

4) право на германское золото (от которого СССР отказался); 5) зоны оккупации. Последний, 5-й признак, по сути, стал исходным основным критерием 1-го этапа геополитического районирования. В целом можно наблюдать, как решение довольно частного вопроса о немецких репарациях привело к тотальному геополитическому размежеванию.

Геополитическая картина мира Сталина была четко дихотомичной, основанной на бинарных оппозициях: восточная зона/западная зона, Восточная Европа/остальной мир. Восточная Европа в геополитическом смысле вобрала в себя Румынию, Болгарию, Венгрию, Финляндию, Польшу – в скрытом виде, ибо в дальнейшем был обсужден по инициативе Сталина вопрос о приглашении Польши на Совет министров иностранных дел союзников – и восточную половину Австрии. Нейтральная, или буферная зона была образована Чехословакией, Югославией и западной половиной Австрии. Впоследствии эта картина в значительной степени изменилась и дифференцировалась: Чехословакия вошла в советскую Восточную Европу, Австрия отошла в западную зону. Эскизный характер этой картины мира привел к ее последующему усложнению. Но в любом случае она выступала как одна из основ дальнейших политических действий.

К особенностям этой образной геополитической картины мира можно отнести: 1) несомненную и прямую связь с географией оккупационных зон союзников, 2) явную локальность геополитического, преимущественно военно-стратегического, влияния СССР – только в Восточной Европе; 3) известную приземленность и привязанность к реальной географии производства – важно было, где находилось само предприятие, а не его правление. В целом эта картина – результат во многом жесткости, сосредоточенности и узости геополитического мышления Сталина.

Геополитическое мышление западных союзников в исследованном диалоге можно назвать мягким, soft: они как бы экспертным путем выявляли геополитическую картину мира Сталина и, косвенным образом, одновременно формировали свою – как определенный ответ на этот достаточно жесткий взгляд на мир. Однако эти формировавшиеся одновременно картины были заранее асимметричны, ибо условные критерии, по которым проводилось геополитическое районирование, имели различные вес и значение с точки зрения партнеров по переговорам.

В ходе диалога западные союзники пытались выявить однозначные соответствия в проведенном районировании, сделать перевод с одного «языка» геополитического районирования, более жесткого (Сталин) на более мягкий, собственный: например, усилия Бирнса в выявлении соответствия двух различных критериев, фактически тождества – зон оккупации и активов предприятий. Для западных союзников постепенно выяснился основной исходный критерий этого геополитического районирования со стороны Сталина – реальные зоны оккупации, тогда как для Сталина стали более ясными основные критерии геополитического разграничения союзников, которые вынуждены были формулировать их в диалоге – германские инвестиции и активы – будучи важны сами по себе, они не выступали для них первоначально критериями определенного геополитического разделения и представления послевоенного мира.

Достаточно жесткая дихотомичная биполярная картина мира, которую пытался представить Сталин в диалоге с Бирнсом и Бевином, постепенно, в ходе диалога смягчалась, и была выработана более мягкая и более надежная для обеих сторон картина, в которой уже была нейтральная зона помимо западной и восточной, а в качестве основных критериев разделения был использован не только критерий оккупации, но и инвестиций, активов, акций предприятий и золота.

Западные союзники – Бевин – пытались привязываться к реальной географии – «к западу от зон оккупации Германии» для определения принадлежности Греции при идентификации понимания Сталиным понятия Восточной Европы. Однако стало ясно, что формировавшаяся в диалоге геополитическая картина мира сильно отличалась от собственно географических представлений его участников: Греция, находящаяся в реальных географических координатах юго-восточнее Германии, попала в западную зону.

По сути, вся образная геополитическая картина, или картины мира, сформированные в этом диалоге, были основаны на отношении к Германии, политико-географическом представлении о Германии 1945 г. Поэтому их в достаточной степени можно считать уникальными, германоцентричными.

Традиционные географические представления о границах Восточной Европы и понятие Восточной Европы в контексте диалога были деформированы. Из понятия Восточной Европы выпала или было отсечена большая часть относимых к этому региону стран, зато во вновь сформированное политико-географическое понятие Восточной Европы попала Финляндия, в традиционном смысле не входящая в этот регион. Трансформированное в геополитическом контексте диалога, главным образом Сталиным, понятие Восточной Европы включало теперь Румынию, Болгарию, Венгрию и Финляндию. Анаморфированный характер геополитической картины мира Сталина по сравнению с традиционными географическими представлениями проявился в жестком и даже неравновесном противопоставлении, бинарной оппозиции Восточная Европа/весь остальной мир («все другие страны», «Южная Америка, Канада и т. д…»), тогда как традиционная географическая картина мира в качестве одной из исходных равновесных бинарных оппозиций предполагала деление Западная Европа/Восточная Европа. Гипертрофия понятия Восточной Европы – в геополитическом, а не в традиционном географическом смысле – это один из признаков, по которым можно проводить идентификацию рассмотренной образной картины мира в системе традиционных географических координат.

В результате формирования рассмотренной образной геополитической картины мира произошла трансформация традиционных географических образов Германии, Восточной Европы, Финляндии и СССР. Возникли новые геополитические понятия восточной и западной зон. Расширилось само пространство взаимодействия этих географических и политико-географических образов и изменилось их взаиморасположение относительно друг друга. Так, понятие Восточной Европы как бы продвинулось на запад, приобретя одновременно при этом в геополитическом контексте восточные или советские характеристики. Понятие СССР стало ядром понятия восточной зоны, а в геополитическом смысле СССР стал хозяином Восточной Европы. Географический образ Финляндии как бы сдвинулся одновременно на юг и на восток, а сама Финляндия попала в число сателлитов СССР, но в мягкой форме – не будучи оккупированной советскими войсками (см. рис. 20).

Рис. 20. Динамика некоторых страновых и региональных географических образов по результатам переговоров на Потсдамской мирной конференции (1945 г.)

Значительные смещения, деформации традиционных географических образов и возникновение наряду с ними жестких прикладных геополитических образов, взаимопроникновение и увеличение потенциальных возможностей взаимодействия различных географических и политико-географических образов – это характерные признаки вновь формирующихся образных картин мира. Целостные и сложные образные геополитические картины мира могут возникнуть чаще всего именно в переломные исторические эпохи. Выявление, реконструкция и анализ образных геополитических картин – один из наиболее эффективных способов представления географических и политико-географических знаний в рамках межкультурных и межцивилизационных взаимодействий.

В результате картографирования географических образов достигается максимальная символизация географического пространства, а его представление становится в рамках культуры всеобщим. Благодаря этому процессу репрезентация географических образов становится эквивалентной, или тождественной их интерпретации как таковой. Иначе говоря, создание конкретной образно-географической карты можно рассматривать как процесс интерпретации изучаемого ГО. Как следствие, происходит трансформация самого содержания и понимания понятия картографирования; оно становится во многом более близким понятию mapping, господствовавшему, например, в английском языке до введения слова cartography в 1839 г.[354]

Понятие картографирования переводится в метагеографическую плоскость. В этом случае картографирование фактически как бы опережает реальное пространство, «диктует» ему свои условия, а картографируемые географические образы постоянно конструируют, дополняют, переформировывают реальное пространство. В результате подобного картографирования географических образов создаются специфические фреймы[355] восприятия окружающей среды, которые как бы впитывают реальность в сами географические образы. Такие фреймы обрамляют традиционное географическое пространство, создают ему рамки. Хотя фрейм в одном из своих значений в переводе с английского и означает рамку, однако в данном случае мы сознательно расширяем значение этого слова. Следовательно, образ становится, в известном смысле, шире реальности, и при этом он ее усваивает в процессе и процессом картографирования. Как результат, на метауровне создаются карты географических образов. Концептуальные карты географических образов являются своего рода методологическим руководством для построения более подробных карт в специализированных областях деятельности – например, в области изучения культурного и природного наследия, в туризме, в управлении имиджами территорий и регионов[356]. Под имиджами территорий и регионов здесь понимаются ГО соответствующих географических объектов, разрабатываемые в прикладных целях и имеющие простые и понятные для СМИ репрезентации.

Развитие ОГК ведет к созданию специфического языка образно-географической карты. Семантика образно-географических карт опирается на возможности морфологической трансформации ГО по отношению к соответствующему географическому объекту и к самому себе. С одной стороны, один и тот же географический объект может выступать как источник, порождающий несколько различных ГО и, соответственно, несколько возможных образно-географических карт с разным составом элементов, а также с различными значениями совпадающих во всех картах элементов. С другой стороны, возможно создание нескольких образно-географических карт одного и того же ГО, с различной интерпретацией составляющих его архетипов, знаков и символов – в зависимости от целей и задач создающего ту или иную карту. Следовательно,

ОГК само по себе есть самостоятельная, важная в содержательном плане часть моделирования ГО.

2.4.3. Картосемиотика географических образов

Необходимо констатировать здесь сильные отличия от традиционной семиотики географической карты, хотя при этом, картосемиотика географических образов, несомненно, опирается на нее. Проблема состоит в следующем: каковы расстояния (их символичность, знаковость) между образами в геосемиотическом пространстве[357], как их трактовать и интерпретировать?

Политико-географические образные карты современного мира. Динамику ПГО современного мира можно отразить на специальных политико-географических образных картах (ПГО-карты). На ПГО-картах репрезентируется условное (анаморфированное) политико-географическое пространство, которое может быть частично геометризировано[358]. Аналогом ПГО-карт в современной теоретической географии являются уже рассматривавшиеся ранее картоиды[359]. ПГО-карта в общем виде должна быть «объемной»: определенные ПГО представляются как «голографические структуры». Необходимая «голографичность», объемность достигаются путем создания серии ПГО-карт, фиксирующих функциональный ПГО-рельеф современного мира в его динамике. На базе подобных карт возможно также построение ПГО-профилей, аналогичных классическим геоморфологическим профилям. Синтетический вариант – конструирование трехмерных ПГО-карт-моделей, соединяющих преимущества традиционных двухмерных картографических изображений и объемных трехмерных профилей (с максимальным использованием возможностей компьютерной графики)[360].

Важнейший источник для разработки ПГО-карт – концепты и модели современной динамической геоморфологии[361]. Трансформирование этих концептов и моделей в целях создания эффективных ПГО-карт современного мира позволит оконтурить, зафиксировать метапространство мировой политико-географической динамики. В подобном метапространстве взаимодействуют ПГО двух типов: структурные, означающие концептуальные политико-географические репрезентации (например, «ось истории» и «мировой хартленд» Х. Маккиндера, «конец истории» Ф. Фукуямы, «столкновение цивилизаций» С. Хантингтона, «cleavage» С. Роккана, «геополитическая платформа» М. В. Ильина[362]и т. д.), и содержательные (обычно страновые и/или региональные), означающие традиционное, долговременное историко-культурное и политическое членение мира (например, концепты Ближнего Востока, или Центрально-Восточной Европы). ПГО-карта является полем взаимодействия и взаимопроникновения ПГО двух основных типов, показывая их взаимный концептуальный дрейф в политико-географическом метапространстве (см. рис. 21).

Рис. 21. Формирование политико-географического метапространства

Имперские картографические дискурсы. Принципиальная особенность картографического языка географических образов состоит в конструировании пластичных и динамичных анимационныъ поверхностей, предполагающих, как правило, несколько пространственных измерений. Например, исследования имперских картографических дискурсов, формировавшихся в период активных колониальных захватов, демонстрируют изменчивость и вариативность географических образов, продуцируемых метрополией[363]. Так, господствующие географические образы колоний Британской империи – таких, как Ирландия или Индия – создавались как некие содержательно «пустые места», «пустые пространства», культурно заполняемые метрополией, ее ведущими образами[364]. В подобном имперском картографическом дискурсе мир представлялся как абсолютный центр, периферия фактически исчезала. Однако сам центр становится в этом случае в пространственном отношении как бы приватизированным в рамках всеобщего имперского видения мира, имперской точки зрения.

Поскольку в определенную историческую эпоху существовало, как правило, несколько имперских дискурсов, то картографирование и исследование картосемиотики географических образов позволяют наглядно представить, реконструировать борьбу и взаимодействие этих дискурсов. На подобной образной географической карте отдельные страны и территории выступают как знаки, ярлыки или клейма определенной имперской экспансии, и в то же время они рассматриваются как воображаемые места самой метрополии (метрополий). Сами метрополии в данном случае становятся универсальными, семиотически безупречными географическими образами, фактически знаками, фиксирующими тотальные географии идеальных империй.