Глава 3
В поисках безопасности и порядка: I–III династии (около 3100–2700 до н. э.)
Что произошло в начале I династии? В определенный момент мы переходим от додинастики к династическому периоду, от доисторического времени к историческому, от темного пролога к сцене с поднятым занавесом, но все еще с минимальным освещением. Почему египетская традиция считает некоего Менеса объединителем Обеих Земель и родоначальником первых династий? Основываясь на скудных источниках, мы можем найти некоторые ответы, но основные элементы этого процесса останутся неизвестными. Мы можем проследить многое из того, что происходило в то время, но никогда не узнаем, какие факторы оказались решающими в процессе становления государства.
Конечно же дата основания государства – это всегда усредненная цифра, выбранная из нескольких дат, то есть, по нашему мнению, момент, в который государство начало функционировать. Ему непременно предшествовал длительный процесс подготовки, на смену которому, вероятно, пришло время укрепления и организации государственной машины. Даже если бы мы были уверены в хронологии раннединастического Египта и утверждали, что Менес совершил ритуал Объединения Обеих Земель в определенные дни некоего года, приближенного к 3100 г. до н. э., то все равно перед нами возник бы вопрос: что же было до и после этой даты?
Все наши знания фрагментарны и имеют небольшое значение. Семья, правившая Верхним Египтом, отправилась на север; завоевав его, она объединила два региона и на границе между севером и югом страны основала столицу Мемфис. Так началась длинная череда династий, правивших около трех тысячелетий. Тем не менее нам неизвестны предки завоевателей с юга, мы не знаем, кем был Менес – историческим лицом или героем более поздней легенды. Также неясно, что именно обозначало «завоевание» и произошло ли оно в течение жизни одного поколения или длилось несколько столетий; приобрел ли Мемфис свое важнейшее значение внезапно и сразу же, или для этого уже существовала определенная почва, или это произошло в ходе более поздних преобразований? И главное, мы не знаем психологического фона – было ли установление власти болезненным и сопряженным с длительным сопротивлением, или Египет был готов к этому и стремился к организации государства, для чего нужно было преодолеть единственное препятствие – внутреннюю борьбу за власть?
Отвечая на эти вопросы, мы можем сделать лишь несколько наблюдений. Вероятно, в правление первых двух династий происходило укрепление власти; на протяжении 400 лет после основания I династии продолжала существовать культура додинастического времени, но при царях III и IV династий стабильность и защищенность Египетского государства обусловили появление принципиально нового «египетского» стиля. Этот переход к новым средствам выражения произошел довольно внезапно. Можно предположить, что первоначально новое государство не занималось вопросами культуры, такими как архитектура, искусство и литература, – все его силы были направлены на решение правительственных проблем – укрепление военной мощи, разработку государственных институтов и обеспечение повиновения власти. Это скорее отрицательный аргумент, который можно подтвердить замечанием о том, что сохранились разрозненные источники, связанные с борьбой и восстаниями, имевшими место в правление I и II династий[9]. Представляется, что новому государству для осознания собственной мощи и ее укрепления потребовалось много времени.
Другой, довольно насущной проблемой была роль царя в новообразованном государстве. В более поздние времена государственная идеология провозглашала его существом другой природы – божеством, которое управляло людьми. Но воспринимали ли его так с самого начала? Скорее всего, нет, поскольку если бы завоевателя считали богом, то и само завоевание заняло бы намного меньше времени. Или идея о божественности царя появилась еще в то время, но из-за борьбы за власть ее всеобщее принятие растянулось во времени? Или это представление появилось как идеология, необходимая для защиты новой власти? Другими словами, считал ли новый царь необходимым представлять себя не как выдающегося смертного, чью власть могли оспорить другие не менее сильные люди, а как бога, с которым состязаться невозможно?
Это важный вопрос, поскольку он связан с основной доктриной египетского государства – обожествлением царя. Чтобы ее понять, необходимо выяснить, как, когда и почему она появилась. Было бы неверным полагать, что обожествление правителя относится к определенной стадии развития всех культур. Если сравнивать Древний Египет с современными ему Месопотамией и Израилем, то станет ясно, что в этих государствах отношение к царю было отличным от характерного для египтян[10]. Там царь не считался богом, но правил за них. В Египте фараон правил как бог, находящийся на земле среди смертных. Можем ли мы понять, почему египтяне пришли к этой идеологии, и узнать, когда она появилась?
Мы не можем найти четких и окончательных ответов на эти вопросы. Мы в состоянии всего лишь выдвинуть определенные гипотезы, обоснованные лишь в той или иной степени. Основная из них связана с географическим положением Египта, его изоляцией и разделением на две части. Египет был отрезан от активных контактов с другими странами, и, таким образом, его обитателям было свойственно чувство безопасности и избранности. Божественное провидение наделило Египет исключительной судьбой, поскольку он находился в значительном отдалении от своих соседей. Вселенским богам не нужно было парить над Египтом, тщательно подбирая смертного для правления от их имени, но сохраняя за собой функции фактического управления и контроля. Нет, они могли спокойно заниматься своими божественными делами, зная, что один из них – фараон, который сам был богом, – занимается управлением и контролем, находясь непосредственно в Египте. Географическая защищенность земель придавала богам уверенность в том, что они могут править землей de jure, а не осуществлять свою власть через посредников.
Однако географическое положение Египта свидетельствует против этого аргумента. Изолированный от внешнего мира, Египет был единым, самобытным участком суши. Внутри Египет единым не был, он состоял из разобщенных земель. Для египтян их страна являлась одновременно и «единой землей», и Обеими Землями. Жители Верхнего и Нижнего Египта всегда осознавали различие этих регионов. При ослаблении центральной власти они неизменно отделялись друг от друга. Их связывали лишь Нил и идея о том, что Египтом управлял не представитель Верхнего или Нижнего Египта, а бог, обеспечивающий процветание Обеих Земель. Приняв эту идеологию, жители Нижнего Египта не могли возражать против правления семьи, которая, хотя формально происходила из Верхнего Египта, явилась из мира богов и не была связана с конкретным местом в этом мире.
Если это так, то, вероятно, какое-то время ушло на укоренение в обществе мысли о том, что правитель, выглядящий как человек, является вовсе не смертным, а существом другого порядка. Он называл себя Хором, богом удаленных пространств, неба, подобным соколу. Он называл себя Обеими Владычицами, то есть включил в себя сущность двух богинь, покровительствовавших Верхнему и Нижнему Египту. Эти утверждения обрывали его связь с египетской землей, но в то же время укореняли его в обеих частях страны. И ко времени правления царей V династии правитель объявил себя божественным сыном солярного бога Ра, высшего божества. Как такая идеология могла укрепиться?
Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо подчеркнуть различие между принятием идеологии царской власти в целом и идеологии правления конкретной династии, только пришедшей к власти. Выше мы говорили, что географическое положение Египта обусловило готовность его жителей принять божественное правление. Следующий аргумент вытекает из психологии древних египтян. Эти люди не были мистиками, равно как и рационалистами в современном понимании. Они обладали практическим сознанием, принимали то, что подтверждалось практикой, и испытывали разные способы достижения одной цели. Хорошим считалось все, что было полезным, действенным или выгодным. Это не означает, что египтяне были по-современному расчетливыми, рациональными или категоричными. Их умозаключения никогда не проникали в суть явлений, а их естественный прагматизм не был направлен на поиск наипростейшего пути; напротив, он не отрицал существования абсолютно разных способов, если те вели к действенному результату. В отличие от соседей, вавилонян или евреев, египтяне не пытались создавать логических построений, выделяя различные явления в отдельные категории. Под лучами более жаркого египетского солнца жители долины Нила просто объединяли явления, которые можно рассматривать и по отдельности. Они были лениво терпимыми и широко мыслящими. Древнее мировосприятие одушевляло все во Вселенной – солнце, ветер, воду, деревья, скалы – и не делало различий между формами существования – человеком и животным, жизнью и смертью, людьми и богами. Поэтому египтяне с присущей им широтой взглядов не видели необходимости в поисках отдельных составных частей Вселенной. Для них все видимые и осязаемые проявления бытия отличались лишь внешне или временно, но имели одинаковую сущность, подобную спектру, где множество цветов переходят друг в друга без четких границ. При отсутствии необходимости выявления четких подкатегорий египтяне не видели грани между человеческим и божественным и легко принимали идею о том, что фараон из плоти и крови, живший среди людей, в действительности является богом, спустившимся на землю, чтобы управлять Египтом. Можно предположить, что, поскольку идеология божественной царской власти была естественной для египтян, ее истоки лежат в доисторическом прошлом.
Однако, когда мы попытаемся применить эту идеологию к новой династии, захватившей власть силой, складывается иная ситуация. Насколько легко и терпимо жители завоеванных территорий отнеслись к тому, что I династия распространила свое господство за пределы Верхнего Египта и заявила о своем божественном правлении всей страной? Сказали ли они себе: «Это эффективная власть, мы – люди практичные и признаем этих правителей своими божественными царями»? Мы не знаем ответа на этот вопрос. Существовали ли к тому времени прецеденты объединения двух частей Египта в единое государство? Есть точка зрения, согласно которой первые объединение и распад Египта произошли за несколько веков до появления I династии. К сожалению, истинность этого утверждения, то, что легло в его основу – историческое событие или более поздний вымысел, проверить невозможно. Если это было действительно так, то перед нами оказывается прецедент объединения Египта под властью бога на земле, за которым, однако, последовал длительный период разрозненности. Если додинастического объединения не было, то рассказ о таком событии мог появиться при царях первых династий, стремившихся создать основу для своего правления.
Как уже отмечалось, основной задачей первых двух династий было завоевание и укрепление власти. Можно выдвинуть рабочую гипотезу о том, что идея божественной власти была присуща населению Египта, но на протяжении долгого времени ее не удавалось четко сформулировать; цари первых династий использовали ее для обоснования собственного правления, а идеология божественной власти в том виде, в каком знаем ее мы, была разработана во всех подробностях и получила официальное признание при первых фараонах. Стоит оговориться, что не существует никаких доказательств этой гипотезы, но мы будем ее придерживаться до тех пор, пока не появятся новые подтверждающие или опровергающие ее данные.
Перед переходом к собственно историческому повествованию необходимо поговорить еще об одной концепции, которая, как и божественное правление, обеспечивала стабильность и могущество нового государства. Она заключается в египетском слове маат, которое переводят как «истина», «правосудие», «праведность», «порядок» и т. д. Каждый из этих переводов справедлив в определенном контексте, но данное понятие невозможно перевести одним словом. Термин маат использовали применительно к хорошему правлению или администрации, но его нельзя перевести как «царствование», «правительство», «администрация» или «закон». Маат являлась важной характеристикой всех вышеперечисленных понятий. Но область ее применения, как и у современных понятий «истина», «справедливость», «честность» и «порядок», была намного шире. Она была космической силой, несущей гармонию, порядок, стабильность и безопасность; она появилась в момент сотворения мира как объединяющее свойство всех явлений, устанавливалась вновь во время восшествия каждого из божественных царей на престол Египта. Храмовые рельефы представляют царя, ежедневно демонстрирующего маат другим богам – зримое доказательство того, что он выполнял свои священные обязанности царя от их имени. Таким образом, маат была связана с чем-то неизменным, вечным, космическим. Если рассматривать маат как «порядок», то она являла собой порядок в сотворенном мире, физическом и духовном, который был установлен однажды и навсегда. Если переводить это понятие как «правосудие», то маат не была связана только с правосудием, она подразумевала честные и справедливые отношения между элементами творения, включая взаимоотношения между правителями и их подданными. Если подразумевать под маат «истину», то нельзя забывать, что для древних людей истиной было не то, в чем можно было удостовериться, а то, что занимало свое законное место в миропорядке, созданном и поддерживаемом богами. Таким образом, маат была созданным и унаследованным правом, она вошла в общую доктрину стабильности миропорядка, чтобы утвердить и закрепить существовавшее положение вещей, и в особенности объяснить феномен царской власти. Антонимами маат были слова, которые переводятся как «ложь», «обман», «ошибка». Все, что не согласовывалось с установленным и принятым порядком, могло быть отвергнуто, как неправедное. С точки зрения этики термин маат наиболее близок к нашему понятию «добро».
Будущее представлялось людям чем-то страшным и неопределенным, ход времени вызывал перемены и даже разрушение. Если бы человек мог остановить ход времени, то избавился бы от ощущения опасности и неопределенности. Избежать разрушительных последствий времени и непредсказуемых опасностей будущего можно путем их перевода в разряд вечного и неизменного. Если временные и переходные явления считать вечными и постоянными, то уменьшится количество сомнений и страхов. Древние достигали этого мифотворчеством, в процессе которого все явления и события их маленького мира представлялись мгновенными вспышками вечного, незыблемого миропорядка богов. Так, маленький царь, сидящий на египетском престоле, был не очередным смертным, а «благим богом», существовавшим с начала времен и во веки веков. Взаимоотношения людей не нуждались в болезненном пересмотре в ходе развития, они были поразительно неподвластны изменениям, поискам или развитию, ибо они являлись полностью идеальными с начала времен и было необходимо лишь поддерживать их неизменность. Божественность царской власти и маат могли подвергаться временным неудачам или трудностям, однако основа этих понятий прочно вошла в сознание робкого человека, поскольку принятие непреложного полностью освобождало его от многих сомнений.
Мы предполагаем, что оба этих понятия существовали в сознании египтян еще до начала династического периода, так как они кажутся присущими Египту и не выглядят искусственными конструкциями, но царям первых династий пришлось потрудиться, чтобы адаптировать их к создаваемому новому государству. До появления этой доктрины, обросшей многочисленными дополнениями и толкованиями, государственное устройство оставалось незавершенным и неустойчивым. После того как она была провозглашена и стала считаться неизменной, появилось настоящее государство. Пора юности Египта завершилась, и он приобрел свой характерный вид, который не менялся на протяжении полутора тысяч лет. Представляется, что при царях первых двух династий, в течение приблизительно 400 лет, юная страна только набирала силу и лишь не ранее времени правления царей III династии Египет превратился в настоящее государство.
Таким образом, мы предполагаем, что при царях первых двух династий происходил центростремительный процесс, в ходе которого государство формировалось вокруг ядра, коим был фараон. Он, бог, был сам государством. Конечно же ему были необходимы чиновники в государственном аппарате, постоянно увеличивавшемся в размере и обладавшем все усложнявшейся структурой. Судя по нашим источникам, это были чиновники правителя, назначавшиеся им, отвечавшие только перед ним и занимавшие свои должности только потому, что так было угодно божеству. Несомненно, для работы новой администрации были необходимы законы, установления и прецеденты, но отсутствие источников позволяет предположить, что кодифицированных законов, которые можно было бы использовать безлично, без царского участия, не существовало. Напротив, обычное право страны было заключено в слове фараона, произнесенном в согласии с доктриной маат и собственным желанием бога, что полностью соответствовало пониманию принципа маат и его божественной функцией. Эти предположения базируются на наблюдениях, сделанных на основе более поздних источников, но, по нашему мнению, государственный аппарат, сформировавшийся в начале династического периода, оставался неизменным в течение всего последующего времени. Безличное и постоянно действующее законодательство, подобное месопотамским законам, не появилось и в более позднее время, вплоть до времени персидского владычества и эллинистического периода; централизация государства вокруг личности царя была явно несовместима с такими законами. Сила кодифицированных законов непременно вступила бы в противоречие с личной властью фараона. Можно предположить, что местные органы управления действовали на основе локальных традиций и обычаев, которые выдавались за выражение царской воли и в любой момент могли быть изменены по прихоти фараона. Единственным критерием такого жестко персонализированного и централизованного управления был принцип маат, считавшийся подобающим, справедливым и соответствующим божественному миропорядку. Но, поскольку царь сам был богом, он являлся толкователем маат и, по крайней мере теоретически, осуществлял контроль за ее соблюдением, опираясь только на собственную совесть, если, конечно, божеству она необходима.
При царях ранних династий эти формы правления и представления отсутствовали. По аналогии с внешними проявлениями власти можно предположить, что в это время происходила разработка ее идеологии. Судить о культуре Египта времени правления представителей первых трех династий мы можем благодаря сохранившимся архитектурным сооружениям, скульптурам, предметам мелкой пластики и небольшому количеству письменных источников. На их основе можно заключить, что при царях двух первых династий сохранялись традиции, характерные для культуры последнего этапа додинастического периода, развивавшиеся под сильным влиянием Месопотамии. Облицовка архитектурных построек декоративным кирпичом, использование цилиндрических печатей, некоторые мотивы рельефных изображений и другие заимствования продолжали существовать при царях I и II династий, и лишь при их преемниках эти явления были переосмыслены или заменены новыми элементами. Таким образом, по нашему мнению, цари трех первых династий были полностью заняты формированием государства и государственности и не прилагали усилий для изменения форм культуры. Когда государство окончательно укрепилось на основе доктрины божественного правления, Египет оказался готовым к разработке собственных характерных форм, самостоятельно сформировавшихся на египетской почве.
Гробницы царей и вельмож, относящиеся к концу додинастического и к началу династического периода, стали крупнейшим проявлением материальной культуры. Эти низкие постройки из кирпича с плоскими крышами и толстыми наклоненными к центру стенами получили в египетской археологии название мастабы. Стены мастаб были украшены нишами с панелями, состоявшими из декоративных кирпичей. Эта техника имеет месопотамское происхождение. В Месопотамии кирпич был основным строительным материалом. Конечно же он имелся и в Египте, также располагавшем большими запасами доступного и легкого в обработке камня. Примечательно, что применение камня началось значительно позже, сначала его использовали для изготовления отдельных элементов кирпичных построек. Один из царей I династии украсил пол своей погребальной шахты ровными и подогнанными друг к другу плитами из гранита. Таким образом, вымостка главной камеры его дома вечности оказалась сделанной из более надежного материала, чем само сооружение, возведенное из сырцового кирпича. При царях II династии в кирпичных мастабах уже была устроена отдельная камера, сложенная из известняка. К тому же времени относится письменный источник о постройке каменного храма или святилища. Это сооружение было достаточно необычным, и поэтому его возведение нашло свое отражение в царских летописях[11]. Камень взял свое лишь в правление III династии, когда был построен огромный комплекс, окружавший ступенчатую пирамиду царя Джосера в Саккаре (фото 9б). Возможно, говорить о том, что камень «взял свое», еще преждевременно, поскольку этот материал был разрезан на маленькие блоки, уложенные как кирпич, и каменные стены, как и характерные для более ранних гробниц, сложенных из кирпича, были также украшены декоративными панелями. Весь этот огромный комплекс был полностью возведен из камня, но при этом строители использовали проверенную временем традиционную технику работы с кирпичом. Архитекторы и каменщики еще не осмеливались использовать физические свойства камня – его плотность, прочность и долговечность. Многие декоративные элементы также подчеркивают огромное значение сложившихся традиций в архитектуре, где появление нового строительного материала было равнозначно революционному прорыву. Колонны, поддерживавшие перекрытия, были сложены из небольших известняковых блоков, украшены каннелюрами и целом повторяли форму колонн, состоявших из обмазанных глиной связок тростника, – более раннего архитектурного элемента, который применяли при строительстве простых сооружений. Внутренняя сторона каменных плит потолка была покрыта расписными рельефами, имитировавшими деревянные балки, применявшиеся в более ранних постройках. Огромный комплекс в Саккаре стал величайшим достижением, а замысливший и воплотивший его архитектор был изобретательным и смелым гением. Однако даже первопроходец в своих поисках нового может использовать старые проверенные методы, в особенности если для этого необходимо заручиться поддержкой божества[12].
В целом древние египтяне не отличались склонностью к поискам нового, а предпочитали следовать многовековым традициям. Однако в определенные моменты истории происходило изменение традиций. Начало династического периода как раз и стало таким временем поисков и открытий. Разработав новые средства выражения, которые полностью соответствовали их потребностям, египтяне хранили их в неприкосновенности до конца существования египетской культуры. К огромному сожалению, об этом самом раннем периоде истории нам известно совсем немного и большинство наших знаний основывается на традициях и аналогиях более поздних времен. В течение многих столетий египтяне редко проявляли творческую смелость. В своем мировоззрении они стремились придерживаться установленного богами порядка[13]. Большинство нововведений, появившихся в материальной культуре более позднего времени, не было изобретено в Египте, а перенято из других стран. Но конечно, они сразу же заняли свои места в общественном сознании, на формирование которого потребовалось определенное время. В большей степени оно сложилось при царях первых пяти династий. Если данное утверждение верно, то возникает вопрос об оригинальности этого общественного сознания и о том, не было ли и оно, столь характерное для культуры Египта, заимствовано из сопредельных стран? Мы рассматривали плодотворное воздействие Месопотамии на египетскую культуру в конце додинастического периода. Но насколько было оригинальным «культурное выражение Египта», которое появилось при царях первых династий?
Ответом на этот вопрос отчасти является отсутствие источников. В культурном выражении Египта трудно найти прямые параллели с культурами других стран, и это дает возможность предположить, что все нововведения являются результатами самостоятельного развития культуры. Мы упомянули каменную архитектуру, пришедшую на смену постройкам из сырцового кирпича. Было также сказано, что в Месопотамии из-за отсутствия камня местные архитекторы были вынуждены использовать кирпич, в то время как в Египте имелись огромные запасы разнообразного строительного камня. Следует отметить, что новые формы каменной архитектуры были по своей сути египетскими. Колонны, имитировавшие связки тростника, потолочные плиты, повторяющие фактуру деревянных балок, полукруглые карнизы, декоративные фризы в форме валика – все это соотносится с египетскими моделями и не имеет параллелей в других культурах. Наклонные стены гробниц и храмов имеют прямые аналогии с пологими скалами на берегах Нила и создают впечатление постройки, возведенной непосредственно на этих скалах или пристроенной к ним. Использование наклонных стен нашло логическое завершение в гранях пирамид – типично египетских сооружений, не имеющих аналогий в других культурах.
Круглую скульптуру можно рассматривать с тех же позиций, что и архитектуру, в то время как искусство рельефа соответствовало некоторым принципам, которые применялись в скульптуре. До времени правления царей IV династии в скульптуре или живописи еще не существовало типичного изображения человеческой фигуры. Статуи представляли собой цилиндрические фигуры со скругленными ребрами. На плоскостных изображениях встречаются образы – пластичные, угловатые, изгибающиеся, напоминающие размякших от влаги пряничных человечков. Но к IV династии появились новые формы и сложился канон благородного искусства, для которого столь характерно было ощущение вечного постоянства. Мы используем слово «канон», поскольку принятие этих новых форм сразу стало безоговорочным, как будто применение или запрет на определенные способы художественного выражения были предписаны царским указом. Вероятно, в действительности этот процесс был менее жестким и выражался в том, что цари благоволили к определенным формам и в течение одного или двух поколений такое искусство стало каноническим. В любом случае цилиндр как форма основы скульптуры уступил место кубу с плоскими гранями и прямыми углами. Предполагалось, что статуи должны иметь два ракурса – строго фронтальный или только профильный. Вероятно, что статуи никогда не устанавливали в открытом пространстве, дающем возможность осматривать их со всех сторон; их изготавливали как неотъемлемые части архитектурных сооружений, вписанные в их композицию, которая полностью определяла углы обзора скульптуры. Статуи могли помещать в ниши или приставлять к стене, где можно было их увидеть только фронтально. Благодаря этому возникла необходимость в плоской стороне статуи, соприкасавшейся со стеной, и эта характерная угловатость стала отличительной чертой нового египетского искусства. Здесь нет и намека на иноземное влияние; новые формы полностью определялись использованием блоков любого размера, высеченных из разнообразного египетского камня, и местоположением статуй, которое диктовалось религией Древнего Египта[14].
Искусство скульптуры неотделимо от искусства рельефа, которое, в свою очередь, неразрывно связано с живописью. Присущий египетской скульптуре кубизм обусловил появление трапециевидных статичных фигур, покрывавших стены гробниц и храмов. Плоскостные изображения человека искусно разворачивали фигуру – глаз и плечи показывались полностью фронтально, в то время как остальные части тела были представлены в профиль. Учитывая назначение изображений, можно прийти к выводу, что применение этого художественного приема стало удачной находкой. Как и статуи, плоскостные изображения предназначались для вечности. Каждый образ обретал вечную жизнь благодаря своей прочности и отстраненности. Художники избегали передачи движения, действия или эмоций, поэтому массивные и лишенные действия фигуры были самоценными, не зависели от места и времени. Как и в египетских мифах, где одноразовое действие становилось безвременным и длящимся вечно, искусство передавало образы конкретных людей как некий стереотип и таким образом даровало им бессмертие. Это вовсе не означает, что египетское искусство не передавало индивидуальных черт; они присутствуют, и в особенности в портретных изображениях, но лишь в той степени, которая позволяла сохранить вечную отстраненность образа. Однако если уж говорить о портрете, не следует воспринимать его в современном смысле, который подразумевает точное изображение определенного момента и его эмоциональную окраску. Не стоит забывать, что древние египтяне стремились создать изображение, которое наиболее подходило для вечной жизни, что неизменно требовало статичности и идеализации образа. Играющие дети, слуги и малозначительные персонажи могли быть изображенными в движении или в неком эмоциональном состоянии, но самого господина, для которого делались эти рельефы, представляли во всем величии и великолепии. И для этих целей прекрасно подходил канон изображения человеческой фигуры, угловатой, представленной в шаге и с широко раскрытым глазом.
Это новое искусство появилось совершенно неожиданно и в относительно короткие сроки достигло изящества и совершенства линий. К лучшим его образцам можно отнести фигуру сидящего царя IV династии Хафра из Египетского музея в Каире, которая передает ощущение совершенного величия, или статую Хемиуна из музея Хилдесхайм, где скульптор передал ощущение полного покоя в вечности. Стоит подчеркнуть, что в рамках устоявшегося канона и правил художники продолжали поиски нового. Образы каирского Сельского старосты или бостонского Анххафа (фото 8б) не могли быть созданы путем раболепного следования канонам. Создается впечатление, будто первые мастера были не слишком привязаны к ним и с удовольствием передавали сдержанные эмоции в рамках предписанных правил. Поиски нового и творческий подход были возможны во времена, когда искусство еще оставалось молодым, когда мертвый след прошлого еще не стал тяжелым бременем[15].
Возможно, существовали и другие элементы культуры, в рамках которых на протяжении этого периода экспериментов и нововведений появились поистине ценные произведения. Возвращаясь к архитектуре, нельзя не отметить, что пирамиды и припирамидные храмы ранних периодов были построены более старательно и добротно, чем сооружения позднего Древнего царства. В частности, Великая пирамида, возведенная в начале IV династии, представляет собой гигантскую массу камня, обработанного с величайшей аккуратностью. Это 250 миллионов тонн каменных блоков, средняя масса которых составляет 2,5 тонны, и при этом масштабе каждый блок был уложен и подогнан к другому с ювелирной точностью – зазоры между ними не превышают половины миллиметра. Разница длин сторон пирамиды составила 0,09 процента на северной и южной гранях и 0,03 процента – на западной и восточной. Эта огромная груда камня была установлена на природное каменное основание, которое было выровнено с точностью до 0,004 %, определяющих разницу уровней противоположных углов. Это непревзойденная по добротности работа мастеров[16]. Беспристрастная статистика демонстрирует почти сверхчеловеческую точность и самоотдачу при реализации плана. Конечно же в более поздние времена египетские строители не отличались подобной точностью и добросовестностью, зачастую они быстро возводили эффектные, но совсем непрочные сооружения[17]. Правление царей первых династий было временем проверки Египта на прочность, в течение которого памятники создавались с величайшими тщательностью и добросовестностью. Несколько пирамид III и IV династий значительно превосходят по качеству более поздние аналогичные сооружения. Если рассматривать их как важнейшие проекты государства, то они демонстрируют, что в определенный момент египтяне обладали рациональной добросовестностью. В этот короткий период египетские мастера стремились к тому, что мы называем «развитием науки», были открыты для поиска нового. Но после того как были исследованы возможности и найдены подходящие формы, началось консервативное повторение – можно было применять лишь хорошо известные и проверенные формы. Мы, живущие в век прогресса и постоянного стремления к улучшению форм и условий, осуждаем подобное ослабление духа. Но нельзя забывать, что мифологическое сознание стремилось обрести уверенность в остановленном времени, в установленном богами порядке и отрицало будущее, которое не казалось чем-то неопределенным, ведь оно также принадлежало не человеку, а богам. В этих условиях мы должны воздать должное ранним достижениям Египта и успешному появлению форм, просуществовавших на протяжении многих столетий. Древние египтяне стремились к постоянству, и это стремление отразилось в культуре, остававшейся неизменной в течение пятнадцати веков.
В нашем рассуждении есть слабые места, в особенности то, что мы строим доказательства на основании выборочных данных. Мы утверждаем, что раннединастический период был временем подъема мысли, стремлений и добросовестности; это утверждение основывается исключительно на изучении ряда памятников архитектуры и произведений искусства. Существуют ли иные данные, относящиеся ко времени правления царей первых династий и способные подтвердить нашу точку зрения? По нашему мнению, они есть, хотя следует признать, что найти их, как и точно датировать, непросто. Эти данные содержатся в научном сочинении, «Хирургическом папирусе» Эдвина Смита, и в Мемфисском теологическом трактате. Если бы можно было окончательно датировать эти тексты правлением царей первых четырех династий, то они стали бы доказательством того, что в развитии мысли и духа эта ранняя культура достигла тех же высот, что и другие культуры Древнего мира, включая греков, если не превосходила их. К сожалению, эти письменные источники дошли до нас в редакциях более позднего времени, и поэтому первым делом необходимо доказать, что оригиналы трактатов относятся к самым ранним периодам египетской истории.
Хирургический папирус Эдвина Смита датируется приблизительно XVII в. до н. э. На основании речевых оборотов, грамматики и синтаксиса можно легко доказать, что исходный источник был составлен в начале Древнего царства. Очевидно, что сам текст значительно старше, чем его список. Утверждение, будто подобные медицинские тексты происходят от более древних, относящихся ко времени I–IV династий, основывается на предположении о том, что именно в это время появилась древнеегипетская медицина. В любом случае текст папируса Эдвина Смита, записанный в XVII в. до н. э., не имеет признаков того, что он был составлен в то же время. Однако ряд свидетельств указывает на то, что он был написан в то время, когда древнеегипетский язык только начал формироваться. По нашему мнению, основной текст папируса значительно старше периода царствования представителей V династии и может относиться к правлению царей двух первых династий.
В древнеегипетских медицинских текстах описаны разнообразные народные лечебные средства, основанные на целебных свойствах растений и симпатической магии, знахарские средства, включая заговоры и заклинания, и результаты точных физиологических наблюдений. В хирургическом папирусе Эдвина Смита, равно как и в медицинском папирусе Эберса, содержится рассуждение о функциях сердца, где упоминается о том, как сердце «говорит» в различных частях тела и как врач может это услышать. Речь идет не совсем о кровообращении, поскольку в трактате не говорится о циркуляции крови от сердца и к нему (кроме того, египтяне считали, что сердце перемещало не только кровь, но и другие жидкости). Однако признание связи сердца и других частей тела, а также сердца как источника жизненно важных веществ превосходит любые физиологические наблюдения, сделанные до греков. Древние врачи, «измерявшие сердце», вероятно, считали не пульс – количество ударов за определенное время, а получали общее представление о состоянии больного, отмечая замедленное или учащенное сердцебиение. Тем не менее эти особенности не могут нам помешать по достоинству оценить данный текст и считать его важнейшим научным сочинением, созданным в догреческую эпоху[18].
В основном текст «Хирургического папируса» Эдвина Смита связан с лечением переломов. Врач описывает их различные виды, определяет вероятность благоприятного исхода и предлагает определенное лечение. Текст полон пояснений к техническим или непонятным терминам, которые в то время уже вышли из обихода. В этом сочинении практически не встречается описание магических приемов. За исключением одного случая, лечение заключается в применении физических действий, предписании отдыха, соблюдении диеты и приема лекарств. В ряде случаев врач, признавая свою неспособность вылечить серьезные переломы, продолжал наблюдать за ходом болезни. Это очень знаменательно: врач не приписывает безнадежную болезнь делу рук злобных божеств или демонов и не производит никаких магических фокусов, а с научным хладнокровием и любопытством описывает очередность физиологических симптомов. Учитывая господство мифологического мышления, следует отметить, что такое рациональное отношение было чрезвычайно редким и заслуживает самой высокой оценки.
В одном случае в тексте папируса отчетливо прослеживается прагматизм древнего хирурга[19]. Пациент получил неизлечимый сложный перелом черепа, приведший к частичному параличу одной стороны тела. В этой болезни есть загадочный аспект, который заключается в том, что отсутствуют внешние признаки перелома – нет повреждений кожи или кровотечения. Этот закрытый перелом черепа вызвал паралич шеи, плеча, руки и ноги с одной стороны тела. Хирург признает, что не может вылечить его. Он прописывает отдых и продолжает наблюдение. При этом он делает интересное замечание: «Ты должен отличать его от того, кто был поражен чем-то входящим снаружи, (ну просто) тот, чья голова ушла в плечи, чей ноготь оказался на середине ладони, в то время как он истекает кровью из ноздрей и ушей и страдает окоченением шеи». Здесь отрицается, что загадочный и тревожный недуг стал результатом «поражения чем-то входящим снаружи». Что это значит? К счастью, мы располагаем пояснением: «Что же до «чего-то входящего снаружи», то это означает дыхание внешнего бога или смерти, а не вхождение чего-то, что произведено его собственной плотью». Другими словами, хирург сохраняет свою научную непредвзятость, несмотря на странные аспекты недуга. Он отмечает, что эти явления имеют физиологические причины и не являются следствием действия божества или демона. Закрытый перелом и частичный паралич были следствием физического удара, а не неведомого «дыхания внешнего бога или смерти». И вновь мы должны отметить, что этот выдающийся шаг к научным методам был сделан во времена, когда люди не искали физических или физиологических причин заболеваний, а находили им объяснения в действии невидимых сил. Медицина древних египтян так и не превзошла той беспристрастности и рациональности, которые отразились в папирусе Эдвина Смита. По научности подхода ни один более поздний медицинский текст даже не приблизился этому сочинению. Если предположить, что исходный текст папируса относится к правлению царей первых династий, то можно считать его еще одной причиной для высочайшей оценки духа и достижений того времени.
Другой источник, известный как Мемфисский теологический трактат, также дошел до нас в позднем списке, но в данном случае мы более чем уверены в том, что исходный текст датируется началом Древнего царства. Это заключение основано не только на особенностях языка и структуры текста, но и на характере его содержания, относящего повествование в начало династического периода. В большой степени эта надпись подчеркивает важность Мемфиса, мемфисского бога Птаха (фото 7б) и проводившихся в этом городе культовых церемоний. В начале династического периода Мемфис стал столицей объединенного Египта. Таким образом, в тексте представлено теологическое обоснование местоположения главного города страны. И это подтверждает самую раннюю датировку памятника.
В этой главе нас интересует только одна часть текста – связанная с сотворением мира. Нам не должно казаться странным то, что жречество такого важного храма, как расположенный в новой столице – Мемфисе, претендовало на участие в создании мифа. Мифотворчество – это процесс сопряжения местного и временного с космосом и вечностью. В каждом значительном храме Египта был собственный первозданный холм, считавшийся местом сотворения мира[20], культы многочисленных богов разнообразными способами сливались с культом бога-творца, и таким образом узаконивалось стремление культа того или иного местного бога к главенству. Поэтому неудивительно, что Птах, Открывающий, был связан с сотворением мира, которое обычно приписывается богу Атуму, космическому Всеобъемлющему.
Наиболее примечательны в Мемфисском теологическом трактатке механизм и способ творения. Обычный миф о сотворении мира уходит корнями в простой и приземленный рассказ об этом событии, сложившийся в додинастическое время. Он повествует о том, что вначале были влажная пустота, темнота, бесформенность и незримость. Затем, подобно тому как с отступлением ежегодного разлива Нила появляются первые проблески новой жизни в виде илистых холмиков, опустилась и первобытная влажная пустота, и среди небытия возник первозданный холм. На этом островке восседал бог Атум, чье имя переводится как «Всеобъемлющий». Не было никого, кроме Атума. И на этом холме он дал начало всем существам и явлениям, которые заполнили космос. Существует несколько версий о том, как именно он это сделал. Согласно довольно приземленной версии, Атум был мужчиной и, поскольку отсутствовало женское начало, с которым он мог бы совокупиться, путем самоудовлетворения он получил семя, из него произошли боги и богини, перенявшие эстафету творения и создавшие все остальные явления. По другой версии, поскольку Атум вмещал в себя все, он создал других богов, придумав названия частям своего тела. Произнесение вслух неизвестного дотоле имени было само по себе актом творения, то, что прежде было неизвестным, приобретало форму и индивидуальные признаки. Но и по этой версии сотворение мира происходило физически, поскольку для создания отдельных существ богу приходилось лишаться частей собственного тела.
Теперь обратимся к новому Мемфисскому теологическому трактату, создатели которого прекрасно знали миф о сотворении мира Атумом и переработали его таким образом, чтобы доказать первенство бога Птаха и Мемфиса. Его авторы столкнулись с двумя вопросами – о том, откуда появился Атум, а также почему он создал этот мир. Другими словами, они задались поисками Первопричины. Согласно этому источнику, Птах, бог – покровитель Мемфиса, был сердцем и языком всех богов. Древние египтяне могли оперировать абстрактными понятиями, но стремились придавать им конкретную форму. «Сердце и язык» – это метафоры разума и речи. За творением стоял определенный замысел. Атум и все остальные боги появились благодаря помыслу сердца и выражению языка. Идея рационального принципа, стоявшего за творением, была максимально приближена к доктрине Логоса – «в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Сердце, по мнению египтян, вмещавшее разум, волю и эмоции, заключало в себе идею космоса, разделенного различными явлениями, населенного разнообразными существами и управляемого божественным миропорядком. Произнося приказы, язык превращал эти мысли в реальность.
«Это оно, [сердце], заставляющее выходить каждую завершенную [мысль], и это язык, объявляющий помыслы сердца. Так были созданы все боги… Вот же, из того, что задумало сердце и возгласил язык, появился божественный миропорядок… [Так правосудие было дано] тому, что кто делает благое, [и наказание] тому, кто поступает дурно. Даны жизнь миролюбивому и смерть живущему во грехе. Так были созданы все работы и ремесла, движение рук, движение ног и подвижность каждого члена тела, в соответствии с повелением, задуманным сердцем и произнесенным языком, определяющим смысл всего сущего. [И так] случилось, что сказано о Птахе: «Это он, кто создал все и сотворил богов»… И Птах был умиротворен, создав все сущее и божественный миропорядок»[21].
То новое, что появилось в Мемфисском теологическом трактате, имеет важнейшее значение. Это поиск Первопричины, замысла, благодаря которому была создана Вселенная. Она была сопряжена с любопытством, выходившим за пределы характерного для египтян принятия мира таким, каким он был создан. В определенной степени этот текст более философский, чем другие сочинения, появившиеся в Египте в более позднее время. Это попытка абстрактного мышления – но всего лишь попытка, поскольку в поисках замысла и причины сотворения мира и человечества прагматичные египтяне использовали ограниченный набор физических понятий, таких как «сердце» и «язык». Но следует помнить, что Мемфисский теологический трактат появился за два тысячелетия до греков и евреев. Идея о существовании творческого и контролирующего начала, создавшего все явления природы и с самого начала установившего свою власть и определившего порядок вещей, стала вершиной догреческой мысли, не превзойденной в более поздние периоды истории Египта. Благодаря этому достижению можно утверждать, что Египет проявил себя с лучшей стороны в самом начале истории, при царях первых четырех династий, когда культура еще не сложилась и находилась в состоянии поиска средств выражения. Впоследствии, когда эти средства были найдены, все размышления о причинах и целях были пресечены молчаливым запретом. Мир и небесный порядок следовало принимать такими, какими они были. Египтяне верили, что эти материи относятся к миру божественного и ничтожному человеку не стоит изучать их или ставить под сомнение.
Следует отдать должное еще одному достижению первых династий – введению 365-дневного календаря. Его значение легко преувеличить, поскольку его использовали для ведения хозяйственных записей и практически не применяли в повседневной жизни. Сельскохозяйственные работы были подчинены цикличности Нила, а для определения хода времени большинство населения использовало лунный календарь, к которому также было привязано большинство религиозных праздников. Однако циклы Нила были непостоянны, длились то меньше солнечного года, то больше его, а лунный год не совпадал со средним годовым циклом Нила. В то же время новому государству было необходимо четко фиксировать время. В течение столетий египтяне вели счет дней между разливами Нила, вычислили их среднее количество, которое приближалось к 365. И после этого они установили год, начинавшийся с ежегодного появления Сириуса на утреннем горизонте. В египетском календаре не было високосного года, но этого не замечали на протяжении нескольких поколений; к тому же, поскольку официальный 365-дневный календарь применялся только для ведения государственных и хозяйственных записей, не возникало и необходимости в его уточнении. Тем не менее следует отдать должное египтянам, которые около пяти тысячелетий назад изобрели и ввели в действие прототип нашего собственного календарного года.
Если при царях первых династий сложились основы древнеегипетской культуры, то что нам известно о формировании государственных институтов? Что мы знаем о появлении государственной машины, о слиянии местных обособленных образований в единое государство, о сложении чиновнического аппарата и об основных механизмах, посредством которых в государстве осуществлялось управление? Каков был социальный и экономический статус египетского населения? Привело ли создание нового государственного аппарата к появлению новых слоев общества? Действительно ли новая администрация, управлявшая территорией от первого порога Нила до Средиземноморья, настолько улучшила экономическое положение в государстве, что появилась состоятельная прослойка общества и начался существенный прирост населения? Это очень важные вопросы, но мы не можем ответить ни на один из них. От первых трех династий не сохранилось никаких документальных источников, источники времени правления IV династии чрезвычайно фрагментарны. Информация по этим вопросам, которую можно получить благодаря изучению художественных произведений или археологических памятников, недостаточна. И вновь необходимо либо отказаться от ответов на эти вопросы ввиду отсутствия данных, либо заняться спекулятивными размышлениями, носящими сугубо субъективный характер.
В главе 1 было отмечено, что сцены охоты в болотных зарослях, представленные на настенных рельефах Древнего царства (V и VI династии), могут указывать на то, что процесс осушения болот и освоения этой земли еще не был завершен. Кажется вероятным, что до объединения Египта площадь возделываемой земли была сравнительно небольшой. С установлением государственного контроля над всей территорией Египта воцарился мир и появилась возможность приложить большие усилия для усовершенствования сельского хозяйства. Централизованная власть обеспечивала рациональное использование земли и воды, предотвращала вредительство и, заинтересованная в увеличении налоговых сборов, поощряла увеличение площади орошаемых и возделываемых земель. Это должно было повлечь за собой оживление торговли, появление новых урбанистических центров, где происходило распределение продуктов, и расширение рынка сбыта увеличившегося количества товаров. Мы уже рассматривали теорию «урбанистической революции» и пришли к выводу, что она была скорее длительным эволюционным процессом, чем революцией. Если учесть фактор появления сильной, централизованной и эффективной власти, то, вероятно, объединение Египта во многом ускорило процесс урбанистической революции. Если это так, то осушение болот, орошение новых земель, увеличение урожайности, прирост населения, развитие торговли, профессиональная специализация и появление богатого слоя населения, праздно проводившего свое время, были скорее результатами формирования государства, чем сами привели к его появлению. В любом случае, даже если появление государства стало одной из составляющих урбанистической революции, началась она в додинастическую эпоху.
Царь стоял во главе процесса освоения новых земель для сельскохозяйственных нужд. Это, равно как и наличие животворящей воды и контроль над ней, считалось его заслугой[22]. На одном из наиболее ранних рельефов сохранилось изображение фараона, совершающего церемониальное открытие нового канала (фото 5а). Его администрация проявляла непосредственный интерес к уровню разливов Нила и увеличению плодородия земли. В первых царских летописях зафиксирован ежегодный объем разливов Нила – его уровень выше или ниже определенной метки. Процветание полностью зависело от царя и от его божественного труда во имя собственной земли, бедствия же приписывались козням других сил, и ради спасения Египта царь должен был умиротворять разгневанных богов.
Благодаря упомянутым царским летописям – Палермскому камню и схожим фрагментарно сохранившимся источникам, мы располагаем рядом зашифрованных и отрывочных записей о правлении нескольких представителей I–V династий. Каждый год отмечался наиболее значимым событием и уровнем разлива Нила. К сожалению, запечатленные события имели значение во время, когда была составлена летопись, но сегодня многие из них лишены для нас смысла. Большинство событий, вероятно, касалось церемоний, связанных с культом царской власти. Примечательно, что в летописях почти не отражались политические события, такие как войны и завоевания. Основное внимание летописцев привлекали мирные ритуалы с участием царя, путешествия и строительство[23].
Мы мало знаем о царях первых трех династий, еще меньше – об их вельможах и практически ничего – о простых людях. Видимо, нам придется оставить интерес к социальным условиям в эту эпоху перемен. Тем не менее можно сделать небольшие наблюдения, которые конечно же не могут иметь большого значения, но являются нашей единственной зацепкой. Речь идет об отношениях царя и его подданных после смерти.
Вера в жизнь после смерти, в повторяющее лучшие моменты жизни бессмертие была одной из самых ярких особенностей древнеегипетской культуры. В развитой форме каждому праведному человеку она давала надежду на счастливую вечность. Конечно, само понятие «праведный человек» вызывает много вопросов, в особенности если оно относится к простым людям. Однако, судя по памятникам народной культуры, на бессмертие мог претендовать любой человек. Когда и как появилась эта вера? Берет ли она свое начало в додинастическом прошлом или же зародилась в историческое время?
На этот, как и на многие вопросы, затрагиваемые в данной книге, мы не можем дать определенного ответа. Во-первых, следует отметить, что определенные верования, связанные с загробным существованием, были распространены уже в эпоху ранней додинастики. Подтверждением этому служат сопровождавший покойных погребальный инвентарь и то, что тела умерших были ориентированы на восходящее солнце. Мы не знаем, было ли посмертное существование ограничено временем или другими факторами. В любом случае в додинастическое время захоронения располагались в различных местностях и никак не были связаны с правителем. В конце этого периода и в начале династической эпохи появилось существенное отличие: захоронения важных чиновников стали размещаться в непосредственной близости от царской гробницы. Вероятно, что развитие государственной доктрины и культа царской власти нашло прямое отражение в погребальном обряде, в котором вельможи выражали полную зависимость от своего божественного правителя. Что это означает?
Мы можем дополнить это замечание, рассказав о недавнем открытии захоронения царевны I династии, погребенной вместе со всеми ее личными и дворовыми слугами, каждый из которых имел при себе все необходимые для работы инструменты и материалы, и, очевидно, все они были убиты во время ее похорон[24]. Другими словами, царевне, как дочери, матери или супруге божественного правителя, продолжение бытия гарантировалось путем сохранения условий ее земного существования. Для загробной жизни ей нужны были ее личные вещи, а также слуги, которых убили для того, чтобы они могли сопровождать хозяйку в другой жизни. Мы не знаем, о чем они думали в момент массовой казни во имя госпожи. Не исключено, что существовала доктрина, согласно которой их право на загробную жизнь было весьма ограниченным или его не было вовсе, но они могли стать частью загробного мира кого-то другого, имевшего законное право на вечную жизнь. Таким образом, их возможность вечного существования полностью зависела от физической и временной близости к госпоже после ее смерти. Это открытие стало наиболее ярким доказательством примитивного обычая, существование которого прослеживается на примере других памятников[25]. Однако в более поздние времена практика массовых жертвоприношений была оставлена. Сопровождение господина слугами стало ритуальным, магическим и символическим.
Таким образом, близкое расположение гробницы чиновника к царскому захоронению, в особенности в ранний период до правления царей V династии, имело большое значение. Смерть или погребение царя более не сопровождались массовыми жертвоприношениями, сопровождение имело скорее пространственный, чем временной характер. Царю, как богу, было гарантировано вечное и благословенное существование. В начале египетской истории чиновники еще имели такие же привилегии, поэтому лучшей возможностью получить вечную жизнь для них были близкие отношения с царем и служба божественному правителю. Если вельможа мог добиться захоронения поблизости от царской мастабы или пирамиды, титулы чиновника, написанные на стенах его гробницы, четко обозначали его принадлежность к царской службе, а в надписях была выражена готовность служить своему господину, то он вполне мог пригодиться и в вечном царстве, куда фараоны отправлялись после смерти. В следующей главе мы обратимся к Текстам пирамид, предназначенным для обеспечения посмертного существования правителя, и отметим отсутствие схожих текстов в гробницах вельмож. Мы также отметим начало процесса децентрализации страны и освобождения от власти фараона. Но в этой главе мы утверждаем, что в начале династического периода на загробную жизнь могли рассчитывать лишь те, кто имел божественную сущность, – царь и царица, царевичи и царевны, а также вельможи, которые зависели от того, насколько они будут нужны своим господам после смерти. Таковы были суровые реалии доктрины божественности царской власти.
Мы не знаем, каким представлялся загробный мир не столь высокопоставленным египтянам того времени – торговцам, ремесленникам, крестьянам, прислуге и зависимым людям. Возможно, они, как и знать, связывали свои надежды на вечное существование со своими господами. Если царица Мересенанх великодушно поместила имя, должность и изображение Хемену, жреца своего заупокойного культа, в собственной гробнице, то она определенно в нем нуждалась, а он, в свою очередь, служа ей, получал возможность не умереть после смерти[26]. Следуя этому принципу, вельможи помещали в своих гробницах фигурки домашних слуг или изображали их на стенах усыпальниц. Таким образом у слуг появлялась надежда на продолжение жизни, связанной с сопровождением своего господина или прислуживанием ему. Последний, в свою очередь, получал это право, сопровождая фараона или служа ему. Следует заметить, что в основе этого заключения лежит одно субъективное суждение. Оно заключается в том, что в загробном мире есть все лучшее из имеющегося на земле. Поскольку основой этого мира была божественная природа царя, владевшего и управлявшего всем Египтом, то в загробном мире он будет обладать такой же неограниченной властью. Таким образом, в этот ранний период о независимом от царя посмертном существовании не могло быть и речи.
Многое из того, о чем говорится в этой главе, основывается на фрагментарных и явно недостаточных данных. Тем не менее, исходя из возраставшей популярности культов некоторых богов, часть из которых обладала характерными способностями или была связана с определенной географической местностью, мы могли бы порассуждать о политических трениях и борьбе, происходивших во времена первых трех династий. Например, царь считался воплощением бога Хора, который олицетворял собой безграничное царствование. При этом в период правления царей II династии на протяжении короткого периода царя считали воплощением бога Сетха, прямой противоположности Хора. Означает ли это, что в то время разгорелось восстание в той части Египта, где почитали Сетха, или что изменения произошли только внутри доктрины царской власти? Здесь мы отметим лишь сам данный факт, свидетельствующий о борьбе государства за всенародное признание[27].
Другой проблемой, имеющей, возможно, значительно большее значение, является борьба между двумя религиозными доктринами – солярной и осирической. Почти нет никаких сомнений в том, что это соперничество велось с самого начала египетской истории. В большей степени борьба представляла собой конфликт между двумя различными заупокойными культами. Один был основан на связи умершего человека и солнца, которое каждый вечер исчезало за горизонтом и каждое утро триумфально поднималось. Другой культ базировался на связи покойного с Осирисом, богом загробного мира неясного происхождения. Он мог быть историческим царем, который умер и таким образом стал владыкой загробного мира, или богом некрополя, где погребали умерших, или богом ежегодно высыхавшего и возрождавшегося Нила. В начале династического периода его считали богом, который умер, но продолжал жить, он был умершим царем и царем умерших. Таким образом, после смерти цари становились Осирисом, а сыновья, сменявшие их на престоле, отождествлялись с почтительным сыном Осириса Хором, который обеспечивал жизнь своего отца в загробном мире. Постепенно эта доктрина сменилась представлениями о том, что покойный следовал в загробный мир в сопровождении солнца. Современным исследователям очевидно, что происходила борьба этих двух доктрин за главенство и это делало их взаимоисключающими. Однако веротерпимые и благочестивые египтяне вовсе не обязательно сочли эти идеи противоречащими друг другу. Они могли принять обе, расширяя свои представления о жизни после смерти новыми знаниями о различных возможностях, которые представлялись на разных этапах бытия. Не исключено, что противостояние двух заупокойных культов вообще не принимало формы жестокой борьбы.
Совершенно очевидно, что столкновение культов солярного бога Ра и бога загробного мира Осириса не было социально-экономической классовой борьбой между богатыми и неимущими, между царем и государственной религией, с одной стороны, и трудовым населением и народной религией – с другой. Это заключение основано на том, что, согласно самым ранним из сохранившихся текстов, связанных с заупокойным культом, приобщение к солярной и осирической фазам загробной жизни было доступно одному лишь царю. Он оказался единственным, кто, будучи богом, мог путешествовать вместе с божественным солнцем, и тем, кто, будучи умершим царем, становился Осирисом, повелителем мертвых. С самого начала и на протяжении почти всей эпохи Древнего царства заупокойный культ был доступен только царям и недосягаем для остального населения страны. «Демократизация», происходившая в конце Древнего царства и в Первый переходный период, была совершенно иным процессом, в результате которого культ Осириса стал обеспечивать посмертное процветание широким слоям населения. Но сама по себе религия, связанная с богом Осирисом, никогда не была «демократической». Напротив, изначально она предлагала исключительную привилегию одному лишь божественному правителю.
Отсутствие источников, относящихся ко времени правления представителей первых трех династий, крайне прискорбно, поскольку многое указывает на то, что этот период египетской истории имел огромное значение и именно в это время древние египтяне устремились к развитию и совершенствованию. Теперь, когда прочитан пролог, софиты загорелись более ярким светом, мы видим культуру, основные ценности которой уже сформировались и которая, полностью удовлетворенная этими ценностями, зацементировалась в попытке сохранять свою суть неизменной независимо от хода времени и событий. Конечно, эта попытка не могла полностью увенчаться успехом, так как с веками происходило изменение и переосмысление ценностей. Однако с 2700 по 1200 г. до н. э. древнеегипетская культура сохраняла свой общий облик неизменным, а это невероятно длинный для сохранения своего статуса период. Социально-политической ценностью была вера в то, что Египет принадлежит богу, благодаря которому земля получает божественное благословение и чьи знания, сила и власть повсеместны и абсолютны, и управляется им. Духовные ценности базировались на представлении о том, что Египет – самая благословенная из земель, все неудачи носят временный характер и каждый простыми и доступными средствами может внести свой собственный вклад в возобновление жизни. Этот оптимизм относительно земной жизни будет дополнен верой в жизнь после смерти, которая вскоре станет доступной всем жителям Египта.
Как уже отмечалось, древние египтяне считали хорошим все, что было полезно. Сугубый прагматизм без малейшего намека на обоснованные и разумные поиски нового и наличие слова, которое может обозначать и «божественную славу», и приземленную «пользу», совершенно чужды современному человеку. Поэтому о данных особенностях миропонимания древних египтян следует рассказать более подробно. Точный перевод слов, имеющих много значений, всегда сложен. В одном контексте маат может быть связана с «порядком», а в другом случае мы переведем это слово как «праведность». Одни исследователи переводят прилагательное akh как «полезный, благоприятный, выдающийся», а прилагательное menekh как «действенный, полезный, превосходный»[28]. Кто-то объясняет это особенностями мифологического сознания, в котором наличие славы, великолепия или благословения обусловливало действенность, и поэтому основным значением слова akh было «слава». Другие же считают, что «слава» полностью зависит от действенной силы и поэтому akh нужно переводить как «действенность». В любом случае мы стоим перед широким выбором значений, начиная от неземного света и заканчивая мирской выгодой. Можно выбрать средний вариант, предположив, что основным значением для каждого из этих двух слов было «полезная действенность». В Поучении Птаххотепа красноречие названо «преимуществом (akh) того, кто прислушается, и недостатком того, кто пренебрежет им», довольная жена описана как «плодородное (akh) поле своего господина», а дураком называют того, кто «считает знание невежеством и выгоду (akhet) потерей»[29]. Если вельможа выполняет то, что желает царь, его величество «услышит много твоих просьб, чтобы сын твоего сына благоденствовал (akh) вечно»[30]. Человек просит прочесть заупокойную молитву, «поскольку это более выгодно (akh) тому, кто (ee) читает, чем тому, для кого (это) делается; дыхание рта благоприятно (akh) для мертвых»[31]. В качестве существительного это слово применяли к благословенным мертвецам, и иногда его переводят как «душа» или «дух». Более точным переводом было бы «активная личность». Вельможа способен угрожать местью из загробного мира любому, кто нарушит в его покой, поскольку «я – активная личность (akh), я знаю всю полезную (akh) мне магию некрополя, я сделал все, чтобы выделиться (akh)»[32]. В той же манере царь «Пепи – активная личность с готовым ртом»[33]. Сказано умершим: «Я дал тебе магию, чтобы ты защищал себя и способности (akhu) Исиды для твоей силы»[34]. Эти заупокойные тексты, которые читали для умерших, назывались sakhu, заклинаниями для «превращения в действующую личность» в загробном мире.
Слово menekh имело схожие значения. Умерший царь был способен к действию: царь «Унис полностью цел (menkh, menekhet); его руки не сломаны[35]. В сценах, представленных на стенах гробниц эпохи Древнего царства, забойщикам скота рекомендовалось «держать (его) крепче (menekh)»[36]. Вельможа хвалился тем, что он был «верным и полезным (menekh) для царя»[37].
В дополнение к этим значениям, связанным с пользой, данные слова могут иметь другое значение. Так, во множестве текстов они переводятся как «восхитительный, благородный, приятный, превосходный, славный». И вновь перед нами открывается весь спектр значений – от земных до небесных, от функциональной ценности, с одной стороны, до божественного сияния – с другой.