Глава 8
70°04’36»N
170°51’12»E
Чукотка, Чаунский район, Российская Федерация.
31 марта 2001 года
– Вот проклятое место! И что тебя сюда понесло, право слово? Сидели бы сейчас в баньке… Так ведь и не помоешься перед отъездом! Все душ да душ! Не по-людски это. Люди с душой старались, топили, прорубь вырубили. Зима ведь, бляха-муха!
– А по-моему, весна! И здесь очень красиво! Смотри, как ветер гуляет, а волны какие! Может, подстрелим кого? Кто сейчас тут ходит?
– Песца можно взять. Но это вряд ли, погоды шибко ветреные.
Двое мужчин медленно, словно отмеряя шаги, шли по побережью Чукотского моря. Один из них, по виду начальник, внимательно слушал, что ему объяснял другой. Через плечо «главного» была переброшена дорогая на вид двустволка.
По талому снегу, переваливаясь на снежных дюнах, за мужчинами медленно тащились два средства передвижения: черный внедорожник «Тойота-Лэндкрузер» и армейский вездеход «ГАЗ-34039». Три человека в темных бушлатах пешком следовали в отдалении параллельно тому же курсу, пристально оглядывая безлюдные, неприветливые места.
Разговор шел о размещении в этом районе ретрансляционной станции для обеспечения постоянной телефонной и интернет-связью здешних немногочисленных поселков и городков. Ближайшая такая станция находилась в Певеке с радиусом действия в несколько сот километров. Этого явно не хватало для нужд небольших поселков, геологических станций, поселений оленеводов и охотников, а кроме того, для обеспечения возрастающего грузопотока по Северному морскому пути. Москва была весьма заинтересована в развитии этого направления и недвусмысленно намекала бизнесу, что неплохо бы обойтись не федеральными, а другими финансовыми средствами. Выбора, как говорится, было мало.
– Андрей Андреич, ты ж пойми, если здесь станцию ставить, то людей сюда нужно будет посылать как на полюс, как в ссылку… Тут даже зверь не ходит вот уже много лет. Мертвое место! – Суетясь и размахивая короткими руками, громко высказывал пожилой человек в надвинутом на затылок малахае.
– Да ты не горячись, Николай Алексеевич. Все образуется.
Высокий молодой человек с недельной рыжей щетиной, отвечавшей моде, с непокрытой головой, в темных очках, короткой легкой, но, видимо, очень теплой куртке, обращался к собеседнику с подчеркнутой и в то же время ироничной вежливостью.
– Если надо, хорошую рабочую ставку сюда дадим. Холостяки, старые полярники пойдут. Людей-то нужно два-три человека в смену. Тепло, под крышей, связь постоянная. Много лучше, чем на буровой или на качалке вахтовать. Площадку вертолетную сделаем. Склады, все такое… Водочку на склад. А? Как насчет водочки, Николай Алексеевич? Сам, поди, на сезон-другой подпишешься?
Вместе со словами изо рта молодого человека вырывался белый парок. Он шел, с тоской оглядывая унылые сопки, неприветливое Чукотское море, и думал: «Ну какого хрена я поперся сюда? Не только самому место выбирать, но даже прилетать сюда не было необходимости. Всё могли решить без меня специалисты. Тоже мне – знаток связи, идиот. Связист-миллионер! Где хотите, там и ставьте эти чертовы ретрансляторы. Приезжайте к нам в Лондон! Нет уж, лучше вы к нам, на Колыму… Как же они меня достали с этими общественными нагрузками, жирные суки…»
Свежий бриз с моря тронул рыжие волосы молодого человека. Он был весьма хорош собой: сложён как боксер полутяжелого веса, бледнокож, как Байрон, с голубыми глазами в глубокой тени надбровных дуг. Андрей Андреевич Романов, сорока одного года от роду, стоил три миллиарда долларов и обладал широчайшими связями на верху. На самом верху. Связями, позволяющим ему заниматься биржевыми спекуляциями, ценными бумагами, государственной собственностью, «официальным» устранением конкурентов и прочими делами, всегда приносящими ему прибыль. И прибыль немалую.
Эта необъяснимая тяга приехать и насладиться красотой заполярного круга у него, российского нувориша, поднявшегося от мелкого бизнеса начала девяностых до мультимиллионного к началу двухтысячных, появилась несколько недель назад. Романов спешил на заседание Союза промышленников, когда внезапно встал в пробке на Тверской. Никакие ухищрения охраны, никакие спецсигналы не могли раздвинуть слипшиеся, как шпроты в банке, автомобили по обе стороны улицы. Вдруг к его машине подбежал грязный подросток, цыганенок или таджик, и стал замусоленной тряпкой тереть тонированное стекло с пассажирской стороны черного «Бентли». Глаза мальчишки были совершенно пустыми и казались сплошь огромными зрачками. Он так бешено драил своей тряпицей прямо перед лицом у Романова, словно хотел продавить стекло и утереть богачу нос. Подлетели охранники, стали оттаскивать пацана, но тот так вцепился в дверную ручку, что даже двое мордоворотов ничего не могли с ним сделать. Ему удалось отбиться на несколько мгновений, тогда он вытащил из внутреннего кармана куртки огрызок кукурузного початка и с силой вмазал им по стеклу. Желтые горошины разлетелись в разные стороны, а пятно на стекле расплылось солнышком из детских рисунков. «Тон гуха! – истошно завопил пацан. – Тон гуха!»
Наконец охрана пинками вытолкала мальчишку на тротуар, где зеваки уже вовсю наслаждались спонтанным представлением. «Тон гуха! Тон гуха!..» – продолжал визжать чумазый ребенок, пока один из парней не сделал притворного движения, якобы пытаясь догнать нарушителя романовского спокойствия. Пацан исчез в подворотне, показав длинный розовый язык. Романов улыбнулся и спросил водителя, озабоченно поглядывающего на часы:
– Костя, а что такое «тон гуха»? Ты, случайно, не знаешь?
– Да хрен их, лимиту черную, знает, Андрей Андреевич. «Давай деньги», наверное. Знаю, что по-грузински «давай деньги» звучит приблизительно так: «пули мамицчхара». Что-то в этом роде, хотя не уверен… Понаехали отовсюду, людьми не назовешь! – Будучи ярославским малым, Костя глубоко переживал за чистоту населения столицы.
У Романова вдруг так кольнуло сердце, что он, вздохнув с легким стоном, вжался в кожу сиденья и закрыл глаза. Стало смертельно тоскливо, как когда-то давно, после трагической смерти матери в автомобильной аварии. Водитель обернулся и встревожено взглянул на шефа. Тот лишь махнул рукой: не бери в голову – поехали…
Пробка на удивление быстро рассосалась, словно и не было. Машины двинулись, набирая скорость, пофыркивая друг на друга.
– Костя, эти люди скоро выйдут на улицы и начнут нас вешать – рассеянно глядя в окно, тихо, но внятно сказал Андрей.
Благодаря этому случаю и, конечно, хорошей бутылке виски после в одиноком номере «Интерконтиненталя» (не хотелось тащиться в пустой далекий дом после встречи с верхушкой), вместо того чтобы провести quality time с семьей в горнолыжном поселке Бельгии, в небольшом выкупленном три года назад коттедже, он быстро сориентировал свой экипаж на полет в Якутск, в срочную «командировку». Романов вдруг так сильно испугался, будто нечто очень важное проходит стороной, нечто такое, что должно изменить всю его жизнь, – вскочил с постели посреди ночи, разбудил телефонным звонком секретаря и заставил его немедленно заняться этим делом.
Маниакальная боязнь Романова стать чьей-то жертвой – друзей, бизнесменов-ковбоев или всеядных спецслужб – заставляла его заниматься все больше ценными бумагами, акциями и перепродажей земли с последующим выводом капитала в спокойные западные рынки и все меньше – поставками углеводородов и металлов. Проделав несколько экспериментов с обесцененными бумагами, он убедился, что их тоже можно выгодно сбывать с рук. Он продолжал подкупать государственных чиновников, благодаря которым получал право владения национальными богатствами и сокровищами. Его основным увлечением стала перепродажа ценных бумаг.
Однако временами Романов страдал из-за приступов неподвластных ему мыслей: от них никак не удавалось отделаться, но и додумать до конца тоже не получалось. В такие моменты на успешного бизнесмена нападал тик. Все признаки невроза были налицо. Но вместо докторов он обращался к тем или иным «расширителям сознания», которые вызывали страстные мечты вот о чем: чтобы, например, Господь, да, именно сам Господь Бог, поручил бы ему, Андрею Андреевичу Романову, какое-то важное задание. Единственное Дело! Чтобы дал ему, скажем, весть какую-то, а он, Романов, смиренно пронес бы ее от места и до места. Да, да! Стать посланником Господа, избранником Великой Идеи. Чтобы не было больше этих дармовых денег, наводнивших его сознание и жизнь! Денег, не позволяющих ему принять и донести… нечто, подобное стигмате, – пусть мучительное для плоти, но возвышающее дух. Да, донести это от Господа Бога к… кому-то другому, столь же высокому…
Романова вывел из размышлений бодрый голос Николая Алексеевича. Тот широко расставлял при ходьбе ноги и размахивал руками, как опытный лыжник.
– С водочкой-то и дурак на станцию подпишется, Андрей Андреич, – поддакнул шутке старик. Он был региональным менеджером – солидный, серьезный мужчина с седыми висками и громадными черными усами, напоминающими щетку для обуви. Простой, солдафонский юмор он понимал и всегда рад был поддержать тему.
– Вот дураков с водочкой-то нам как раз и не надо. Или здесь одну станцию ставить на все три района, или три других – по одной на каждый, южнее. Мне эти три других в копейку, если не сказать в центы, вылетят. А посадить сюда хакеров, хоть даже и бывших зэка. Им какая разница, где баб виртуальных трахать, здесь или в Москве? Здесь же между делом они за системой следить будут, чтобы себе же локти со скуки не грызть.
– Это да! Вот смотри, я старый человек, уже седьмой десяток разменял, а свою внучку от телевизора этого… как там, мать его… монитора… оторвать не могу! – Николай Алексеевич глубоко вздохнул и продолжал: – Все она со своими хахалями трындит по Интернету. А живут через два дома. Да у нас домов-то в городе как раз только два и будет, – Он сухо рассмеялся, не выпуская изо рта сигарету. – Раньше мы без стука к друзьям бегали, а сейчас молодежь из квартиры носа не высунет. Ну, хоть не надо беспокоиться, где они пропадают!
– Вот-вот. А станции расставим в нужных местах, я и тебя, батя, в любой точке вычислить смогу, даже из Лондона. Ты у меня не отвертишься, что связи не было…
Хрустя унтами по тянувшимся к солнцу бритвенно-острым торосам, Романов резко уклонился от порыва ветра и тут же натолкнулся на Николая Алексеевича, чуть его не повалив. Тот стоял как вкопанный, выпучив глаза; сигарета блесной повисла на нижней губе, норовя подпалить его моржовые усы.
– Андрей Андреич, смотри-ка, что это за катавасия такая, мать твою маковку!
Полурастаявший сугроб вокруг прибрежного черного валуна обнажил бесформенную, на первый взгляд, груду тряпья и бумаги. Все это висело на каком-то белом каркасе, очертания которого проступали сквозь полуистлевшие тряпки. При ближайшем рассмотрении каркас оказался ребрами скелета, останками человека.
«Дошли…» – с каким-то безразличием подумал Романов. Тоска и боль в груди, сидевшие занозой вот уже неделю, с момента приезда за полярный круг, как-то удивительно враз и легко отпустили его. Вслух же он произнес:
– Ну вот, Николай Алексеевич, здесь станцию и поставим. Назовем «У погибшего альпиниста».