Глава 6. Тайны раскрыты
Десять минут спустя Кукольник все еще рассыпался в извинениях. В словах его явственно слышались нотки гнева, хотя они относились не к Трэмелам. Не Джозеф и Рена были хранителями его тайны – вина целиком и полностью лежала на Каролине.
У Джозефа на лице все еще было ошеломленное выражение, хотя он уже достаточно пришел в себя, чтобы сесть. Кукольник налил ему чаю, и Джозеф взял чашку, но так и не сделал ни одного глотка.
Трэмелы были добрее к Кукольнику, чем булочник и остальные его посетители, и последнее, чего хотелось Каролине, – это испортить день, который они так хорошо проводили вместе. Но, кажется, именно это и случилось. Она почувствовала, будто в ее груди вместо стеклянного сердца оказался тяжелый камень.
– Мы не хотели напугать вас, – сказал Кукольник Джозефу. – Я представляю, как все это вас… встревожило.
– Пожалуйста, не сердитесь, – сказала Каролина. – Вы первый человек после Кукольника, с которым я заговорила. Я не хотела вас напугать.
– Когда же вы заговорили с господином Бжежиком? – спросил Джозеф.
Он вертел в руках чашку – видимо, чтобы не барабанить пальцами по ручке кресла или по столу. Он был явно шокирован разоблачением Каролины, но трусом не был и не убегал от того, чего не мог объяснить.
– Неделю назад или около того, – сказал Кукольник.
– Двадцать семь дней назад, – живо вставила Каролина. – Не могу поверить, что ты забыл этот день! Это же так важно! – И она щелкнула по пуговице его жилета.
– Каролина все это время была живой и ты никому об этом не сказал? Даже детям, которые приходят в твой магазин? – воскликнула Рена. – Но почему?
– Мне казалось неразумным говорить об этом, – ответил Кукольник. – Люди обычно… странно реагируют на необычное.
Руки Джозефа перестали вертеть чашку. Что-то в словах Кукольника, по-видимому, тронуло его.
– Дедушка рассказывал мне об одном пражском раввине, который оживил глиняную статую, чтобы защитить себя и соседей, – сказал он. – И с вами было так? Вы оживили Каролину, чтобы она вам чем-то помогла?
Кукольник беспомощно пожал плечами.
– Каролина иногда шьет для меня, но я ее сделал для продажи, как и все остальные игрушки в магазине, – сказал он. – Я даже не знал, что она живая, пока однажды ночью не увидел, как она разгуливает по магазину, – вот тогда-то она и начала со мной щебетать.
– Я не щебетала, – возразила Каролина, погрозив ему пальцем. В обществе стольких людей, знающих, кто она на самом деле, она чувствовала себя гораздо смелее. – Щебечут птицы и обезьянки. А ты не сделал мне ни крыльев, ни меха, так что я – ни то ни другое.
Рена хихикнула, и даже Джозеф отреагировал на негодование Каролины коротким смешком.
Собственно, она вовсе не собиралась их развлекать, но, по крайней мере, Джозеф перестал выглядеть таким встревоженным.
– История вашего дедушки очень интересная, – продолжал Кукольник. – Лично мне Каролина всегда казалась немного волшебным созданием, о котором мог бы написать Гофман. А вам не кажется, что она – ну прямо как из сказки о Щелкунчике?
– Или Лесьмяна. В его историях о приключениях Синдбада можно найти какое угодно волшебство. Но только я, в отличие от Синдбада, никогда не была у океана и не сражалась с морскими чудовищами, – сказала Каролина, вспомнив одну из книг, которые показывал ей Кукольник.
Джозеф ненадолго замечтался, вспоминая, и сказал:
– Да, я помню эти истории. В детстве я их очень любил. Господин Бжежик, мне не хочется постоянно к этому возвращаться, но вы действительно не знаете, как сотворили это чудо?
– К сожалению, нет, – сказал Кукольник. – Но, кажется, у меня неплохо получилось. Каролине был нужен дом, а я так рад иметь друга.
Он наклонился над чашкой и сделал глоток. Одиночество, словно шрам, исказило его черты, но он не хотел, чтобы Джозеф это видел.
Кукольник не любил, когда его жалели. Это была их общая с Каролиной черта.
– Ваш дар, видимо, имеет какое-то предназначение, – задумчиво сказал Джозеф. – Но оно может быть еще не совсем ясным для вас.
– Надеюсь. Мое волшебство… имеет пределы.
Он не стал останавливаться на мыслях, которые были плодами долгих раздумий о чудесах и неудачах, сопровождавших его всю жизнь.
– А другие игрушки… Есть среди них живые? – спросила Рена. Вопрос вылетел из нее, как пробка из бутылки. Она чуть ли не дрожала от возбуждения.
– Насколько мы знаем, я – единственная в этом мире кукла, которая может говорить и ходить, – сказала Каролина. – Но у всех у нас есть сердца. Вы любите нас, а мы любим вас. Для этого мы здесь.
Она щелкнула каблучками. Возможность свободно двигаться в присутствии Рены и Джозефа наполнила ее легкостью и восторгом – казалось, она сейчас полетит.
– Я бы хотела, чтобы другие тоже умели говорить, – сказала Рена. – Это было бы так весело! Ты именно такая, какой я тебя и представляла, Каролина.
– Кукольник – большой мастер придавать нужную форму, чтобы вы видели нас такими, какие мы есть, – сказала Каролина. – Внешность человека ничего не говорит о том, каков он, но для куклы облик – это все.
– Кажется, быть куклой – очень просто. Или, по крайней мере, проще, чем быть человеком, – заметил Джозеф. Он отхлебнул чаю и продолжил: – Прости, что я уронил тебя, Каролина. Я был просто ошеломлен. Я и подумать не мог, что познакомлюсь с тобой.
– Похоже, все мы получили сегодня массу впечатлений – пожалуй, чересчур для одного дня, – сказал Кукольник. – Мы не будем вам больше мешать, господин Трэмел. И еще раз, простите за… – он помахал рукой, – …все это.
– А можно мне прийти в магазин, чтобы снова увидеться с вами и с Каролиной? – спросила Рена. – Это не причинит вам беспокойства, и я никому не расскажу, что она живая. И папа тоже.
– Если бы и рассказал, не думаю, что мне кто-то поверил бы, – добавил Джозеф.
Он усмехнулся, но Каролина знала, что в этом есть доля правды. Кто в этом мире поверит на слово в такую историю?
– Я… – начал Кукольник.
Но Каролина не собиралась позволить его стеснительности лишить их такой компании.
– Можешь приходить, когда хочешь, – сказала она за себя и Кукольника. – И я надеюсь, что ты придешь.
– Я думал только доставить кукольный дом и уйти, – сказал Кукольник, когда они с Каролиной вернулись в магазин после длинного вечера, в течение которого произошло столько событий. Проходя мимо стоявших в углу старинных часов, он положил на них свою шляпу, и часы сразу стали напоминать настоящего старика, изрядно потрепанного непогодой и слишком чопорного, чтобы снять шляпу даже в доме.
– Если бы они испугались, то выгнали бы нас из дому, – ответила Каролина. – Я думаю, мы скоро снова увидим господина Трэмела и Рену.
Кукольник посадил Каролину на рабочий стол.
– Я так понимаю, тебе понравилось играть с Реной?
– Да, – призналась Каролина. Она старалась не слишком выдавать свой восторг, но как можно совершенно скрыть счастье? Куклы – как дети: они не могут притворяться равнодушными и скрывать свою радость.
– Я мог бы помочь тебе найти дом, где есть ребенок. Ты даже можешь жить с Реной, раз она узнала, что ты… ну, не такая, как другие куклы, – сказал Кукольник.
Он вытащил из ящика стола тряпку для вытирания пыли и подошел к макету Кракова. Он стоял спиной к Каролине, и она не знала, какое чувство он пытается от нее скрыть. Облегчение? Или боль?
Как бы Каролине ни нравилось играть с Реной, жизнь этой маленькой девочки уже и так была наполнена любовью и дружбой: у нее были Джозеф и мальчик, с которым она играла, не говоря уже об игрушках, таких как принцесса Ванда. Рена не нуждалась в Каролине так, как нуждался Кукольник. Кроме того, она не могла забыть о своей цели ради того, чтобы жить и играть с девочкой.
– Ты же понимаешь, когда-нибудь я должна буду покинуть этот мир, – сказала Каролина, – а Рена – маленькая девочка, и она очень огорчится. Но если бы она или кто-то другой захотел со мной поиграть, я бы не стала отказываться.
Кукольник обернулся, и Каролина развела руки, словно желая обнять весь магазин вместе с самим Кукольником.
– Ну, если ты не чувствуешь себя несчастной…
– Я никогда не была здесь несчастной. – Каролина спрыгнула на стул, стоявший у рабочего стола, и съехала вниз по одной из его ножек. – Хотя у тебя иногда и не хватает здравого смысла. А теперь помоги-ка мне, и я помогу тебе вытереть пыль с нашего маленького Кракова.
Кукольник выполнил просьбу и поднял ее наверх, посадив на сгиб локтя. И Каролина впервые взлетела над сияющим городом и его жителями не с помощью ветра.
Как и предсказывала Каролина, летом Рена приходила в магазин часто, как только могла, по воскресеньям таща за собой отца. Джозеф вполне добродушно относился к ее любви к Каролине и магазину игрушек – Каролина ни разу не слышала, чтобы он сопротивлялся или ворчал, как делали некоторые взрослые, если у них были важные дела.
Джозеф и Кукольник говорили о музыке, а Рена, устроив на коленях Каролину и принцессу Ванду, с упоением играла. Мужчины говорили о Шопене и Лютославском, а также вспоминали недавно умершего Шимановского. Однажды Джозеф принес скрипку и сыграл «Ноктюрн» Шимановского, и каждая ее нота звучала для Каролины, словно музыка звезд.
Каролина тут же решила, что записи Кукольника не идут ни в какое сравнение с живой музыкой – к счастью, Джозефа не приходилось упрашивать сыграть. Он наслаждался игрой в магазине игрушек так же, как и в концертном зале.
– Мы здесь все артисты, – однажды сказал он. – Рена, знаете ли, рисует. Видели бы вы, она вечно крутится около художников, что сидят на нашей улице. Честное слово, она проводит там столько времени, что должна быть на всех набросках.
Он рассмеялся, и Кукольник тоже.
– Может быть, однажды я увижу твои работы в Музее Чарторыйских, рядом с «Дамой с горностаем», – сказал Кукольник Рене.
Девочка с жаром кивнула.
– Я хочу когда-нибудь нарисовать все мои любимые места в Кракове, – сказала она. – Реку Вислу и дом вечности – тот, где похоронена мама.
Каролина никогда не думала о кладбище как о доме – Кукольник жил далеко от того места, где были похоронены его родители, – но ей было приятно думать, что это и вправду дом, где мертвые находят покой.
В то лето в городе стояла безжалостная жара, и в вечернее время все четыре стула в квартире Кукольника были заняты. Их дружба казалась каким-то особым волшебством – таким, что выглядело вполне реальным, что Рена станет большим художником, и счастье, которое разделяли Кукольник, Каролина и Трэмелы, не закончится никогда.
Конец ознакомительного фрагмента.